Текст книги "Умная судьба"

Автор книги: Илья Игнатьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

* * *

– Погоди, Вовка, я кое-что хочу тебе дать… – я достаю портмоне, открываю отдел с визитками, не думая ни секунды, достаю белую, без золота, карточку. – Держи, это моя визитка, тут мои адреса, это вот фирма, это домашний, Абзаковского правда, нет, но телефоны все, и даже больше, чем все.

– Как это?

А вот теперь чуть подумав, я достаю другую карточку, показываю её Вовке.

– Вот. У меня два вида карточек, вот эти, с золотым обрезом, – ну, ободок видишь золотой? – да, таких у меня большинство, а вот таких, что я тебе дал, этих меньше… А такая, Белов, разница, что на простой карточке на один телефонный номер больше, вот он у тебя, выделен. Это дополнительная линия на моём смартфоне, для таких людей, специальных, VIP, и когда мне звонят по этому номеру, я всегда отвечаю, когда бы и где бы не позвонил мне этот вызов, я обязательно отвечу, по какому бы поводу звонок не был.

– Даже если про погоду спросят?

– Даже если спросят, который час, таковы правила, а правила не нарушают.

– Да как сказать… э, э! Я ж не в том смысле! Дали уже, значит всё, моя теперь.

– Хм, ладно, убери, и не потеряй, пожалуйста.

– Да что же я потеряю, зачем, – нет, не потеряю… Знаете, что, дядя Илья, я номер тогда запомню лучше, а карточку спрячу.

Блядь, пацан думает, что я шпион! Бонд, – Джеймс Бонд, который, – не иначе.

– О, Боги! Вовка, ни шиша в этом особенного нет, все мои знакомые так делают, от этих звонков ведь спасения нет, вот и… А хотя, знаешь, ты точно, выучи номер, только карточку не прячь, а сожги, а пепел… нет, есть не надо, ты его потом, в третье полнолуние года, развей на вершине горы Обасутэ-яма… Не смешно? Ну, ладно, это потому тебе не смешно, что ты про эту гору ни черта не знаешь, а я тебе рассказывать не буду, просто из вредности, и ещё потому, что мне нравится, когда над моими дурацкими шутками смеются, – во! – уже лучше, хоть это, согласен и на улыбку.

– Это я улыбнулся, что ли? Показалось вам, дядя Илья, я… Да всё! Идём мы к вам, или нет?!..

И мы заходим в подъезд, я рассказываю Вовке, что здесь вот видеокамера, и на посту всё видно, мы здороваемся с охранником, проходим к лифту, я пугаю Белова, что и тут камеры повсюду, и в лифте, и на лестничных клетках, и на пролётах, и дома у меня повсюду, да, Белов, представь себе, особенно в туалете, а ещё под подушкой у меня даже не пистолет лежит, а такой очень специальный гранатомёт системы РПГ-П, (Подподушечный), и им-то я тебя…

– А зачем лифт мелодию играет?

– Хрен его знает, Вовка. Право, не задумывался как-то, хм, интересно, а зачем, в самом деле… Приехали. Так, замок, второй, проходи, Вовка, я сигнализацию отключу… Да не разувайся, ноги вытри, и сойдёт… ну, как знаешь, полы чистые, можешь и босиком… Ты что?!

Ага, это Вовка ткнулся носом в одного из Стражей, ха!

– Эт-то что ещё за… Это что, настоящие? А, дядь Илья? Самураи, ё-моё…

Да, теперь смешно мне, напугался ведь поганец, а виду не подаёт, – гордец. Я подхожу сзади, хочу, но не решаюсь положить Вовке на плечо руку, он на меня оглядывается, я ему улыбаюсь, и говорю:

– Ну, не сами самураи, доспехи, но, согласись, тоже неплохо. Вот эти, это самое начало эпохи Токугава, – период Эдо, так японцы называют. Представь только, Белов, на битву при Сэкигахаре эти доспехи немного не поспели, они сделаны около 1610-го года, но возможно, в этих доспехах дрались в последней Великой битве, при замке Осака…

– Ничо себе… Битвы… А расскажите, а, дядь Илья?

– Обязательно, только не сейчас. Лучше, сейчас я тебе скажу, как они называются, – «Мунэ-торю-окэгава-до-гусоку»!

– Ну-у… Бывает. Да нет, я не смеюсь, хоть и название…

– Название… – отзываюсь я, – Белов, «торю», – это убийца драконов, вообще-то…

– Ого. Тогда ладно, раз дракон, а эти?

– «Тэнгу-харамаки-до-гусоку», это вот «гусоку», это значит комплект, набор. А Тэнгу, – это такой демон, аист-человек, сволочь конченая, такая тварь злобная, все драконы отдыхают…

– Да? Чо-то он на аиста не очень. Ладно, только чо ж они на входе торчат у вас, людей пугаете, дядя Илья, нравится, да?

– Так ведь это Стражи, стоят, где положено. А ты что, испугался?.. Ну и всё… Да нет, Вовка, не очень дорогие, хотя, это, конечно, относительно. Оружие дороже, а вот Тэнгу мне, можно сказать, вообще даром достался, так удачно получилось…  Ладно, хорош тут торчать, проходи…

* * *

Я, прерываясь в очередной раз, понимаю, что испытываю ваше терпение, и рискую вашим благосклонным вниманием. Простите.

Но тем, кто ещё не расконнектился, или даже закачал этот рассказ к себе на машину, тем я говорю спасибо, и… терпите. Или бросьте нас с Вовкой Беловым прямо сейчас, ведь будут и ещё отступления…

Вот, спасибо ещё раз.

Знаете, господа, о чём я хочу поговорить сейчас? О гомоэротизме. Не о гомосексуализме, а именно о гомоэротизме. Думаю, разницу объяснять не надо, а первоклассники пусть сейчас же выключают компьютер!

Когда мы стояли перед Стражами у меня в холле, я хотел, но не положил на плечо Вовке руку. Почему? Условности, мать их.

Буквально неделю спустя, Вовка мне сказал, что когда я наорал на него в машине, и пригрозил отвезти его домой, если ему не нравится то, что я зову его к нам, так вот, он мне сказал, что: – Мне тогда та-ак захотелось тебя обнять, погоди, Ил, покажу… во как! Понял, а ты орёшь, а я тебя обнять хотел…

Вовка не гомосексуалист, господа, не спешите с выводами, а если вы их уже сделали, то это не так. Он не гомосексуалист, и не будет им. Ему очень нравится заниматься со мной сексом, – любовью, господа! – ему очень нравится моё тело, да и не только моё, уверен, ему и Пашка нравится, возможно, кто-то ещё. Но с Пашкой у них ничего, и не потому, что есть я, а такое табу, неосознанное табу, установил себе Вовка, хоть и знает он про Пашку всё, и на второй уже день был у них разговор на тему, а я, – Бонд хренов, – я этот разговор подслушал…

Но Белов не гомосексуалист, вот насчёт Пашки я ручаться не буду, а насчёт Вовки уверен абсолютно. И также я уверен в том, что он всегда будет рад однополому сексу, если это будет его выбор, а уж если ещё и Любовь…

Бисексуал? Да не в терминологии дело, в конце-то концов, тем более что вся эта словесная шелуха здорово отдаёт клиникой!

Не знаю. Знаю только, что гомоэротизм у Белова, разве что из ушей не хлещет. Да вы и сами увидите, если у вас достанет терпения дочитать это вот… это. Рассказ этот дочитаете, и делайте тогда свои выводы, а пока, прошу вас, не спешите, господа мои.

Гомоэротизм, – проявилось бы это в Вовке без меня? – уверен, да! Какие бы формы эта сторона его натуры приняла, во что бы вылилось это его неосознанное тогда желание? – не знаю…

О гомофобии будет у нас с Беловым разговор, возможно, я его вам передам, но сейчас скажу, что это правда, когда человек подавляя, – не гомосексуализм даже, нет, – гомоэротизм, становится гомофобом.

Я был знаком с Дмитрием Сергеевичем Лихачёвым. Правда, мельком, но считаю, что мне редко повезло, хотя я и не люблю интеллигентов. По многим причинам, – и веским, на мой взгляд, – я не люблю интеллигенцию и интеллигентов, но к Лихачёву это не относится, ведь он был… В нём жил кто-то из Богов, не знаю кто именно, возможно, что Сварог, или даже сам Прометей, хоть он и не совсем Бог, он ещё древнее, он Титан.

Лихачёв не был гомофобом, он столько повидал и навидался, – Соловки, его ведь чуть там не расстреляли, Блокада потом, – но он не был поломан сучьей стороной жизни, как эти несчастные, не повидавшие и тысячной доли того, что повидал Старик. И он не был гомофобом не в силу своей интеллигентности, – хотя он так бы и ответил, не дословно, но в этом смысле, я уверен, я же его знал, хоть и мельком, а это и не важно, – мельком, – он был из той породы Титанов, которых узнаёшь сразу, и они ничего не прячут внутри, это ниже их достоинства, что-то скрывать. Он не был гомофобом, потому что в нём не было и капли гомоэротизма, вот и всё. В таких Титанах нет места фобиям вообще, apriori, никаким, и этой в том числе. Неинтересна была Лихачёву эта сторона, ну, разве что, в узко-научном, я бы сказал, фундаментальном аспекте, но прикладное значение этого явления таким людям неинтересно, а потому, Лихачеву было абсолютно пох-х… простите, ему было совершенно нелюбопытно, кто с кем спит, и как они там спят…

Вовка не гомосексуалист, – в нём до чёрта гомоэротизма, – и он не станет гомофобом. Я не приписываю себе заслугу в том, что Белов не станет гомофобом, говорю же, я не знаю, как бы всё у него повернулось без меня, но повернулось всё вот так, со мной.

Хм, вот только и Лихачёвым ему стать не светит, как, впрочем, и вашему покорному слуге, да и не надо, это же какая ноша, – Титан внутри тебя…

Ладно, вернёмся ко мне домой, мы ведь там с Беловым мою Коллекцию смотрим, да и Пашка скоро уже придёт…

* * *

– Ну ладно, не хочешь есть, пошли тогда в кабинет, там побудем, там у меня много всякого, интересного.

– Да, квартирка у вас! В этой вашей гостиной вся бы наша с мамой однокомнатная поместилась бы… Нет-нет, я про то, что хорошо, когда места много.

И правда, в голосе Вовки нет и намёка на зависть, простое удивление.

– Дак ить! Эта! Много-та места, эта, его ж много-та таво… не бывает! Ась? Ну, коровёнку там завесть, али поросяток, им места-та надоть, али нет? Надоть… Заходи, нечего на меня хихикать тут! Вот, это мой кабинет, а по преимуществу и моя спальня. Много места, это ты прав… Понимаешь, Вовка, я в детстве в коммуналке жил, потом только нам квартиру дали… Садись, что ты смотришь, – это диван, на нём сидят. И ещё на нём едят. И спят. Ест Пулемёт, – постоянно, а сплю я, – иногда, так крошки вечно, блин…

Вовка решительно плюхается на диванные подушки, с лёгкой улыбкой слушает мою болтовню, рассеяно поглаживает мягкую тёмно-вишнёвую кожу обивки, постепенно его улыбка делается лукавой, наклон головы, неспешный тяжкий мах ресницами, блядь, рот бы мне не раскрыть, да не покраснеть бы ещё мне…

А этот… зеленоглазый вдруг упругой пружиной вскидывается с дивана, чуть наклоняется вперёд, смотрит на меня, наклоняет голову, смотрит в узор паркета, раскидывает в стороны руки, и, жужжа, словно лёгкий спортивный самолётик, покачивая руками, которые сейчас не руки, а крылья, маленькими шажками начинает движение-полёт по кругу моего кабинета. И снова лукавый взгляд искоса, и уже какая-то хитринка, и у меня в горле пересыхает, – это, я ж с похмелья… и я пячусь, нащупываю край стола, опираюсь на него, смотрю на зеленоглазого, – а тот уже понял, что он в меня попал, с лёта, попал из обоих зелёных стволов…

Кто мне может объяснить тайну? Отчего мы становимся дураками? Всё же мне ясно, у меня же такой свой растёт, Пашка и не такое ещё мочит, – да и ещё похлеще я трюки видывал, был у меня мальчишка, хоть он и ушёл, а я его не стал удерживать, тому мальчишке было просто интересно попробовать, я ему только для этого был и нужен, но он был такой же лукавый хитрец, осознающий свою силу, и он выкидывал и не такие номера!.. Хотя Белов только прицелился, и ведь сразу же попал в меня, с первого раза, – блядь, что же меня ждёт, когда зеленоглазый пристреляется? Кайф! – и ещё миллионы эпитетов, так, кажется, и ни один из них… но я сейчас подбит, какой это кайф, блядь, это ТАК…

Я, стараясь не закашляться, сглатываю сухость во рту, обхожу свой стол, сажусь в кресло, упираю подбородок в сложенные на столе кулаки, прищурившись, смотрю на Вовку, та-ак, и ещё пристальней, с ног до головы, что ж, зеленоглазый, давай кто кого, у меня ведь точно такие же два зелёных ствола, и калибр тот же…

Мама дорогая, покраснел, и забыл сразу, что он истребитель, то-то, я же… Ладно, потом продолжим, Белов, я тоже люблю такие дуэли. А Вовка скрывая секундное смущение, засовывает руки в карманы своих джинсовых шортов, с независимым видом оглядывается вокруг, поджимает губы, – чуть, пожалуй, тонковаты, – да нет, просто он их так поджимает, – Вовка уважительно качает головой, смущение прошло, – а что, он же подросток, нормальный, – и он уже знает, что он меня подбил, – чего бы это ему смущаться, – щас, – пусть вон я смущаюсь, – нечего, – а уважительный кивок, это на шкафы…

– Да-а, книги… у меня тоже есть КНИГИ.

– А почему так значительно, фантастика, что ли?

Вовка смотрит на меня с сожалением, что ж, дураков ведь надо жалеть…

– Фантастика тоже есть, мне нравится, но фантастика, дядя Илья, это… книжки, – мама дорогая, какие нотки в голосе у Белова, и кто из нас Федон, а кто Сократ? – А КНИГИ, это у меня про авиацию!.. Ну что ещё?! Чо я сказал-то?!

Наповал!!! Я роняю голову на стол, меня сотрясают… да нет, не рыдания, хотя я и на грани, меня трясёт от смеха, как стол не трясётся вместе моей дурной башкой, не знаю… о-о-ох… это же…

– Вовка… по-го-ди… мама! Прости, Белов, просто я сегодня сподобился уже лекцию по истории авиации прослушать! Да-а-а… Муж моей мамы, Виктор Максимович, он лётчик, в отставке, на бомбардировщиках летал, честно. Он мне регулярно такие лекции читает… Нет! Не буду я тебе рассказывать, про что! Нет, сказал, сам с ним познакомишься, пусть он тебе лапшу эту на пропеллеры вешает, а меня уволь!

– Слово, дядя Илья? Слово?

– Э-э-э, ладно, хотя, чувствую я, что пожалею. И вот что… А?

– Йес! – и Вовка меня уже не слушает, он добился от меня слова, он продолжает облёт, вираж, разворот, и он перед одной из витрин с Коллекцией.

– Та-ак, а это что? Это ножи что ли? Вау!!! Вау, дядя Илья…

– То-то и оно, что вау, это, Вовка, не просто ножи, не только ножи, это ещё и искусство, – я встаю из-за стола, подхожу к Вовке сзади, и вдруг чувствую, что он ждёт, и тогда я кладу ему обе руки на плечи, – решаюсь, и осторожно опускаю свой подбородок на его макушку. И Вовка не отстраняется, не вздрагивает, я угадал, – нет, он не плывёт от моих прикосновений, не время, но ему хорошо.

– Это… Я понял, что искусство, – Вовка чуть двигает головой, устраивает мой подбородок поудобней, и указывает пальцем в толстое зеленоватое стекло: – Вот этот. Как красиво! Свет от луны на воде, как настоящий… Как это сделали, вообще, нарисовано, что ли?

Я одобрительно пожимаю мальчику плечи, а Вовка спокойно кладёт свои ладони поверх моих рук…

– Белов, я в восхищении! Погоди, я серьёзно. У тебя есть вкус, парень, это Александр Корешков, он один из лучших, на мой взгляд, – Мастер, понимаешь? – и ты прав, это и в самом деле нарисовано.

– Как же можно на железе рисовать?

– Это сталь, и по стали можно, как видишь, а нарисовано… не карандашами, конечно, – кислота, – точнее, хлорное железо, такой специальный состав. Ладно, это очень сложная техника, – в исполнении Корешкова, во всяком случае, а ты скажи, что ещё нравится?

– Вот, – Вовка уверенно показывает подбородком, наши головы синхронно качаются, и моё сердце тоже начинает биться синхронно с сердцем мальчика… – Клёво, олени, будто из золота.

– Да. И это золото. Правда, Белов, говорю же. На голомени наносится тончайший слой золота, потом протравливается в виде рисунка… тоже непросто.

– Да ясно, что непросто! А его кто сделал, тоже Мастер?

– О, это Мастер, точно, – живой классик! Берсенев, – его работы с пятидесятых годов по музеям хранятся. Кстати, наш земляк, Златоуст, это у нас в области.

– Дядя Илья, а как вы сказали, голо…

– У тебя психика, Вовка… ничего смешного, – голомени, так стороны клинка называются!

– Ну и пусть себе называются, но ведь прикольно, – голо-мени! А какая это у меня психика?

– Без комментариев… О! Пашка, пришёл, кажись…

* * *

Ладно, пусть мои пацаны обнюхаются, – решат, скалить им зубы или помахать хвостами, – впрочем, я уверен в обоих, скалиться они друг на друга не будут, – но ведь это ритуал, пусть…

Надолго мы их не оставим, разумеется, – всё-таки, они впервые друг друга видят, и мы к ним тотчас вернёмся, но пусть чуть побудут вдвоём, а мы поговорим о…

Нет, господа! Вернёмся сейчас же! Не вправе я лишить вас представления о первой встрече этих двоих, и хотя ничего особенного и не произошло, но это же первая встреча моего Пашки и моего Вовки.

А поговорить ещё успеем…

* * *

– Вот, Паш, с этим человеком я и хотел тебя познакомить…

– Да? Знакомь… Не, погодь, мы ж не девицы, чо ж нас, не надо нас представлять, сами… – Пашка, гадость, так и не надел футболку, а надел свою любимую лёгкую клетчатую рубашку, и она у него нестиранная, и нараспашку, как всегда, – но это ладно, ведь он решил быть дружелюбным, и он решительно суёт Вовке руку, но смотрит так, – всё же оценивающе, это ведь его территория…

– Паша.

– Вовка.

Не дам я им паузу, не надо сейчас пауз.

– Павел, этот парень, – рекомендую, – хороший парень. Мы так встретились… драматично, – и мне понравилось, как он себя повёл, и он мне понравился, вот я его и позвал к нам, – я, понимаешь, хочу, чтобы и вы познакомились.

– Ну-у, познакомимся, конечно, раз ты говоришь, что хороший пацан, тогда конечно, – Пашка смотрит на Белова уже с искренним интересом, ведь Пашка не только мой сын, он мой друг, и он мне верит, – а я другого и не ждал, – но вот чем он меня сильно сейчас удивляет, это тем, что он решил сыграть несвойственную ему роль примерного сына, – это по жизни не его тема…

– Только папа, только ты не рассказывай, пожалуйста, мало ли, а вдруг ему, ну, Вовке, не понравится, сам же говоришь, драматично, захочет, сам расскажет… это, пошли, что ли, в нашу комнату, чего тут торчать, а ты… Вовка, ты откуда, то есть, где живёшь?

– Паш, мы с Беловым, можно сказать соседи…

– Да, я тут, на Тевосяна, двадцать седьмой дом, знаешь?

– Ну. Проходи, это наша с Тимуром комната… Двадцать седьмой, значит? Знаю… Ты в десятой учишься?

– Нет… Это, то есть, наверно. Я в июне сюда переехал, теперь буду в десятой… Мы на Строителей жили…

– Двадцать седьмой… нет, я там никого не знаю, хотя часто там с собакой гуляю, там же у вас поле.

– Точно, поле, и у нас окна туда, и на кухне, и в комнате, – ха, мама говорит, что зимой весело будет, одни снега…

– Мама, да? М-м, да ты садись, это Пулькин стул, да чёрт с ним, его же нету, а так-то он орёт, да не больно-то я его криков боюсь…

– Это… Паш, а почему у вас одна кровать, вы вместе спите, что ли? Или один на диване?

– Щас, разбежался я с Пулькой вместе спать! Он, знаешь, как во сне пинается? Не, погодь, я тебе покажу, смотри… Папа! Не трогай, пожалуйста, хорошо?

У-у, ну, Пашка, поговорим, и не ты со мной, а я с тобой!..

– Видал? – только вот тут ещё закрепить… вот, готово.

– Вау! Супер, как на корабле.

– Так это и есть с корабля, с яхты точнее, фирма такая есть одна, итальянская, вот они эти койки и делают, их на яхтах такие ставят. А чо, – места не много занимает, а разложишь, и зашибись, спи себе, нормально… А можно и на диване, он здоровенный…

– Да, классно. Компьютер…

– Ну…

– У тебя чо стоит?

– Игрухи, что ли?

– Ну…

– Да много чего… Из нового, – WOWновая, играл?..

– В клубе, она ж сетевая.

– У меня обычная версия, можно, вообще-то, и вдвоём колбаситься…

– Да? По теме… Здорово, а ещё что?

– Ну, так, НФС-ка, Андерграунд, но Пулька руль сломал, и кранты, а с клавы я не привык, не доезжаю ни шиша…

– Фигня, я с клавы, Паш, а у меня знаешь, что стоит, ну, НФС тоже, а ещё Пираты есть, и мне леталки нравятся, Пасифик Ворриорс, играл?

– Не-а, я больше стратежки люблю. Казаки, там, Блицкриг, тоже вещь…

Так, ну этот тухлый базар мне надо сейчас же и решительно пресечь, игрухи, – это у них надолго, – глядишь, чего доброго, и комп запустят!

– Паша, – вкрадчиво говорю я, – а ещё есть я, про меня забыл, а ещё сын называется… Я тебя предупреждаю, кончай про игрухи!

– Так это, дядя Илья, так ведь я же сам спросил, да, Паш?

– Да чо ты ему! Ему же только поорать, а то ещё и ремнём машет, хочешь, шрамы покажу, блин, не получится, они ж у меня на сраке, я смущаюсь…

– Ты!.. Белов, не слушай его, Павел, ты что?! Рехнулся, бль.. блин!

– Видал? Я те чо говорю, щас за ремнём побежит…

Я, изумлённо тряхнув головой, демонстративно выхожу из комнаты, иду на кухню. Да, что-то новенькое, ладно, захотелось Пашке поразвлечься, чёрт с ним, но ведь какая гадость, и что только нашло на поганца…

– Пап, где-то у нас спрайт был, – Пашка заходит на кухню, лезет в холодильник. – Точно, вот он.

– Паш, ты чего это?

– Расслабься, я так просто, слышь, пап, а ты…

– Что?

– Ничего, так. Ты в Абзаково-то поедешь?

Я думаю. Нет, не сегодня, – не хочу я никуда сейчас ехать, да и бельё я из прачечной не забрал.

– Завтра, Паш. Иди к гостю, что ж ты его бросил, и, Паш… – я перехожу на шёпот: – Как он тебе?

Пашка пожимает плечами, – нормально, – смотрит на меня, – поднимает левую бровь, – думает, – подмигивает мне, – показывает колечко из пальцев, – ОК, – снова подмигивает, – я хочу уже на него прикрикнуть, и воздуху в грудь набрал, – да Пашки уже нет на кухне…

Ну ладно, завтра, так завтра. Тогда нужно машину поставить на стоянку. Поставлю, а пацаны пусть побудут наедине, кстати, ведь Вовка сказал, что у него мама дежурит, на сутках, кажется, может быть, тогда он не торопится…

Я заглядываю к мальчишкам, они сидят на диване, рассматривая журнал, – X-Game, разумеется, – разом от него отрываются, – разом вскидывают на меня глаза, – зелёные у одного и серые у другого, – вопросительно на меня смотрят, – у меня сердце сжимается…

– М-гм… Павел, я отгоню машину на стоянку, и в магазин заскочу, вы вдвоём побудьте, ладно?

– Да, папа, хорошо, папа, как скажешь, папа, ты же…

– Заткнись! Пашка, прекращай, я тебя по-хорошему прошу!

– Вали. Только недолго, я голодный.

– Новость… Что купить?

– Да ничего особого, ну, тортик, там…

– ???

– Так ведь что, Пулемёт на днюхе торт жрёт, а я? Мы, то есть? Тортик, пап, и такой, знаешь!

– Хм, тортик. Белов, тебе что купить?

– Не зн… Да нет… Ну, тортик, – это нормально, покатит…

* * *

Я же вам говорил, господа мои, ничего особенного в первой встрече этих двоих не было. Будет ещё особенное, сегодня же и будет, но пока я отгоняю на стоянку Инфинити, пока я по дороге заглядываю в магазин, – тортик, куда деваться, – пока, господа, давайте поговорим ещё кое о чём, точнее, кое-что я вам расскажу.

Я не советую вам в этот раз пропускать это отступление, оно тесно связано с Беловым, хотя, большей частью, я буду говорить о своём Пашке. Рассказывать. И уж эта часть рассказа будет совсем в тему, хотя, я и так, по-моему, не особенно отвлекаюсь…

А рассказать я хочу вот уж как раз нечто особенное.

Я уже говорил, что у Пашки есть друг, и они любят друг друга, – его зовут Олег. Ему семнадцать лет, он этим летом поступил в наш Технический Университет, а сейчас уехал отдыхать с друзьями, сразу после зачисления и умотал. А Пашка скучает. Я не могу сказать, – тоскует, – нет, всего неделя, но это первое их расставание, хоть и короткое, но…

Скучает, – сильно, не сильно, – а скучает, – и его подруга, Света, она тут не может Пашке ничем помочь. Ему же надо об этом поговорить, – да блядь, ему надо говорить об этом часто! Какая уж тут Света… А в том, что ему нужно говорить об этом постоянно, в этом нет ничего удивительного, – вспомните-ка себя в таких ситуациях, в таком возрасте, – нет? – не было у вас такого? Ну, не знаю тогда…

Ладно, короче, Пашке надо говорить об Олеге и о себе, и поговорить он может только со мной.

Я вам сказал, что с Пашкой у нас есть секреты, и упомянул при этом, что эти секреты пустяшные, – так и есть. Но сначала и Олег был секретом, – блядь, тайной! – страшной! – и, возможно, он так бы и остался Пашкиной драгоценной страшной, – ну, очень симпатичной страшной, – тайной, но Умная Судьба решила, что это плохо, не должен Пашка иметь от меня ТАКУЮ тайну. И я всё узнал, – случайно, ясен перец, – Судьба ведь обожает случайности! Кстати, я уверен, что не узнай я этого про Пашку, тогда бы и дружбе нашей с ним пиздец, и с Вовкой бы у меня всё сложилось бы не так, и вообще бы могло ничего не сложиться у меня с Беловым, – и это катастрофа, потерять такого друга, как мой старший сын, и не обрести такую любовь, как Белов. Но ведь Судьба умнее всех, и Пашки в том числе…

И вот я узнал. Поскольку я узнал об это случайно, я не буду описывать это в деталях, да и Пашка бы взбесился, ведь он всё равно прочитает это вот всё, и всех сразу узнает, и себя, – мне и так предстоит пережить нечто, поэтому, тут я и вправду, без деталей, простите, господа.

В двух словах: – я их застукал.

Блядь…

Да будь, что будет! Не убьёт же меня Пашка! Хотя… Но как хочется, ах, как же мне хочется рассказать об этом хоть чуть-чуть подробней, чем я собирался поначалу!

Итак, будь, что будет, и я вам, господа мои, расскажу, но не ждите всё-таки, особых подробностей, я же хочу пожить ещё, у меня же теперь есть Вовка.

Ну да, я застукал Пашку и Олега. Жуткая была сцена, доложу я вам… Да это и понятно. Нет, я не упал в обморок, не было моих криков, – ещё чего! – и, – главное, – я не накинулся на Олега. Ну, я же знаю, что из себя представляет мой старший сын, и я сразу понял, что никого тут не совратили, и не захоти этого сам Пашка, то… И оказался прав, ну, тут уж совсем ничего удивительного, говорю же, знаю я Пашку, я не угадывал, я это знал.

Разумеется, я… растерялся? Опешил? Потерял дар речи? Ну, дар речи-то я как раз не потерял…

Медленно закрыв рот, я смотрел на спрятавшегося под одеяло Олежку, на мечущегося голышом по моей спальне Пашку, – по моей спальне! – и я спросил: – Пацаны, это у вас как? И тут у Пашки началась истерика. Блядь, не дай вам Боги когда-нибудь оказаться на моём месте…

Он швырнул в меня свои скомканные плавки, которые, наконец, сумел найти среди вороха одежды, и заорал: – Как, как, не видишь, он сверху, я снизу! Ну, убей, что смотришь! Ну! Застрели нас! Ну! Вон, мечами своими заруби!

И дальше, в том же духе, не очень вразумительно, а Олег под одеялом… тряслось одеяло, от страха, от слёз, от жалости к Пашке, к себе, от любви, от тоски, от того, что всё вокруг… Я подошёл к Пашке, отдал ему его плавки, нашёл среди одежды боксёры Олега, сунул ему их под одеяло и… И мы поговорили.

А вот разговор я вам толком и не предам, сам плохо помню. Нет, конечно, помню, – так, в общих чертах… каюсь, поначалу было много общих мест, – нет, не надо, тут мне стыдно, – вот, а потом, вроде, заговорили по-настоящему. Недолго говорили, здесь долго и нечего было говорить, настоящих слов много не надо. Потом я пошёл в кабинет, взял из бара два бокала, бутылку шампанского, вернулся в спальню, – ни Пашка, ни Олег так и не оделись, но выглядели они совсем не здорово, – ха, ещё бы, такой стресс! – и я отдал им шампанское, и уехал в клуб, проветриться. Вот и всё.

Да нет, не всё, разумеется, потом и ещё было, – Олег перестал к нам ходить, я его понимаю, он же меня тогда испугался на всю свою жизнь, и как Пашка его ни уговаривал… И мне самому пришлось чуть не за шкирку притащить этого дурачка к нам, и был ещё разговор, но этот разговор совсем уж неинтересен, а потом Пашка с Олегом ещё ругались… раза три, что ли, – и я их мирил, – блядь, поверенный их дел сердечных! – и Пашка стал думать, что он мне обязан по гроб жизни, и мне пришлось вправлять мозги ещё и ему, – тоже мне, возомнил обо мне…

Тогда-то я и рассказал Пашке про того пацана, что был у меня до Вовки, и Пашка впал в другую крайность, – он решил, что я обладаю неким суперопытом в любви, в сексе, в его технике, – Боги, вот это было хлеще всего, – он решил ведь, что со мной можно обсуждать ВСЁ, – в деталях, и ещё вопросы задавать, – и я должен был уже этому кретину объяснять, что я не знаю, как лучше, как вам с Олежкой нравится, так и лучше, и отвяжись ты от меня, наконец!..

В общем, всё утрясалось где-то с полгода. Утряслось, и лето я жил спокойно, да вот Умная Судьба решила: – хорош, Ил, поезжай-ка ты в одно место, сейчас там такой один пацан в люк свалится… кстати, у него глаза того же цвета, что и у тебя…

Так-то вот у нас с Пашкой. Так-то. Поэтому, господа, не следует вам удивляться тому, как Пашка отнёсся к Вовке, что он с ним поговорил о… Нет, это будет позже. Позже они поговорят.

Не удивляйтесь тому, что Пашка решил, что раз у него есть Олег, то неплохо бы, чтобы и у меня появился кто-то. Ну, вот, хоть и Вовка, – вроде ничо пацан, сойдёт, папа ведь сам его привёл, нормально… А пацан ничо такой, кажись, не олень…

А тортик я купил…

* * *

– Дядя Илья, а Пашка меня обещал каратэ поучить!

– Это зачем ещё? – я смотрю на Пашку, Пашка смотрит на Вовку, Вовка смотрит на Пашку…

– Ну… Как это зачем? Ха, дядя Илья, вы даёте… зачем…

– Это, Вовка, ты внимания не обращай, он не понимает, он же стрелок, – и Пашка быстро мне кланяется, выпрямляется, стойка, согнутая в локте левая рука со сжатым кулаком локтём прижата к талии, правая выкидывается вперёд… Белов тут же изображает нечто подобное…

Мда, Фобос и Деймос, страх и ужас, – однако, надо как-то реагировать, срочно…

– Та-ак, – начинаю я бубнить с унылым видом. – Значит, вы решили меня разорить, а с виду приличные вроде такие, вот и верь глазам своим после этого…

– Почему разорить? – удивляется Вовка, а мой старший вздыхает, он знает, что я сейчас начну валять дурака, и Пашка машет на меня рукой, и принимается за пакеты, что я притащил из магазина…

– Почему-у? Дак ить! Зелёнка! Зелёнки прикупить надоть? Это будет раз, – и я начинаю загибать пальцы. – Ну, эта, йод там, бинты разные, повязки всякие, пластыри, то будя пять.

– Два, – говорит слегка обалдевший Вовка, он же не привык, а Пашка дёргает его за футболку, снова машет на меня рукой, мол, кончай, Вовка, пусть поприкалывается батя…

– Пять! – сурово говорю я Пашке, и тут же соглашаюсь: – Нехай, пущай будя два. А гипс? А костыли, а коляска инвалидная, самодвижущаяся? А к фершелу?! К фершелу-та, это ж, почитай, двадцать вёрст, до фершела-та!

– Двадцать пять, тятя! – не выдерживает Пашка, он, ухмыляясь, включается в мою игру.

– Во! Двадцать пять! Концы немалыя, туда-обратно! Кобылу, опять же, эта, в тарантас запрягать… Ну, по зиме, положим, санки надоть…

Белов уже въехал, и он веселится вовсю, светит на нас с Пашкой зелёными фарами, и всем своим видом показывает нам: – давайте, это клёво, давайте ещё…

– А овёс-та! – тут же вспоминаю я. – Овёс! Нынче он во как дорог, не укупишь его, овса-та…

– Это, пап… – встревает Пашка, рассматривая торт. – Тятя, то есть, это, как его, сенце же есть.

– Сенце, – вздыхаю я, помогая Пашке с пакетами. – А сенце, оно как, дармовое, али ты не считал, сколь потов у меня за то сенце сошло… Паш, ну чего ты его нюхаешь, торт, как торт…

– А чо ты шоколадный купил? Есть же конфеты, надо же было…

– Не надо, и не было «Птичьего молока», будешь есть этот. Или не будешь, как хочешь…

– Это… ладно, дядя Илья, пойду я, это, пока Паш, вы ж, наверно, кушать щас будете…