Текст книги "Парадигматик"

Пока они спорили друг с другом, решая, написать «бросает взгляд» или «смотрит» и «помолчав, сказал» или «поддержал меня», обсуждая каждый оттенок образа и каждую интонацию реплики, их голоса постепенно становились тише и тише, отдалялись от меня, растворялись в полутьме, сотканной как будто из ваты… бычья голова, довольно сопя, втягивала ноздрями каждое их слово, не давая мне слышать спор, и мне осталось лишь по очереди заглядывать в их глаза.

На дне их зрачков я постепенно различал все больше и больше контуров будущего творения… Глаза лепной бычьей головы вспыхнули кроваво-рубиновым, на миг ослепив меня, и, ослепленный, я увидел.

 
В кофейне на втором этаже было душно…
…………………………………………………………………………………………………………………….
Нам принесли еще кофе. Мой друг раскурил трубку и, наморщив лоб, смотрел на дымок. Потом он перевел взгляд на меня и серьезно сказал:
 

– Ты, конечно, знаешь, что в этой кофейне один столик необычный.

– Да, – кивнул я.

– Иногда за этим столиком появляется человек в белом галстуке. К нему подходит сутулый официант. Пролистав меню, человек смотрит на часы и делает свой обычный заказ. Кто-нибудь расслышит слова «капуччино», «сэндвич» или «пирог». И не обратит внимания. Но ты знаешь, разумеется, – у человека в белом галстуке и сутулого официанта язык особый. И человек ждет, когда на его столике, приготовленные в тайном подвале кофейни, появятся: сладкий пирог с начинкой из человеческой печени, и фаршированный человеческий желудок, и жаренные детские потроха…

– И еще жульен с грибами, – добавил я.

– И кровавая Мэри, – помолчав, сказал мой друг, любивший курить, и выпустил колечко вкусного дыма.

– Но человек в белом галстуке не подозревает, что никакого подвала нет, – сказал я. – Сутулый официант, приняв заказ, покидает кофейню через пожарный выход и направляется в соседнюю закусочную. Там он покупает готовые блюда из простой баранины, телятины и свинины, возвращается и, разогрев их, подает на стол человеку в белом галстуке.

– Да, – весомо покивал мой друг, набивая очередную трубку. – Все так и есть. Но сутулый официант никогда не узнает, что закусочная покупает свое мясо не у фермеров, а у китайских дилеров, торгующих людьми: так дешевле.

– Да-да, – подтвердил я. – Но хозяин закусочной не догадывается, что китайцы его обманывают. Своих людей они производят из обыкновенной сои…

– Да, но дилеры не знают, что соя…

 
……………………………………………………………………………………………………………………
… было душно, мигали свечки на столиках, и табачный дым висел под потолком.
«Да, они почти угадали, что я хотел им сказать. Очередная моя подсказка не пропала даром. Я хорошо делаю свою работу», – подумал я, когда видение исчезло, и осталась лишь темно-лиловая пустота…
Сквозь бордовый полог снова проступили очертания темного зала и неподвижной бычьей головы с тусклыми глазами темно-рубинового цвета. Длинноволосый писатель, растопырив локти, вращал в пальцах ручку, а лысый – внимательно изучал исписанный листок, держа его на вытянутой в сторону руке. Второй рукой он задумчиво теребил мочку уха, оперев локоть о спинку кресла.
Меня что-то насторожило. Я чувствовал какое-то легкое, почти незаметное беспокойство когда они только начали обсуждать свой рассказ. Теперь же было ясно, что они ведут себя как-то странно… Меня вдруг посетила неприятная, даже страшная догадка.
Пользуясь тем, что они меня совсем не замечают, я схватил лысого писателя за подмышку. У него там, под рубашкой, было что-то твердое. Я принялся расстегивать на нем рубашку. Он совершенно не обращал на это внимания, продолжая трепать мочку уха и рассматривать исписанный листок.
Когда я распахнул рубашку на нем, сердце у меня упало. Из подмышки у него торчал тонкий штырек, увенчанный витиеватым вензелем из металла. Взявшись за эту тонкую пластинку, я потянул штырек на себя, и он легко подался. Секунда, и я держал в руках тонкий ключ с причудливым, замысловатым рисунком бородки.
Исписанный листок бумаги, покачиваясь в воздухе, неторопливо летел к полу. Руки лысого писателя безвольными плетьми повисли вдоль кресла, подбородок облокотился на грудь. Все его тело – нагромождение расслабленных мышц – подпиралось теперь лишь краем стола.
Я обернулся, ожидая увидеть реакцию ужаса на лице длинноволосого писателя, но лицо его было совершенно неподвижно, как и все тело. Он казался замурованным в ледяной куб.
Официантка смотрела на меня остекленевшими глазами. Одна ее нога была поднята над землей.
Никто не шевелился в зале… Ничто не шевелилось. Я на всякий случай попробовал подергать пальцами и потопать. У меня получилось, и я было обрадовался, но в тот же миг ужас по рукам и ногам сковал меня. От портьеры у входа отделился неясный силуэт и теперь приближался ко мне.
Что-то маленькое, низкое… какое-то существо… все ближе…
 

– Да не кричите вы, нервный! Не орите, я вам сказал, – потребовало существо, скинув с головы глубокий капюшон.

 
Вдруг я осознал смысл его слов и захлопнул рот. Стало значительно тише.
 

– Так-то лучше, – сказал он. – Отдайте мне ключ, который вы держите в руках. И аккуратнее. Не поломайте ручку: она очень тонкая.

У старичка, стоявшего передо мной, была очень выразительная внешность. Не совсем человеческая. Он обладал невероятно длинным носом с широкими ноздрями, был чрезвычайно лопоух; мощная седая грива-борода свешивалась до пояса, а брови мохнатостью и густотой уступали только молодому ельнику. Ростом он был не просто низок; он был карликом. Своим подбородком он уперся бы мне в пупок, если бы мы вздумали померяться ростом.

– Давайте, давайте ключ, ну чего стоите? – нетерпеливо обратился он ко мне, тоном хирурга во время плановой диспансеризации: «раздевайтесь, раздевайтесь, там люди ждут».

Я не спешил отдавать ему ключ. Сделать это казалось мне таким же странным, как взять у друга машину, а потом отдать ее незнакомцу, который торопливо говорит: «ну и зачем ты ездишь на ней? отдавай сюда, быстрее».

 
Однако старичок больше не подгонял меня. Оглядевшись, он заворчал:
 

– Ну что вам в голову взбрело, в самом деле? Каждый день ходите и не обращаете внимания, а сегодня вот вам их ключики покоя не дают. Спасибо, хоть не стали выдергивать из всех. А то находятся умники. Думают, что-то светлое несут, доброе. Один так мне и сказал: «новые горизонты мысли». Мне за ним пришлось три миллиона ключиков обратно возвращать. Ох, я намучился. Они, конечно, повторяются, где-то через каждую тысячу, так что взаимозаменяемы. Но подумайте: угадать, какой из тысячи ключей подходит человеку… И так три миллиона. Всю ночь провозился. Да, ломать – это, знаете, не строить…

Мой страх прошел. Я снова оглядел зал, неподвижные фигуры, и нашел уместным задать вопрос:

– Сколько же времени длилась та ночь?

– Хм, хороший вопрос. Вы проницательны, ничего не скажешь. Мой вам совет – забудьте про время, лучше мыслите в категориях вероятностного облака. Тогда многие вопросы решаются легче… Ну, давайте, давайте сюда ваш ключ. Я верну ключ на место и заведу его… да-да, – ответил он, по-видимому, на мой удивленный взгляд, – вынув ключ, вы спустили весь его завод. Теперь придется заводить заново. Понимаете, как я намучился в ту ночь с тремя-то миллионами?

Теперь я послушно отдал ему ключ. Он приподнял руку лысого писателя и долго рассматривал отверстие в его подмышке.

– Ключи, если уж на то пошло, надо вынимать аккуратнее, – поучительно сказал он. – Особенно с этой категорией людей. Очень легко сломать паз или повредить бородку… – он погладил писателя по изящной эспаньолке. – Кажется, все обошлось. Это ему просто повезло, учитывая, какой вы неумеха в механических делах. Я понимаю, с теми, например, экспериментировали бы, еще ничего… – он показал на студенческую компанию. – Там все устроено просто. Вынимай ключ, вставляй когда вздумается. Только спиртом протирать не забывай время от времени. А впрочем и протирать необязательно – просто залил в паз и завел, и механизм сам почистится и придет в порядок. А если какой-то сбой серьезный, то стукнешь раза два кувалдой между лопаток, и все снова работает, как будто вчера с конвейера. А с этой вот категорией сложно, и ключи у них тонкие, и ручки у ключей, бывает, отламываются. Так что приходится бегать за сварочным аппаратом. Да… Такая вот работа, – сказал он, прицелился и вставил ключ в подмышку писателя.

– И кем вы работаете? – спросил я. – Как называется ваша работа?

– Механических дел мастер, а вы? – он быстрыми движениями крутил ключ по часовой стрелке.

 
Я задумался.
 

– Мастер дел парадигматичных, – ответил я осторожно.

Он долго недоверчиво смотрел на меня, продолжая крутить ключ со все большим усилием. Я ожидал вопроса: «Может быть, парадигматических?». Однако услышал другое:

– Именно «мастер»? Точно? Вы уверены?

Своим вопросом он поставил меня в тупик. Я молчал и чувствовал себя довольно глупо. Он, тем временем, покрутил ключ еще немного, застегнул на писателе рубашку и сходил к столу со студенческой компанией, чтобы опустить красную футболку на девушке. Поправив ее одежду, он подошел ко мне и, кажется, хотел что-то сказать. Я опередил его:

– Скажите, а меня вы тоже заводите таким вот образом, когда у меня кончается завод?

– Что вы, конечно же нет! – его решительный ответ обнадежил меня. – Зачем это мне заводить вас? Вы же на батарейках!

 
У меня руки похолодели от неожиданности!
 

– Кто… – начал было я, но он перебил:

– Всё, я сейчас их запускаю и ухожу. Работы – по горло! Один… некрофил, иначе не скажешь, написал, блин, книженцию… может, видели, в черной обложке такая… Так теперь у читателей ключики выпадают сами собой! Так что я побежал. Советую вернуться за свой столик, иначе господа литераторы будут неприятно удивлены… После остановки и перезапуска примитивное волшебство, вроде вашей невидимости, какое-то время не работает, такой вот побочный эффект… Давайте, давайте! Чего сидите, вставайте, берите свои тарелки!

Я послушался его, и, поставив тарелку и стакан сельдереевого сока на свой столик, собирался вернуться и задать ему еще несколько вопросов, но когда я обернулся, механических дел мастер щелкнул пальцем, и длинноволосый писатель нагнулся поднять листок с пола. Лысый писатель хлебнул кофе и скрестил руки на груди. Нервно курящий мужчина изменил свою смешную позу и удобно устроился в своем кресле. Студент, имевший привычку барабанить ладонями по столу, закурил и откинулся на спинку стула.

– Не люблю таких вот, – гневно блеснула глазами лепная бычья голова. – Приходят и курят дешевые сигареты. И по закону подлости, кто чаще курит, у того дешевле сигареты. Это же не табак – это осиновые опилки вперемешку с рубероидом, – она недовольно пофыркала и неподвижно застыла вновь.

Я сидел еще довольно долго, бесконечно перебирая в голове фразы мастера механических дел. Встреча с ним не внушала мне оптимизма. Интересно, он все-таки пошутил насчет батарейки?

Расплатившись, я решил, что моя квартира будет как можно ближе к этой кофейне, например, в соседнем доме. Я вначале пытался обосновать это тем, что надо подольше поспать перед завтрашним днем и что мне удобнее будет ехать завтра к месту работы, но вскоре увидел бесполезность своих попыток и признался себе: я просто боюсь. До истории с домиком и собакой, я не боялся темных улочек и дворов. Наоборот, часто устраивал ночные прогулки, потому что незнакомцы ночью, кажется, клюют лучше…

Заперев за собой дверь квартиры, я отправился в душ, потом заварил ароматный ройбуш, но чай не доставил мне удовольствие, слишком я был уставшим и встревоженным. Честно оглянувшись на сегодняшний день, я понял, что, проводя запланированные встречи, одну за другой, тревожился о возможности такой встречи, которую запланировал кто-то другой, например, собака или приспешники домика. И не потому я ощущал сейчас неприятную тревогу, что многие сегодняшние встречи оказались бесполезными в смысле поисков больной собаки. Это не было тревогой жалости о потерянном времени… «Тебе все равно придется и завтра, и послезавтра, и всю неделю ходить по городу. И возможно, что ночью. Сидеть в квартире – не решение проблемы. Когда ты погружаешься в глубокое размышление, заглядываешь в сны и раздаешь подсказки оптом, ты гораздо более уязвим!» – объяснял я себе, и мои аргументы становились все более бессвязными, по мере того, как согретый теплым одеялом, я засыпал в очередной своей квартире.

Медиалог. О больной собаке

1.

А собака не теряла времени даром. Лишь появившись на свет и побегав немного от своего приемного отца по станциям метро, она развернула настоящую военную кампанию.

Началась бурная собачья ночь организацией книгоиздательского бизнеса. Воспользовавшись остатками капитала, накопленного в девяностые просверливанием и эксплуатацией дырок в нефтепроводах, собака состряпала конторку и начала свое литературное шествие. Первым шажком было подписание кабального договора с одним ныне хорошо известным талантливым писателем. Писатель страдал эпилепсией и остро нуждался в деньгах на лечение. Этим и воспользовалась больная собака, договорившись с ним о написании огромного романа в кратчайшие сроки. По договору, если писатель не успевал, то исключительные права на все его будущие произведения переходили к собаке. К ее жестокому разочарованию, писатель все-таки уложился в срок.

Собака не растерялась, благо до конца ночи оставалось предостаточно времени, и раскрутила серию «Особенно тупая фантастика для всех». Весьма приличные деньги, заработанные в лучшие годы Перестройки на торговле марихуаной, кокаином, псилоцибиновыми грибами и отмытые через сеть московских кофеен «Вазелинщица», собака с щедростью маньяка-пассионария спустила на переманивание к себе всех талантливых, интересных авторов. Ее щедрость доходила до самоотверженности: у бедняжки даже не хватило денег приобрести в собственность офисные помещения. Слухи о баснословных гонорарах облетели всю писательскую братию, и начались бесконечные заискивающие телефонные звонки в секретариат ее издательства. Но собака стойко отказывала всем, кроме талантливых, самобытных, мало кем понятных творцов, которых вычисляла очень просто: стоило ей заговорить с таким человеком, как у нее появлялся насморк, и начинали слезиться глаза. Талантам, нанятым на работу, она вначале давала на руки живые деньги, а потом шантажировала дорогущими контрактами, заставляя писать тексты, идеально соответствующие раскручиваемой серии. Проблеск оригинальной мысли, сильный художественный образ и любое новаторство (весьма частые, таков был контингент) карались настоящим терроризмом: ночными звонками, истерическими угрозами разрыва контракта и судебных исков. После изматывающего ночного разговора собака требовала от автора «немедленно» переписать материал в соответствии с форматом серии. Некоторые ведущие менеджеры издательства поговаривали в частных беседах, что все запугивающие звонки делала собака лично, однако это кажется невозможным, потому что у нее просто физически не хватило бы на это времени.

Стараниями больной собаки серия особенно тупой фантастики стала хорошо продаваться. Самым большим успехом пользовались романы: «Сказка о том, как один мужик <вырезано цензурой> сто миллионов инопланетянок», «Мегагалактические пришельцы стреляют в американские танки лазерами и <вырезано цензурой> Памеллу Андерсон», «Педик на космодроме», «Секс в берлоге марсианского осьминога» и, разумеется, «Улитка на слоне верхом, с бластером в щупальцах».

Объемы продаж были так велики, что собака даже отбила бы все вложенные деньги, если бы не какой-то полуобразованный делец, приехавший в столицу из глухого горного селения, что затерялось где-то на границе Азербайджана и Дагестана. Он мало общается с прессой, о нем известно немногое, но фактом является то, что он имеет самое прямое отношение к крупнейшему в России издательству. Он-то и разрушил все наполеоновские планы собаки на литературном поприще. В кратчайшие сроки, по своей кратчайшести сравнимые только с возведением торгового центра «А. Европецский», − тоже его проект, − он раскрутил серию «Сверхсупермегатупое психоделик-триллер-хоррор-фентези даже с бластерами для всех», увел у собаки читателей, заработал невероятные деньги в вложил их в покупку гостиницы «Украина». После этого он организовал журнал «Членовоз» (посвященный разного рода лимузинам, которые обычно используются членами правительства и парламента), в надежде подзаработать еще и на ремонт купленной гостиницы. Но это уже к делу не относится, важнее объяснить, в чем заключалось конкурентное преимущество его литературного продукта по сравнению с собачим. Дело в том, что воинственный горец не использовал писателей совсем. Книги писались арендованными на короткий срок немецкими медицинскими приборами под присмотром одного единственного специалиста. Причем специалист совершенно не разбирался ни в литературе, ни в медицинском оборудовании, но знал все о йогуртах. Внедрение этой технологической инновации в производство читабельной массы позволило чрезвычайно сократить издержки и высвободить средства под рекламный бюджет.

Собака разорилась, так что была вынуждена продать свое издательство азербайджанскому конкуренту.

Она принялась мстить литературе за свой провал. Судя по исступленной злобе, с которой она взялась за это дело, с литературой у нее были давние счеты, очень давние, о происхождении которых мы даже не можем догадываться.

Итак, собака на вырученные от продажи издательства деньги собрала банду скинхедов, лично возглавила ее и взяла штурмом редакции журналов «Октябрь», «Знамя» и «Новый мир». Были разбиты все носители информации, от жестких дисков и «флешек» до безнадежно устаревших дискет 3,5’’, и сожжена вся возможная бумага, вплоть до туалетной и даже обоев. Неизвестно, во что бы развернулись бесчинства, если бы на погроме третьего журнала, банду не арестовала милиция. Простые исполнители отправились отбывать срок, как и полагается, собака же, благодаря некоторым связям с высокопоставленными лицами, отделалась допросом. Покинув контору, где ей задавали вопросы, она с новой силой принялась творить.

На этот раз больная собака решила оставить свой след в религиозной жизни страны. Она втерлась в доверие к одному из российских митрополитов и подбила его на радикальную антисектантскую деятельность. В течение полугода ее стараниями были дискредитированы через СМИ (с использованием прайм-тайма на центральных государственных каналах) пять авиамодельных кружков, восемь школ, двенадцать секций карате, бассейн, музыкальное училище, три детских дома, шахматный кружок, пищевой институт, дачное товарищество и, что уже просто смешно, один из православных монастырей. Все они были охарактеризованы как «синкретические неоязыческие псевдохристианские милленаристические сатанистические тоталитарные деструктивные секты». Но поскольку закон о свободе совести не позволял иерархам церкви достойно покарать еретиков: посадить на кол, четвертовать, сжечь и надругаться над трупами, то они ограничились науськиванием чиновников. Чиновники на местах стали проводить бесконечные пожарные, налоговые, экологические и прочие проверки, чего было, к сожалению, недостаточно для установления должной духовно-нравственной атмосферы в стране.

Однако благодаря неиссякаемому энтузиазму собаки, без сожжений все же не обошлось. Учуяв обстановку православного семяизвержения, охватившего страну, и поняв нюансы оргиастического слияния церкви и государства, собака изучила порнографический вопрос досконально и возобновила-таки опыт иосифлян, поборников духовной чистоты. Сожжены, правда, были только книги. Людей собаке сжигать почему-то не дали; это ее чрезвычайно расстроило. Чтобы хоть как-то отыграться, она попробовала отсудить у издательства невзлюбленных ею книг астрономическую, просто запредельную сумму в 300 тысяч рублей и в пылу патриотизма сказала журналистам: «Иначе православные начнут действовать сами. Придут, например, и разгромят издательство».

Как видим, из области религиозной собаку снова перекосило в литературную, что заставляет всерьез подумать о ее психическом состоянии.

Религиозно-литературные собачьи потуги не были совсем уж бесполезными. Одного результата собака добилась. Оплеванное ею издательство разорилось и было куплено все тем же азербайджанским дельцом, к тому времени уже отремонтировавшим гостиницу «Украина».

Возможно, собака смогла бы добиться большего на церковной стезе, но у нее вышел разлад с несколькими высшими православными лицами на закрытом банкете из-за… какой-то бабы. Высшие православные лица жестоко избили собаку, бросили в багажник, вывезли за черту города и выкинули в отстойник. Отстоявшись, пропитавшись и нагревшись там, собака вылезла, отряхнулось, облизалась, оделась в костюм от Гуччи и вернулась в столицу.

Здесь, в пику избившим ее высшим православным лицам, собака быстренько создала собственную секту. Еще на этапе проектирования она решила, что целевой аудиторией будут прокаженные. Для начала она объявила себя «обетованным великим пророком», пообещала «чудеса великие» и назвала прокаженных «новой расой, знаменующей собой воцарение сверхчеловечества». У ее секты была даже политическая программа, весьма простая и понятная: каждому прокаженному по одному миллиону долларов ежегодных государственных выплат и по двадцать рабов – обычных людей. Главным и единственным пунктом сектантского символа веры было то, что проказа – есть «всеблагой дар, ниспосланный могущественным и грозным богом Ванкором, а также синклитом подчиненных ему божеств: Ямбургом, Уренгоем, Самотлором, Лянтором и Салымом». Имена божеств казались прокаженным, слушавшим проповедь, знакомыми; что-то родное чудилось в этих странных сочетаниях звуков. Поэтому нет ничего удивительного, что за собакой пошли тысячи людей, преисполненные уверенности и надежды. Они вырыли огромный котлован за пределами города, поселились в нем и принялись терпеливо соблюдать предписываемые собачьим учением нормы поведения, а нормы эти запрещали ривязывать крокодилов к фонарным столбам, есть белый хлеб по ятницам, курить в форточку, использовать в речи слова, начинающиеся на «п», а также требовали обращаться к собаке, только стоя на коленях с закрытыми глазами и только словами: «Великий, Всеведущий, Всемогущий, Необозримый, Неизъяснимый Властитель Всего с Ушистым, а Вовсе не Облезлым Хвостом».

И тут собаке померещилось было, что она оседлала гребень успеха, однако ее радость длилась недолго. Будучи существом взбалмошным и недисциплинированным, она не могла быть крепким лидером, который пользовался бы непререкаемым авторитетом среди своих последователей. Довольно скоро в котловане началось брожение; разбившиеся на группки прокаженные повоевали немного друг с другом, в результате чего одни группки, что поспокойнее, были съедены другими группками, что порадикальнее, и эти радикальные группки стали вынашивать замыслы террористических актов против «низших людей». Один такой террористический акт даже состоялся. Воинственный прокаженный по имени Джанибек вместе с двумя товарищами соорудил на крыше жилого дома катапульту; в катапульту был по доброй воле заряжен один из двух его товарищей, он с победным кличем описал в пыльном московском воздухе параболу и разбился вдребезги об асфальт во дворе детского сада. Бегавшие по игровой площадке детишки были забрызганы останками героя.

Разумеется, события эти не остались секретом для доблестной российской службы безопасности. Так что собаку вежливо пригласили побеседовать в то самое здание, на которое так набожно крестился криворукий бомж со ртом, сочащимся слюной. Именно там собака узнала о состоявшемся артиллерийском обстреле детского сада и была несказанно удивлена. В конторе ей намекнули деликатнейшим образом, что она поступает не в соответствии с государственной линией. Именно после этих намеков у собаки начала трястись лапа, а шерсть стала не просто слезать с хвоста, а слезать огромными клоками вместе с кожей.

С помощью выделенных ей в помощь людей, собака… а точнее, эти люди, прикрываясь фигурой собаки, быстро скорректировали настроения в прокаженном котловане и перепрофилировали секту в сеть салонов красоты и прачечных ручной стирки, обеспечив, таким образом, несчастных прокаженных стабильной работой.

Де-юре образовавшая компания принадлежала собаке целиком и полностью, однако хозяйка не забывала исправно платить калым в контору, славящуюся своими умеющими делать тонкие намеки сотрудниками.

Но, несмотря на окончательно подорванное здоровье, собака оставалась натурой творческой. Проще говоря, ее несло. И занесло ее в сферу строительства. Она решила нагреть руки на «квартирной лихорадке», скупила ряд ключевых перекрестков и принялась их застраивать. Если бы не собачий авантюризм, в результате строительства город обязательно задохнулся бы в пробках, ведь под застройку собака отбила действительно важные транспортные развязки. По счастью, собака, руководствуясь абсолютно непонятными, глубоко субъективными и, возможно, патологическими соображениями, приказала разбавлять цемент хлебными крошками в пропорции один к одному. Из-за этого собачьи дома развалились через две недели после того, как все квартиры были куплены за живые наличные, то есть еще до того, как остовы были застеклены.

Эта авантюра обернулась для собаки настоящей катастрофой. Чтобы откупиться от всех недовольных, ей потребовались огромные деньги. Она продала сеть прачечных и салонов красоты вместе с рабочей силой мировому чудовищу пищевой промышленности, израсходовала счета в зарубежных банках со средствами, вырученными еще на закате Советов от продажи высокотехнологичных радиоактивных материалов, и выкопала железнодорожный вагон с золотом, перепавший ей от одного из последних министров Союза − он тогда угнал целый железнодорожный состав с государственным золотом.

Но вернемся к нашей собаке. Продав свои активы и имущество, только чудом умудрившись не влезть в долги, собака осталась к утру лишь с парой тысяч рублей в кармане, плюнула на все и принялась шляться по Москве.