Текст книги "Карусель (Рассказы)"

Автор книги: Илья Крупник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

– Народу много, – объяснил мне рыжеусый, – не хватило. Сигареты двадцать коп, водка три шестьдесят две.

– А-а-а, – понял я наконец, – пробуете, да?! На старые деньги, значит! И вы спон-сор-р.

– Нет, – ответил он. – Подкуйко.

– Это что "подкуйко"?

– Фамилия такая моя. Подкуйко. А вас?..

– Василь Васильевич, – сказал я не очень приветливо, не называя на всякий случай своей фамилии.

– А я Федор Викторович, – улыбнулся он, и рыжеватые его усики шевельнулись. – Подкуйко.

Потом заявил, что сам нездешний, из Кустаная, что идет как раз в мою сторону, и, ни на шаг не отставая, рыжеусый почему-то пошел со мной.

Я шел быстрей, чтобы оторваться, а он не отставал. Зачем пристроился ко мне, было непонятно. Я поглядывал искоса на него. Он был пониже ростом, но коренастый, плечи такие широкие, темный пиджак, и кепка надвинута на лоб. Сколько ему лет, тоже было непонятно.

– Что, безработный? – спросил вдруг на ходу Подкуйко.

– Я? Допустим...

– Тогда свернем сюда, – сказал Подкуйко, – незачем никуда бежать. Вот и скамеечка, присядьте.

Сквер был маленький, деревья редкие, пыльная трава и пустая скамейка.

– Вы понравились мне, – сказал Подкуйко, ладонью тяжело надавливая на мое плечо, чтобы я сел. Я сел. – Не козел явно. А мы таких именно и приглашаем пожить.

– Куда?.. – Я напрягся.

– Да это недалеко отсюда, – успокоил меня Подкуйко, – девяносто три километра. Поля там, речка рядом, лес. Хорошо жить.

– А зачем?.. – Я глядел в него насквозь, подозрительно.

– Экспедиция, поиск разума земли, – усмехнулся Подкуйко. – Я шучу.

– Глупо, – резко объяснил я и встал.

– Глупо, – согласился охотно Подкуйко, задержав меня за руку. – Но самый непобедимый-то человек – это усвой, – кто не боится быть глупым. Сядь.

Лицо у него было точно азиатское, усики, и скулы как каменные, узенькие глаза под кепочным козырьком.

– Ну ты и грозный какой, ну я прямо испугался, – сказал я независимо, раз он на "ты", и я на "ты". – Даже усы у тебя грозные... – И спохватился: – Извини.

– Тоже глупость, – кивнул Подкуйко. – Но принципиально! А ты садись. Са-дись. – И я сел опять. – Пацанва – помнишь? – дразнилась когда-то: папа рыжий, мама рыжий, рыжий и я сам? Вся семья моя покрыта рыжим волосам? Помнишь ты? А я-то, каких цветов мама с папой, – ни сном ни духом! Я сирота.

– Да я тоже, знаешь, – сказал я примирительно, – уже сирота. Да. Уже сирота.

И тут мысль шальная мелькнула.

– Куда ты предлагаешь уехать? – спросил я. – На сколько?

– А сам увидишь, – кивнул он загадочно. – В помощь страдающим. – И не то улыбнулся, не то усмехнулся.

"Темнит, темнит. Ну да ладно. Ох и рискованно... – опять я подумал. – А что не рискованно для меня?.. А?"

Я смотрел на него, соображал.

– А могу я, к примеру, ну... как бы с дочкой? – спросил я.

– Это конечно, – подтвердил он. – К нам можешь и с дочкой. Маленькой, большой, какая есть.

Когда я распростился с ним, обговорив, когда тут встретимся завтра, я направился медленно к дому. По дороге у первого лотка с фруктами задержался, выбрал и купил килограмм апельсинов.

Я шел домой, прижимая к животу целлофан с апельсинами и тощую брошюрку ксерокопийную, которую всучил мне – "это обязательно!" – Подкуйко: "Лао-цзы. Изречения, избранные Львом Николаевичем Толстым".

Лифт не работал; наверное, опять чинили. Я шел, шел и шел вверх по лестнице. Ее площадка. Но почему-то дверь в квартиру была не прихлопнута. Я взялся за ручку, толкнул осторожно, вошел в коридорчик. В кухне на полу, прислоненная спиной к холодильнику, как кукла, – Таня, лицо у нее было мертвое.

И прыгнули, покатились вперед апельсины из целлофана, я кинулся, я нагнулся к ней, потом к окну, распахнул. Запах! Потом нос, рот зажав ладонью, рванул к плите. Закрыл газ, опять к Тане, ее голова, неживая, качалась вперед, назад, я тряс ее за плечи. Зачем?! Почему я сразу не позвонил в "Скорую", почему не позвал?..

Это почти как во сне. То в одном ты, то вообще совсем уже в другом месте, и перед тобою все другое... Кухня, комната. Что я делал?.. Таня... Водой в лицо – из чего, не знаю. Еще, еще. Может, ее рвало до этого. Как растирал, зачем тащил...

Наконец я понял, что чищу апельсин. Но к чему... Я стал разлипать его на дольки. Пальцы у меня уже были липкими, желтыми.

– Съешь, – сказал я. – А?..

Она не отвечала, полулежала неподвижно в кресле, куда втащил, в комнате.

– Слушай, – позвал я, – съешь, а...

– Что... – показалось, расслышал это. – Я... Не нужно жить.

– Ну неужто ты, – я нагнулся, – разве ты полюбила его?

– Его?.. – Она пошевельнулась. – Нет, не знаю. Девочка. Маленькая, черненькая. Девочка...

– Черненькая? У голландца?!

– Он темноволосый. И у ней волосики видны уже. Черные.

– Послушай, – сказал я, – у тебя ж будут еще дети, дура ты молодая! Зачем?.. Дура ты!

Она как сглотнула непонятно что, и тогда я опять ей протянул апельсин.

– Не знаю, я, нет, не знаю... – Попыталась сесть прямей, отвела в сторону мою руку. – Я назад хотела. Может, забрать, украсть ее...

– Украсть?! Дурость! – Я постучал пальцем себя по лбу. – Ду-рость! Это как же ты себе представляла?

– Не знаю я ничего. – И замотала головой. – Хотела... Или, думала, у нас кого-нибудь. С коляской.

Я положил разъятый апельсин свой на журнальный столик и, пододвинув стул, сел напротив нее.

– Татьяна, – сказал я, – вот ты послушай. Только внимательно слушай меня. – Она действительно годилась мне в дочки. "Малявка". Но... и не только в дочки. Я спас ее и имел, что ли, право!.. Право?

Не буду пересказывать, что говорил. Вообще-то, только то, что узнал от Подкуйки о сообществе, где жить хорошо на 93-м километре. И даже хотел ей прочесть изречения, избранные Львом Николаевичем Толстым. Но брошюрка валялась где-то в кухне на полу, и я не прочел. Однако вспомнил главное – Дом ангела, так называл его Подкуйко, где у них были маленькие дети. Ангелы...

И мне стало вдруг тошно. От самого себя. Но ей же вправду некуда было податься. Как, впрочем, и мне. Хотя, конечно, по-другому, "господин офицер"...

Я циник, да?.. "Рожа"? А ты прими меня каков я есть! И положил ладонь ей на колено да еще похлопал там, где прорезь в джинсах.

– Договорились? – Она кивнула. – Значит, утром едем. Татьяна, едем!

Из-под намокших ее, размазанных ресниц на меня глянули синие и тоже, мне показалось, крашеные глаза. Жалобные?.. Какие-то непонятные. Вроде изучающие. А вроде бы и влекущие. Странный у "малявки" взгляд.

– Ну пока. – Я похлопал опять ее по колену. – Танюша, все будет хорошо!

Дома я достал рюкзак с полатей, раскрыл и вытрусил его на балконе, выветривая нафталин. Зачем в него нафталин (это Ксения), неизвестно. А рюкзак хорош, объемистый, оранжевого веселого цвета. Я складывал рубашки и подумал, решил плавки брать, потому что река, а места не занимают.

Завязал шнур, застегнул клапан, начал уминать, надавливая ладонями. И еще постучал кулаком изо всех сил, разравнивая. Затем, прикидывая, надел – терпимо, стал перед зеркалом. Как?..

Походный был вид. Ну что пузо... Ведь это ж я был тем мальчиком – и сколько нас было! – высокие, сильные, красивые, вдруг выросли мы в семидесятые, в самом конце...

Я увидел в зеркале, как отворилась дверь и Ксения вошла, у нее перерыв на обед, приходит всегда, ей до работы восемь минут, даже если не спеша.

Я смотрел на нее, не оборачиваясь, сжимая в кулаках лямки рюкзака.

Ксения стояла в дверях, смотрела молча.

"Откуда это? – вдруг я подумал. – Везде и всегда – обязательно женщина для мужчины зеркало!.. То увеличит она, а то принизит унизительно. Ну как человеку жить, когда не хочет она, не дает расти в собственных глазах?!"

Я обернулся и объяснил ей твердо, куда и как, а почему – понятно, уезжаю завтра на определенное время. Обо всем, конечно, еще буду сообщать.

Потом достал брошюру из кармана для подтверждения и прочел:

– "Добрый побеждает, и только. Побеждает и не гордится. Побеждает и не возвеличивается". – И посмотрел на нее со значением: – Лао-цзы.

Когда я подошел к скамейке, время не подоспело, но Подкуйко уже сидел откинувшись, жмурился, подставив под солнце лицо, с удовольствием шевеля усиками. Утро было ясное, дождя не обещали.

– Привет, – кивнул я и поглядел на часы. – Во сколько?..

– На троллейбусе до вокзала двадцать пять минут, – благодушно пояснил Подкуйко. – А до электрички час.

Его кепка лежала на портфеле, волосы были зачесаны набок, влажно, с пробором, рыжеватые, и чуть проступала седина.

– Дочка вещи собирает, – объяснил я.

– Хорошо. Скидай пока рюкзак.

Я стянул с плеч рюкзак, поставил его на скамейку рядом с портфелем, сел. Это очень удобно, когда кто-нибудь возьмет организацию и всю ответственность на себя.

Троллейбусы проезжали и проезжали мимо к остановке неподалеку, все раскрашенные, как везде, дурацкой рекламой. То какое-то кухонное оборудование НПО "Альтернатива", то – "Внимание! Новинка! Жидкое мороженое. Новинка!"

Я уже поглядывал на часы.

– Отвлекись, – предложил мне Подкуйко. – Послушай... Смотри. Слышь?..

Сбоку в траве шелестнуло что-то, и Подкуйко сделал мне знак, потом стал глядеть туда пристально. Я тоже, но не увидел ничего. А все стихло.

– Магнетизм, – кивнул мне Подкуйко, улыбаясь. – Это еж сбежал откуда-то. А теперь не сдвинется. Сидит. Видишь его?

– Не вижу я ничего. Ты что, фокусник еще, да?

– Успокойся, – сказал Подкуйко. – Не гоношись. Совершенный человек должен всегда сохранять спокойствие духа.

– Опять ты вычитал? – я разозлился. – Это ты, что ль, совершенный?

– Тихо. Тихо. – Он покосился. – Да... Дочка твоя уже не придет, похоже.

Подкуйко надел кепку, надвинул ее на лоб и встал, взял портфель за ручку.

– Приемная у меня дочь, – сквозь зубы объяснил я.

Теперь мы стояли с ним у троллейбусной остановки. Была явная задержка, троллейбусы не шли. А народу подходило все больше.

Но наконец появился. Пестрый такой же: "Новинка! Заморозь – и съешь! Жидкое мороженое!" По борту намалевано и вкось.

Мы впихнулись в него с трудом последними.

– Подождите!..

Я оглянулся. Бежала Таня, волоча за ремень красную сумку на колесиках.

Я подхватил сумку, Таню левой рукой и втолкнул внутрь рядом с собою, двери задвинулись, прихватив сзади мою куртку.

Через три, по-моему, остановки стало свободней, я даже сел у окна, взгромоздил на колени рюкзак. Впереди в соседнем ряду села и Таня, потом место освободилось сзади нее, Подкуйко присел. Нагнулся к ней, они разговаривали. О чем?

Мелькали в окне вывески разноцветные, под ними стекла вспыхивали подряд – одно, другое, третье, четвертое – от солнца. Мелькало, мелькало, и стало жарко, я расстегнул куртку, даже прикрыл глаза. Ночь плохо спал. Кем я там буду?.. Да хоть ночным сторожем. День будет мой. Солнце. Это я застолбил Подкуйке. Троллейбус мчался, качало, тормозил, остановка, опять качало, трясло, качало. Остановился прочно, и я открыл глаза.

Последние пассажиры выходили в двери. А внизу – толпа. Вокзал. Конечная.

Я подхватил рюкзак, кинулся к дверям, навстречу лезли прямо на меня с сумками, ручными колясками. С силой расталкивая, я вывалился вниз.

– Таня! – закричал я. – Подкуйко! – и огляделся. – Где вы?..

В одной руке у меня был рюкзак, другую поднял вверх.

– Я здесь! – и опять огляделся.

По площади тащили быстро вещи, обвязанные мешки, ящики на колясках, машины проскакивали то туда, то назад.

Я бросился наперерез. Какой поезд, куда идет, Подкуйко, я ж не знаю!

Я стоял, толкали со всех сторон, у дверей вокзала, опустив на асфальт рюкзак. Не отчаиваться, только не отчаиваться, слышишь.

Для того чтобы увидели меня, я влез на бетонные плиты, они лежали друг на друге неподалеку, высоко. И сел, я глядел сверху, озираясь. Долго. Потом встал. Я был не нужен никому.

– Таня! – позвал я. – Подкуйко!.. Где ж вы?

Всматриваясь в двери вокзала, я так стоял и стоял. А меня тронули за ногу вдруг снизу. Милиция.

Но нет, я почувствовал, что-то похуже. Незнакомый, коротко стриженный, в штатском, сильно загорелый, в белой куртке, с папкой под мышкой внимательно рассматривал меня, несколько запрокинув голову, будто я не человек, а памятник.

– Вы Федора Викторовича? – спросил он вежливо, отчего мне стало и вовсе не по себе.

– Ммм... – сказал я, приседая на корточки. – Понимаете... Я...

– Понимаю, – все так же вежливо подтвердил человек с папкой. – Федор Викторович посчитал, наверно, что вы не годитесь. Потому... Но Федор Викторович Подкуйко, видите ли, довольно радикален, а полагается испытательный срок шесть месяцев.

– Это где... – я сморгнул, – полагается?

– Да там, куда вы направлялись, – он пояснил. – Только электричка уже ушла. Придется... – и указал на большие вокзальные часы. – Двадцать семь минут до следующей.

Вагоны этой следующей электрички были полупустыми, будний день, двенадцатый час, из города мало кто ехал. Со мной рядом в вагоне сидел этот коротко стриженный, молодой, на вид слегка за тридцать, Максим, я его слушал и изображал, что поддакиваю. А за окном уже ни домов никаких, ни домиков давно не было, и мимо пробегал, как забор, осинник на взгорках, тонкие, всплошную светло-зеленые стволы.

– Интеллигенции, – мне говорил Максим, – пора прекратить болтать. В дни такого маразма в современный момент истории, – он выжидающе посмотрел на меня, – вы же слышите сигнал опасности, Василь Васильевич.

– Конечно, – поддакнул я.

– Потому мы и создаем сообщество истинных учителей. Вы же читали "Общину" Елены Рерих.

– Конечно... То есть нет, не до конца.

– Все равно главное, – успокоил меня Максим, – суть.

– Разумеется, – поддакнул я молодому Максиму, кандидату наук.

– У нас теперь двадцать пять детей. – И улыбнулся мне повеселевшими черными глазами на таком худом, загорелом лице. – А больше половины из Дома ребенка. Ясли, – он стал перечислять, – хорошая школа у нас, детский сад. Воспитаем. Я член рабочего совета. Мы не секта, нет! Нас пока семьдесят четыре, отовсюду, разные. Но это пока! Постойте... Максим встал. – Сейчас я пройду в соседний вагон, сесть должны были кое-кто в пригороде. Нам-то еще целых шесть остановок. Я сейчас. Максим положил папку на скамейку рядом со мной, одернул свою курточку. – Сейчас приведу. – И пошел по пустому качающемуся вагону.

За окном опять появились серые избы. И к ним вплотную подступала вода. Разлив. Мелькали деревья в воде по пояс... Пропали. Снова, снова низкая трава, по ней, извиваясь, рядом с поездом черная тропка, и круглый белый пепел костра. Электричка замедляла ход.

Я оглянулся, посмотрел на пустой вагон, поднял с пола рюкзак.

Я сбежал на станции по деревянной лесенке вниз. Когда прошел наш поезд, перебрался, перешагивая через рельсы, на платформу напротив, постучал в закрытое фанерой окошко, купил в кассе обратный билет. Потому что – да, да, да! – вот ведь еще говорил Лао-цзы, это я запомнил! – кто действует, он не в состоянии овладеть Поднебесной! Вот так!..

1995