Текст книги "Обыкновенный мамонт"
Автор книги: Илья Миксон
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
Целыми днями, в то время когда все бодрствовали, трещал, как мотоцикл, движок гарнизонной электростанции. На ночь, на то время, когда дети, женщины и свободные от караульной службы солдаты и офицеры укладывались спать, движок умолкал. В деревянных домах офицеров и в солдатских казармах зажигали керосиновые лампы и фонари «летучая мышь».
Елена Ивановна прикрутила фитиль и ласково сказала Серёжке:
– Спи, мой маленький.
И тут вдруг вспыхнули и засверкали огнём промороженные оконца.
– Пожар! – ахнула Елена Ивановна и кинулась в комнату Коновых.
– Это не пожар, тётя Лена, – успокоила Наташа. – Это полярное сияние.
Серёжка соскочил с кровати и стал лихорадочно одеваться. Мама, вместо того чтобы, как обычно, прикрикнуть и обратно загнать Серёжку в постель, быстро помогла ему натянуть валенки, шубу, шапку, башлык, поверх всего повязала тёплый пуховой платок, сама оделась. И они вышли из дому.
Снизу до зенита высились многоцветные крутые скалы. Они шевелились, вот-вот рухнут на бревенчатые домики гарнизона.
– А-а-а! – вскрикнул Серёжка и приткнулся к маме.
– Ах! – восторженно воскликнула Елена Ивановна и подняла Серёжку на руки. – Смотри, смотри!
Отвесные скалы поджались, превратились в занавес с бахромой. Занавес колыхался, свёртывался, развёртывался и каждую секунду менял свою удивительную окраску.
Потом осталась лишь длинная бахрома. Красная, синяя, жёлтая, зелёная, пурпурная. Будто выпустили в небо тысячи ракет праздничного салюта.
Ракеты сошлись головами и образовали сплошной купол. Словно гигантский парашют раскрылся над снежной тундрой.
Казалось, что воздух загустел, как холодный брусничный кисель.
Справа от разноцветного парашютного купола высвечивались и гасли, удлиняясь и подтягиваясь, частые светлые полоски.
– Небо причёсывается! – крикнул Серёжка.
Он уже не боялся волшебного сияния. Неописуемая красота обворожила его. Ему чудилось, что он плывёт по радужному небу, и волны, красные, синие, жёлтые, зелёные, раскачивают его, возносят всё выше и выше…
Когда Серёжка проснулся, он увидел себя в привычной кровати, под мягким тёплым покрывалом из оленьего меха. В знакомой комнате, обклеенной от пола до потолка старыми газетами.
КОРОВА
Если бы на Крайнем Севере устроили зоопарк, в нём поместили бы не росомах, не леммингов, не белых медведей. Полярным жителям в диковинку обыкновенная для Большой земли корова.
Гарнизон Наташи Коновой славился коровой. Её привезли по Северному морскому пути на ледоколе, когда родилась Наташа. И хотя корова числилась батальонной, одна на всех, молоко отдавали маленькой девочке. До последней капли.
Корова была здесь такой редкостью, что ей даже имени не придумывали. Все называли корову Коровой.
На Большой земле убирать конюшню или ходить за скотом направляют в наказание. В полярном гарнизоне солдаты сами просились к Корове. А доить её удостаивались не многие.
Солдаты тесно обступали счастливого дояра и, жмурясь от блаженства, шумно вдыхали аромат парного молока.
Не потому, что голодные были. Паёк на Севере обильный: всего вдоволь. И местных деликатесов хватает: оленья строганина, рыба, белая и красная. Всякие консервы. Только уже не глядели бы солдатские очи на сгущённое молоко.
Парное молоко!.. Оно пахнет коровой, Большой землёй, родимым домом…
Для Серёжки родной дом там, где служит отец. Молоко же – просто очень вкусная еда. Такая вкусная, что солдат Сизокрыленко говорил: «Та я б спав на молоци!» Серёжка на молоке не спал, но свою долю, целый литр, выпивал с наслаждением и по нескольку раз в день наведывался с Наташей в хлев. Они гладили тёплые бока Коровы, подкладывали сена в кормушку.
Сено доставляли лётчики. Не по обязанности, по дружбе.
Когда прибывали тюки с прессованным сеном, Серёжка радостно докладывал маме:
– Корове посылку привезли.
Приходили посылки и для Серёжки. Из Севастополя и Ленинграда. С конфетами, сушёными фруктами, игрушками.
Ленинградская бабушка, кроме того, посылала на Север лук и чеснок. Против цинги.
Антицинготных средств накопилось столько, что пришлось отправить в солдатскую столовую полный мешок.
– Сколько можно! – посмеиваясь, говорил Серёжкин отец и просил: – Лена, напиши, пожалуйста, что уже весь гарнизон на два года луком обеспечен.
– Тысячу раз писала, – оправдывалась Серёжкина мама.
Зачем отговаривать бабушку? Пускай шлёт. Серёжка втихомолку подкармливал луком бурёнку, оберегал её от цинги.
Корова привередливая была. Притронется к луковице мягкими губами, скосит на Серёжку влажный тёмный глаз и отвернётся.
– Очень ей надо! – фыркала Наташа. – Лук – это как лекарство. А лекарство и коровы не едят.
Всё-таки Серёжка перехитрил Корову. Бутерброды с маслом и луком делал. Бутерброды Корова любила. Солдаты приучили. Они её хлебом с яблочным джемом угощали. И сахаром.
Серёжка Корову тоже сахаром потчевал, но редко. Сахар ел с аппетитом Пижон-Буржуй. А лук и чеснок даже не нюхал.
Замечательный пёс Пижон! Всю зиму катал Серёжку с Наташей на маленьких нартах. Да ещё двух кукол в придачу.
Игрушек у Наташи полным-полно. Каждый солдат-отпускник подарки ей привозит. Одну нарядную куклу с закрывающимися глазами прислала из Ленинграда Серёжина бабушка. Только Наташе все игрушки, хоть самые распрекрасные, не нужны. У неё свои любимые вещи: настоящий пистолет марки «ТТ» и две куклы в военной форме.
Пистолет внутри пустой, без ствола и механизма. Но об этом знали лишь Наташа и Серёжка! С виду пистолет был таким боевым, хоть в караул с ним заступай. Наташа прятала на ночь пистолет под подушку. И на улицу иногда брала. У неё кобура была на ремешке.
Куклы в военной форме на самом деле были девчонками. У них и лица, и причёски остались девчачьими. Но одну звали «Ваня», а другую – «Тарас». Серёжка их тоже считал мужчинами, а когда отдавал приказ, обращался, как и положено в армии: «Товарищ Ваня!»
БЕРЁЗЫ
Всю долгую полярную ночь окрест гарнизона виднелись только синие снега. Не верилось, что они когда-нибудь растают, обнажат землю. Что земля, промёрзшая, наверное, до самого дна, покроется травой и цветами.
Но настала пора северного лета, короткая и яркая. Небо из чёрно-фиолетового стало сине-зелёным, затем ещё побледнело, до лимонного, и наконец засияло весёлой голубизной.
Природа сурового края явила людям всё богатство летних красок. Зазеленела вокруг синих и бурых озерков густая осока. Словно одуванчики, забелели пушистые нардосии. Полярные маки расцвели целыми островками, красными и нежно-лиловыми.
Безжизненные обломки скал нарядились в лишайники, цвета потускневшего, с прозеленью, серебра. Запестрели бархатные мхи. Разбежались по торфяным болотам морошка и багульник.
Ожили карликовые северные деревца: лиственница, сибирская ель, ива. Деревья, а такие маленькие, как молодые сеянцы: Серёжке по колено. На самом же деле деревцам по тридцать, сорок лет.
Лилипутский лес. Серёжка, подобно Гулливеру, перешагивал запросто сибирскую ель и иву с крошечными лиловыми листочками. А по ернику – зарослям из стелющихся берёзок – шёл напрямую.
Прилетели с жаркого юга гуси, утки, кулики. Повеселели постоянные жители Заполярья – тундровые куропатки и белые совы.
Объявилась и проклятая мошкара. На Дальнем Востоке житья от этих гнусных созданий не было, и здесь, за тридевять земель от тайги, руки и лицо Серёжки вечно горели от укусов. Серёжка рассудил своим умом, что в Заполярье и лета настоящего не бывает – тут даже в июле случаются заморозки, – чтобы не хотелось раздеваться до трусиков. Заела бы тогда мошкара! Одно спасение от них – у дымного костра сидеть. Белыми вечерами собирались солдаты в круг, разжигали огонь, вели разные разговоры.
Серёжка с Наташей Коновой тоже тут как тут. Наташа то и дело вмешивалась в беседу взрослых, а Серёжка помалкивал да всё удобнее устраивался на необыкновенном табурете из позвонка кита. Китовый позвонок похож на серый пень с крыльями, на корабельный трёхлопастный винт. Устойчивый, гладкий, удобный. Где ещё посидишь на таком табурете, как не в Заполярье!
А разве покатаешься в Ленинграде на оленях? Там только машины стадами по проспектам носятся.
В Заполярье оленей больше, чем «Волг» в Ленинграде, видимо-невидимо. Ветвистые рога над оленьим табуном – самый высокий лес в тундре. На Севере олень – главное домашнее животное. И возит, и кормит, и греет.
Серёжке подарили замечательные сапожки из оленьего меха – камысы. Светло-коричневые, с чёрной оторочкой, расшитые орнаментом из ярких бусинок. Просто загляденье! Даже жалко было расставаться с ними на лето.
И солдаты перешли на летнюю форму: вместо меховых комбинезонов и полушубков надели шинели.
У костра солдаты обычно вспоминали родные края. И получалось по их рассказам, что лучшего места, чем то, где они жили до армии, нет во всём мире. Ефрейтор Сизокрыленко хвалил Украину, Фирюбин бредил Волгой, Тихонов ни на что не поменял бы свою Рязанщину, даже на Кавказ с Чёрным морем в придачу.
– Ты видел настоящие горы?! – горячился младший сержант Накауридзе. – Ты видел настоящее море?! Ты не видел настоящих гор! Ты не видел настоящего моря!
– А ты видел настоящие берёзовые рощи? – с грустью спрашивал Тихонов.
– Подумаешь – берёза! – взмахивал руками Накауридзе. – На Кавказе всё есть: мандарины, апельсины, чинары, берёзы – всё!
– Не те на Кавказе берёзы, – мягко, но непреклонно отвечал Тихонов. – Таких берёз, как на Руси, нигде нету.
– В Белоруссии не хуже, – вступал в спор Алёшин.
– А на Украине? – не выдерживал ефрейтор Сизокрыленко.
– Нешто это берёза? – грустно вопрошал Тихонов, глядя на искривлённую веточку с мелкими листочками, карликовую берёзку с корнями и кроной. – Эхма!..
И Тихонов бросал, как веточку, тощее деревце в огонь.
Спор угасал. Солдаты молча вздыхали, каждый по своему дому, по своей природе, по своей берёзке.
Глава шестая
В ГОРОДЕ СЛАВЫОтец пришёл со службы необыкновенно рано. И необыкновенно сияющий. Серёжка видел его не так много, только в обед, и то не каждый день. Он сразу бросился к отцу на руки:
– Ты пришёл, чтоб повести меня к морю?
– Повезти! – с подъёмом поправил отец. – Повезти, сынок!
Он вытянулся по стойке «смирно» и отрапортовал:
– Есть убыть к новому месту службы!
«Не иначе, как на Северный полюс, – мелькнуло в Серёжкиной голове. – Выше уже ничего нет».
– Куда? – спросила мама пересохшими губами.
– К Чёрному морю!
– В Крым?
Мама ахнула и присела на застланную кровать.
Крым. Чёрное море… Сержант Накауридзе всегда говорил: «Чёрное море – самое синее море!»
– Ну, не совсем в Крым. Не совсем к Чёрному морю. Но что для нас, дальневосточников, тысяча-другая километров!
– Куда же?
– В Раздолье. Вот где отогреемся!
– Там вечное лето? – задал наконец вопрос и Серёжка, печально разглядывая узор на носках камысов.
Отец засмеялся. Ему от всего весело было сейчас.
– Не волнуйся, Серёга, пригодятся твои оленьи сапожки! Летом в тех краях жара, а зимой – арктические ветры. Но это всё потом. Сейчас – в Севастополь. К Чёрному морю, в отпуск.
…Прощай, Заполярье. Прощайте, нарты, северное сияние, долгая ночь. Прощай, верный Пижон-Буржуй, прощай, ещё незнакомый и уже потерянный Бобик… Через пять дней должны были принести его в дар Серёжке. Живого малюсенького щенка, пушистый комок, белый, с чёрной пуговицей носа. Серёжка и место уже оборудовал для него – ящик из-под бабушкиного лука. Он вырезал из журнала буквы, из которых составляется имя Бобик, и наклеил на боковую стенку. Получилось не очень ровно, зато красиво и не спутаешь: Бобик.
Прощай, Бобик! Прощай, славная Наташа…
– А Наташа Конова тоже едет?
– Нет, приказ только на меня.
Серёжка грустно уткнул подбородок в грудь. Он не заплакал. Плакать без пользы глупо. Приказ есть приказ. В армии не просят, а приказывают, не предлагают, а назначают.
– Собираться! – скомандовал отец, и начались обычные для офицерской семьи сборы в дальний путь.
Вечером Серёжка в последний раз сходил к костру, попрощался с друзьями-солдатами.
Расставание с Наташей было самым трудным.
Пижон облизал руки и отошёл в сторонку, чтобы не мешать хозяйке прощаться с другом.
– Уезжаешь?
– Ага.
– Жалко…
– Приказ…
– Приказ есть приказ, – подтвердила Наташа и сказала фразу, которую не один раз слышала: – Приказ должен выполняться безоговорочно, точно и в срок.
– Ага.
– Не «ага», а «ясно», – машинально поправила Наташа и печально вздохнула: – Жалко, что уезжаешь.
Наташа ещё раз вздохнула и протянула Серёжке маленького костяного медвежонка.
– На память, – по-взрослому сказала она.
Серёжка не решился сразу принять такой дорогой подарок. Он знал, что медвежонок вырезан не из обычного моржового клыка, а из настоящего бивня мамонта. Наташа сунула медвежонка Серёжке в руку.
– Спасибо, – сглотнув от волнения и щемящего чувства благодарности, тихо произнёс Серёжка. От зашарил по своим карманам.
– Не надо ничего, – предупредила Наташа. – Ты мне лучше пришли с Чёрного моря большую берёзу. Если сможешь.
Он чуть не выкрикнул: «Смогу!» Но тут же вспомнил громадные деревья Большой земли и понял, что никакая почта не примет посылку с берёзой.
– Если смогу, – не осмелившись огорчить Наташу, пообещал Серёжка. – А краски я тебе пришлю обязательно.
Наташа давно мечтала нарисовать на стенах, обклеенных газетами, настоящий зелёный лес. Цветные карандаши для такого дела не годились: проткнёшь ещё, снегу полную квартиру наметёт.
– Пока, – сказала Наташа и кликнула собаку: – Буржуй!
Пижон, как известно, не сердился и на эту оскорбительную кличку. Ему было безразлично, как позовёт его хозяйка. Лишь бы она всегда была с ним и никуда не уезжала – ни к Северному полюсу, ни к Чёрному морю.
Наташа, не оглядываясь, уходила всё дальше и дальше. Пёс бежал рядом. Он не был ни пижоном, ни буржуем, а был обыкновенным другом.
Серёжка ещё постоял, глядя сквозь туманную пелену на стремительную фигурку Наташи, затем круто, на одной ноге, повернулся и бросился к дому.
Шофёр прогревал мотор. Стоял август, уже холодало. А где-то на южном берегу Большой земли, на золотом песчаном пляже, резвились в тёплых синих волнах мальчишки из Севастополя.
СЕВАСТОПОЛЬ
Мамонтовы летели до Симферополя, затем троллейбусом доехали до Ялты, пересели на крылатый теплоход «Метеор» и помчались в Севастополь.
Отец хотел «сразу вкусить все сто удовольствий», как метко сказала мама. Она и сама потеряла голову от счастья. Потому, наверное, и согласилась плыть морем.
Но всё обошлось благополучно. Море было таким смирным и гладким, что даже Серёжину маму не укачало.
«Метеор» летел по синему морю, как нарты по крепкому снежному насту. Не доставало лишь радужного полярного сияния.
Теплоход обогнул последний выступ Крымских гор, мыс Фиолент, и вскоре отец сказал:
– Смотри, Серёга. Там город Херсонес.
Какой же это город! Ни стен, ни крыш – ни одного дома. Несколько фундаментов и недостроенных толстых колонн.
Отец рассмеялся.
– Глупенький. Это остатки города. Его разрушили пол-тысячи лет назад. А колонны нашли в земле археологи. Теперь здесь просто музей.
Серёжка понимающе кивнул и нащупал языком новый зуб. Можно было и не вырывать старый, если знал бы, что под Севастополем есть целый город древностей. Написать деду, он бы съездил в Херсонес, обратился в музей… Директор не Валька из бабушкиного дома, который в Ленинграде. Не пожадничал бы, подарил какую-нибудь совсем старую-престарую, негодную уже вещь – экспонат из Херсонеса.
Через несколько минут крылатый корабль сбавил скорость и вошёл в горловину Севастопольской бухты.
И сразу же открылся взору сказочно-прекрасный город. Белый-белый, с зелёными аллеями и скверами, с настоящими большими деревьями. Город раскинулся на высоких холмах и обрывистых скалах. Он гляделся в бухту, как в зеркало.
Севастополь. В переводе с древнегреческого языка это слово значит – город славы. Севастополь и есть город-герой. Город, известный всему миру с давних времён.
Дедушкин дедушка, Серёжкин прапрадед, сражался здесь больше ста лет тому назад, когда английские, французские и турецкие эскадры осадили русскую морскую крепость.
В Великую Отечественную войну на Севастополь опять напали. Немецкие фашисты. Снова встали насмерть моряки и солдаты.
Серёжин отец, в те времена ещё маленький, был эвакуирован, а дед Николай Петрович остался биться с фашистами. Двести пятьдесят дней и ночей не смолкал бой. И всё-таки город пришлось сдать. Но потом Красная Армия вновь пошла в наступление и освободила Севастополь. Главную высоту, Сапун-гору, штурмовал и дед Серёжки.
Дед с бабушкой жили далеко от центра в небольшом посёлке у Макаровой бухты, в двухэтажном белом доме. Окна и балкон выходили прямо на море.
Внизу, в бухте, морю было, наверное, не очень удобно, тесно от скал и белокрылых яхт. Но за каменными воротами море простиралось до края земли. Безбрежное, могучее, самое синее Чёрное море.
Отдохнув немного с дороги, все пошли к морю. Спустились по глинистой тропинке, перебрались через обломки скал, и море – вот оно, у самых ног.
Загорелые люди с улыбкой глазели на бледнотелых северян. Чему удивляться? На Севере даже совы белые.
Серёжка так рвался к морю, что, казалось, в одежде кинется в волны. Но стоило ему ступить босыми ногами на скользкие мокрые голыши, как он сразу отступил назад.
– Никак, моря испугался? – огорчился дед Николай Петрович. – Праправнук севастопольского моряка, внук балтийского матроса, опять же внук севастопольского солдата, сын советского офицера и – трусить? Ну, брат, этого мы тебе не позволим.
Он подхватил Серёжку на руки и шагнул в воду. Серёжка от страха завизжал, обвил руками жилистую шею, прижался тесно-тесно.
Дед остановился, ухмыльнулся в усы и произнёс удовлетворённо:
– Теперь вижу, что внук приехал. Вот как деда своего любит!
И все вокруг засмеялись. Взрослые и дети. Затрясся от смеха и мальчик, голый, чёрный, весь в пупырышках, вроде печёного оленьего языка. Серёжка его сразу приметил. Вылезет из моря, попрыгает то на одной ноге, то на другой и опять в море.
В этот момент вышел на берег мальчик постарше, с мешочком в руке. С мешочка стекала вода.
– Женька, – потребовал у печёного старший, – давай сетку.
Дрожащий от холода Женька вытащил из расщелины в скале обыкновенную авоську с чёрными овальными раковинами. Старший опорожнил в неё мешочек. В нём тоже были раковины.
– Это что? – спросил Серёжка, забыв свои страхи.
– Мидии, – объяснил дед.
– А зачем они?
– Жаркое готовить. Вкусно, говорят.
Братья с мидиями полезли по скалам наверх.
Дед опустил Серёжку на гальку и просто сказал:
– Пошли, внук, искупаемся.
Серёжка вдруг успокоился, взял дедову руку и пошёл в море.
Вода была такая тёплая, прозрачная, весёлая, что выходить не хотелось.
Отец поплыл на середину бухты. Там он стал нырять и подолгу скрывался под водой. Наконец что-то показал в вытянутой руке.
– Рапану добыл, – определил дед.
Рапаной называлась кручёная раковина с розовым мясом внутри. То было не мясо, а живой моллюск. Дома отец очистил раковину, вымыл её, высушил на солнце, но от раковины ещё много месяцев пахло. Не очень приятно, только Серёжке запах нравился: он напоминал ему первое купание в море.
Вечером, за столом, дед объявил:
– Завтра с утра искупаемся и с ходу – на Малахов курган. Оттуда в панораму. Успеем, так и на Сапун-гору съездим.
– О господи! – всплеснула руками бабушка. Она выглядела моложе ленинградской бабушки. Наверно, потому, что жила у Чёрного моря. – Дай детям отогреться после того Севера. Повидают они ещё твою панораму и диораму!
О чём шла речь, Серёжка не мог понять.
Дед отставил чашку и запетушился:
– А что? И мои! На одной дед мой запечатлён, на другой я сам с боевыми товарищами!
– Как прилетит кто, так он сразу в музей тащит, – с укоризной произнесла бабушка.
– А как же! Не в Ялту прибыли. В Севастополь! Человек должен в Севастополе первым долгом героям поклониться!
И на другой день Серёжка отправился с дедом в город. Сперва зашли в кондитерскую, накупили конфет. Потом, прямо на улице, выпили лимонад.
Дед предлагал кислое молоко, но Серёжка отказался. Молоко и на Севере есть, а лимонада там не бывает. В Севастополе лимонад продавали на каждом шагу. А молока – хоть залейся!
Сколько же надо коров, чтобы на всех молока хватило! А доить? Целая армия нужна… Да, на севастопольских коров бутербродов не напасёшься…
– О чём задумался? – прервал Серёжкины размышления дед. – Или жарко стало? Отвык от солнца.
От солнца он отвык, и от больших деревьев отвык, и от многолюдных улиц. Только не хотелось признаваться.
– Ни о чём.
– Тоже дело.
Прошлись по аллеям, по тенистому бульвару, задержались у набережной, где из воды поднималась мраморная колонна. На вершине её орёл держал бронзовый венок.
– Из Херсонеса, – тоном знатока определил Серёжка.
Колонна была не из древнего города. Она называлась – Памятник затопленным кораблям. В прошлом веке русские моряки специально потопили свои корабли при входе в бухту, чтобы ни один фрегат – ни английский, ни французский, ни турецкий – не смог проникнуть в Севастополь.
– Корабли как люди, – сказал дед, – погибают, но не сдаются.
И предложил:
– Пошли к троллейбусу. На Малахов курган поедем.
То, что Малахов курган оказался в городе, не удивило. На Дальнем Востоке сами города в кольце сопок; а «сопка» и «курган» почти одно и тоже, просто слова разные.
На плоской вершине, у старой крепостной башни, пылал Вечный огонь. Не в наземной чаше, а на макушке факельной колонны. Огненное знамя трепетало над Малаховым курганом, над братской могилой нескольких поколений бессмертных героев.
Николай Петрович глядел куда-то вдаль. Серёжка тоже глянул, и сердце его вспорхнуло к горлу. На высоком холме стоял удивительный дом. Издали – точь-в-точь огромный шлем с шишкой, Живая Голова из пушкинской сказки!
– То и есть наша «Панорама обороны Севастополя 1854–1855 годов», – пояснил дед. – Мы и туда съездим.
Весь вечер дед просидел на скамеечке под зелёной кровлей винограда и мурлыкал под нос фронтовые песни. Серёжка возился в огороде, лепил из земли старинные пушечные ядра. Ему помогал соседский Женька, тот, что ловил с братом мидии на жаркое.
– Теперь давай играть в тир, – предложил Женька.
Поставили на заборе банку из-под консервов и открыли по ней прицельный огонь земляными ядрами.
Позвали спать. Серёжка попросил разрешения расстрелять весь боевой запас.
– Быстро только, – уступила мама.
А отец сказал:
– Лучше в тир завтра съездим.
– В настоящий? – обрадовался Серёжка.
– В настоящий, – подтвердил отец.
