Текст книги "Семь футов под килем"

Автор книги: Илья Миксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

«Дома бы в таком виде показаться! И в школу зайти! – Лёшка оторвался от зеркала, посмотрел на босые ноги и засмеялся: – Да, именно в таком виде!»

Спохватившись, что может разбудить Пашу, он быстро натянул брюки, обулся и вышел на палубу.

Спокойная пологая зыбь отливала перламутром, зеркально вспыхивала: солнечные зайчики прыгали на судно, зажигали стёкла иллюминаторов.

Вдруг, в нескольких метрах от борта, выскочили два дельфина. За ними ещё один, опять пара, ещё трое… Дельфинья стая легко и весело играла в воде, не отставая от судна и не обгоняя его.

Точёные глянцевые тела, искрясь и сверкая, грациозно пролетали по воздуху и плавно, без всплесков, уходили в воду, чтобы вновь взлететь над океаном. Дельфины резвились в такой близости, что Лёшка видел блестящие умные глаза, улыбчивые, добродушные мордахи. Казалось, что вот сейчас, в очередном прыжке, дельфины сравняются с планширом, подмигнут и крикнут задорно: «Привет!»

– Привет! – Лёшка перегнулся через фальшборт и замахал рукой.

– Привет матросу второго класса! – раздалось над головой.

Лёшка задрал голову. Сверху улыбался Федоровский.

– Доброе утро, Лёша.

– Доброе утро. Здорово, а?

– Ещё бы! Афалины. Они из дельфинов самые умные, пожалуй. Поднимайся сюда. Земля скоро должна показаться.

– Сейчас.

Дельфины, будто по команде, резко увеличили скорость и изменили курс. Золотистые дуги вспыхивали и гасли всё дальше и дальше.

Землю увидели лишь к вечеру, на закате.

Над оранжевым горизонтом медленно всплывали синие верблюжьи горбы – горы.

– Австралия! Австралия! – завопил Лёшка срывающимся голосом.

Наверное, португальцы или голландские моряки, которые открыли Пятый материк; вели себя сдержаннее. А может, и нет.

Свободные от вахты толпились на верхнем мостике, смотрели во все глаза на синие горы, оживлённо переговаривались.

Объяснить что-нибудь, рассказать подробно об Австралии никто не мог. Так, обрывочные сведения, отдельные названия: кенгуру, эвкалипты, аборигены.

Кенгуру – сумчатые животные, передвигаются большими скачками; на всех картинках у кенгуру из сумки на брюхе выглядывают смешные мордочки детёнышей. Эвкалипты – гигантские деревья. Аборигены – коренные жители, те, что охотятся с бумерангами.

Вспомнили ещё, что в Австралии уйма кроликов. Завезли их европейцы, теперь и сами не рады: все поля объедают. Но главное в Австралии, конечно, сумчатые животные.

– А верно, что там кенгуру в городских садах пасутся?

Пашу подняли на смех, но тут подошёл Николаев и подтвердил:

– Только в пригородных, в заповедниках специальных. Кенгуру в Австралии не так много осталось.

– Вымерли?

– Перестреляли. Раньше за них даже премии охотникам выплачивались. За коала не награждали, но и их почти уничтожили.

– А что это – коала?

– Не что, а кто, – поправил Николаев.

О коала он впервые узнал от Брема, из книги, подаренной ему и Косте стариком продавцом букинистического магазина на Литейном проспекте, в начале войны. Потом пришлось побывать в Австралии и увидеть живых коала – маленьких сумчатых медведей. Забавные, ушастые, бесхвостые толстячки, на короткой мордочке сонные глазки, как бы кожаный нос. На воле коала ведут ночной образ жизни. В зоопарке днём не уснёшь. Только малыши, обхватив передними когтистыми лапами шеи родителей, спали на их спинах крепко и безмятежно. Мамы и папы лазали по обглоданным стволам, жевали листья, а дети хоть бы что – спят!

– Вот бы такого на судно! – сказал Лёшка.

– Коала вывозить нельзя.

– Не продают? – удивился Паша.

– Кормить нечем. Коала едят преимущественно листья и молодые побеги эвкалиптов.

– Так у нас же в Крыму и в Колхиде эвкалиптов этих! – вспомнил Зозуля.

– Этих, что коала едят, нигде нет, кроме Австралии. Потому и коала-эмигрантов не бывает.

– Патриоты, – с уважением отметил Зозуля.

Быстро стемнело. Все разошлись по каютам. И Лёшке поспать надо было: с ноля на вахту.

Он забрался на койку, включил ночничок в изголовье, взял с полочки-сетки «За бортом по своей воле» Алена Бомбара. Никак не дочитать. Работа, работа, работа… И служебную литературу надо изучать. «Ты, Смирнов, – назидательно сказал боцман Зозуля, – только минум выучил. Так что не останавливайся». И дядя Вася, и второй штурман подталкивают. Каждая вахта с Пал Палычем не только работа, но и занятия.

– Так, Алексей. Чему посвятим сегодняшнее ночное бдение?

Пал Палыч и Лёшка стояли на левом крыле мостика и вглядывались в ночной океан.

– Мне всё интересно, – с готовностью ответил Лёшка.

– Глобальная эрудиция – вещь заманчивая, – усмехнулся штурман. – Но «обо всём понемногу» хорошо для общей интеллигентности, для светских бесед, а для работы, товарищ Алексей, необходимо и обязательно вникнуть до тонкостей, до самого… Куда повернулся! Не на меня, на океан гляди. Я тебя и так услышу, а океан…

– Нельзя оставлять без присмотра, – отчеканил Лёшка.

– Ну то-то. Своё дело надо знать до самого «максума», как научно выражается наш боцман. Итак, в прошлый раз мы говорили о морских течениях. А что у нас творится в сфере небесной?

В астрономии Лёшка ещё и азбуки не знал. Учил что-то в школе, только всё почему-то начисто забылось.

– В общем, – заключил Пал Палыч, – сия древнейшая наука для тебя – сплошная «инкогнита», как Австралия в своё время для европейцев. Так её и называли – Аустралия терра инкогнита, Неведомая южная земля.

– Нет, – смутился Лёшка, – астрономию мы проходили…

– Про-хо-ди-ли! – с паузами повторил Пал Палыч. – Мимо, стало быть, прошёл, если никаких зарубок в памяти не осталось. А предки-мореходы, тёмные люди, считавшие, что Земля – пуп вселенной, очень даже хорошо разбирались в небесных светилах. Без карт, без атласов, звёздных глобусов. И не было у них ни маяков, ни радиопеленгаторов, по звёздам в морях-океанах ориентировались! Небо для них было главной и единственной книгой. А ты – «проходил». Кстати, пора отметить, сколько мы уже прошли за этот час.

Он удалился в штурманскую.

Чёрно-бархатное небо, казалось, окружало теплоход от самого борта. Фосфорисцирующая отвальная волна выглядела звёздным потоком, и вокруг, сколько видел глаз, блистали крупные звёзды. Короткие лучи помаргивали, словно ресницы, и Лёшке впервые так близки и понятны стали проникновенные лермонтовские строки: «и звезда с звездою говорит…»

Мама с детства прививала ему любовь к поэзии, но далеко не всё доходило до Лёшкиного сердца. Мама увлекалась и старинными русскими романсами. Слушать их было приятно, хорошо и чисто становилось на душе, и всё же Лёшка с большим удовольствием подпевал отцу, когда он брал гитару, а мама тихо подыгрывала на пианино:

 
Берегите мужчин, берегите мужчин,
но не надо их кутать и холить…
 

Мужественно, азартно звучало в два голоса:

 
Пусть уходят в моря, в небеса и в тайгу,
пусть мужчинами будут мужчины!
 

Неслышно появился Пал Палыч.

– Все спокойно?

«Порядок», – хотел ответить Лёшка и вдруг увидел низко над горизонтом крупный голубой фонарь. Свет его то пропадал, то опять горел во всю.

– Справа маяк. Проблесковый! – доложил Лёшка.

– Похоже, – неуверенно и встревоженно проговорил штурман. – Откуда здесь мог объявиться береговой маяк? Ритм засёк?

Тысячи маяков на свете, рисунки и характеристики маяков составляют толстую книгу. Ни один маяк не похож на другой, хоть чем-то да отличаются, и проблесковые, мигающие, если сказать проще, имеют каждый свой строго установленный ритм, определённое число и продолжительность вспышек и тёмных пауз.

Маяк, обнаруженный Лёшкой, вёл себя престранно. То часто помаргивал, то исчезал надолго, то безостановочно полыхал ярким голубым шаром.

– Чертовщина какая-то, – пробормотал штурман и, бросив: «Смотреть!» – опять убежал к приборам и картам.

Как ни старался Лёшка засечь ритм маяка, ничего не получалось.

Пал Палыч возвратился из штурманской со смешком.

– Не трудись, Алексей. Вообще-то тебе простительно. А я, старый штурманяга, ракушками уже оброс! Как я мог так вляпаться? Венера это, планета Венера, а не маяк! Откуда тут береговая башня может быть? До Австралийской земли ещё плыть и плыть.

И Лёшка узнал, что фазы у Венеры, как у Луны. В «нововенерье», когда виден полный диск, Венера светит ярче самой яркой планеты Сатурн. В тринадцать раз ярче!

– А проблёскивание? – спросил Лёшка.

– Дымка от далёкого пожара. Буш, наверное, горит. Карликовый австралийский лес. Лето ведь, жарища.

– Как лето? – удивился Лёшка. – Март же.

– Мы уже в Южном полушарии, Алексей. Здесь всё наоборот. Март не ранний весенний месяц. Начало осени.

Последующей ночью уже нельзя было спутать Венеру с маяком. Зарево отсвечивало вполнеба.

Ещё через сутки подошли к Брисбену. Ошвартовались вдали от города, почти в самом начале длинного и мутного канала-гавани. Причал был тихим и пустынным. Оранжевые противотуманные фонари на пакгаузах мягко освещали асфальтированный пирс и вереницу автопогрузчиков, замерших, словно жуки на булавках.

Палубной команде побудку объявили раньше обычного, чтобы успеть к началу работы утренней смены докеров подготовить к загрузке трюмы.

Когда люки задраены, кажется, что на палубе лежат большие плоские ящики. Трудно вообразить: внутри судна вмещается груз пяти железнодорожных составов. Но вот разъехались стальные крышки, сложились, встав торчком, разверзся люковый просвет; заглянешь в стальной провал – поверишь. Отвесный трап – как пожарная лестница шестиэтажного дома.

На переходе из Японии в Находку боцман не разрешил Лёшке участвовать в зачистке трюмов, не пустил вниз. Сегодня сам приказал:

– Федоровский, Смирнов – во второй номер!

Трюмы на судне имеют номера.

Надо было осмотреть льяльные щиты. Теоретически, по учебникам и схемам, Лёшка знал, что льяла – вроде жёлоба вдоль бортов для стока воды, которая может попасть в трюм. Но где они здесь, эти льяла? «В натуре», как сказал бы штурман Пал Палыч.

Палуба трюма была ровной и гладкой от борта до борта.

– И не увидишь. Они же крышками закрыты, – пояснил Федоровский. – Начнём. Ты – по левому, я – по правому борту.

«Каждую доску поднять – осмотреть! Дорогой груз повезём, шерсть мериносовую!» – строго наказал боцман.

Работал Лёшка и думал: учиться ему ещё и учиться, чтобы по-настоящему узнать своё судно.

– Лёша! Лёш!

Над люком свесилась рыжая голова Паши Кузовкина.

– Завтракать? – догадался Лёшка.

– Само собой! – Паша оглянулся, опять свесился и выпалил скороговоркой: – Делоесть.

– Какое?

Но тут в просвете люка появился боцман, и Паша исчез.

– Ну что?

– У меня порядок, – доложил Федоровский.

– Нормально пока, – сообщил Лёшка.

– С этого трюма погрузку начнём. Закончите, потом на завтрак. Расход заказан.

– Ясно.

Когда Лёшка с Федоровским поднялись наверх, на палубе уже стояли докеры. В большинстве люди пожилые. Формен, бригадир докеров, разговаривал по-английски с Пал Палычем.

– Алексей, – подозвал он Лёшку, – тальманить не нужно, будешь для связи и на подхвате.

Тальманить – считать груз. Лёшке уже приходилось выполнять такую работу. Тальманщик не просто учётчик, он следит и за состоянием груза, маркировкой на таре, за правильностью укладки по плану, разработанному вторым штурманом.

– Здравствуйте, – сказал по-русски формен и представился: – Герман.

– Очень приятно, – вежливо улыбнулся Лёшка. – Вы говорите по-русски?

– Ноу! Здравствуйте, до звидания, харашё – всё.

– Ясно, – вздохнул Лёшка.

– Ничего-ничего, – подбодрил Пал Палыч, – договоритесь. Практика тебе полезна.

– Москва, спутник, Ленинград! – дополнил свои познания формен Герман.

– Сенкью, спасибо, – сказал Лёшка.

– Да! Спасибо!

– Прекрасно! – похвалил Пал Палыч. – Действуй, Алексей. Следи, чтоб не курили. Но смокинг!

– Но, но-о! – подтвердил формен.

Автопогрузчики вывозили из пакгаузов тюки шерсти – большие серые кубы, опоясанные лентами из тонкой жести. Тюки висели на стропах по восемь штук. Судовые стрелы переносили гроздья в трюм, где их принимали докеры и укладывали, как кубики. При этом они ловко действовали острыми ручными крюками. Воткнут в тюк и перекантовывают куда нужно. Со стороны кажется легче лёгкого. Позднее Лёшка убедился, что без сноровки и напряжения шерстяной тюк с места не сдвинуть.

– Лёша, – опять объявился Паша Кузовкин, – тебя что, тальманщиком поставили? Ну и влип ты!

– Почему?

– Торговый агент был. Толстый, в шортах и при галстуке, а на ногах белые гетры.

– Гольфы, наверное.

– Не в них дело. Фирма автобус даёт. Бесплатно, презент. В зоопарк поедем. Лоне-Пине называется.

– Когда?

– Сразу после обеда. Я уже записался.

– Не смогу, – сказал Лёшка. – Они в две смены работать будут.

– А ты к Василию Яковлевичу…

– Нет, – твёрдо отверг предложение Лёшка. – Отпрашиваться не стану.

– Почему?

– Ты меня подменишь?

– Я? Что ты! Я же в английском ни бум-бум. И я же записался уже. Неудобно перед помполитом.

– Вот и мне неудобно.

– Конечно-конечно, – быстро согласился Паша. – Я расскажу тебе потом всё.

– Ладно, – усмехнулся Лёшка. В Лоне-Пине побывать хорошо, но…

Все, кто ездил в зоопарк, возвратились в восторге. Особенно понравились коала и кенгуру. Ребята рассказывали, что в Лоне-Пине были представлены все виды кенгуру. Рыжие исполины, серые коротышки, желтоногие, скалистые кенгуру, кенгуру-крысы, даже древесные кенгуру, самые удивительные. Они лазали по деревьям, как белки. И было странно наблюдать этих крупных темношёрстных, длинноногих и длиннохвостых зверей, когда они с необыкновенной лёгкостью двигались по колеблющейся ветке.

Исполинские и серые кенгуру с подкупающей доверчивостью ели с ладоней кукурузные зёрна – их продавали в пакетах у входа.

Кенгуру охотно принимали рукопожатия, ласково тыкались в животы и колени моряков.

Все фотографировались в обнимку с кенгуру и веселились, как дети.

– А приборочка? – напомнил моторист, и все подтвердили: «Приборочка что надо!»

Вытряхнув на землю крохотное глазастое существо, мама-кенгуру наводила в сумке чистоту с такой тщательностью, что никакой боцман не придрался бы!

– Попки-то, попки! – вспомнил Паша и даже рассмеялся от удовольствия.

Пернатых в Лоне-Пине было такое множество – ни сосчитать, ни запомнить. Райские птички, золотые и серебряные фазаны, попугаи – белые с жёлтым хохолком какаду, зелёные разеллы, красные, синие, чёрные, пурпурные. Самые разговорчивые – какаду. Завидев посетителей, перебираются, помогая себе загнутым клювом, по жердям, задушевными, с ласковым придыханьем голосами просят:

«Хэль-лё! Хэль-лё! Урль, оррль!» – «Алле, привет, дружище! Угости попку орешками!»

Орехи никто не купил, а кукурузу отдали до последнего зёрнышка кенгуру. Какаду обиделись, возмутились, разбушевались. В вольере поднялся шум, гвалт. Задребезжали сетчатые стены. Какаду трясли их, хлопали крыльями, улюлюкали, кричали вслед:

«Х-хл-лё! Хх-хх-хал-лё! Ульр-гульр-вульр!»

– «Нахалы, жадины, варвары!» Так прямо и кричали! – сказал Паша.

– Умеют свои права качать, – с подковыркой сказал Федоровский, и все вокруг засмеялись.

Паша тоже понял намёк, но сделал вид, что его это не касается.

– Завтра в Мэринленд поедем, дельфинов смотреть! – сообщил он последнюю новость. Паша всегда в курсе таких событий.

– Кто поедет, а кто и повахтит, – пробасил боцман. – Не всё коту масленица.

В Мэринленд, Морскую страну, отправились всего восемь человек. Общество австрало-советской дружбы предоставило две легковые машины.

– Я тебе потом всё расскажу, – пообещал Лёшка Паше.

Тот лишь вздохнул…

По обеим сторонам дороги мелькали низкорослые эвкалиптовые рощи, похожие на осинники. Эвкалипты меняли кору; с выкрученных мускулистых стволов свисали коричневые ленты. Обнажённые стволы матово отливали белой с прозеленью кожей.

Акации не обращали внимания на австралийский календарь и зеленели сочно, по-летнему. На магнолиях кое-где сохранились цветы, белоснежные, с жёлтыми розетками внутри.

Вдали синели пологие горы, облысевшие и курчавые от обильной растительности.

Ехали долго. Наконец показался океанский берег – длинная золотая полоса, прилизанная волнами и приливами. Ярко-синяя гладь воды прочерчивалась белопенными валами прибоя.

Курортный городок Саутспорт сплошь состоял из отелей, пансионатов, мотелей. Первые этажи заняты ресторанами, кафе, пивными барами. На жухлой траве вдоль берега – разноцветные палатки, единственное дешёвое жильё в Саутспорте.

На высоких флагштоках небольшого стадиона плескались на ветру разноцветные вымпелы Мэринленда.

Очередное представление в дельфиньем театре начиналось в четверть первого.

Времени было достаточно, пошли смотреть океанарий.

В высокой круглой башне, пронизанной солнцем и люминесцентными светильниками, плавали обитатели океана. Каких только не было здесь рыб! Плоские, как камбала, шаровидные, горбатые, подслеповатые, глазастые, гладкие, словно змеи, покрытые крупной чешуёй, с осетровыми ромбами вдоль всего тела, серебряные, золотые, синие, полосатые, в крапинку…

Отделённые толстым смотровым стеклом, по-коровьи жевали губами толстогубые групперы, громадные океанские окуни с бездумными глазищами.

Великанша черепаха плавно и величаво, словно в невесомости, парила в прозрачной воде, то всплывая до самой поверхности, то опускаясь до песчаного дна. На дне – Лёшка не сразу и разглядел – лежали серые лопухи морских скатов.

Одуревшие от долгого тюремного заточения аквариума, монотонно кружили две акулы, не очень длинные, но и с такими лучше не встречаться в открытом море.

– Если хотите посмотреть настоящих акул, пойдёмте туда! – сказал шофёр, указывая на невзрачное здание.

Все подумали, что там специальный акулий бассейн. Оказалось – кинотеатр. Сеанс начался, но здесь можно входить и выходить когда вздумается.

Фильм был цветной. Мужчина и женщина, отчаянные храбрецы, аквалангисты, поочерёдно приближались вплотную к гигантской китовой акуле. Скользили вдоль двенадцатиметровой туши, касались руками высокого, словно яхтный парус, спинного плавника, подплывали к широченной пасти. Человек выглядел при этом крохотным, жалким лягушонком, настолько ничтожным, что акула и не замечала его.

Чудовищных размеров манта, чёрная сверху и бледно-жёлтая снизу, рогатая, с острым хвостом-рапирой, колыхая гибкими крыльями, казалось, прошла над головами зрителей и исчезла, словно привидение в кошмарном сне.

Показывали и других диковинных океаножителей, но наибольшее впечатление оставила китовая акула.

– Она не такая страшная, – сказал Николаев. – Китовая акула питается планктоном, рачками, всякой мелюзгой.

– Не такая страшная, пока в кино смотришь, – мрачно заметил боцман. Как все старые моряки, Зозуля люто ненавидел акул всех видов и названий. – Уже и к дельфинам, пожалуй, пора?

Всем не терпелось попасть к дельфинам.

Театр Бена Кропса вернее было бы назвать цирком. От прямоугольного, довольно глубокого бассейна, выложенного светлым пластиком, уходили веером многоярусные ступени – сиденья.

К бассейну примыкали, отделённые сетчатыми калитками, несколько коротких, узких загонов – артистических уборных. В них томились две афалины.

Солнце сушило гладкие тёмно-серые спины. Овальные отверстия дыхал открывались и закрывались, как аварийные клапаны. Громкое, надсадное дыхание, хрипы, всхлипы, бульканье. Дельфины изнемогали, как загнанные цирковые лошади.

Лёшке почудилось, что он узнал в одном из дельфинов весёлую афалину, которая встречала судно на подходе к Австралии. Лёшка так и не сделал ни одного снимка.

Прозвучали фанфары. Седоголовый мужчина в цветастом пляжном костюме объявил в переносный микрофон о высших достижениях дрессировки дельфинов в его театре. И представление началось. Дельфины молнией носились в зелёной прозрачной воде бассейна, прыгали, резвились, проделывали сложные акробатические номера и трюки. И всё это – с радостью, с упоением! Дельфины упивались свободой. Временной, но свободой. Даже на душе легче стало.

Дельфины играли в кегли, доставали в вертикальном прыжке мелкую рыбёшку, насаженную на кончик палицы, которую держала в вытянутой руке блондинка в ярком купальнике. Дельфинам надевали на глаза тёмные колпачки, и артисты вслепую точно и безошибочно находили в воде цветные колечки.

– Вот это локатор! – профессионально оценил четвёртый штурман. – На судно бы такой.

– Смотрите, смотрите! – Лёшка даже привстал.

Крутолобая гринда плясала твист. Четырёхметровая красавица, стоя, опираясь только на хвостовой стебель, из конца в конец пересекла бассейн, бурно вспенивая плавником воду.

Зрители аплодировали, свистели, требовали новых зрелищ.

– Фантастическое чудо дрессировки! – полился из динамиков баритон мистера Кропса. – Выступает звезда Мэринленда Лилли.

Над водой повисло на цепях большое кольцо, обмотанное паклей. Блондинка поднесла горящий факел, и кольцо вспыхнуло.

Афалина с человеческим именем Лилли вылетела из воды и пронзила огненное кольцо. Ещё заход… Челюсти плотно сомкнуты, застывший взгляд.

Дельфин проскакивает кольцо почти мгновенно, пламя не успевает обжечь мокрую кожу, но дельфин в огне – зрелище, жестокое своей противоестественностью.

Лёшке опять померещилось, что Лилли – та самая афалина, его морская знакомая.

Коронный номер Мэринленда произвёл и на остальных тягостное впечатление.

– Я б тех дрессировщиков!.. – сурово процедил Зозуля, – Для дельфинов это ж максумальная ненатуральность.

Обратно ехали молча. Дорога была забита машинами. На перекрёстках образовывались пробки. Многорядное бензиновое стадо подолгу топталось на месте, судорожно дёргалось на несколько метров вперёд и снова останавливалось.

На судно возвратились в полную темень.

На проходной, как и при выходе, вагановцев не проверяли, в сумки не заглядывали. Во всём мире знают: советские моряки не занимаются ни спекуляцией, ни контрабандой. Великое дело – честное имя!

Полицейский дружески помахал рукой и отстопорил турникет: плииз, пожалуйста!

Заполнив доверху все пять трюмов австралийской шерстью, «Ваганов» отдал швартовы, обогнул с юга материк и взял курс на Африку.