Текст книги "Умная судьба"

Автор книги: Илья Игнатьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Илья Игнатьев
Умная Судьба

Посвящается тем из нас, кто свято, словно молитву помнит заповедь:

«Я для мальчика, а не мальчик для меня!»…

Как мы встретились с Вовкой? Я его подобрал. Просто подобрал. На улице.

Хотя… нет, – слово «подобрал» тут не подходит… «Мы встретились», – да, так вернее. Мы встретились на улице… Нет, он не был беспризорным котёнком, вовсе нет. Просто, – встретились… Да нет, не просто, – всё было гораздо и гораздо интересней…

Блин, да что это со мной сегодня? Двух слов внятно связать не могу… Это, наверное, оттого, что я сейчас смотрю сразу в две стороны, – одним глазом в монитор, а вторым на Вовку, спящего как всегда спокойно и беззвучно на огромном моём кабинетном диване…

Ладно. Всё сначала.

Итак…

* * *

– Папа, ты дурак?

– А в глаз? – меланхолично отзываюсь я на прямой и откровенный вопрос Пашки.

– Да в глаз-то чёрт с ним! А ты ответь сперва, – ты дурак? Вот лично для меня это очевидно, – с такого бодуна, и за руль! С ребёнком! Со старшим сыном! А?

– Ой, Па-аш, я тя умоляю, – не ори… Чего тут орать-то? Сгоняем в город, и назад, – чего орать-то? – сегодня ж понедельник, время полдесятого, все, кому надо, на работе уже, дорога пустая…

– Да это не проблема, – в город сгонять. Ты мне толком можешь объяснить, чего это тебе так загорелось?.. Пап, ты чо? Бледный… Слышь, а может аспирину тебе, а?

– Да я уже две штуки сожрал… – я замолкаю и прислушиваюсь к ощущениям внутри себя. – Мда. Как это я вчера так… неосторожно, – как-то так. Ничего смешного, между прочим, я тут не наблюдаю.

– А я наблюдаю! То есть, вчера наблюдал. А если захочешь, то и ты понаблюдаешь, я тебя вчера зафиксировал. В динамике и в деталях. Кстати, полтора гигабайта ушло.

– Фиксатор… Блин, Пашка, ты едешь или нет?

– Да еду я, еду! Только ты побрейся… А вообще-то, я и сам хотел в Магнитку смотаться, завтра только.

– Ну и всё, и чего было орать, совсем не надо было орать…

Я иду в ванную, – Пашка за мной, – смотрю на себя в зеркало, – ну, в общем-то, не так уж и плохо…

– Пап, мы Пульку заберём у баб Томы?

– Это уж как он сам, Паш. Тимура, что ли не знаешь? Захочет, – поедет, не захочет…

– Не поедет, – заканчивает за меня мою фразу мой старший сын. – Это да. А я силком его утащу! Скучно мне тут.

– Со мной скучно?

– Без него скучно.

– Полно же тут твоих сверстников, – лето, полгорода в Абзаково сейчас. Ё-моё, бритва совсем тупая…

– Новую возьми. Сверстники! У нас в посёлке одни мажоры. А в лагерь меня не пускают.

– Мажоры, значит? А ты кто?

– А я не мажор! «Мажор», – это не только папины деньги, это папины деньги, плюс образ мыслей. А образ мыслей у меня, не как у мажоров.

Я отрываюсь от бритья, восхищённо смотрю на Пашку. Да. Это мой старший сын, и ещё это мой лучший друг, – так тоже бывает… Павел спокойно смотрит на меня, – поднимает левую бровь, – совсем как я, – усмехается, – совсем как его покойная мать, – и смеётся, – совсем как его младший брат…

– Ты брейся, брейся. И всё-таки, можно было и до завтра потерпеть.

Я пожимаю плечами, смываю с лица остатки пены, снова смотрю в зеркало. Нормально.

– Чего бы это мне терпеть? Я, Пашенька, отвык терпеть, я терпеть не хочу. Так. Я готов. А?

– Бэ! Готов, так поехали. Ягоды надо не забыть взять, зря, что ли, я их собирал, по горам ползал, от медведей, понимаешь, спасался, от тебя вчера их ныкал…

– Зачем это мне вчера медведи понадобились?

– Ягоды! Хотя, в таком состоянии, в котором ты вчера вечером был, ты бы и медведем закусил.

Я игнорирую Пашкины потуги на иронию, – ведь если я сейчас чего вякну, тогда базара не оберёшься, мой старший этого и добивается, его чипсами не корми, дай только мораль мне почитать…

– Я это… Да, Паш, надо нам с тобой Пулемёта забрать, это ты прав, нечего ему в городе париться… А это ещё что за дрянь такая?

– А ты как думаешь?

– Рога, блин…

– Ух, ты! Опознал… На кой ты их вчера припёр-то? Фу-у, воняют…

– Мама… Мама дорогая, завязывать надо! Да. Это да.

– Пап, выкинуть их?

– Дай-ка, в гараж бросим, раз припёр, значит, зачем-то они мне понадобились ведь… Хотя, убей меня, не знаю зачем. Хм, и правда, воняют, блин… Э, ты что, так и поедешь, в плавках? Не, Паш, переоденься, в смысле оденься…

Пашка молча дёргает плечом, идёт в гостиную, и возвращается уже в новых шортах, однако, всё же без футболки. Ладно. Июль на дворе… Держа рога двумя пальцами и подальше от себя, – а интересно, чьи? – я иду в гараж через холл, а Павел выходит из прихожей и закрывает входные двери…

* * *

Наверное, надо рассказать, что было вчера. Или не надо? Ладно, чего уж там… Вчера я нарезался. В лохмотья, судя по всему. Судя по всему по тому, что я ни шиша не помню, да ещё, судя по этим вот вонючим рогам… Э, э! Я не алкоголик! Куда как нет, – просто, так получилось… Да, бля, слабоватая отмазка, – «так получилось»… Но что поделаешь, действительно ведь, – так получилось.

Мы со старшим моим сыном Пашкой уже неделю живём в нашем загородном доме в Абзаково. Пашке четырнадцать. Живём вдвоём, мой младший, – Тимур, Тимка, он же Пулька, он же Пулемёт, – ему одиннадцать, – так вот, Тимка в знак протеста остался дома в Магнитке. Вместе с бабушкой, – моей мамой. Протестант сопливый… Протестует он из-за того, что мы не поехали в Венецию, как собирались, – но уж это не моя вина, – опять же, – так получилось. Впрочем, лично я не очень-то расстроился, летнюю Венецию я не люблю, – жара, влажность, туристы, – хотя туристы там круглый год, но летом они там особенно невыносимы, а особенно невыносимы американцы, которые вообще невыносимы в заводе. А Тимка протестует… Но это ладно.

И за эту неделю я что-то как-то заскучал. Ну, и… Главное дело, началось-то всё вчера достаточно безобидно! А вот так вот, между прочим, всегда, – ну, почти всегда, – рюмка, другая, и… Как ни бьёмся, к вечеру напьёмся. Вот и напился. В лоскуты. Мудак, знал ведь, что мне сегодня в город надо, бельё из прачечной надо забрать, Тимку надо уговорить сменить гнев на милость, Бобика надо забрать, Сергея с Маринкой надо забрать… Так, так, так, – погоди, Ил, всё по порядку! Бобик, – это наш пёс, доберман-трёхлеток, настоящее имя, – Боб фон Кайзерхольц. Именно «фон», и именно «Кайзерхольц». Проще Бобик, а ещё проще, – Кабачок. Это Тимка его так прозвал, – Кабачком, – уж не знаю почему, так я это и не прояснил, – какая-то блажь в его репертуаре, на которую всегда горазд мой младший сын.

Серёга, – Сергей Николаевич, – это мой сотрудник и близкий приятель, слово «друг» в этом случае не слишком уместно… М-м, как сформулировать-то? Сергей, – человек с прошлым. Он служил в таком особенном учреждении, сейчас название этого Учреждения вызывает у моих сыновей, да и у подавляющего числа их ровесников, ассоциации с каким-нибудь… Не знаю, что-то из области достаточно отдалённой истории, крестоносцы, там, какие-нибудь, такое что-нибудь. А тогда-то, о-го-го! В смысле, – о-хо-хо… Ну, а потом, когда и Учреждение, и самоё Великий-Могучий, которому Учреждение служило, накрылись медным тазом, Сергей Николаевич ушёл на вольные хлеба.

Тогда-то мы с ним и познакомились, – я, после второго курса университета, утомлённый скукой перемен, свалившихся на страну, поехал на войну. Да, вот так вот. Может, кто-нибудь из читающих эти строки, помнит Россию девяносто второго года? Тогда такое было возможно, – просто взять, и поехать на войну, – да, это была Абхазия. Я решил, что будет справедливо, если эта маленькая, и по-настоящему гордая страна будет жить своей волей, – и поехал туда добровольцем, – но это не тема моего рассказа, хотя, может быть… когда-нибудь… Там я и познакомился с Сержем, – правда, это случилось ближе к концу, мы уже дрались третий раз за Сухуми, – там и встретились, там были оба ранены, вместе потом лечились, в России уже… Ладно, в самом деле, это не в тему, я же про Вовку пишу.

Вот, а теперь, – уже лет двенадцать тому, – Серж работает у меня и со мной. Начальник службы безопасности. А Маринка, – это его… ну, гражданская жена, так это теперь называется…

* * *

И вот мы с Пашкой едем в город. Понятное дело, едем не торопясь, до Магнитогорска в таком темпе мы доедем минут за сорок-сорок пять. Обычно хватает получаса, – это на машине, на нашей InfinitiFX, а на мотоцикле я долетаю минут за двадцать. Но не сегодня, это и ежу бритому ясно, сегодня мы едем не спеша. А во-он у того поворота я вообще приторможу, заторможу, остановлюсь, – что-то мне… Фу-у-х, обошлось. Мда, и в жар, и в холод. Чего там Пашка говорит?..

– …прикинь! Хотел, было, я ему с ноги в челюсть дать, да ведь потом вонь до небес поднимется… Так, руку ему на болевой взял, говорю: – если ещё хоть раз я тебя, олень конявый, возле девчонок увижу, всё, кранты тебе по любому! Кажись, дошло до этого гада…

– Да кто такой?

– Я ж тебе говорю, – олень! Ха, пап, это ты не его рога вчера подобрал?  Ладно, ладно, ты на дорогу смотри… Батя у него шишка какая-то в мэрии, что ли…

– Паш, я так и не понял, чего ему от девчонок надо было?

– А я и сам не понял, – рисануться захотел, по ходу, ну, Дашка его и послала, ну-у, слово там у них за слово, ну, тут и я такой типа подгребаю…

– Боги! Павел, что у тебя за семантика? «Ну, ну, типа, такой»… Какой, – такой?

– Ой, да не бухти ты, пап, не в гимназухе ведь…

– Мм-м-м…

– Минералки хочешь?

– Не хочу я минералки…

Не хочу я минералки, а хочу я сейчас… да не знаю я, чего я сейчас хочу… чего-то хочу… фу-у, гадство ведь какое…

– Паш, если Тимур начнёт там чего-нибудь вякать, я тебя прошу, ты уж будь другом…

– Да ладно, пап, ясен перец. И вообще я тебе скажу, – слишком много воли ты ему дал!

– Я дал! А ты ни причём, да? Оба хороши…

– Ну, в общем-то… Хотя…

– Чего, – хотя?

– Того… После того, как мама… Ну… Короче, я Пульке нашему всё готов позволить. Да ведь он и не портится от этого, – ну, что мы с ним так, – его, по-моему, вообще нельзя испортить. Да, пап?

Я кошусь на Пашку. Да, это мой старший сын, это мой лучший друг…

– Его-то, может быть, и не испортишь, а вот он меня может сегодня испортить запросто, у меня, Паша, сегодня выживаемость нулевая.

– Очухаешься, – беспечно отзывается Пашка. – Развеешься щас, то да сё, с дядей Серёжей в Абзакове по рюмахе тяпнете, туда, сюда…

– Пятое, десятое! – огрызаюсь я. – Обязательно надо про рюмаху вспоминать, да? О-о-о…

Пашка поворачивается ко мне всем корпусом, с улыбкой смотрит на меня, дует мне в лицо, – гадость, что тут ещё скажешь…

* * *

Павел мне не родной сын.

Блядь, чего это я несу?! Конечно же, родной! Куда уж роднее… Он мне не кровный сын, – вот так точнее. Я ему не биологический отец…

Когда мы с Таней встретились, когда мы с Таней поженились, Пашке было три года, вскоре родился Тимка, – это была уже моя работа, – и я усыновил Пашку. А как же иначе? Иначе никак…

А два года назад Тани не стало…

И сейчас мы втроём…

Вчетвером…

Бабушка ещё…

* * *

– А вообще, знаешь, это даже по приколу вчера было. Ха! Я тебе говорю: – ты чего так нажрался-то, деятель? Ты: – э-эм, мэ-э, мну-у, во-от. И рога мне суёшь, прикинь! Я: – а ну, спать вали! Ну, ты в кабинете и рубанулся.

– Да? Странно… А чего это я на кушетке в бильярдной проснулся?

– Ты чего полегче меня спроси! В бильярдной, говоришь? Ну-у, не знаю… Может, ты в снукер покатать решил, Рони О’Салливан.

– М-да… Я уж и не помню, когда я в последний раз так… Лет семь, наверно…

– Папа! Смотри! Роллс-Ройс…

– И хрен бы с ним…Блин, монумент какой-то, на колёсах…

– Точно. Но по любому, – круто. Хотя, ты считаешь, что твой Триумф круче.

– Это кому как… Паш, позвони бабе Томе, скажи, что мы подъезжаем. А я щас вот тут вот приторможу маленько…

– Чо, так хреново? Эх… Я с тобой ещё вечером поговорю, эксклюзивно… Алло? Виктор Максимыч, здрасьте… А баба где?.. В магазин? А Пулька?.. Да мы в город щас приедем, хотели его забрать с собой, хорош ему вам нервы трепать… Ну… Ладно, минут через пятнадцать… Ага, ладно, – Пашка смотрит на меня, улыбается и говорит: – Пулька с Бобиком гуляет, баба в магазине. Пап, я чего предлагаю, – если Пулька выступать начнёт, я сзади зайду, и по башке ему ка-ак! А ты тогда тело хватай, в багажник, по газам и ходу!

Боги, все Боги, только бы Пулемёт не начал всё по новой, – думаю я, – да обойдётся, он у нас отходчивый…

– Тебе бы всё хихоньки да хаханьки…

Пашка довольно лыбится, да только не очень мне вериться этим вот его улыбочкам: – как доходит до дела, он почти всегда оказывается на стороне Тимура, – и я этому рад, хотя и не перестаю поражаться. Впрочем, и в самом деле, – грех жаловаться, Тимка ведь по большей части горой стоит за меня, и все выволочки, которые так обожает устраивать мне Пашка, чаще всего гаснут в зародыше. Чаще всего.

– Город…

Павел демонстративно отстёгивает ремень, – у нас в Магнитке, по странной прихоти городского начальства, можно ездить непристёгнутыми. А я наоборот подбираюсь, я очень дисциплинированный водитель… вообще-то… ну, правда, когда я сажусь на свой Триумф… Ну, тут уж я удержаться не могу! А кто сможет, спрашиваю я? Ведь и впрямь, – «Rocket»! И не зря они там у себя, в Хинкли, так его назвали… И ни шиша это не круизер, хуй там, – какой же это круизер, если я на своём Триумфе, на этом так называемом «круизере», на прошлой неделе какого-то кекса на «Дрозде» сделал?..

– Пап, ты куда? Чего ты на Советскую свернул?

– Сначала домой заедем, взять мне кое-что надо. Вот. А потом к бабе.

– Так я ж Виктору Максимычу сказал, что мы уже подъезжаем… Ну, ладно, а бельё когда заберём?

– Блядь! Ой, прости, Паш, вырвалось… Забыл я про бельё это гадское. Сделаем так, – заедем домой, потом к бабе, даём Тимке полчаса на размышления, сами по-быстрому в прачечную… Не годится, Сергей ведь ещё. Набери-ка его номер…

* * *

Пока я там и тогда обговариваю всё с Сержем, чего и как, – здесь и сейчас я расскажу вкратце, как мы живём с Пашкой и Пулемётом… Хм, – вкратце! Если уж совсем вкратце, разве что?

Живём мы хорошо, если отвлечься от некоторых частностей. Ну, а куда без этих самых частностей?.. Вот и я говорю, – никуда. Но поскольку это всего лишь частности, то и распространяться я о них сейчас не намерен, – вкратце ведь…

Два года тому назад умерла моя Таня. Наша мама. Погибла… Но и об этом я не хочу сейчас…

И ко мне тогда пришла Тоска. Пришла? Да нет, она не приходила, – она навалилась, – как бабкина перина, – и вроде бы жив… и не вздохнуть… Ладно.

Сыновья. Это они меня вытащили, каждый по-своему, и оба вместе.

Сначала Тимур, – он уже тогда был Пулемёт. После смерти, – бля, гибели, – Тани, Тимка впал в какой-то ступор, тяжкий такой ступор… Как вспомню похороны… Нет, не хочу вспоминать. И ни слезинки, ничего такого, – и это не было у Пульки непониманием произошедшего с нами, нет. Всё он понял, сразу, до конца, навсегда, и так было ещё хуже и страшнее. И в заботах о Тимке проклятая тоска начала понемногу… Нет, не исчезать, нет… Я помаленьку стал учиться жить с ней, не обращая на неё внимания.

И Павел. Тогда-то он и стал мне главной опорой, тогда-то он и стал мне другом.

Может ли тридцатилетний мужик сдружиться с двенадцатилетним пацаном? Даже если этот пацан его сын, и, особенно, если этот пацан его сын? Извольте, мы с Пашкой стали друзьями. Лучшими, настоящими, и это не слова, не обычные слова, которые говорятся в подобных случаях: – мол, я друг своему сыну. Нет, это не слова, – Пашка мой лучший друг. Как это в реале? Ну… Толком и не расскажешь. Друзья, и всё. Со всеми атрибутами дружбы, – со всеми, значит со всеми, – и с дикими скандалами, в том числе, но это так… так и должно быть, так и есть. Всякое там «полное доверие», «никаких секретов», – пустое это всё, вот это уж точно слова! Есть и секреты, а как же иначе, ему сколько лет-то? А мне? Ну, и вот. И ведь секретов больше у меня, чем у него, – хотя, правду сказать, какие там секреты! Так, секретики. Пустяшные, ведь знаю же я и про Свету его, и про то, что у Пашки с Олегом происходит, когда Олег у нас ночует… А уж мои секреты! Ха, вот весной как-то, я с немцами один гешефт с холоднокатаным листом замутил… Впрочем, это тоже не в тему.

И ещё Пашка у нас главный. Босс. И в основных делах и заботах, и в мелочах, – вплоть до составления обеденного меню, – блядь, да уж, вот это-то совсем никуда, ни в какие ворота это, – ведь такое мне жрать приходиться… Но тут уж никак иначе, – тут уж либо так, либо всё совсем по-другому. Это же ясно, не так ли? Ясно, разумеется, это ясно даже Бобику нашему, всем ясно, ну и вот, – терплю.

Самое удивительное, что и Вовка тоже всё понял, сразу и навсегда. И принял. А может, и ничего тут удивительного вовсе и нет…

* * *

– Вот так вот! Ни шиша себе… Ладно… Нет, Серж, я всё равно не понимаю!.. Ну, тебе виднее, ясное дело… Да? Слушай, а может, мне подъехать?.. Ну, не знаю, поговорю с ней… Ты думаешь?.. Ой, не знаю… Ладно… Ладно, понял. Серж, ты звони, это обязательно, но всё-таки, как-нибудь уж постарайся с Маринкой полегче, как-то так… Хорошо, отбой. Давай… Да, Паш, дела!

– Да что там стряслось-то у них?

– Ну… В общем-то, ты же сам всё слышал. Как тебе, понимаешь… Да нет, я Маринку понимаю, – не девочка уже, понимаю. Вот и хочется ей какой-то определённости… да, в общем-то, не первый же раз у них с Сергеем разговор о свадьбе заходит, да вот сегодня что-то уж совсем не по-детски там чего-то получилось…  Так что, они к нам сегодня не приедут. Мда.

– Что мда-то? Мда… Я те знаешь, чо скажу? Я те скажу, – ребёнка им надо, вот что я те скажу! Особенно дяде Серёже.

– Мне ты скажешь! Ему вот и сказал бы.

– Ему! Я ж маленький, вы ж думаете, – раз четырнадцать лет, то маленький ещё!

– Я не думаю…

– Ты, – нет… Ха, этого ещё не хватало! Я б тогда тебе бы…

– О-о-о… Мм-м-м…

– А ну! Стонет он! Вчера бы лучше…

– Приехали. Смотри-ка, у подъезда машин, – не приткнёшься…

– Паркуйся на площадке.

– Вот ещё и поэтому, Паш, мотоцикл мне больше нравится…

– Вот ещё и это, папа, я уже миллион раз слышал… Во, Валерка чо-то во дворе трётся. Так, пап, ты давай, бери там чего тебе нужно, а я к Лерычу, – чо-то странно, он же в деревне должен быть щас…

– Мм-м-м…

– Помычи, помычи, – полегчает…

Вот так вот. Это у Пашки называется – «сострадание»…

Я захожу в подъезд, – пост охраны, – привет, здрасьте, Илья Григорьевич, – лифт, – седьмой этаж, – дзынь-дринь двери лифта, – наша квартира… Чего это я так заговорил? Не знаю. Я, вообще, не знаю, не уверен, – дзынь-дринь это вот самое, – что это? – лифт наш музыкальный, или в моей бедной голове это самое дзынь-дринь… Чтобы я ещё раз! Скажем решительное НЕТ смешиванию спиртосодержащих жидкостей… И ведь в жизни я виски это поганое терпеть не мог! Чего бы это я вчера?.. Мм-м-м…

И тут меня прорывает! Да как ещё прорывает. Ладно, хоть в квартиру заскочил, до туалета уже еле успел. Блядь, надо же! Я уж и забыл, что так вот может выворачивать, – вот и вспомнил…

Эх, хорошо, что Пашка сейчас со мной не пошёл, было бы тут мне по полной программе. Да не это главное, – совсем не хочу я, чтобы меня сейчас кто-нибудь видел, а особенно Павел.

И ещё, и ещё… и ещё. Пф-ф-ф… Ну, теперь должно полегчать. Наверно.

Умыться теперь. Бр-р-р! Ничего, Ил, потерпишь, щас именно холодненькой водичкой надо умыться. И зубы почистить, так-то, Ил, будешь знать, как виски с кальвадосом мешать! Блядь, прикол, – что одно мерзость, что другое, – самогонка, она самогонка и есть, – а вместе вроде ничего… Вчера ничего, а сегодня… Мда. Хорошо как… Отпускает, что ли? Я, прополоскав рот, смотрюсь в зеркало…

* * *

Я ещё не знаю, что теперь, с этого дня, я часто буду смотреть в зеркало, – как подросток, блядь, в самом деле! И многого я ещё не знаю, да и откуда же мне наперёд знать такие вещи, – что я, оказывается, могу влюбиться… Влюбиться в мальчишку, в ровесника моего Пашки! И ведь КАК влюбиться! Полгода уж Вовка со мной,  а я всё, как кувалдой по башке ударенный хожу…

И это так… – здорово? – здорово, и кайф, и ещё семьсот тысяч эпитетов, и ни один из них не передаст КАК это здорово, – полгода ходить, словно тебя по башке кувалдой ударили!

И у этой кувалды есть имя, ну да, – Вовка. И зелёные глаза, по-настоящему зелёные, не того невнятного оттенка, который принято называть «зелёным», нет, у Вовки по-настоящему зелёные глаза. Блядь, ну кто вот мне поверит, что и у меня глаза того же цвета? Вот, кстати, повод был первое время для Пашкиных острот…

Да многого я не знаю ещё, рассматривая сейчас в зеркале своё отражение.

Я и о существовании Вовки Белова сейчас не подозреваю даже, а между тем, через каких-то два часа, Судьба, которая, как ей и положено, умнее всех во всех Мирах, сведёт нас с Вовкой вместе…

* * *

– И чо? Вот за этой шнягой мы сюда и пёрлись?

– Можно подумать, что ты пешком пёрся! Шняга!.. Сам ты… слушай, а что это такое, – шняга?

Пашка молча показывает большим пальцем на заднее сиденье, куда я положил ящик с принадлежностями для ухода за клинками.

– Сам ты… – уныло повторяю я.

Вообще-то, мне и в самом деле, не очень нужен этот ящик, но я, таким образом, нашёл повод оттянуть встречу с Тимуром, и хоть перед смертью не надышишься, но всё же. И ведь ни вопить, ни причитать Пулька не будет, – холодное, без единого слова, презрение, – это сейчас у него последняя фишка. Чуть что не по его, и Пулемёт поливает нас с Пашкой этим самым презрением, словно очередями. Пашке насрать, а мне как-то не по себе, уж очень это у Тимки выходит похоже на его маму…

– Ты знаешь, пап, что я тебе сказать хочу?

– Знаю!

– Ни шиша ты не знаешь, ты слушай, я тебе хочу сказать, что вчера… в общем, всё пучком. Нормально, я не против.

– Ты считаешь? Выходит, я могу теперь напиваться с регулярностью… э-э-э, с регулярностью изменения тактовой частоты излучения двойной звезды СР-73658?

– А такая есть?

– Павел! Я ощущаю в твоём голосе недоверие, а это не есть гут…

Это у нас с Пашкой такая игра: – я стараюсь запутать его какой-нибудь галиматьёй, он делает вид, что в эту галиматью верит, старается не влезать в спор, не потерять нить разговора, и тогда я получаюсь проигравшим, а если нет…

– Регулярно, это как, – часто, что ли? Нет. Хотя, конечно, дело твоё, но ты учти!

– Учту…

– Вот. Блин, сбил ты меня… не-е, погодь, я говорю, что вчера я тебя таким первый раз видел, и ничего, не смертельно, в этом смысле.

– Не смертельно, согласен, но близко к тому, и Пулемёт меня сейчас добьёт, – отзываюсь я, сворачивая во двор, где живёт наша бабушка…

* * *

А наша бабушка живёт не одна, она живёт с Виктором Максимовичем. Мой отец уже давно умер, мне тогда семнадцать было, да и до того лет семь мы не жили вместе, мама и папа развелись, хотя с ним я и после этого поддерживал самые лучшие отношения… Иногда так бывает, что для того, чтобы любить человека, нужно с этим человеком находится на некотором расстоянии, не обязательно очень большим должно быть это расстояние, но оно должно быть. Это наш с отцом случай.

Вот, а шесть лет назад у мамы появился Виктор Максимович. Отличный мужик, прекрасный человек, да по-другому и быть не могло, по-другому я бы не допустил, уже и тогда, шесть лет назад, я был достаточно… короче, уже и тогда у меня были разные возможности… м-м, влиять на людей и на их решения, так скажем. И не последнее место в ряду этих возможностей занимает Сергей Николаевич, хотя и не только он, – он такой специальный инструмент, ultimoratio, на крайний случай. Но Максимыч оказался классным мужиком, и всё у них с мамой устроилось, в общем, неплохо. Опять же, за исключением некоторых частностей, ну, да про частности я уже упоминал, правда, в связи с собой, а сейчас речь о моей маме и, главным образом, о Викторе Максимовиче…

Они с мамой даже расписались, что ж, и тут я был не против, я считаю, что так даже лучше…

Да, сам Максимыч. Нужно, наверное, сказать пару слов о нём. Да нет, конечно, он достоин гораздо большего количества слов, заслужил, но я ограничусь немногими. Он военный лётчик, подполковник в отставке, дальний бомбер. Летал на Ту-22К, был у нас такой самолёт, а может и сейчас есть, не знаю…  Да не важно это, на чём он летал, важно, что он теперь с моей мамой, ну, и выходит, с нами.

Кстати, прикол, – Вовка с Максимычем сразу вступил в тесный контакт. Интеллектуальный!.. Интеллектуальный, хвала Богам, не более того. А мне и этого хватает! Как начнут они про самолёты, всё, – мама, роди меня обратно!.. Вовка ведь всерьёз увлекается авиацией, ну а Максимычу такого преданного и благодарного слушателя для полного счастья и не хватало… Ну, например. Мы собираемся пострелять ворон из моей новой винтовки, – кстати, WeatherbyMarcV, не хрен собачий, легенда! – а Вовка по телефону слушает, как Максимыч ему рассказывает про нештатную ситуацию в 89-ом, во время пуска с его самолёта крылатой ракеты Х-22ПСИ по 600-му полигону, врёт, разумеется, напропалую, а Белова не дозовёшься…

Но что уж тут, Вовка есть Вовка, а Максимыч есть Максимыч.

Его бывшая жена живёт в Белоруссии, взрослые дети, – две дочери, – там же, живут своими семьями, как и положено… Ладно, вода это всё, про его бывшую и дочерей, к Вовке Белову это не имеет никакого отношения, Максимыч имеет к Вовке отношение, то есть, именно с Максимыча всё и началось…

* * *

– Мама, даже не думай, я эти твои яблоки в рот не возьму, и в Абзаково я их не возьму, тоже мне, мечта Мичурина, у них и вид-то…

– Да какой у них вид, Илья? Вид, как вид, скороспелки… Тимурка грызёт.

– Вот это для меня не довод, он и не такое грызёт. Виктор Максимыч, а у вас минералка есть?

Максимыч сочувственно смотрит на меня, бросает быстрый взгляд на маму, идёт на кухню, – я изнемогаю, – кричу ему вслед, что мне можно без стакана, – он возвращается с бутылкой минералки. Что там? «Шадринская» какая-то, ладно…

– Гр-рм! Минералка. Тебе, Ил, сейчас бы хорошо…

– Витя!

– Мама… Не надо мне ничего, Виктор Максимыч, крепче минералки, да и за рулём я, но за заботу спасибо. Да где пацаны-то пропали?

– Илюша, может мне сходить, поторопить их?

– Да уж, мам, сходи, пожалуйста, я в Абзаково хочу, под сень вод и древ, и чтобы меня овевал лёгкий горный ветерок, напоённый свежестью и ароматами вековых дикорастущих хвойных великанов…

Мама, с сомнением глянув на меня, идёт за мальчиками, наверняка они во дворе с Бобиком дурака валяют, а Максимыч выдав очередное фирменное «гр-рм!», начинает мне рассказывать про «шпагоглотание», я борюсь с тошнотой, но слушаю, куда деваться, терпи Ил…

– Так вот, представь себе, Илья, такое было впервые на отечественных самолётах, до того о лётчиках, об их комфорте, особенно не заботились. А теплоносителем в этой системе охлаждения был… – Максимыч выдерживает драматическую паузу, торжествующе смотрит на меня, и выдаёт: – Спирт! Чистый этиловый, медицинский!

– О-о-о, м-м-м, не на-адо-о…

– Ладно, ладно, ты погоди, выпей вон минералочки, я про спирт не буду. Во-от, а уровень… жидкости замерялся таким щупом, как в автомобиле, ну, разумеется, больше был щуп. «Шпага». И, соответственно, отсюда – «шпаголотание». И иногда это заканчивалось… эксцессами. Ну, ты понимаешь. Особенно на праздники. И что? Недовольные этим жёны, наши боевые подруги, обратились к командованию, ну а обеспокоенное командование обратилось к Главному, к Туполеву! Вопрос решался на самом высшем уровне, Илья, уверяю тебя! – и опять пауза, воздетый к потолку палец, значительный взгляд… – А у Андрея Николаевича, должен тебе сказать, Илья, было правильное чувство юмора, и понимание ситуации в строевых частях тоже у Главного было правильное. И он ответил…

О, Боги, ну что за наказание? Я в меру сил изображаю интерес, включаюсь, и спрашиваю, ведь именно моего вопроса ждёт Виктор Максимович Подоленчук, подполковник Дальней Бомбардировочной Авиации в отставке…

– И что же ответил Андрей Николаевич Туполев обеспокоенному командованию?

Донельзя довольный моей реакцией Максимыч, сдерживая смех, отвечает:

– А он ответил следующее… Причем, заметь, Ил, ответ был по всем правилам, официальным, с приложением заключения специалистов КБ, с подписями, печатями и всеми необходимыми визами и грифами…

– М-м-м…

– Хорошо, я заканчиваю. В этой чрезвычайно серьёзной бумаге говорилось, что в КБ запрос командования ДБА был внимательно рассмотрен, изучен, проведены все необходимые НИОКР и исследования (см. прилагающиеся заключения), и далее следовал вывод…

– Да какой вывод, гори он огнём?!

– Гр-рм, экий ты сегодня… Да, вывод. Туполев заявил, что спирт заменить, конечно, можно, но по соображениям эффективности-качества, для замены подходит лишь армянский коньяк «Арарат», достоинства не ниже пяти звёздочек, а предпочтительно КВК!

Ну, и чего так ржать? Хотя, согласен, смешно, если, конечно, это соответствует действительности, а впрочем, это смешно и само по себе… Я, посмеиваясь, думаю, что старые лётчики похожи на старых рыбаков…

Тут приходят мои пацаны, моя мама, и наша собака. Бобик, лизнув меня, сидящего в расслабленности, в щёку, тут же бежит на кухню, я отплёвываюсь и выжидательно смотрю на Тимура, а Тимур, поджав губы, смотрит на меня, потом подходит, хмуро суёт мне руку, я с тоской осторожно пожимаю его прохладную ладошку. Тимка вдруг смеётся, бросается мне на шею, лезет целоваться, у меня отлегает от сердца, Боги, как я его люблю, Пашка смеётся, мама и Виктор Максимыч тоже смеются, неужто обошлось?

– Папа, а у Бобика клещ! А Пашка его вытащил, вот такенный, прикинь, а Пашка его ногой, ну-у, кровь ка-ак брызганёт! Бе-е-е! А Бобик не заболеет тогда, а, пап?

– Заболеет, лечить будешь. Тима, поехали с нами, мы с Павликом скучаем, поехали, хватит дуться.

– Скучаете? И Пашка? Чо-то, как-то… Пашка, ты, что ли, скучаешь? Ну-у… ладно, поехали, только тогда это, только я вечером только, а сейчас я не смогу тогда, дела у меня, папа, вечером поехали, я же сейчас на день рождения иду, пап, у Жендоса днюха, он с вечера звонил, я обещал, а ты можешь ехать, а Пашка со мной побудет до вечера тогда, а там… ты чего, пап?

– Нет, ничего. Вечером, так вечером, Паш, ты как?

– Да мне-то…

Но Пашка не договаривает, его тут же перебивает Пулемёт:

– Пашка, Пашенька, а можно я к Женьке твою «Диану» возьму?

Но здесь уже я не даю ничего ответить Пашке, я решительно заявляю:

– Нет! Тимур, нет. Вот можешь, что хочешь делать, хоть по новой дуйся, но нет. Мало того, что я тебе запрещаю к Пашкиной винтовке прикасаться, я и твой «Иж» несчастный не разрешаю тебе брать, а особенно к Жене на день рождения, хватит прошлого раза! Блин, мама, ты уж не встревай, Виктор Максимыч, скажите ей! Они у Кирилла тир устроили, люстру кокнули, я весьма содержательную беседу имел по этому поводу с отцом Кирилла! Пулемёт, объясни ты мне, какого ты по люстре попал, как так можно-то, вообще…

* * *

Пулемёт. Тимка стал Пулемётом в первом классе, до этого он много кем был. И черепашкой-ниндзя, и покемоном, и Арагорном, и рыцарем-джедаем, и много ещё кем, всего и не упомнить, но вот в первом классе он стал Пулемётом, и я думаю, он им и останется навсегда.