Текст книги "Семь футов под килем"

Автор книги: Илья Миксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Как другие успевают заниматься? В техникумах, институтах учатся. Федоровский, например, Иванцов-электрик, Дед… Сила воли, наверное. А тут намаешься за день, поужинаешь сытно, самое большое, на что хватает, – кино посмотреть. В Ленинграде получили в рейс двадцать фильмов, все уже пересмотрели, выбрали лучшие и гоняют теперь: «Дети капитана Гранта», «Твой современник», «Я вас любил…». Последний особенно часто. Во-первых, про любовь, во-вторых, снимали в родном Ленинграде.

Вчера комсомольское собрание было. Нет, позавчера. Идут дни за днями, плывут, сливаются.

– Какое сегодня число?

– Октябрь кончился.

Октябрь кончился… На Невском развешивают гирлянды, фонарные столбы на Кутузовской и Дворцовой набережных украшают бантами. Уже и стоянки военных кораблей на Неве обозначили бочками.

Мама с Димой вернулись из Николаева – радиограмма была.

Жаль, что не пришлось самому увидеть первый подъём флага на отцовском теплоходе. Возможно, там были товарищи отца, свидетели трагедии. Расспросить бы о подробностях, обо всех деталях…

Лёшка много раз пытался вообразить последний день отца. Теплоход стоит под разгрузкой. Портовые и судовые краны выкладывают на берег ящики с консервами и лекарствами, мешки риса и картонки с конфетами, упакованный в прозрачную плёнку шёлк и сатин. Растут на причале кипы одежды для вьетнамских детей и женщин. И вдруг с рёвом проносится самолёт с белыми звёздами в кольцах, брызжут пулемётные очереди, с леденящим визгом косо летят бомбы. Одна вонзается в палубу.

Иссечённая осколками надстройка, развороченные тюки и ящики. Отец в белой сорочке, неудобно подогнув руку, лицом вниз. На спине быстро расплывается красное…

А над портом и морем стонут в тревоге и горе сирены, фабричные гудки, тифоны теплоходов. И бьют запоздало зенитные пушки.

Да что же такое делается на белом свете! Как могут люди, гордясь своей цивилизацией, хвастаясь демократией и свободой, расстреливать других людей, крушить их города и сёла, отравлять ядами деревья и травы?!

Отец и дядя Вася мальчиками пережили страшную блокаду. Но тогда была всемирная война, тогда свирепствовал фашизм. А сегодня, сейчас?

– Паша, – окликнул напарника Лёшка.

– Ну-у… – лениво отозвался Кузовкин.

– Что ж это делается на планете? Война давным-давно кончилась, а мира ни дня нет. То в Корее, то во Вьетнаме, то ещё где-нибудь каждый день люди гибнут.

Паша знал о судьбе Лёшкиного отца, но мировые проблемы его мало трогали, своих забот полон рот.

– Сплошное гадство, – туманно выразился.

Надо было сказать ещё что-то, конкретное, сочувственное, однако Паша не успел подыскать нужные слова. Неслышно подошёл боцман.

– Кончай загорать!

Зозуля в армии, наверное, старшиной служил, натренировался командовать!

– А ты, Смирнов, отложи шкрябку – и на верхотуру. Второй ждёт.

– Зачем?

– Ну молодёжь! Его второй помощник капитана вызывает, а он – «зачем». Пулей!

Лёшка отряхнул порыжевшую робу, побил об коленку шапочку с прозрачным козырьком, натянул на голову и отправился наверх.

Второй штурман, устойчиво расставив ноги, целился через окуляр секстана в солнце.

– Явился, – доложил о себе Лёшка, но второй, не шевельнувшись, довёл свою работу до конца и быстро скрылся в рубке.

Лёшка пошёл за ним. Второй проследовал в штурманскую, а Лёшка задержался в ходовой рубке.

Тишина, прохлада, безлюдье. Большие прямоугольные иллюминаторы опоясывали лобовую часть рубки от края до края. Было светло и чисто. Вся задняя переборка словно огромный пульт: сигнальные глазки, тумблеры, шкалы приборов, подвесная аппаратура.

Стрелки машинного телеграфа показывали «ПОЛНЫЙ». И вёл судно по заданному курсу автомат.

Лёшка приблизился к тумбе гирорулевого, коснулся пальцем чёрного колесика.

Оно называется штурвалом, хотя кажется игрушечным и совсем не похоже на большой обод со спицами и рукоятками, что стоит на паруснике в фильме «Дети капитана Гранта».

На полке под иллюминатором лежал большой морской бинокль. Лёшка взял его и вышел на крыло.

Горизонт волшебно раздвинулся, но и за новой далью не было ничего, кроме воды. Океан казался безжизненным, как, наверное, миллионы лет назад, когда на Земле ещё не народились ни рыбы, ни первые черви. Пройдут ещё тысячелетия, а океан останется океаном. Лёшка впервые как бы прикоснулся к Вечности и вздрогнул.

Ему опять почудилось, что он один в голубой пустыне, совершенно один. Нет ни судна, ни товарищей – никого. Живая, дышащая густая вода притягивала, манила, завораживала.

– Чисто? – спросили за спиной будничным голосом.

Лёшка вздрогнул и мгновенно обернулся.

– Явился!

Он выкрикнул это так, будто не он, Лёшка, пришёл по вызову второго помощника, а второй помощник явился к нему в безлюдном океане как спаситель.

Глаза второго сделались насмешливыми.

– Являются прекрасные феи и злые духи в сказках. Матросы, как солдаты, прибывают. «Матрос такой-то прибыл».

– Я ученик ещё, – совсем уже по-детски оправдался Лёшка.

– Вот и учись, ученик. Учись и докладывать и обстановку понимать. Видишь ведь: занят. Потерпи, не являйся под руку. Я ведь не зайчики ловил, а солнце. Знаешь для какой цели?

– Секстаном высоту светила определяют, а потом узнают, где находится судно.

– Верно! А ещё как можно определиться в море?

– По звёздам, маякам…

– В открытом море маяков нет. И звёзды не всегда видны.

– Тогда… – Лёшка запнулся.

– Самый точный способ местоопределения в океане – опрос местных жителей!.. – И второй сам заулыбался старой штурманской шутке. – Так, побалагурили – и довольно. Перейдём к делу… Алексей?

– Практикант Алексей Смирнов!

– А меня – Павел Павлович, сокращённо – Пал Палыч. Запомнишь?

– Конечно, Пал Палыч.

– И прекрасно. Главное – имя начальника – ты уже знаешь, а остальную морскую науку мы как-нибудь одолеем общими усилиями. Ежедневно ровно в восемнадцать ноль-ноль ко мне в каюту. Ясно, Алексей?

– Ясно.

– Далее. По сигналу тревоги надлежит тебе стоять здесь на правом крыле мостика. Задача: наблюдать и докладывать. И вообще, если взял в руки бинокль, то не любуйся безбрежной гладью, а наблюдай. Океан нельзя оставлять без присмотра. Знаешь, сколько под нами затонувших кораблей всех времён и народов? Сотни! А почему? – И опять в глазах второго смешливое выражение. – Потому, что не соблюдали ППСС – правила предупреждения столкновения судов. А это, Алексей, целая наука – как не столкнуться лоб в лоб в безграничном океанском просторе. Странно, но факт. И ржавчину очищать – наука. Иди учись! Боцман заждался тебя, Алексей. Жду в восемнадцать ноль-ноль.

– Есть, Пал Палыч!

С этого дня Лёшке стало не до капитана Гранта. Работа, учёба, работа, учёба.

ТРАМПОВОЕ СУДНО

«Море – это когда много воды», – объяснил когда-то трёхлетний Лёшка. Теперь он мог сказать:

«Океан – это когда много моря».

Теплоход «Ваганов» шёл по Атлантике десятые сутки. Десятые сутки только вода и небо, небо и вода.

Океан бесконечен, как матросская работа.

– Любопытно, – интригующе произнёс Кудров, искоса следя за капитаном, – куда нас пошлют из Японии?

Час назад получили радио – принять на Кубе сахар для Японии, выгрузка в Кобэ и Иокогаме.

До Кубы ещё двое суток, потом – разгрузка, погрузка, Панамский канал пройти, пересечь Тихий океан, стоянки в Японии, а Гену Кудрова уже интересует дальнейший путь!

Линейные суда ходят как междугородные автобусы: по строгому расписанию, определённому маршруту. Трамповые же – вроде грузовых такси: куда подвернётся груз. В голландский порт Роттердам – в Роттердам, в Монреаль – в Монреаль; зафрахтуют судно в Канаде для перевозки товара в Индию – пойдёт в Индию.

Сухогрузовой теплоход «Ваганов» работал как трамповое судно, и экипаж иногда по году не бывал дома, в Ленинграде. Такова моряцкая судьба, морская работа. И этот рейс планировался скромно: Ленинград – Куба – Ленинград. Теперь всё изменилось: Ленинград – Куба – Япония. А Япония на другом краю света…

– Всё же любопытно: куда потом? – гадал вслух Кудров. Он стоял у радиолокатора, держался для устойчивости за поручни, но смотрел не на экран, а на капитана. – Наверняка в Сингапур. Или в Коломбо?

– В Сингапур бы хорошо! – мечтательно сказал Пал Палыч. – В Коломбо – не знаю, не приходилось на Цейлон ходить.

– Красота! Но – задохнуться можно.

– Пойдём обратно, хлебнём жаркого и без Цейлона. Суэц закрыт. Африку огибать придётся.

– Смотря куда из Японии ещё погонят. Если в Новую Зеландию, например, то выгоднее идти в Европу вокруг Южной Америки, через Магелланов пролив. Верно? – Кудров беседовал со вторым, но смотрел на капитана. Тот – ноль внимания.

Лёшка мысленно представил карту земных полушарий и маршрут, проложенный четвёртым штурманом. Выходило полное кругосветное путешествие. Здорово! С первого раза – и кругосветка, да ещё с переходом через экватор!

– Заканчивай, – проходя мимо, бросил вполголоса Пал Палыч.

До конца вахты оставалось минут десять. Лёшка натирал мягкой фланелью и без того сверкающую золотом бронзовую рукоятку машинного телеграфа.

Отправляя Лёшку впервые на холодную вахту, боцман строго предупредил: «Не на прогулочную палубу идёшь – на капитанский мостик!»

Первые три часа вахты они провели на мостике вдвоём. Лёшка и Пал Палыч. Второй подробно знакомил ученика с оборудованием рулевой рубки и штурманской. Потом судно облетела весть о рейсе в Японию, и на верхотуре стало людно. Примчался Кудров, за ним третий штурман – готовить для капитана карты. Капитан долго раздумывал над ними. Теперь он сосредоточенно смотрел вдаль и молчал, как ни старался Кудров вызвать его на откровенность. Конечно же, капитан знал ещё какие-то важные подробности нового задания.

– А в Новую Зеландию могут вполне! Заходил же «Новодружеск»! Причём после Японии. Верно?

Поскольку капитан продолжал молчать, а южнее Новой Зеландии простиралась ледяная Антарктида. Кудров перенёс свои прогнозы севернее.

– Или – в Австралию!

– «Там кенгуру, там эму бродят… Коала на ветвях сидят!» – неожиданно для всех продекламировал капитан.

– В Австралию? Точно, Сергей Петрович? – обрадовался Кудров. Нет не зря он битый час вынуждал капитана открыть тайну!

– Что – в Австралию? – невозмутимо переспросил капитан.

– После Японии – на Австралию?

– Мне это пока неизвестно.

– А стихи?..

– Стихи сочинил Пушкин А. С, переиначил их доктор с «Врангеля».

«Как – с «Врангеля»?» – чуть не спросил Лёшка. В учебнике истории было сказано, что барон Врангель командовал белой армией в гражданскую войну. Не могли же назвать советский теплоход именем царского генерала!

Капитан, будто догадавшись, о чём Лёшка думает, повернулся к нему и спросил:

– А кто такой был Врангель, а?

– Не знаю… Вернее, знаю, но то другой.

Капитан рассмеялся:

– Да, тот другой! А этот, Фердинанд Петрович Врангель, жил в прошлом веке, русский мореплаватель, первопроходец, учёный.

– Остров Врангеля есть, – вспомнил Лёшка.

– Остров, горы Врангеля в южной Аляске – всё в честь него.

Разговор уходил всё дальше от главного, и Кудров снова направил его на желанный курс:

– Сергей Петрович, вам приходилось бывать в Австралии?

– Нет. По-моему, только Николаев туда ходил.

– Что ж, – бодро воскликнул Кудров, – придётся ему в Австралии гидом поработать!

– Если попадём туда, – снова озадачил капитан.

– А куда?

– Куда пошлют…

…Спустя два месяца, на подходе к японскому порту Кобэ, Николаев принял служебную радиограмму. Капитан удалился к себе и опять вернулся в рубку.

– Ну, четвёртый помощник, – сказал он Кудрову с необидной усмешкой, – теперь можно и погадать. Приказано бункероваться в Находке… – И закончил невесело: – От Японии до Находки – в балласте.

Вахтенный штурман Кудров чуть не присвистнул, но вовремя вспомнил: свистеть в ходовой рубке не полагается. Это не суеверная примета – дурной тон.

Через шесть минут рассекреченный секрет знал весь экипаж. В машинное отделение и то кто-то сообщил, не поленился пробежать вниз-вверх пять палуб-этажей.

Двухсуточный переход в балласте, то есть порожняком, никого, конечно, не обрадовал. Чистый убыток. А то, что заправляться топливом, пресной водой, в общем, бункероваться в Находке – это хорошо. По родной земле походить можно, среди своих побыть, поговорить по телефону с Ленинградом. И кинофильмы обменять.

В конце февраля теплоход «Ваганов» вошёл в бухту Находка и стал на якорь на дальнем рейде. Вскоре капитан Астахов уехал на пограничном катере в порт. Возвратился он озабоченный и раздражённый. В трансфлоте для «Ваганова» не было никаких дальнейших распоряжений и, что хуже всего, не запланированы никакие грузы.

Никого, кроме артельного, старпома и других, кому необходимо было выполнить в порту служебные дела, на берег не отпустили. До выяснения обстановки. А обстановка не прояснилась и на другой день.

Капитан опять вернулся не в духе, с ходу отчитал вахтенного помощника за обледенелые якорь-цепи и скрылся в своей каюте.

Вахтенный понял: причина капитанского негодования не в наледи. Сколько ни скалывай, всё равно намёрзнет: семь градусов ниже ноля, да ещё с ветром. Кудров вызвал боцмана.

– До клотика обрастать сосульками будем или ещё выше? – начальственным голосом спросил Кудров.

Клотик – верхняя часть мачты, самая вершина, выше точки на судне нет.

Зозуля повертел борцовской шеей, поглядел в одну сторону, в другую.

– Чисто, Геннадий Нилыч. Спозаранку кололи-драили.

– «Спозаранку»! Капитан три минуты назад с песочком вахтенного помощника драил! Перегнись, на якорь-цепи посмотри.

– Так они же…

– Выполняйте, – железным голосом приказал Кудров и демонстративно поправил нарукавную повязку вахтенного помощника капитана.

Обеденный перерыв ещё не закончился. Матросы курили в коридоре, на второй палубе надстройки, в подветренной стороне. Разговор не клеился: неважное настроение было у всех. До берега и мили нет, а не попасть. И неопределённость мучила: куда пошлют? Скорее бы домой! Уплывали в октябре, февраль уже кончается…

От ближайшего к Находке аэропорта Озёрные Ключи до Ленинграда шестнадцать лётных часов.

По воде – два месяца, если никуда не заходить, конечно.

– Да, – тяжело вздохнул моторист Быков, тот, что угощал в Гамбурге Лёшку горячим кофе. – Раньше июля – августа не вернёмся.

Несмотря на холод, Быков стоял с непокрытой головой.

Никто не отозвался, каждый думал: успеть бы к ноябрю!

– Надоела мне эта музыка, вот здесь сидит! – Быков провёл ребром ладони по горлу. – Спишусь без возврата.

И опять никто не отреагировал на его слова.

– Повезло Шаврову, – произнёс в пространство Паша Кузовкин. Он был в новых джинсах, выстроченных светлыми нитками, с золотыми заклёпками; на заднем кармане кожаная фирменная нашивка с лихим ковбоем.

Матросу Шаврову предоставили очередной отпуск и прислали замену.

– Уже в Ленинграде, наверное, – сказал Лёшка и тоже позавидовал.

До сегодняшнего дня Лёшка не очень-то рвался домой. Конечно, хорошо бы увидеть маму, Диму, со знакомыми ребятами встретиться, спросить кое о чём, о себе рассказать, а рассказать есть что. Пятый месяц в плавании, полсвета обошёл. Слетать бы на денёк в Ленинград и опять хоть на год в море.

– По времени оно бы и пора, но по средствам рановато, – откровенно высказался Паша. – Купить ещё кое-что надо.

Моторист Быков хотел возразить Паше, но тут пришёл боцман. На голове лыжная шапочка с помпоном, тёплая форменка, брюки заправлены в кирзовые сапоги с подвёрнутыми голенищами. Настрой, сразу видно, не лучший. Густые брови сдвинуты. Глянул в лица и понял, о чём разговоры идут.

– Грусть-тоска заела? Скучаем, а судно, между прочим, до клотика льдом обрастает. Все на бак! Чтоб и сосульки не осталось! Практикантам – к трапу: катер с провизией подходит.

– Повезло нам, – шепнул Паша и поддел Лёшку плечом.

Таскать ящики с продуктами не мёд, но легче, чем скалывать лёд с якорь-цепей.

– Переодеваться придётся, – сказал с сожалением Паша. Очень ему не хотелось расставаться с новыми джинсами. – Так ты и не высказал, как они тебе.

Двадцать раз, не меньше, похвалил Лёшка приобретение, но Паша никак не мог нарадоваться и заставлял других выражать восторг.

«Не сядут после стирки?» – спросил практичный Зозуля. «Что вы, товарищ боцман!» У Лёшки тоже такое подозрение зародилось, как у боцмана, но он промолчал.

– Зря ты себе не отхватил такие! – В глубине души Паша был доволен, что только у него такое чудо с ковбоем.

Лёшка неопределённо повёл плечами. Половину своих денег он отдал за разборную модель старинного парусника «Джеймс Бейнс». Стоил клипер почти столько же, сколько джинсы. Но какой это будет великолепный подарок для Димы!

Паша побежал в каюту, а Лёшка вышел на главную палубу. Там он увидел Николаева.

После Гамбурга Лёшка ни разу не искал его покровительства. Никто не мог упрекнуть Алексея Смирнова, палубного матроса-практиканта, в том, что трудится он не как все. Не было для него ни льгот, ни поблажек – учили, но не нянчили. И Лёшка имел полное право на ту гордую самостоятельность, которую может испытывать только настоящий рабочий человек.

Трижды в неделю Николаев занимался с Лёшкой английским. Дело подвигалось, хотя и не так быстро, как хотелось. Рулевые команды и счёт Лёшка усвоил твёрдо. «Это минум, как говорит боцман, – сказал Николаев. – Язык надо знать по-настоящему».

Лёшка уже испытал в Гамбурге, что значит не уметь объясниться. Зозуля как-то напомнил об этом:

«Ну, в Гамбурге ты заблудился, спросить куда-чего не мог. Но как ты Свайку на борт пропустил? Она бы по-русски поняла».

Почему его боцман так и не отругал за Свайку, Лёшка до сих пор не понимал. То ли не хотел изменять своему слову, то ли просто был втайне доволен, что на судне появилась собака. Животных боцман любил. Лучшие куски своего обеда Свайке таскал. Все её баловали. Лёшка специально взял в артельной «Цитрусовых» конфет для угощения.

«Испортите вы мне Свайку», – ворчал недовольно Николаев, а всерьёз не противился. Свайка жила в его каюте, но принадлежала всему экипажу.

Подняв узкий воротник непромокаемого плащ-пальто и низко натянув фуражку с «крабом», Николаев мерил журавлиными шагами главную палубу. Сто пятьдесят четыре метра туда, сто пятьдесят четыре – обратно. Мерил и с затаённой грустью поглядывал на берег. Свайка, не отставая, семенила рядом. Из-за высокого фальшборта она ничего не могла увидеть, но тоже гуляла со скучающим видом. Или землю чувствовала…

Всякий раз, возвращаясь из дальнего рейса на родной берег, Николаев размышлял о списании с флота. Осесть на берегу и жить, как миллионы других людей. Намерения оставались намерениями. Он и отпуска положенного не догуливал – уходил в море раньше срока. Моряк в океане мечтает о земле, на берегу страдает без океана.

«Спишусь, – думал и сейчас Николаев. – Спишусь, останусь здесь, на Дальнем Востоке. Буду на береговой станции работать или в училище каком-нибудь».

Рыжей подковой лежали в студёной воде сопки. Дальние – голые, облезлые; те, что у моря, – усеянные кирпичными и деревянными домами. Вдоль причалов тянулись навесы, пакгаузы, склады-холодильники для рыбы. Справа возвышались элеваторы. Слева, за мысом, ощетинился стрелами кранов судоремонтный завод. Над судами у причальных стенок реяли советские и иностранные флаги.

По густой морозной воде бухты плыли мелкие льдины. На них, как на плотиках, отдыхали серые чайки.

Вдали от рыболовного причала отвалил крупный океанский траулер. Николаев читал в одном из последних бюллетеней, что Дальневосточное пароходство получило несколько новых судов. Наверное, это было одно из них. Николаев облокотился о фальшборт и стал смотреть на приближающийся траулер.

Судно, конечно, новое. Формы, грузовой такелаж, антенна радиолокатора на сигнальной мачте – всё по последнему слову техники.

Траулер сопровождали лоцманский катер и стая чаек.

«Может быть, он?» – заволновался Николаев и бросил взгляд на бак, где матросы скалывали наледь. Лёшки среди них не было. Николаев опять посмотрел на траулер.

«Нет, не он. Название короткое, из одного слова».

С чувством сожаления Николаев продолжил прогулку. У надстройки встретил Лёшу.

– Новый БМРТ идёт. Видел? – с хрипотцой спросил Николаев и показал рукой в сторону траулера.

– Где? – Лёшка побледнел: «Папин пароход?»

Судно приблизилось настолько, что уже без труда читалось – КОТЛЯР.

«Вероятно, «Котляр» и «Константин Смирнов» суда одного типа».

– Папин такой же?

Николаев молча кивнул.

– Домой бы позвонить…

– Выяснится обстановка, съездим на берег, позвоним.

– Да я так… – отступился Лёшка. Получилось, что напросился. – Почему залив «Америкой» называется? Американцы его открыли?

«Очень тебя сейчас этот вопрос мучает!» – подумал Николаев и ответил:

– Русские. Судно имя такое носило, клипер «Америка».

– Смирнов! Кузовкин! – донёсся зычный голос боцмана.

Лёшка извинился и поспешил на зов. Паша успел переодеться в рабочие брюки и стёганку.

– Сетку готовить! – приказал Зозуля.

Они вытащили из тамбучины тяжёлую канатную сетку, растянули её на палубе, затем нацепили на грузовой крюк – гак по-морскому.

Лебёдкой управлял Федоровский.

– Вира! – Зозуля поднял руку. – Помалу!

Сетка зависла над палубой.

– Хорош.

Портовый катер прижался кормой к борту «Ваганова».

– Давай! – крикнул снизу Левада. Он стоял у большого штабеля ящиков, коробок, мешков, бочек.

«Неужели мы всё это съедим?» – с сомнением подумал Лёшка.

– Майнай! – скомандовал Федоровскому боцман.

Сетка взметнулась над палубой и понеслась за борт.

– Смирнов, на катер!

Лёшка полез по шатающемуся трапу вниз – помогать Леваде загружать гигантскую авоську. Через несколько минут она была на палубе.

Когда весь провиант подняли на борт, начали перетаскивать его в трюм, в кладовые. Трапы туда крутые, как пожарные лестницы.

– Осторожнее! – покрикивал Зозуля. – Шеи не сломайте.

– Тихо! Тихо-тихо! – умолял Левада. – Там же стекло!

Ящики с сухими винами и бутылями фруктового сока для тропиков без напоминания артельного несли бережно, словно младенцев.

Упарились, как в бане.

– Шабаш, – объявил Зозуля. – Сетку на место, стрелы закрепить, зачехлить лебёдку, подмести палубу – и шабаш.

Во время ужина в столовую вбежал вахтенный:

– Ветошь и паклю подвезли! На выгрузку!

Зозуля глянул на Лёшку, на Пашу. Лёшка, не ожидая словесного приказа, поднялся с кресла. Паша, сделав вид, что не понял боцмана, уткнулся в тарелку, но это его не спасло.

На третий день стоянки в бухте Находка залива Америка Лёшка с Николаевым сели на катер.

– Василий Яковлевич! – крикнул вслед вахтенный помощник. – Капитан велел зайти в трансфлот.

– Понято.

Матрос с катера пригласил спуститься в салон: «Продует тут».

В небольшой каюте находился пожилой моряк явно лоцманского звания. Николаев молча кивнул и прошёл с Лёшкой к задней скамье.

Катер шёл ровно, потом его закачало. Мимо плыли две самоходные баржи, низко осаженные в воде.

– К вам, – сказал, обернувшись, лоцман.

Николаев тоже подумал, что бункеровочные баржи направляются к «Ваганову».

– Значит, сегодня уходите, – не то спросил, не то сообщил лоцман.

– Пока неизвестно.

– Известно. Распоряжение пришло. Пойдёте в Австралию. В трансфлот, наверное, за документами?

– По своим делам.

– Не опоздайте, сниматься скоро.

– Во сколько? – заволновался Лёша. Он уже настроился поговорить по телефону с Ленинградом, и вот…

– Часа через два – два с половиной.

– Срочный закажем, – сказал Николаев.

Едва катер ткнулся в бревенчатый частокол стенки, они спрыгнули на пирс и бегом устремились на гору, к почтамту.

К окошку междугородного телефона стояла очередь, преимущественно из моряков.

– Срочный, – сказал Николаев, пробираясь вперёд.

– У всех срочный! – заволновалась очередь.

– Мы с «Ваганова».

– Они с «Ваганова»! – громко крикнул кто-то. – Как по тревоге уходят.

Безволновое матросское радио действовало и на берегу. Молодая девушка-телефонистка запела в микрофон:

– Дежурненькая! Я – «Кабинка». Ленинград мне, срочненько! Морячок тут один. Очень просит. Минуточек пять.

– Десять, – поправил Николаев.

– Дежурненькая, десять!.. Что? Ни минуточки? Только от двадцати двух? – Она отвела от губ микрофон и виновато сказала обыкновенным голосом: – Только с двадцати двух. Будете ждать?

– Из Австралии поговорю, – с досадой и раздражением бросил Николаев.

Теплоход «Ваганов» выбрал якоря в 22 часа 05 минут.