Текст книги "Порок"

Автор книги: Илья Райх

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Глава четвертая

Марк Ефимович приходил на работу ранним утром, в семь часов. Закрывал за собой кабинет, уходил в комнату отдыха и там работал с бумагами ровно до восьми часов. Просматривал истории больных, которые на его взгляд имели научный интерес. Шутка ли, к своим пятидесяти пяти годам Станиславский имел несколько научных степеней, в том числе доктора наук по психоневрологии. Он имел статус члена-корреспондента местной академии наук, сотни опубликованных монографий, был автором нескольких книг по психологии, неврологии, психиатрии. Его приглашали в телевизионные передачи, газетчики несколько раз в год брали у него интервью. Одним словом, он был значимой фигурой во врачебной среде.

Сегодня он отменил утреннюю оперативку, которую ежедневно проводил в восемь часов утра. Он ждал посетителя. Но привычке возиться с бумагами изменить никак не мог. Удобно устроившись в крутящемся кожаном кресле, он просматривал истории болезней пациентов психлечебницы. Когда он работал за столом в комнате отдыха, то в руке всегда держал алюминиевую кружку. Но не отпивал из нее, если кто-то из сотрудников или посетителей был поблизости. И всегда прятал сосуд под стол, если кто-то без санкций забегал в безмятежный уголок отдыха, когда он забывал закрыть на ключ рабочий кабинет.

В кружке был самый настоящий чифирь, напиток зеков. Крепости пойла, которое поглощал Станиславский, мог позавидовать самый отъявленный рецидивист – в кружке объемом в четверть литра девяносто процентов занимала душистая заварка черного чая. Правда, он пил напиток, процедив через ситечко, но все же не каждый здоровый человек мог бы выдержать ежедневные дозы такого крепкого отрезвляющего питья. А он в течение 25 лет проделывал это каждое утро. Смакование чифиря было его тайной и неким ритуалом. Он пил его только утром и в комнате отдыха. В эти моменты он в полной мере ощущал романтику собственного одиночества.

Да, он действительно был одинок, ни разу не состоял в официальных браках, о неофициальных история умалчивала. Не сказать, что одиночество не тяготило его, временами он впадал в хорошо скрываемую депрессию. Но быстро выходил из штопора, погружаясь в работу с утренней кружкой любимого напитка. Сегодня настроение у него было немного тревожным, Станиславский предполагал, о ком заведет речь утренний посетитель. И был во всеоружии, он успел глазами пробежать по истории болезни Воинова, которую и так знал наизусть, пока не постучали в дверь комнаты отдыха.

– Секунду, я сейчас выйду! – он закрыл историю болезни пациента Воинова и изначально настроился на критический разговор с посетителем, который уже ждал Станиславского в его же кабинете. Это немного и вывело врача-психоневролога из равновесия: «Ничего себе, бесцеремонный тип, зашел в кабинет без приглашения, вот уж точно – мусор[5]5
  Мусор – жаргонное слово, произошло от заглавных букв в словосочетании «Московский уголовный сыск» – службы российской полиции в дореволюционный период.


[Закрыть]».

Накинув на себя белый накрахмаленный халат, он вышел в кабинет. Перед ним стоял мужчина средних лет в черной кожаной куртке, в синих джинсах и в белых кроссовках. В руке он крутил ключи от автомобиля.

– Извините, я стучал несколько раз, но никто не откликался, – выговорил молодой человек. – Мне санитарка подсказала, что вы можете быть в комнате отдыха.

– Я вообще-то всегда закрываю кабинет, видно, сегодня забыл, – сухо ответил Станиславский.

Ему, как человеку властному – а психиатрическая больница не место для слабовольных, помимо сотни человек персонала, главный врач ответственен и за сотни пациентов – не мог не понравиться оправдательный тон посетителя. И он вежливо пригласил его сесть на стул. Сам доктор присел во вращающееся кресло за рабочим столом, которое сильно возвышалось, да так, что Станиславский упирался о край столешницы коленями. И Евгений, имеющий примерно одинаковый рост с собеседником, даже приосаниваясь, все равно оказывался ниже на полголовы. Во время разговора он ловил внутренние порывы встать, ведь смотреть исподлобья снизу вверх было непривычно. Да и стул, на котором он сидел, оказался слишком низким, приходилось скрещивать ноги.

– Чем могу быть полезен? – сходу начал Станиславский.

– У меня чисто профессиональный вопрос, вы уже поняли, о ком пойдет речь, да и Александр Федорович предупредил вас…

– Нет, не знаю, о ком пойдет речь, Александр Федорович просто сказал, что придет его сотрудник, которому необходима консультация, – Станиславский держался весьма уверенно. – Но для начала мне хотелось бы услышать ваше имя и должность. Этого требует этикет. Меня, к примеру, зовут Марком Ефимовичем Станиславским, я главный врач вот этого заведения, – он важным взором оглянул кабинет.

– Да, конечно, простите, что не представился…

– Ничего, – Марк Ефимович улыбнулся.

– Евгений Андреевич Романов, начальник отдела по раскрытию убийств республиканского Следственного комитета, также в моей компетенции расследования и в отношении организованной преступности, – Евгений протянул удостоверение личности.

Но Станиславский, не вчитываясь в удостоверение, небрежно отмахнулся:

– Верю! Чем могу быть полезен?

– Меня интересует Воинов. Вы уже в курсе, что он скоро опять поступит в ваше заведение, – Евгений, словно дразня, демонстративно дернул подбородком.

Станиславский проглотил выпад Евгения, ни одна из черт его угловатого лица не дрогнула.

– Слышал, что его возвращают сюда и знаю о его подвигах, – Станиславский откинулся на кресло и призадумался, но к разговору вернулся быстро. – Хотите знать мое мнение?

– Хотелось бы! – Евгений немного расслабился.

– Зная его как пациента уже более двадцати лет, могу предположить, что он не истинный убийца.

– Хотите сказать, что под следствием находится невиновный человек? – раздраженно выпалил Евгений.

Станиславский ответил не сразу, он, как человек науки, брал паузы на обдумывание ответов, посторонний человек мог ошибочно принять заторможенность главного врача за растерянность. Но Евгений не обольщался, он сразу понял – светило науки далеко не из простых и не из пугливых.

– Видите ли, я не утверждаю, что он не убивал, просто мои знания и многолетние наблюдения за Александром дают мне право говорить – он не убийца, эта какая-то нелепая ошибка…

Евгений не принял доводы врача всерьез, он пересказал ему факты из доказательной базы, собранной следователями. Как на эксперименте Воинов поэтапно указал, как убивал своих жертв, как на его одежде обнаружены фрагменты ДНК двух жертв, про нож и пузырек с эфиром, найденные на квартире убийцы.

– Кстати, случайно он не в вашем заведении разжился эфиром для наркоза? – закончил тираду Евгений.

Марк Ефимович в ответ лишь ощерился, угловатое лицо вдруг заострилось и стало неприятным.

Впалые щеки, лысина на голове, острый нос с большими ноздрями – полный комплект типичного ученого мужа. Но не все в Станиславском было ужасно с точки зрения эстетики. Несмотря на худощавость, его рост составлял метр восемьдесят, держался он подтянуто. Самая главная его изюминка – манера говорить, он неброско для собеседника жестикулировал руками, что придавало ему обаяния. И еще он немного картавил, тем самым в глазах любого оппонента больше походил все же на интеллигента-ученого, чем на карьериста-выскочку.

Его авторитет в самом заведении для душевнобольных был непререкаем. Уважение базировалось на беспрекословном подчинении, четко и на корню он пресекал любые рабочие возражения, если они не соответствовали нормам субординации. Но где он давал разгуляться либерализму и где царил демократический принцип взаимодействий и полное отсутствие субординации, так это в деятельности его аспирантов, ординаторов и просто любого ученого, который решил посвятить жизнь науке. С ними он вел себя по-свойски, потому что по-настоящему уважал их, сам любил науку и все свободное время посвящал исследованию самого сложного механизма на свете – человеческого организма, его самой темной стороны – психического поведения.

Его работы ограничивались не только психиатрией, неврологией и психологией, Марк Ефимович жадно складывал и упаковывал на полки знаний научные познания из других областей медицины. К примеру, он живо увлекался урологией и два года исследовал больных шизофренией, у которых были поражены органы мочевыделения. Исследовал показания больных, что они чувствовали, когда просыпались ночью из-за мочеиспускательных позывов, что первое им приходило на ум, когда шли в уборную, какие сновидения видели до ночного похода на горшок и после? Ему было интересно все. Он мог дать фору любому гастроэнтерологу и четко, по пунктикам рассказать механизм выделения желудочного сока и его состав при гастрите или язвенной болезни.

Да, он пребывал в науке, а психиатрия для него была самой настоящей жизнью. Еще он любил смотреть спортивные передачи, болел за местный хоккейный клуб и нередко в кругу таких же ученых мужей посещал игры клуба. Многие из ученой среды принимали его за сумасшедшего и за спиной шепотом сочувствовали, что, мол, проработай всю жизнь как Марк Ефимович, в психушке с больными, тогда точно с выходом на пенсию отправят не в дом престарелых, а оставят за былые заслуги на попечении в родном заведении. Другими словами, завистники перефразировали классическую поговорку злопыхателей: «С кем поведешься, у того и наберешься».

На сплетни и слухи Марк Ефимович никак не реагировал, просто в ответ, когда до него доходили очередные высказывания недоброжелателей, говорил, поднимая вверх указательный палец: «Миром движет зависть» и добавлял: «Зависть более сильный двигатель прогресса, чем труд, ум и ненависть». В эти минуты он становился похожим на памятник самому себе, и собеседникам хотелось пририсовать к образу Станиславского если не божественный нимб, то хотя бы кафедру.

Евгений запросил историю болезни Воинова и не стал, как принято у интеллигентных людей, тактично намекать на врачебную тайну, осознавая, что доступ к документам рано или поздно получит, поэтому не стоит обременять себя лишними любезностями.

В ответ Марк Ефимович лишь кивнул и попросил пройти с ним в архив больницы. Они вышли из кабинета, прошли вдоль коридорных ободранных стен, вышли на улицу и, немного прошагав по внутреннему двору, вошли через металлическую дверь в двухэтажный корпус. За маленьким холлом последовал прямой длинный коридор, но, перед тем как оказаться в нем, они прошли через еще одни металлические двери, их открыли работники лечебницы. Двое грузных мужчин в серых длинных фуфайках и в шапках-ушанках вежливо кивнули Марку Ефимовичу, можно сказать, почти что откланялись. Прошли дальше, деревянные двери между отделениями можно было посчитать по пальцам, внутри корпусов преобладали металлические двери с ковкой, одну из таких открыл мужчина в таком же наряде, как и предшественники, но без ушанки. Евгений не мог не отшутиться, когда привратник, завидев главного врача, встал по стойке «смирно», словно солдат на построении.

– У вас тут почти военное положение! И режим, смотрю я, такой же, как в обычной зоне!

Марк Ефимович ничего не ответил, он шел, не замечая колкостей спутника, который постоянно отставал на полшага. Евгению множество раз по долгу службы приходилось посещать клинику для душевнобольных, тот самый закрытый корпус, куда должны были упечь Воинова, где ждали своей участи другие преступники, надеющиеся на заключение врачей о невменяемости, и где режим не особо отличался от обычной тюрьмы.

Но здесь, в лечебнице, режим если не строгий, то полу-строгий. Его тронуло другое, гнетущая атмосфера внутри больницы напомнила тюрьму: обшарпанные стены, зияющий дырами бесцветный линолеум, желтые потолки и такой же зловонный запах, который так же сильно давит на психику. Попадающиеся навстречу мужчины-санитары в фуфайках или в белых халатах напоминали ему надзирателей, чьи лица выражали услужливую ухмылку при виде шефа, а глаза подозрительно провожали Евгения до тех пор, пока эстафету недоверия не принимали очередные привратники в ушанках у дверей отделений психлечебницы. Неприятный режущий запах усиливался, когда они пересекали отделения с более тяжелыми больными. Он не стеснялся зажимать нос и рот и бегом пробирался сквозь ряды клиентов лечебницы. В одном из таких отделений к нему подошел худощавый старичок, с жидким чубом волос набекрень. Он шел на Евгения с протянутой рукой. Тот отпрянул, но старик и не думал обходить его, воткнувшись дряхлой кистью в грудь Евгения, простонал:

– Дай мне! Дай!

Евгений вывернулся и пошел дальше, старик пытался пойти следом, но угнаться за быстрым шагом молодого человека был не в силах. Станиславский остановился, наблюдая за побегом Евгения и, когда тот приблизился к нему, предложил вымыть руки:

– Здесь можете сполоснуть, – он открыл перед ним дверь туалета.

– Ничего, потерплю, – ответил Евгений, засунув руки в карманы джинсов.

– Всегда после больных необходимо мыть руки, – настоял Станиславский.

– Вы ко всем относитесь с такой заботой? – выпалил Евгений.

– Нет, просто ваши глаза излучали отвращение!

Евгений демонстративно зашел в туалет и брезгливо включил кран. На выходе он наткнулся на полную женщину в белом халате. Ее издерганное лицо было неким символом всего того, что происходило вокруг. Марк Ефимович поздоровался с дамой очень вежливо:

– Здравствуй, Фая, как дела?

– Ничего, Марк Ефимович, работаем, – со страдальческим выдохом произнесла Фая.

Эскулап протянул ей в руки две пачки сигарет и с улыбкой на лице произнес напутствие:

– Раздавай по одной, не все сразу!

– Хорошо, Марк Ефимович.

Усталая Фая даже не взглянула на Евгения; передвигая свои тяжелые икры, она с обреченным вздохом, держа в руке намоченный поролон, поковыляла в туалет.

– Это наша санитарка, ей я дал то, что просил у вас старик.

– Сигареты? Он просил у меня сигареты? – удивился Евгений. – Но я не курю.

– Для пациентов нашего заведения сигареты и мыло на вес золота, это своего рода местная валюта, – важно произнес Станиславский.

– Да, не хотел бы стать подобным овощем, чтобы потом за валюту принимать сигареты и паршивое мыло.

Станиславский внезапно остановился, повернулся к Евгению, его взгляд выражал презрение.

– Молодой человек, в этом заведении есть правила. Одно из них – не обзывать больных. За пределами клиники можете делать что угодно, унижать кого угодно. А здесь вам необходимо соблюдать правила, понятно? – у Станиславского прорезался густой голос.

– А если я не буду, что тогда… – Евгений не успел договорить.

– Тогда пошли вон, обратную дорогу найдете, надеюсь, запомнили! – Станиславский развернулся и пошел дальше один. По его решимости Евгений понял, что он не шутит и, представив, как он будет пробираться один обратно через сумасшедших, заставил себя подавить собственное самолюбие.

«Вот черт, влип на пустом месте!» – самокритично произнес Евгений и вприпрыжку побежал за главным врачом:

– Марк Ефимович! Марк Ефимович! Прошу простить меня! Каюсь! – Евгений подбежал как нашкодивший школьник к учителю, демонстрируя невинность.

– Хорошо! Пойдемте дальше! – важно, но без всяких нравоучений ответил Станиславский и махнул рукой, приглашая Евгения в дальнейший путь.

Они оказались в учебном корпусе, где занимаются студенты медицинского университета. Здесь Евгений впервые сделал полный вдох и расслабился, неприятные запахи улетучились, местами даже пахло женским парфюмом, а от подозрительных санитаров и след простыл. Они не задержались на этаже и спустились вниз. Открылся просторный холл с большой металлической дверью. Они зашли внутрь. В темной комнате, прямо у входа, под бликом света лампы сидела женщина в белом халате и очках с черной оправой. Она встала при виде Марка Ефимовича, поздоровалась, оценивающим взглядом осмотрела Евгения.

– Гузель Фаритовна, можно вас на минуточку.

Станиславский отвел ее в сторону, за угол стеллажей, пронизывающих комнату снизу вверх. Здесь находился архив больницы.

Евгению сразу понравилась эта обаятельная женщина. Внешне она выглядела лет на сорок. Очки, возможно, служили скорее декорацией, нежели инструментом для улучшения зрения.

Евгений, как и любой мужчина, повстречавший симпатичную особу, начал строить догадки: свободна она или нет? Помимо приглянувшейся внешности – черных волос, собранных в хвостик, темно-карих глаз, аккуратного носа, рта и приятной располагающей улыбки, в ней чувствовалась некая ранимость. Эта изюминка делала ее непохожей на таких существ, как Жанна, ведь с возрастом в женщине угасают актерские способности.

– Вам хватит одного часа, чтобы изучить дело Воинова? – спросил Станиславский.

Евгений кивнул.

– Тогда я приду за вами ровно через час.

Марк Ефимович удалился, через пять минут история болезни Воинова в развернутом виде лежала перед Евгением. Гузель Фаритовна уступила ему свой стол и ушла в другой конец большой комнаты, изредка из-за стеллажей доносился еле уловимый шелест бумаг, напоминавший Евгению о присутствии приглянувшейся женщины. Еще один признак присутствия – шлейф нежного запаха духов, невидимой дымкой доходящий до его органов обоняния. Еще чуть-чуть, и фантазии Евгения разыгрались бы по полной программе. Но, посмотрев на часы телефона и вспомнив, что уже через сорок пять минут за ним, как за подследственным, придет Станиславский, он отогнал радужные переживания и принялся скрупулезно изучать дело Воинова.

Из объемной истории болезни он выяснил, что главным домом для Воинова с малых лет стало детское отделение психиатрической больницы. Первый раз Воинов попал в больницу в пятилетием возрасте после смерти матери и с тех пор жил в детском интернате для умственно отсталых детей. Диагноз – аутизм по синдрому Аспергера. С тех пор и до шестнадцати лет он время от времени курсировал между этими двумя заведениями. В одиннадцатилетнем возрасте у Воинова развилась рекуррентная шизофрения и эпилепсия. Когда наступило совершеннолетие, он окончательно покинул псевдоотчий дом-интернат и практически все время жил и лечился в психбольнице.

Пролистав большую часть страниц истории болезни, Евгений отметил ряд особенностей. Из выписок следовало, что в детском возрасте Воинов проводил в больнице около восьми месяцев в году, остальное время ему удавалось провести в интернате. В шестнадцать лет его перевели в хроническое отделение, но все проявления заболеваний у него приняли регрессивный характер. Когда ему пошел третий десяток, он выглядел как психически здоровый человек: приступы эпилепсии его больше не беспокоили, признаки аутизма практически исчезли, как и симптомы шизофрении.

В двадцатилетием возрасте он переехал жить в однокомнатную квартиру по улице Кувыкина, – в ту самую, в которую недавно наведался Евгений. Восстановив в памяти неприметное жилье и свое удивление, когда он не обнаружил ни пылинки в скупо обставленной квартире, он связал эту особенность с применением презерватива при преступлении – из-за стремления к чистоте, которая показалась ему патологической, безжизненной, – Евгений понял, откуда у Воинова сверхтяга к стерильности. Просто человек первую половину жизни прожил в лечебных и полулечебных заведениях.

В этот момент к нему подошла Гузель Фаритовна. Она приблизилась сбоку, из-за стопки исчерченных бумаг.

Евгений замешкался и немного отпрянул назад, почувствовав легкую дрожь, пробежавшую по телу. Чтобы совладать с собой, он решился на академический вопрос:

– Гузель Фаритовна, а вы не подскажете, аутизм излечивается?

– В мире всего несколько случаев, когда психотерапевтам удалось практически излечить больных детей от аутизма, а точнее – лишить больного большинства признаков, характерных для данного заболевания.

Она продолжала стоять рядом, поэтому Евгений, чтобы еще глубже запрятать внутреннее напряжение, решил продолжить в том же духе и спросить что-нибудь этакое, на что Гузель Фаритовна наверняка ответит с важностью всезнающего профессора. Но он ошибся.

– А как протекает шизофрения?

– Смотря какой вид, могу сказать из своей практики, что всех их объединяет слабоволие и дефицит силы, хотя они очень дееспособны в умственном отношении.

– А эпилепсия?

– Спросите лучше у Марка Ефимовича, он лучше знает, я сейчас не практикую, и мне уже давно это не интересно. Меня больше занимают административные вопросы.

Она удалилась в угол с небольшой пачкой документов, и только шелест бумаг вновь напоминал Евгению о присутствии в комнате женщины.

Последнее, что дочитал Евгений в истории болезни – с двадцатилетнего возраста больной трансформировался в полноценного человека, устроился на работу, освоил профессию плотника, жил один, без семьи. Но раз в год наведывался на обследование и для прохождения поддерживающей терапии. Ежегодно, согласно отчетам врачей, он проводил в клинике не более месяца.

Из анамнеза пятилетней давности, подписанного неким Савельевым Н. К., следовало, что Воинов не асоциален, неопасен для общества, может вести полноценный образ жизни.

Евгений перечитал последнюю строку: «неопасен для общества» и ухмыльнулся.

– Да, напишут врачи, а ты потом разгребай все дерьмо! – пробурчал он.

– Вы что-то сказали?

Евгений обернулся, перед ним неожиданно появилась Гузель Фаритовна.

– Нет! Это я так, про себя, – оправдался Евгений за невнятное мычание.

– Да ладно, ругаете нашего брата! – она обошла стол с лицевой стороны и села на стул напротив. – Думаете, Марк Ефимович не переживает о том, что случилось?

– Это ничто по сравнению с тем, что кто-то понес неисполнимую утрату, потерял жену, мать, дочь. И это намного важнее всех переживаний, вместе взятых. Вот, посмотрите, – он указал на строки, которые прочитал последними, и перевернул историю болезни к глазам бывшего врача. Она демонстративно увела безразличный взгляд в сторону, на что Евгений отреагировал:

– Сейчас бы спросить этого, как там…

– Савельева!

– Да! Этого Савельева, что он думал пять лет назад, когда определил убийцу и насильника как безобидного человека.

– Ладно вам, гнете из себя борца за справедливость. У вас люди мрут как во время допросов, так и в следственном изоляторе, вы же с ними обращаетесь, как с быдлом, – ее рот искривился, выражая полное неприятие.

Евгений растерялся. От дамы, которую пять минут назад Евгений назвал бы полным воплощением женственности, теперь несло холодом. Может, в глубине души она и оставалась желанной – он надеялся в конце беседы заполучить телефон для продолжения общения, но теперь объект скрытого желания обрел форму нереальной мечты. Гузель Фаритовна, несмотря на притягательную женственность, оказалась жестким человеком, – тут Евгений невольно вновь сравнил ее с Жанной, но теперь он находил одни сходства.

Ход мыслей был прерван появлением Марка Ефимовича.

– Ну что, все успели изучить? – спросил он у следователя.

– Да, практически успел.

– Хорошо, надеюсь, у вас на сегодня больше нет к нам вопросов.

– Они непременно появятся, как только Воинов вернется к вам.

– Ну, не сомневаюсь, даже предвещаю, что вы будете не согласны с решением консилиума авторитетных (это слово он произнес с ударением) врачей, вы не оставите его в покое.

– Хотите, скажу честно, почему я здесь? – Евгений встал со стула, сидеть у него не было желания, он рвался в бой.

– Не верите, что Воинов невменяем! – из уст Станиславского это звучало как вызов.

– Да! Не верю, что человек, хорошо излагающий свои мысли, может быть душевнобольным. Тем более – больным аутизмом и шизофренией.

Марк Ефимович и Гузель Фаритовна улыбнулись друг другу.

– Я что-то не то сказал? – смутился Евгений.

– Аутизм, тем более синдром Аспергера – именно та форма, которая вызывает повышение интеллекта. Что касается шизофрении…

– Я уже пыталась объяснить, что такое шизофрения, и что один из симптомов болезни – избыточные умственные способности… – Гузель Фаритовна не успела договорить, Станиславский прервал ее.

– Да, совершенно верно, на простом языке шизофрения может иметь несколько причин возникновения, как и разновидностей, но больные с таким заболеванием нередко страдают избытком ума. Многие открытия на планете сделаны шизофрениками. И, если вам интересно, я могу вам прочитать целую лекцию на счет способностей шизофреников.

Главный эскулап заведения для душевнобольных говорил воодушевленно, наука была его коньком.

Евгений сделал вывод, что Гузель Фаритовна нравится не только ему, но ничего удивительного в этом не находил. Да, женщина с достоинствами априори не может быть достоянием только одного мужчины.

– Нет, спасибо, как-нибудь в другой раз, – сухо ответил Евгений.

– Вот еще, – Марка Ефимовича понесло. – Воинов страдает, как вы поняли из истории болезни, эпилепсией. Она имеет неврологическую природу, но со временем больной может превратиться в эпилептоидного психопата, иными словами – страдать расстройством личности. Они впадают в сумрачные состояния, что сродни аффектным состояниям, – не помнят и не понимают, что делают.

– Доктор, я намек понял, вы уже готовите следствие к столь необходимому для вас и для Воинова заключению?

– Вы не поняли! – Станиславский протянул Евгению небольшую, прошитую белыми нитками стопку бумаг.

Это была еще одна история болезни, но уже не Воинова. Евгений пренебрежительно отмахнулся рукой. Тогда Марк Ефимович сам развернул ее и зачитал:

– Пациент Нугманшин Р. М., – поочередно поглядывая то в историю болезни, то на Евгения, Станиславский воодушевленно принялся за изложение новой истории.

– Этот человек изнасиловал свою трехмесячную дочь, ввел свой пенис во влагалище дочери. Так вот, он у нас пролежал три месяца, и консилиум врачей признал его вменяемым. Хотя, по-вашему, нормальный человек способен ли на такое?

– Может, у Воинова история болезни намного толще, но он совершил не менее аморальное преступление, чем этот, как его там… – ответил Евгений. – Поэтому, как изъясняются в среде юристов, главное – неотвратимость наказания.

– Скажу честно, мне небезразлична судьба Воинова, но решать, вменяем ли он, будет консилиум врачей, для которых юридическая сторона преступления вторична. Хотя у вас будет шанс посадить его в тюрьму, как и пациента Нугманшина, которого я считаю также ненормальным и психически больным, как и Воинова. Но мое мнение ничего не значит, консилиум врачей – независимая структура.

– Надеюсь на это. Спасибо, что рассказали к чему мне и моей следственной группе готовиться. Выйдет после вашей терапии этот Воинов на свободу и наделает еще больше дел. И с кого спросить? Вот ваш сотрудник Савельев, – где он сейчас? – видно, до сих пор прохлаждается с больными в своем отделении, а Воинов, которого он охарактеризовал…

– Понял, к чему вы клоните, – прервал Станиславский. – Вы правы, Савельев сейчас на самом деле прохлаждается… – Станиславский сделал паузу. – На том свете! Три года назад его сбило машиной, водитель скрылся с места преступления, его так и не нашли.

Евгений промолчал. Станиславский на правах хозяина прервал недолгую паузу.

– Гузель Фаритовна, проводите нашего гостя до выхода.

– Хорошо, как скажете.

Они шли тем же путем, – те же, не внушающие доверия лица санитаров, только теперь в их глазах Евгений наблюдал больше любопытства, нежели подозрения. Они подошли к хроническому отделению, там было не так людно, как в первый раз. Евгений вздохнул, бежать от психопата с протянутой рукой, да на глазах у дамы, в его планы явно не входило. Но, как назло, неугомонный старик, заприметив издалека в другом конце коридора знакомый силуэт, бросился к нему навстречу. Евгений сбавил шаг и ломал голову, как увернуться от назойливого больного, но решил ничего экстраординарного не предпринимать, ведь диспансер имел мало общего с реальным миром, как и его обитатели.

Старик осторожно подошел, Евгений притормозил, в это мгновение его спутница ушла вперед, ведь ей было неизвестно о скоротечных взаимоотношениях Евгения с пожилым пациентом. Заскорузлый и морщинистый старикан в потертой пижаме, чем-то напоминающей тюремную робу, резко прильнул к уху Евгения. Маневр был настолько неожиданным, что Евгений не успел отреагировать, только прелый запах старой кожи заставил Евгения попятиться на пару шагов в сторону. Он успел расслышать, что выговорил старик:

– Не ходи сюда, здесь пахнет смертью.

Евгений замер, но, поймав взгляд впереди идущей брюнетки, расправил плечи и твердой поступью пошел вперед.

Когда они подошли к проходной главного корпуса, он робким голосом спросил номер телефона. Она ответила, что лучше ей звонить на рабочий номер, так как она замужем. Ему вежливо отказали, но унывать причин не было – сердце по-прежнему принадлежало Татьяне.

Перед тем как пройти через турникет проходной, Гузель Фаритовна подсластила пилюлю:

– Будут вопросы, звоните, всегда готова помочь.

Евгений тут же зацепился на внезапное приглашение к диалогу:

– У меня непременно будут вопросы, они уже назрели.

Евгений вышел на свежий воздух. Последнее, что ассоциировалось у него с заведением душевнобольных, так это улыбка архивного администратора. Это было неплохим завершением неудачно начавшегося, если принимать в расчет физиономию Станиславского, путешествия по таинственным закоулкам мира иных.