Текст книги "Обыкновенный мамонт"

Автор книги: Илья Миксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

ТИР

Тир помещался в деревянном сарае-навесе. В нём стреляли из настоящего оружия, но без пороха, сжатым воздухом.

Духовые ружья заряжались маленькими свинцовыми пульками. Две копейки штука.

В глубине тира стояли раскрашенные железные мишени: тигры, волки, медведи. Были там и смешные клоуны: попадёшь в чёрный кружок над колпаком, клоун задрыгает ногами-руками. Угодишь в мельницу – завертятся крылья.

Перед барьером толпилось много любителей стрелкового спорта.

Хлопали выстрелы, падали волки, тигры, медведи, дрыгался клоун, вертелись пропеллеры мельницы.

Когда дошла очередь до Серёжки, все цели были повержены.

– Одну минуточку, мужчины! – остерегающе поднял руку толстый человек в тюбетейке, начальник тира. – Опустите оружие, будьте осторожны. Даже незаряженное ружьё стреляет раз в год абсолютно самостоятельно!

Говоря всё это, начальник тира прошёл к железным мишеням и стал оживлять их. Поднялся на задние лапы медведь, оскалился полосатый тигр, клоун выставил над колпаком чёрный кружок.

Тигры и волки вроде фашистов. Их не жалко. Но как можно стрелять в весёлого клоуна!

В тире было мужское царство. Серёжка не осмелился громко заступиться за клоуна. Он потянул отца за руку и шепнул в самое ухо:

– Клоуна не надо.

– Понял, – тоже шёпотом ответил отец и спросил на весь тир: – А круглые мишени есть?

Начальник тира отозвался высоким голосом:

– Только на приз, мужчина! Аккорд – пять выстрелов – двадцать копеек. Выбили пятьдесят очков – бесплатный аккорд. Выбили меньше пятидесяти – больше сорока семи – на премию две пульки.

– Согласен, – улыбнулся отец и подмигнул Серёжке.

Начальник тира прикнопил бумажную мишень с чёрным кругом.

Все отступили от барьера, чтобы не мешать отчаянному стрелку.

Какой смысл покупать за двадцать копеек аккорд, когда на такую сумму можно получить не пять, а десять пулек?

Отец прицеливался тщательно и спокойно. Один за другим захлопали выстрелы. После каждого болельщики восторженно выкрикивали:

– Десятка! Яблочко!.. Отец выбил пятьдесят очков.

– Снайпер! – хором похвалили меткого стрелка болельщики.

– Вы, конечно же, военный человек, – с уважением произнёс начальник тира. – И конечно же, офицер!

Каким образом он догадался, что Серёжкин папа – старший лейтенант-инженер? Ведь отец был в штатском. Выяснять Серёжке было некогда. Отец зарядил ружьё премиальной пулькой.

– Давай, Серёга.

Глаза не видели ничего, кроме пляшущего дула и полосатой жестянки с очертаниями тигра. Ружьё выстрелило, толкнуло в плечо. Тигр не пошевелился.

– Ничего, мальчик, – успокоил огорчённого Серёжку начальник тира. – Вырастешь и научишься стрелять, как твой папа. Хотя в тире, конечно же, дети ведут себя, как взрослые, а взрослые становятся детьми.

Мальчишка в соломенной кепке протиснулся к Серёжкиному отцу и солидно спросил:

– Скажите, пожалуйста, как вы брали: под обрез или с просветом?

– В центр, – ответил отец.

– Всё оружие центрального боя! – запоздало объявил начальник тира.

Серёжка раньше не знал этого. Потому, наверное, и промазал.

Он утешил себя, что впереди ещё много дней отпуска и можно запросто научиться стрелять, как папа.

Но больше не пришлось попасть в городской тир. Родители уехали отдыхать в военный санаторий.

Серёжка и с дедом не скучал. И друзья завелись по соседству. Женька и Витка. Братья, но с разными фамилиями. Фамилия Витки была Субботин. Родной Виткин отец, мичман Субботин, героически погиб уже после войны. Дед хорошо знал мичмана и рассказал Серёжке о его подвиге.

МИЧМАН СУББОТИН

В солнечный майский день командир водолазного бота особого назначения мичман Субботин получил приказ немедленно отправиться в Бухту пиратов. Приезжий аквалангист случайно натолкнулся на затопленную немецкую баржу.

В барже лежали мины, бомбы, снаряды. Они давно проржавели в солёной морской воде, и никто не мог поручиться, что этот смертоносный груз спокойно догниёт до конца.

Бухта пиратов – залив между Ялос-Дагом и мысом Рыбачьим. На мысе когда-то стояло три барака, в которых жили рыбаки. После войны там вырос большой посёлок городского типа. Если бы начинка немецкой баржи взорвалась, могли пострадать тысячи людей.

Группа мичмана Субботина получила приказ обезвредить бухту: разминировать чудовищный фугас, поднять со дна каждый снаряд, каждую бомбу и мину, отвезти в открытое море и уничтожить их.

Тральщик ушёл подрывать последнюю партию ржавых боеприпасов, а мичман Субботин, облачившись в водолазный костюм, спустился к барже. Проверить, всё ли сделано как положено.

Минёры-подводники, как говорится, подмели трюм под метёлочку.

Выбравшись из трюма, Субботин обошёл баржу снаружи. Дно было твёрдым, каменистым, баржу не засосало, но обложило вокруг наносным грунтом. Субботин продвигался медленно, часто подсовывая под борт длинный щуп. Вдруг щуп упёрся в какую-то преграду. Субботин разгрёб спрессованный илистый песок и обнаружил металлическое тело в форме цилиндра. «Торпеда», – безошибочно определил мичман.

Во время оккупации в Бухте пиратов базировались немецкие подводные лодки. Перед отступлением гитлеровское командование, предполагая, что в бухту войдут военные советские суда, решило устроить кровавый сюрприз.

В центре бухты затопили баржу с двадцатью тоннами боеприпасов. В качестве детонатора уложили под днище торпеду. От неё протянули на берег кабель к электрической подрывной машинке.

Матросы-десантники дерзкой ночной атакой выбили фашистов, и те не успели довести коварный замысел до конца.

Мичман Субботин был искусным водолазом и опытным минёром, уже после войны обезвредил не одну сотню морских мин и других «штучек». Он знал, что фашисты всегда ставят дополнительные взрыватели, специально для разминирователей.

У торпеды под баржей наверняка есть коварный секрет. Раскрыть его не просто. Баржу не приподнять. Да и рискованно: между днищем и торпедой может стоять отжимной взрыватель. Освободишь его, он и ахнет. И тросом торпеду не потянешь.

«Придётся руками откапывать. От головы до хвоста», – пришёл к выводу мичман и просигналил «подъём».

Матросы отсоединили сферический шлем с иллюминаторами, помогли стянуть резиновый скафандр. Мичман выкурил папироску и велел подать акваланг.

Перед спуском под воду не очень-то хорошо курить, но никто ничего не сказал. Не потому, что мичман командовал на боте. Он собирался на поединок с самой смертью.

Записав в бортовой журнал о торпеде и своём решении разминировать её в одиночку, Субботин приказал отвести бот в море, дабы не рисковать жизнью своих подчинённых.

– Пошёл, – сказал мичман и спиной кинулся в воду.

Навсегда.

…Огромный султан воды взлетел над бирюзовой гладью, опал, тугими кольцами разошёлся по бухте, расшибся на мелкие брызги о береговые скалы.

Некуда было возложить ни венков, ни мичманской фуражки.

Бухта пиратов стала безопасной, но за ней укрепилась мрачная слава. Не заходили сюда прогулочные катера, не бросали якоря рыбацкие баркасы, туристы не ставили палаток в прибрежных скалах.

Место считалось таким же гибельным, как во времена морских разбойников, хотя с Бухтой пиратов связывалось теперь в народе светлое и благородное имя Виткиного отца, мичмана Субботина.

Глава седьмая

КРАБ БИКФОРД ВИРГИАНОВ

Витка не любил санаторный пляж. Море в загородке! Вдоль берега – решётчатый забор, по бокам – ржавые сети на сваях, в море – ограждение из красных буйков. Заплывёшь дальше, подлетит катер, и зарычат в мегафон:

– Грражданин! Веррнитесь в зону пляжа!

Не море, а запретная зона. В воде до самых буйков – головы, головы, головы.

И всё-таки Витку тянуло на санаторный пляж. Здесь открывался особенный вид на мыс Ялос-Даг.

Прекрасная Ялос-Даг («ялос» – по-гречески берег, «даг» – гора) восхищала и манила курортников и экскурсантов. Курчавая зелёная вершина, обнажённые скалы, выступы, дикое нагромождение обломков у воды. На Ялос-Даг ежедневно совершались туристические экскурсии и походы. Любили туда ходить и местные ребята. Только Витка Субботин никогда не лазал на Ялос-Даг. Для него это была не гора, а памятник.

Люди без воображения или не в меру восторженные сравнивали гору с римским профилем. Витка другое лицо видел…

Ему было четыре года, когда не стало отца. Вскоре мать вышла замуж за угрюмого моториста. Витка, не отгоревав ещё тяжкой потери, сторонился отчима с первого дня. Отчим тоже не навязывался с родством. Не выделял пасынка в семье, как чужого, но и не обнаруживал особых нежностей. Да и родного Женьку не очень баловал. Такой уж у отчима характер был.

Соседи помнили мичмана Субботина, гордились им и относились к сыну погибшего героя с явным состраданием. Витка всегда это чувствовал и втайне обижался. Он не считал себя бедным, несчастным сиротой. Если чего и недоставало ему, так только одного. Витке не доставало мужской дружбы, на равных, без скидок на сиротство, и он время от времени заводил знакомства с отдыхающими из санатория. Мужчинами.

Вообще-то Витку знал весь санаторный пляж. Витка добывал раковины и крабов, ловил морских коньков, рыбу-иглу, и всё это раздаривал любителям сувениров. Заказы сыпались со всех сторон.

– Витка, достань краба, а?

– Витуся, милый, подари мне, пожалуйста, красивую раковинку!

– Вита, я хочу отшельника.

Будь Витка дельцом, он бы заработал кучу денег. Как тётка Важиниха. Она скупала рапаны у подводных изыскателей вёдрами, словно картошку.

С аквалангом и дурак рапану найдёт. С аквалангом по дну можно, как по огороду, ходить и рапану вместо репы дёргать. Ты с простой маской попробуй! За каждой рапаной по два раза в лучшем случае нырять приходится. И метров на десять, а то и глубже.

Важиниха скупала рапаны оптом, а продавала поштучно. Отмочит их в тёплой воде, очистит от моллюсков, лаком протрёт – и налетай, хватай экзотику!

Пока фабричного снаряжения не было, Витка тоже не отказывался от серебра в награду за нелёгкий труд. А обзавёлся маской, трубкой и ластами, перестал деньги брать. Какая радость от торговли?

Он не промысловик, а исследователь, плавает и ныряет, чтобы изучить подводный мир. Витка перечитал все книжки о жизни моря, помнил названия водорослей, русские и иностранные имена рыб, моллюсков, крабов.

Здорово, что космос осваивается. Только и моря-океаны забывать нельзя. В школе рассказывают о Луне, Марсе, кометах, заставляют вызубривать, сколько колец у Сатурна. А как начнётся про море – смех и грех.

«Моря омывают нашу Родину почти со всех сторон». Забегала указка по карте.

«Моря и океаны, омывающие наши побережья, богаты ценными породами рыб и млекопитающих». Пошёл списочек богатств! И все почти на одну букву: киты, котики, кефаль, кета, килька, краб камчатский…

Подумаешь, в Камчатском море – камчатский краб! В Чёрном море не только черноморские живут, а и балтийский краб, и океанский, эмигрант из Северной Америки, Blackfordia Virginiana. По-русски – Блэкфордиа Виргиниана. Или чуточку иначе. Витка ещё не изучал чужие языки, но расшифровал это имя полностью, по словарям. Black – чёрный, ford – брод, virg – ветвь. В общем, Витка перевёл так: «Ветвистый чёрный бродяга». Наверное, не очень точно. Но и Витку неправильно называли. Виктор он, Витя, Витька, а не Витка. Женька, когда маленьким был, без мягкого знака обходился. С тех пор и прилипло – Витка.

Новый Виткин друг – он до всего дотошный – сразу выяснил настоящее имя и обращался как к равному: «Виктор». Или по-модному: «Старик».

– Зови меня без отчества-мотчества, старик, – сказал он. – Надоели церемонии-антимонии. Зови просто: Станислав.

СТАНИСЛАВ

Дружить с ним было весело и интересно. Они встречались ежедневно на прокатной станции, ровно в шесть часов. Брали шлюпку и выходили в море.

Витка садился на вёсла, а Станислав удобно устраивался на корме.

Станиславу за тридцать, но выглядел он моложе. Высокий, мускулистый, с курчавым пушком на груди. Короткая причёска с боковым пробором, дерзкие умные глаза, рот с постоянной иронической усмешкой. Полная противоположность Витки.

Витке – одиннадцать, а на вид все пятнадцать. Поджарый, загорелый дочерна; выцветшие белёсые волосы не стрижены с начала лета. Лицо до глаз – отцовское: крепкий подбородок, добрые губы, прямой нос. А глаза неизвестно в кого: янтарные, в густых ресницах.

Станислав сбрасывал полосатую тенниску и оставался в одних шортах из тёмно-синей болоньи.

– Итальянские? – спросил как-то Витка.

– Шорты-морты? Нет, старик, наши. Мэйд ин тут. Тутошние.

– Мэйд – это маде?

– Мэйд – это мэйд. Пишется – маде, читается – мэйд.

– Ты и английский знаешь, Станислав?

– Болтаю немного… Возьми левее, Виктор.

Витка несколько раз сильно гребнул левым веслом.

– А как перевести слово «Блакфордиа»?

– Блэкфорд?

Букву «р» Станислав произносил как-то особенно. Вместо одного звука получалось два – «рл».

– Блэкфорлд? «Блэк» – чёрный. «Форлд» – брод, бредущий. Чёрный бредущий, вероятно. Где ты это вычитал?

– В книжке.

– Да? А я думал, что на вывеске. Ресторан «Чёрный бродяга». Звучит!

– Это не ресторан. Это краб такой, переселенец из Северной Америки.

– Мэйд ин УСА… Хватит, старик. Суши вёсла. Подрейфуем.

Витка переставал грести и настраивал самодур. Самодурами называют рыболовные крючки с перышками селезня вместо наживки. Перышко крепится цветной ниткой. На одну леску подвязывают штук шесть-семь самодуров. Тяжёлый свинцовый грузик и – снасть готова. Ни удилища, ни червей не надо.

Самодуром ловят ставриду. Известно, что в августе ставрида не идёт. Станислав и не гнался за богатым уловом. Подложив под спину пробковый круг, он блаженно грелся под мягким утренним солнцем.

Опустив за борт самодуры, Витка стравливал несколько метров лески и плавно подёргивал её. Когда ставрида идёт, сразу по нескольку штук нацепляется. Глупая рыбёшка принимает яркое перышко за малька и бросается на крючок.

– Не клюёт? – лениво спрашивал Станислав.

Витка оправдывался:

– Рано, сезона нет.

– Аллах с ней, старик! Разве в этом счастье?

Конечно, счастье заключалось в том, что Витка и Станислав вместе, рядом. Утренние морские прогулки были лучшими часами в Виткиной жизни.

Отпуск Станислава подошёл к концу. Они ещё раз встретились на лодочной станции.

– Завтра-мавтра уже не выйдет, старик. День сборов и прощаний. После ужина – автобус, вокзал, поезд-моезд и… Такова жизнь! Сплошные расставания. А вы чего страдаете, старики?

Женька и Серёжка, глядя на печальное лицо Витки, тоже загрустили. Взять брата на рыбалку велел Витке отчим. Женька его настропалил. Витка запротестовал, но отчим сказал, как отрезал: «Тогда и сам не пойдёшь». Мало того, Женька и Серёжку, внука Николая Петровича, потащил за собой.

Витка махнул рукой: всё равно последняя прогулка испорчена.

– Так что же вы страдаете, старики?

– Недоспали, видно, – хмуро ответил за ребят Витка и освободил лодку от цепи.

Серёжка с Женькой устроились на носу, Станислав, как обычно, разлёгся на корме, а Витка сел на вёсла. Он выгреб на середину бухты и закинул самодур. Ничего не ловилось, и Витка занервничал.

– Брось расстраиваться, старик, – успокоил Станислав.

Женьке понравилось, что Станислав так беспокоится о его брате.

– Он хороший дядька, правда? – тихо спросил Женька у своего друга.

– Ага, – подтвердил Серёжка. Дядя Станислав и ему симпатичным показался. Весёлый такой! «Стариками» всех называет.

– Брось расстраиваться. Аллах с ними! Аллах-феллах. Кстати, а кто такие феллахи?

– Египетские колхозники, – ответил Витка, подёргивая леску.

– Стари-ик! Какие же в Египте колхозники-совхозники? – Станислав засмеялся.

Женька с Серёжкой не очень поняли, в чём дело, но им тоже весело сделалось.

– Ну, просто крестьяне, – поправился Витка.

– Крестьяне-миряне. А ещё кого ты знаешь в Египте?

– Кого проходили в школе, того и знаю, – нехотя сказал Витка и строго оглянулся на ребят. Те притихли.

Разговор забавлял Станислава, он удобнее улёгся на круг.

– А фараон? С чем его едят?

Витка лукаво хмыкнул. «Второй раз не подденешь!»

– Не мидия, есть не будешь. Фараон – сушёный царь.

Станислав икнул и съехал с кормовой банки на дно. Он трясся от смеха, охал, постанывал, подскакивал, как рыба в лодке.

Витка втянул голову в острые плечи. Женьке и Серёжке за него стало обидно. И зло взяло на Станислава: чего он издевается!

– Не смейся! – крикнул Женька и сжал кулаки.

И Серёжка на Станислава исподлобья посмотрел.

– А у тебя верные защитники, старик! – удивлённо произнёс Станислав, оборвал смех и, опять забравшись на корму, сказал миролюбиво: – Ты фараона с мумией спутал. Но – «фараон – сушёный царь» – это гениально, старик! С меня двадцать коп.

– Какие ещё копейки?

– Ну, так говорится, когда кто-нибудь удачно схохмит. У нас… Нет, к чертям служебные воспоминания! К чёрту город-мород. Да здравствует природа! Первозданная, дикая, нетронутая, прекрасная!

Он закинул руки за голову и засвистел какую-то песенку.

Витка сосредоточенно подёргивал леску. Женька с Серёжкой, сколько ни вглядывались в зелёную воду, не увидели ни одной рыбки.

Станислав следил за ребятами через смежённые ресницы. И вдруг сказал с затаённой тоской:

– У меня ведь тоже есть сын. Яшка – светлая мордашка. Потрясный парень. Поймал бы ты краба, что ли, для него на память, а, старик? Приеду, непременно встречусь с ним. И краба вручу. Дар моря. Скажу: от лучшего друга, Виктора Севастопольского.

– Его фамилия не Севастопольский, а Субботин! – крикнул Женька, он ещё не отсердился.

– Субботин? – Станислав нахмурил лоб и задумался, припоминая что-то. – Субботин, Субботин… Мичман Субботин?

– Да, – взволнованно подтвердил Витка.

– Мичман Субботин! О нём же трёхколонник в газете был.

– Какой «трёхколонник»? – Витка насторожился.

– Статья на три колонки. Мичман Субботин! Ну, как же… Он ведь… геройски…

– Погиб, – досказал Витка и отвернулся к Ялос-Дагу.

Станислав внимательно посмотрел на Женьку:

– И ты – Субботин?

– Нет, – ответил Женька и быстро добавил: – Только мы с Виткой всё равно родные!

– Понятно… – Станислав протяжно вздохнул и повторил: – Понятно, старики…

Витке не хотелось говорить об отчиме. Он вспомнил, что Станислав непременно встретится с своим сыном. Разве они не вместе живут?

– Это всё сложно, старик.

Станислав не захотел поделиться с другом своей тайной, и Витка не посмел настаивать. А краба он такого добудет для Яшки – светлой мордашки – весь пляж ахнет!

КРАБ

Хорошего краба найти нелегко. Витке нужен был не просто хороший, а выдающийся краб. Такие в санаторном заливе и не водятся. Редкостные экземпляры живут лишь в Бухте пиратов.

Витка с вечера приготовил снаряжение, но вдруг выяснилось, что завтра воскресенье и мать с отчимом уезжают в дальний колхоз за дешёвыми огурцами для засолки. Женька остаётся на Виткино попечение.

В Бухту пиратов Витка сам ходил очень редко, а Женьку и подавно никогда не брал.

Можно было поговорить с Николаем Петровичем. Ему всё равно с приезжим внуком возиться. Но Витка не любил обращаться за помощью. Это его все о чём-нибудь просили. Или приказывали, как отчим.

Кроме того, если мать с отчимом приедут раньше, чем Витка возвратится из бухты, пощады не жди… Придётся взять Женьку с собой.

Женька, конечно, обрадовался, даже не спросил куда. Он с братом хоть на край света идти готов! Только хорошо бы и Серёжку прихватить. Бабушка его на базаре, а у дедушки Николая Петровича нога разболелась.

– У него осколки чешутся, – объяснил Серёжка.

– Давай возьмём, – заканючил Женька. – Давай! Ему скучно. И мне будет скучно.

«И верно, – подумал Витка, – вдвоём веселее. Поиграют, удочки взять можно. Женьку бросить одного – перекупается до посинения».

Но пришлось соврать немного:

– Мы близко, Николай Петрович, за санаторный пляж. Там бычки ловятся и собаки.

Морского конька Серёжка видел – у Женьки засушенный есть. Собаки в Заполярье лучшими Серёжкиными друзьями были. Но ловить собак! В море!

– Это рыбка такая, вроде окунька, – пояснил дед. – Ну, добро. Идите. Я знаю, ты, Витка, парень самостоятельный. Положиться можно.

– Не подведу, Николай Петрович.

– И сомнения нету!

Витка опустил глаза. Скажи Николай Петрович ещё что-нибудь в таком роде, Витка бы покаялся, что обманывает. Не на пляж, в Бухту пиратов собрался.

– Нате вот, возьмите, опять же мороженое на пляже купите.

– Спасибо…

Мороженого Витка купил две порции. Гривенник сэкономил на автобус.

Они доехали до Рыбачьего, прошлись пешочком и – вот она, Бухта пиратов.

Нашли укромное местечко. Нависающая скала давала тень, подводная гряда подковой отделяла тихую мелкую заводь.

– За риф не заходить! – строго предупредил Витка. Он выловил мидию для наживки, настроил удочки ребятам и уплыл в море.

Прибрежная галька кончилась, началась песчаная полоса. По дну ползали раки-отшельники, суетливые и нагруженные, как муравьи. Только белые и непомерно большие.

В маске сквозь толщу воды всё выглядит увеличенным раза в два с половиной.

Пустые створки морского гребешка лежали на дне фарфоровыми блюдечками. Изредка пробегали боком крабы-песчаники. Жёлтые, с зеленоватыми пятнами, словно азиатские дыни, только поменьше и круглее.

Солнце пробивалось до дна и плескалось золотыми «зайчиками».

Витка плыл кролем, чтобы скорее добраться до глубоких мест. Начались подводные камни, обросшие разноцветными водорослями: зелёными, синими, фиолетовыми. Между камнями грациозно покачивались нежно-салатные листья зостеры. На подводном лугу паслись морские коньки; ленивые зеленухи, толстые и нарядные, тыкались в водоросли, будто коровы в траву.

Вскоре показалась тёмная громада, плоская, длинная, тупоносая к берегу и заострённая в море. Витка давно прозвал эту скалу Утюгом.

Он знал бухту, как собственный двор. От Утюга надо повернуть влево, и метров через двадцать объявятся Близнецы: два одинаковых камня рядышком. В створе Близнецов, дальше в море, стоит Замок Ихтиандра. Крыша замка у самой поверхности, можно постоять отдохнуть. Фундамент сверху не виден: глубоко, вода внизу тёмно-синяя. Чтобы осмотреть Замок Ихтиандра, приходится нырять раз пять. Замок великолепен: карнизы, гроты, башни. По-другому и не назвать – настоящий древний замок.

У Замка Ихтиандра Витка задерживаться не стал. Есть там и рапана и крабы. Но краба взять сложно: заберётся в расщелину – не достанешь.

Море внизу почернело. Витка не боялся глубины, но, когда не видишь дна, тянет повернуть назад. Даже под толщей воды дно ощущается, как земля под ногами.

Прижав руки к бёдрам, Витка плавно опрокинулся вниз головой. Он не очень глубоко нырнул, только чтоб дно увидеть. Почувствовав давление в ушах, он вытянул вперёд руки и, волнообразно изгибаясь, пошёл горизонтальным курсом. Дно просматривалось, как в буром тумане. «Филлофора пошла», – определил Витка.

В красных зарослях филлофоры мало рыб, зато водятся крабы.

«Тут и поищем», – решил Витка и пошёл вверх. По пути он пересек густую серебристую стаю. «Ставридка появилась! Жалко, что завтра Станислав уезжает…»

Витка готовился к спуску и лишь пошевеливал ластами, отдыхал.

Внезапно послышался странный клёкот. Витка приподнял голову и огляделся. Поблизости играла килька. Вода кипела.

Появилась чайка, высмотрела добычу и спикировала. Клёкот мгновенно прекратился. Чайка взлетела, и опять море забурлило.

«Соображает! – с уважением подумал Витка. – Мелочь ведь, с мизинец всего. В голове кильки и места для мозгов нету, а на тебе, понимает опасность, хитрит. Живое существо, не мумия».

Вляпался он тогда с сушёным царём! Станислав бы о флоре и фауне моря спросил – это Виткина область. Поймает Витка краба для Яшки – светлой мордашки и на бумаге имя напишет по-русски и по-латински. Краба Витка непременно найдёт. Яшке на радость. Маленький, а уже горе мыкает. И Станиславу не очень-то: единственного сына не всегда видеть может…

Витка перестал двигать ногами. Под ним важно и безбоязненно плыл морской кот. Широкие рыжие крылья развевались испанским плащом; длинный хвост торчал как шпага. Чёрные бугорки глаз смотрели из-под косых век нагло и угрожающе.

«Иди себе своей дорогой», – мысленно сказал коту Витка. Он не собирался его трогать. Со скатом вообще лучше не связываться: даст хвостом, мучайся потом. Морские коты не электрические, но ядовитые.

«Иди, иди, разбойник».

Черноморская рыба научилась отличать пловцов от охотников. Кот тоже понял: у Витки ни ружья, ни остроги. На поясе – пустой бумазейный мешочек и короткий самодельный ножик с деревянной ручкой. Кот растаял в синеве, и Витка оглянулся на берег. Береговые камни слились с тёмной галькой. Далеко уплыл. Надо поторапливаться. Он глубоко вдохнул и пошёл вниз.

Сдавило виски, в уши ворвалась вода. Витка даже свист слышал. Ласты бурлили воду; вверх тянулся пузырчатый белый след.

Живот втянулся, а грудь выперлась до подбородка.

Наконец проявилось во тьме коричневое пятно. Оно расширились и покраснело. Витка заскользил над красными водорослями. Было видно как на земле в густые сумерки.

Крабы тоже приспособленцы и хитрецы. В зарослях филлофоры перекрашиваются в красно-коричневые тона. Маскируются.

Можно ещё немного пошарить по дну, но и на подъём надо воздух оставить. Витка оттолкнулся ногами и пошёл вверх.

Отдышавшись чуточку, нырнул снова.

После третьего погружения пришлось хорошенько «продуться». Уши работали нормально, на подъёме вода с шумом освобождала барабанные перепонки, но немного воды оставалось. Витка сдвинул на лоб маску, зажал нос и сильно дунул. Из ушей будто пробки выскочили.

Нырнув до самого дна в пятый раз, Витка нашёл того, кого искал. Разглядеть краба он толком не успел, увидел, что огромный, запомнил место и рванул наверх. Не теряя времени на продувание, набрал полные лёгкие свежего воздуха и стремительно кинулся обратно.

Крабьи глаза, как островные маяки, во все стороны глядят. Краб увидел Витку и занял оборону. Хитоновый щит – торчком, клешни – как рога расставлены, щёлкают, будто кусачки.

Витка чуть не хлебнул воды от восторга. Такого краба он ещё никогда не ловил! Даже в Севастополе на биологической станции такого не видел.

Обычно Витка заходил на краба сверху или подкрадывался идя над самым дном, правой рукой прижимал панцирную спину, а другой хватал слева все пять ходильных ног. Указательный палец подпирает клешню: ни цапнуть, ни вывернуться.

Этого голыми руками не трожь…

Взяв ножик за лезвие, Витка быстро сунул деревянную ручку крабу. Клешни намертво сомкнулись. Витка мгновенно ухватился за панцирь. Он был слишком велик, почти вершок в поперечнике. Не удержать. Надо бы прижать краба и правой рукой взять ходильные ноги справа, но Витка привык делать это левой рукой. Так, конечно, удобнее, правая рука остаётся свободной.

Едва Витка отпустил панцирь, краб почувствовал свободу и резко повернулся. Лезвие ножа задело ладонь. Витка инстинктивно поднёс руку к маске. Пореза он не рассмотрел, но потерял драгоценную секунду. Опомнившись, Витка снова атаковал краба. Клещеногий не бросил ножа, пришлось действовать осмотрительнее.

Кончался запас воздуха. Кровь прилила к голове. Витка больше не мог оставаться на дне. Но краб… Витка в последнем отчаянном броске изловчился и накрепко схватил когтистый пучок. Краб выпустил нож, Витка уже не мог думать ни о чём другом, только о глотке воздуха.

Подъём казался вечностью. Голова раскалывалась, в уши будто вдвигали тупые гвозди, а грудь стягивали широким обручем. Нестерпимо хотелось выдохнуть, разлепить сдавленную гортань.

В глазах помутилось, будто запотело стекло маски.

…Он не видел и не помнил, как выбрался к солнцу и небу. Делал всё правильно, но совершенно автоматически. Лёг на спину, вытолкнул изо рта загубник и дышал, дышал, дышал часто и жадно.

Когда начал соображать, первая мысль была о крабе. Нет, не разжал пальцы, не выронил драгоценную добычу!

Витка приподнял руку с крабом над водой и издал торжествующий вопль. Мощные передние лапы с чёрными клешнями были мохнатыми, обросли щетиной и ходильные ноги. Бурый панцирь, словно днище корабля, облепили мелкие бутончики ракушек.

В руке шевелился великолепный мохнатый бродяга, пришелец из океана. Virginiana, очевидно, переводится и как «мохнатый». Но Black…

«Так он же в Америке чёрный! – догадался Витка. – В океане. А здесь, в филлофоре, красным сделался. Мимикрия!»

– Ур-ра! – завопил Витка и смолк. Он не слышал себя.

Торопливо распустив тесёмки на мешочке и поместив туда краба, Витка зажал нос, сомкнул рот и резко дунул.

Ничего не получилось. Уши заложило ещё плотнее, а из носа выдавилась кровь. Сначала Витка подумал, что это из руки, но на ладони виднелась лишь розовая чёрточка.

«Очень уж глубоко там», – подумал Витка и поплыл к берегу.

Мешочек с крабом тёрся о бедро. Острые коготки проткнули тонкую бумазею и царапали кожу. Витка был счастлив победой, и ему казалось, что не царапает, а ласкает его покорённый Blackfordia Virginiana.