Текст книги "Юность уходит в бой"

Автор книги: Илья Давыдов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Возле штабной избы застали эмку и мотоцикл. В штабе сидели командир и военком полка. Вынув из полевой сумки карту, Иванов сказал:

– Связь с тридцатой установили. Сегодня армию принял генерал Лелюшенко. Для нас главное вот что: майор Шперов встретился с начальником штаба оперативной группы инженерных заграждений полковником Леошеней. Задачу сводному отряду уточнили. Вашему [69] батальону минировать железную дорогу Ново-Завидово – Конаково.

Иванов и Прудников склонились над картой.

– Участок беспокойный, – продолжал командир полка. – Вы прикрыты только Московским морем. Правда, до Конаково противник не дошел. У Карачарово его сдерживает сто восемьдесят пятая дивизия, которой командует полковник К. Н. Виндушев. Начальник штаба этой дивизии полковник Маслов обещал помочь. Но им самим нелегко! Комбриг был на КП Виндушева: жарковато там. Обеспечьте, товарищ Прудников, тщательную разведку. Продовольствие подвезут к рассвету.

– А еще раньше подвезут взрывчатку и мины, – послышался от двери голос майора Шперова.

Его неожиданный приезд никого не удивил. Мы привыкли к тому, что этот высокий, спокойный майор вездесущ. Трудно понять, как ему удавалось связать воедино действия разбросанного по различным участкам сводного отряда. Подразделения, входившие в состав оперативной группы, действовали почти на всем протяжении правого крыла Западного фронта...

Командиры занялись картой. Стехов подозвал меня.

– А вам ясна задача?

– Следить, чтобы не было обморожений. Мы с сумками будем находиться на участках минирования, здесь останется только дежурный...

Военком задумчиво посмотрел на мой маузер, на сумку.

– В вопросах медицины, вы сами с усами, тут мне нечего добавлять. Правильно насчет обморожений. Особенно следите за саперами; они работают без перчаток!

– Товарищ военком, плохо с продовольствием, – сказал я. – Бойцы понимают, что фронт. Но они голодны.

Стехов нахмурился:

– Мы только что об этом говорили с Шаровым. Кухня застряла в Ямуге. Я ее подтолкну. – Он обернулся к Шарову: – Слыхали, что говорит молодежь? Нет продовольствия – терпи, это фронт! Для настроения хорошо, а для наших порядков – плохо. Старые солдаты утверждали, что на пустой желудок помирать легче. А мы собираемся жить! Питание бойцов возьмите под личный контроль. Но НЗ пока не расходуйте. [70]

Командиры закончили разговор. Уезжая, Иванов сказал Прудникову:

– В случае нарушения радиосвязи пришлю мотоциклиста. Не зря же их за собой таскаю. Они – что Эдуард, что Хосе Гросс – летают как черти!

А на следующий день, едва забрезжил рассвет, примчался мотоциклист, Рауль Губайдуллин, известный мотокроссмен. Он привез приказ: батальону перейти в Ямугу. Назад, на Ленинградское шоссе, в сторону Клина!

Роты строились быстро. Разочарованные бойцы народного ополчения подходили прощаться.

– Уже снимаетесь?

– Приказ... – смущенно отозвался Паперник, прощаясь с товарищами по заводу.

* * *

Выбравшись на шоссе, мы сразу поняли, что в полосе 30-й армии произошло что-то неладное. Наши догадки вскоре подтвердились. Противник потеснил ее левое крыло. Штаб армии из Завидово переместился сначала в Спас-Заулок, а теперь куда-то в сторону Дмитрова.

Участок дороги Завидово – Спас-Заулок походил на широкую беспокойную реку. Наши войска отступали к Клину.

У переезда через железную дорогу сосредоточился эскадрон конницы. Его командир на сером в яблоках коне подскакал к Прудникову и решительно сказал:

– Немец в Завидово! Давай вместе его атакуем!

Прудников ответил, что батальону приказано срочно прибыть в Ямугу. Эскадронный ругнулся и поскакал к переезду. Оттуда донесся его протяжный голос. Кавалеристы ринулись вперед, развертываясь для атаки.

Вдруг воздух наполнился гулом. Из-за леса вынырнули «мессершмитты», снизились до бреющего полета и с воем пошли над конниками. Рассеяв пулеметным огнем эскадрон, самолеты с черными крестами вернулись к шоссе, обдавая нас длинными очередями.

Батальон залег. Раздался голос комбата:

– Огонь!

Начальник штаба повторил команду:

– По самолетам – залпами огонь!

Первым дал залп взвод лейтенанта Бреусова. Самолеты словно отпрянули от шоссе и направились на север, [71] к полю, на котором еще маячили одинокие всадники. Оттуда донеслась стрельба. К шоссе галопом примчались кони без седоков. Испуганные, они дробно стучали копытами, громко храпели, пронзительно ржали. Один «мессершмитт» повернул назад и со свистом пошел на нас. Москаленко подбежал к дереву, положил «Дегтярева» на сук. Через мгновение пулемет и дерево задрожали от длинной очереди. Самолет, огрызаясь, отвалил от шоссе.

А на переезде опять толчея. Туда после неудачной атаки сбились кавалеристы. Они вываливались из седел и отползали за железнодорожную будку. Над ними, как назойливая оса, кружился «мессер».

Первой к будке подоспела Петрушина и стала накладывать повязки раненым. А самолет пикировал, стрелял из пулеметов... Вскоре Мария израсходовала бинты. И в моей сумке стало пусто. Только я собрался пойти к лесу и взять из санитарной машины пакеты, как вдруг увидел бегущих к нам Морозова, Потанину, Павлюченкову и Молчанова с санитарными сумками. На бегу они знаками показывали вверх: следите, мол, за самолетом. «Мессер» снова вошел в пике. Нас обдало взрывной волной. Мария втянула голову в плечи, но не выпустила бинта из рук. Послала уходящему самолету обычное ругательство начальника штаба:

– Холера тебя возьми!

Прудников и Шестаков где-то перехватили порожние грузовики. Торопили:

– Скорее, доктор!

Бойцы начали укладывать раненых в кузов первой машины. Паперник и Гудзенко привели под руки смуглого скуластого конника. Он громко стонал и просил подать ему клинок, отброшенный за дорогу. Клинок подали. Их много валялось на переезде. Другие раненые тоже не хотели уезжать без оружия.

Подогнали вторую машину. Быстро погрузили в нее новую партию раненых. Но едва Левитанский с Лебедевым закрепили борта кузова, как Чихладзе притащил еще одного кавалериста. На могучих плечах борца раненый казался мальчиком. Положили и его. И вторая машина уехала.

После самолетного гула, взрывов и пулеметной стрельбы наступила неприятная тишина. Словно промчался смерч, разметав людей. По снегу, волоча поводья, понуро [72] бродили лошади, лишившиеся всадников. У опушки леса я заметил серого в яблоках коня командира эскадрона. Иногда он останавливался и, повернув голову назад, тревожно ржал.

Батальон продолжал марш и к трем часам дня вошел в Ямугу. Я собрал фельдшеров, намереваясь поговорить с ними о нашей санитарной тактике. Петрушина, Павлюченкова, Морозов, Соболева, Потанина и Молчанов проявили отвагу во время налета вражеской авиации. Но следовало ли нам всем сразу кидаться в одно место? При такой «тактике» свои подразделения могут остаться без медицины.

К нам пришли командир и военком батальона.

– Молодцы! Действовали смело и хорошо! – сказал Прудников, пожимая каждому руку.

– С боевым крещением! – поздравил нас военком.

Я хотел сказать, что это действовала стихия, но новый налет вражеской авиации прервал разговор. На село посыпались бомбы. Выполняя команды, бойцы бросились к огородам, в отрытые кем-то до нас щели. Москаленко, пристроив пулемет к срубу колодца, начал стрелять длинными очередями. Взвод лейтенанта Бреусова открыл залповый огонь. Его примеру последовали другие подразделения. Майор Иванов подавал команды с крыльца штабной избы.

Фашистских летчиков больше всего привлекал деревянный мост на шоссе, который защищал взвод лейтенанта Слауцкого. Командир роты Алексей Мальцев решил перебросить туда взвод Бреусова и сам отправился к мосту. Но вблизи взорвалась бомба. Старшего лейтенанта накрыла густая пыль...

* * *

Как только закончилась бомбежка, меня вызвал командир батальона.

– В каком состоянии санитарная автомашина?

– Не пострадала. Морозов ее заправил.

Комбат взглянул на часы.

– Поедете в Клин, отвезете раненых. Установите связь с госпиталем и решите вопрос о дальнейшем приеме наших раненых. Желательно, чтобы тех, которым не требуется длительное лечение, эвакуировали из госпиталя не в глубокий тыл, а в лазарет бригады. [73]

Раненным в обе ноги оказался заместитель командира первой роты старший лейтенант Михайлов. Тяжелое ранение получил еще один капитан из соседней части. Осколок повредил ему глаз. Уложив обоих в санитарную машину, мы тронулись в путь.

На выезде из села я придержал за рукав Морозова. Возле неглубокой могилы выстроилось каре. Тело старшего лейтенанта Мальцева лежало на расстеленной плащ-палатке. На белом, бескровном лице особенно траурно выделялись густые усы.

– Что там? – слабым голосом спросил лежавший на носилках Михайлов.

– До госпиталя недалеко, – подавив вздох, ответил я, – потерпите немного.

Близ Клина за нашей машиной увязался вражеский истребитель. С небольшой высоты он зло поливал пулеметными очередями. Морозов, негромко ворча, творил невероятное. Зорко следя за самолетом, он временами ехал на предельной скорости, потом резко тормозил и, выждав какой-то миг, снова пускал машину вперед. В те казавшиеся бесконечными минуты мы не перекинулись с Морозовым ни словом.

После одной из таких атак, когда «мессер» дал несколько длинных пулеметных очередей, с носилок послышался голос Михайлова:

– Остановитесь! Ложитесь в канаву! Зачем из-за нас?..

Я обернулся и шире распахнул дверцу, отделявшую кабину от кузова.

– Молчите! Бросьте в благородство играть! Как это «из-за нас»?!

Михайлов умолк. Морозов одобрительно кивнул головой.

Наконец истребитель прекратил атаки. Морозов на ходу открыл дверцу кабины и посмотрел ему вслед:

– Горючего, видать, не хватило. За новой порцией полетел.

Мне стало жалко Михайлова и неловко за свою резкость.

Въехали в Клин. Улицы небольшого городка были запружены войсками. На окраине артиллеристы поспешно оборудовали огневые позиции. Им помогало население. Быстро надвигалась темнота. В небе отчетливо слышался [74] гул: немецкие самолеты летели к Москве. А в Клин вливались все новые группы солдат, многие с повязками. Они шли от Ново-Петровского, с рубежей 16-й армии, и с севера – от 30-й...

Долго искали госпиталь. Наконец узнали, что он разместился в школе. Морозов с завидным упорством прокладывал дорогу.

Затемненный двор школы походил на гараж. Санитарные и грузовые машины стояли борт о борт.

Возле двери человек в сером халате поверх шинели хрипло командовал:

– Кладите здесь! Вестибюль переполнен!

Я спросил, где начальник госпиталя. Врач осветил меня фонариком, задержал взгляд на моих петлицах.

– Начальник на сортировке. Внутри.

Пол нижнего вестибюля заставлен носилками. Врачи и сестры перешагивают через них, склоняются к раненым, осматривают повязки. Начальник, занятый какими-то мыслями, не сразу понял, о чем я его прошу. Затем тяжело вздыхает:

– Коллега! К нам невозможно. Транспорта не хватает, чтобы разгрузиться, а сюда идут и везут. Сами видите!

– Вижу, разумеется, вижу! Но как же быть?

Он подумал, потом произнес:

– Понимаю. Что будешь делать? Давайте ваших сюда.

Стараясь не наступать на носилки, мы с Морозовым уложили раненых возле стены, потеснив немного соседей. Присев на корточки, военврач осмотрел шины и повязки. Ему подсвечивала фонариком девушка в халате. В слабом свете бледно выступало усталое лицо врача с глубоко запавшими глазами. Неожиданно он выпрямился и взял меня за рукав шинели. Из темных провалов пытливо блеснули глаза. Он прошептал:

– Скажите, коллега... Только мне одному, тихонько... Где они? Мне кажется, где-то рядом! Кажется, очень плохо...

– Не знаю... Утром мы были в Завидово.

Я умышленно не сказал о том, что немцы действительно рядом.

– Хорошо, если так, – с облегчением вздохнул военврач. – Может, транспорт добудем. Надо обязательно разгрузиться... [75] А ваших раненых присылайте прямо сюда. Я понимаю. У вас еще труднее.

Мы попрощались, не спросив друг у друга фамилии.

* * *

Затемненные фары почти не светили. Но мы очень спешили в Ямугу. Подтаявший снег снопами брызг вылетал из-под колес. Лишь на мостике, возле могилы Мальцева, Морозов убавил газ и грустно произнес:

– Хороший был командир!

У штабной избы увидели эмку, мотоциклы и спецмашину с радиостанцией. В избе собралось все командование бригады. Меня встретили командир полка Иванов и военком Стехов. Из нашего батальона присутствовал только военком Шаров.

Я доложил о возвращении.

– Наших лучше бы прямо в Москву, – заметил полковник Орлов. – Мы подумаем, как обеспечить. А сейчас... – Он посмотрел на командира полка.

Майор Иванов коротко приказал?

– Догоняйте с Шаровым батальон. Он пошел на Вельмогово.

Возле санитарной автомашины встретили радиста Полякова. Он попросил:

– Скажите вашему радисту, чтобы работал спокойнее. Все время теряю его в эфире.

Усаживаясь в кабину, я посмотрел сквозь ветровое стекло вперед, на север. Там Завидово и чуть левее – Вельмогово. Туда нам ехать. Там гудела канонада и в сгустившихся облаках отсвечивало багровое, размытое зарево.

...Свернув от Завидово, двинулись по проселку и вскоре достигли железной дороги. У насыпи встретили наш патруль – Худолеева и Лебедева.

– А мы вас сразу узнали, – сказал Худолеев.

– Где медпункт?

Худолеев показал куда-то вдоль улицы. Военком покинул машину и, путаясь в длиннополой шинели, пошел к насыпи, а я отправился разыскивать своих помощников. На пути встретил вереницу саней. Бойцы сгружали с них ящики и тяжелые крафт-мешки. Взрывчатку и мины привезли бойцы из девятой роты капитана Мирковского. Среди них нетрудно было узнать плечистого спортсмена [76] командира отделения Николая Никитина. Игрок сборной хоккейной команды профсоюзов Москвы и директор стадиона электрозавода имени Куйбышева, он вместе со своим секретарем парторганизации лыжником Михаилом Вагановым в первые же дни войны привел в нашу бригаду чуть ли не весь свой спортивный актив. Вместе с ним пришла чемпионка страны по лыжам Любовь Кулакова, боксер Геннадий Репнин, футболист Александр Сергеев. Сильно стиснув мою ладонь, Николай засмеялся:

– Топлива вам подбросили. А от него и в самом деле жарковато было в дороге. Пот прошибал! Не потому, что взрывчатку везли. С дорогами плохо. Спасибо вашему военкому. Мы прем прямо на Ново-Петровское, а тут – Стехов: «Куда? В Ново-Петровском немцы». Сменили маршрут. Через полчаса опять нагоняет Стехов. «Куда? Ведь на минное поле едете!» Удивляюсь, как он поспевает везде?!

Начальник инженерной службы полка старший лейтенант Марченко почти все время покрикивает:

– Запалы! Запалы в сторону! Запалы подальше!

Среди разгружавших мины узнаю своих фельдшеров. Девушки, положив на снег санитарные сумки, таскают ящики.

Павлюченкова, отерев лоб рукавом шинели, показала на новый рубленый дом:

– Под медпункт отвели. А там никого. На двери замок. Хозяева ночуют в лесу, в землянках. Мы оставили на крыльце дежурного Похваленко.

Плохо, что медпункт не развернут, а лишь обозначен! Еще хуже, что... на крыльце. Я подозвал Морозова, и тот, вооружившись ручкой для заводки мотора, легко управился с висячим замком.

В хлеву, куда открывалась дверь из сеней, закудахтали куры. В избе было жарко. С натопленной печки двумя зелеными огоньками на нас уставилась кошка. Морозов принялся изучать хозяйство.

– Люди недавно ушли. На загнетке угли не погасли, – заключил он.

Пришли фельдшера. Плащ-накидками и одеялами замаскировали окна. Засветили керосиновую лампу над столом. Стекло и пламя вздрагивали от орудийных выстрелов. В углу чуть слышно дребезжали до блеска начищенные иконы, покачивалась тлеющая лампадка... [77]

Медпункт мы развернули быстро, и я отправился в роты. Бойцы Мирковского, оставив батальону взрывчатку и мины, уехали. Ящики и мешки были штабелями уложены вдоль дороги. Теперь наши бойцы готовили взрыватели к минам. В одном из домов за инструктора распоряжались Зевелев и его друг ифлиец Феликс Курлат; в другом – лейтенант Подоляк, политрук Суворов и его заместитель Юдичев.

В подразделении старшего лейтенанта Лазнюка, заменившего Мальцева, занимались таким же опасным делом. Пулеметчики Семен Гудзенко, Валерий Москаленко, Виктор Кувшинников, Василий Ладинский и все отделение сержанта Саховалера только что пришли из разведки. Но и они помогали товарищам.

Саперов не было. Взвод лейтенанта Бодрова находился где-то в районе Яхромы со вторым батальоном. Взвод Ковпака действовал у насыпи, где шла основная работа: установка минного поля. Лейтенант Авдеев находился где-то со взрывным отрядом капитана Манусова... Поэтому-то каждый боец и превратился в сапера. На сотни мин много потребовалось взрывателей.

Саховалер аккуратно уложил готовые взрыватели в шапку-ушанку и коротко сказал своим:

– Пошли!

На улице бойцы взяли из штабелей противотанковые мины и направились цепочкой к полотну железной дороги. Я последовал за ними, захватив четыре пятикилограммовые мины. Сержант шел впереди, нащупывая в темноте тропинку. Опять подморозило, и тропинка заледенела.

На железной дороге бойцы укладывали в котлованы мешки с ВВ, устанавливали противотанковые и противопехотные мины. Перед каждой приседали на корточки саперы. Так в госпитале склонялись над носилками доктора, осматривая повязки. Но у саперов в руках были взрыватели. Бойцы то и дело согревали дыханием пальцы. Невольно вспомнился наказ военкома Стехова: «Следите за саперами: они работают без перчаток».

К дороге несли все новые ящики с взрывателями, взрывчатку и мины. А неподалеку в снегу ежились боевые дозоры. Перед рассветом ко мне подошел Шестаков. Устало улыбнувшись, спросил:

– Воюем, доктор?

Мы прошли немного вдоль минированного участка. [78]

– Около четырех тысяч уже убухали, паря, – сказал начштаба. – Вот так-то, земляк... Теперь надо поставить охрану и «маяки» на проходах. Похоже, к утру наши опять отходить начнут.

Он взглянул на север, на темнеющий выступ леса. Верхушки деревьев четко выступали на фоне красноватого неба. Батальон предупредили, что в этом лесу находятся части прикрытия – несколько кавэскадронов и танки. Для них-то и были оставлены проходы в минном поле.

– Тесновато будет, когда начнут отходить, – проговорил Шестаков и предложил: – Хочешь, идем со мной? Надо предупредить, а не то – беда.

Мы направились к лесу, прямо по целине, ломая хрупкую снежную корку. Шагах в десяти – пятнадцати от опушки он придержал меня за рукав. Дозорный шепотом начал докладывать, что все в порядке. Шестаков остановил его, сделав знак рукой. Мы прислушались. С опушки донеслись негромкие голоса. Говорили по-немецки. Значит, там уже не было наших кавалеристов и танкистов? И значит, противник, оказавшийся перед нами, наблюдал за установкой минного поля? Чем больше мы прислушивались, тем меньше оставалось сомнений, что в лесу противник. Так мы и не увидели «линии» фронта с окопами и траншеями.

Стараясь ступать как можно тише, мы вернулись назад. Капитан Прудников, выслушав доклад Шестакова, приказал занять оборону за минным полем. Связные побежали в роты. Отправив их, комбат убавил фитиль керосиновой лампы, вызвал радиста и приказал связаться с командиром полка или майором Шперовым. Радист, раскрыв чемоданчик, забубнил в трубку:

– «Кама»! Я «Волга»!

Кухня все еще не приехала. Видно, даже Стехову не удалось ее протолкнуть.

Мы с Шаровым заглянули в медпункт. Там было тепло и уютно. Девушки хитровато поглядывали на стол. На нем лежал какой-то сверток. Павлюченкова открыла тайну: Морозов нашел в сенях большой кусок вареного мяса. Видно, хозяева в спешке забыли его. Вкусный запах искушал голодных людей. А хозяйская кошка с горящими глазами, выгибая спину, настойчиво мяукала. [79]

– Положите обратно, – проглатывая слюну, сказал военком.

Шура отрезала маленький кусочек и бросила кошке, затем аккуратно завернула находку в полотенце и вынесла в сени.

Вернулись к Прудникову. Дальнейшее произошло стремительно. Радист, волнуясь, протянул трубку комбату:

– Командир полка!

Прудников, пользуясь упрощенным кодом, доложил, что в лесу обнаружен противник.

На этот раз рация работала хорошо, даже нам был слышен голос майора:

– Следовать в Ямугу! На проходах оставить охрану и «маяки», пока не проследуют последние части!

– Перед нами противник! – повторил комбат.

– Вас понял, – отозвался майор Иванов. – Оставьте «маяки» на проходах! Там еще должны быть и наши части! Все!

– Есть! – коротко ответил Прудников и выключил рацию.

Холодное солнце тускло осветило дома. Роты быстро погрузились на автомашины и двинулись к Ленинградскому шоссе. Осталась только наша полуторка: застыл мотор. К избе подошла хозяйка с ребятишками. Увидев раскрытую дверь, всплеснула руками и запричитала:

– Да что же это творится?! Замок своротили!

Морозов слабо оправдывался, прокручивая мотор:

– Холодно было, мамаша...

Девочка-подросток смущенно тянула мать в избу.

На выезде из села нам помахали шапками сержанты Саховалер и Черний. Их отделения оставались для охраны проходов в минном поле.

Возле леса перед Ленинградским шоссе я приоткрыл дверцу кабины и посмотрел назад. Там, где мы ночью слышали немецкую речь, никого не было видно: вражеские танки быстро приближались к Вельмогово вовсе не оттуда, а с запада, со стороны Козлова. Открыв с ходу огонь из орудий и пулеметов, они отсекли от нас отделения Саховалера и Чернего. Справа и слева взметнулись разрывы снарядов.

Лесной дорогой батальон достиг шоссе, запруженное нашими войсками. Над ними висела вражеская авиация. Со стороны Завидово и Терехово по дороге била немецкая [80] артиллерия. На юго-западе – за Клином и в районе Солнечногорска – воздух содрогался от взрывов. Темными, густыми облаками вздымался дым. На мотоциклах и лошадях сновали делегаты связи 30-й армии. Сюда же отходили из Козлова и Городища части 16-й армии, чтобы сомкнуться с 30-й...

– Немцы расширяют прорыв, – сказал раненный в руку танкист, которого я посадил в машину. – Переправились через канал.

Это походило на правду, хотя верить услышанному не хотелось. И, словно отвечая моим горьким мыслям, танкист продолжал:

– Если в Клину не зацепимся – каюк. Солнечногорск не в счет: это, считай, Москва! Обязательно зацепиться надо!

Между тем слева за лесом и в Заболотье и еще ближе к шоссе – в Селевино и Борево все сильнее разгорался бой. И над Борщево, в котором мы ночевали первую ночь на фронте, поднималось зарево.

Прудников приказал оставить машины. Под бомбежкой двигаться на них стало невозможно. Роты пошли по обочине, держась ближе к лесу. А примерно через полчаса на нас неожиданно обрушились немцы. Пули зацокали об асфальт, отщипывали у деревьев кору, срезали ветки. Морозный воздух наполнился автоматным треском и удушливым запахом пороха.

Судя по всему, противник был где-то очень близко, но мы его не видели. Пришлось залечь. Сжав в руке маузер, я посмотрел на лежавших по соседству людей. Лица у них были напряжены и взволнованны. Шестаков и Лазнюк, немного приподнявшись, старались понять, откуда ведется огонь.

Обстрел продолжался несколько минут. Казалось, треск окружал нас со всех сторон. И вдруг впереди я отчетливо увидел фигуру в белом халате. Немец! Он был близко, стоял в полный рост, прислонившись к дереву, и строчил из автомата. Потом показались еще фигуры в белом. Все они вели огонь с упора, положив стволы автоматов на лыжные палки. Наши пока не отвечали. Оглушив нас трескучей пальбой, гитлеровцы заскользили к шоссе. И тогда послышался резкий голос комбата:

– За Родину! По фашистам – огонь!

Стрельба получилась густой, а главное, внезапной и [81] ошеломила противника. Немецкие солдаты, бросив лыжи, поползли назад. Наши бойцы с криком «ура!» ринулись за ними. Лес был очищен от вражеских лыжников.

Вкладывая в колодку маузер, я обнаружил, что обойма пуста. И когда роты снова двинулись вдоль опушки, я поинтересовался, почему комбат долго не подавал команду открыть огонь, а пулеметная рота лейтенанта Грачева совсем не стреляла.

– Все по закону, – объяснил Шестаков. – Комбат правильно сделал: чего впустую палить, если не видишь в кого и не знаешь обстановки. А пулеметы нужны на крайний случай. Врагу сразу не показывай всю свою силу. – Неожиданно он толкнул меня в бок: – Ну а ты, земляк, пережил?

Я смутился.

– Шибко не испугался, а где-то внутри будто дрожало, особенно поначалу. В Завидове под самолетами и утром, когда видел немецкие танки, не замечал этого. А тут заметил.

– Понятно, – сказал Анатолий. – Увидел врага в лицо. Живого.

У Ямуги, в лесу, несколько наших танков расположились в засаде. За мостиком, вблизи могилы Мальцева, установили орудия. «Значит, все-таки зацепились. Готовятся к обороне», – мелькнуло в голове.

К Прудникову на мотоцикле подлетел Хосе Гросс – худой, черный. Не заглушая мотора, крикнул:

– В Покровку! Без остановок!

Мотоцикл, развернувшись, помчался, лихо лавируя между повозками и орудиями.

Путь в Покровку – через Клин. Войдя в город, мы заметили, что на улицах стало просторнее. Танки и артиллерия передвинулись на окраины, а из подвалов и с чердаков зданий угрожающе торчали стволы пулеметов. Во дворе госпиталя стихло, носилок возле крыльца не было. Начальнику удалось добыть порожняк, разгрузиться и подготовиться к приему новых партий раненых.

В Клину отыскали свои машины и выехали в Покровку. Там узнали, что спустя четверть часа после нашего ухода противник занял Ямугу. Ничего не было известно лишь об отделениях, оставшихся в Вельмогово возле минного поля. Знали только, что их отрезали от нас немецкие танки. [82]

По настроению людей я понял, что хотя они и беспокоятся за судьбу товарищей, но не сомневаются в них. Все оставшиеся в окружении были бойцы что надо: и Виктор Кувшинников, и Василий Лапинский, и сержант Олег Черний, и замполитрука из второго взвода Новиков – один из отважных разведчиков батальона... Такие ребята не пропадут.

...Близ Покровки красноармейцы принялись долбить асфальт, закладывать мины и фугасы. Работали под бомбежками, отбивая наскоки просочившихся автоматчиков противника. Быстро закончили установки минного поля и подготовили для взрыва участок шоссе в районе Починок.

Работа подходила к концу, когда мы получили приказ перейти в Мотовилово. Это уже к югу от Рогачево. В то же время завязывались бои за Солнечногорск. Комбат и начальник штаба вновь и вновь склонялись над картой. Карандашные пометки на ней подходили все ближе к нижнему обрезу, за которым начиналась Москва.

Снова марш-бросок на тридцать пять километров. Мы уже потеряли представление о нормальном темпе движения. Шли по проселкам, по лесу и прямо по снежной целине. В лесной деревне Мотовилово, на которую мы наконец набрели, войсковых частей не оказалось. Появилась возможность обогреться и домах. Неведомо какими путями сюда пробралась долгожданная походная кухня. Поели – и снова минировать.

Прибытие кухни вызвало энтузиазм. По этому поводу старшину Соколова даже подбросили на руках.

Но короткое торжество омрачилось. В избу вошел мальчишка, иззябший, в изодранном ватнике. Точно испуганный зверек, он прижался к двери, исподлобья оглядывая бойцов. Ему положили в котелок каши, дали хлеба. Он был доволен. Но недавно пережитый ужас все еще держался в его глазах. Спросили, откуда он идет. Куда идет – никто не спрашивал, было ясно: к Москве. Мальчик показал на север:

– С Калининской... Гады они!

– А родители?

– Я один пробирался. Их, немых-то, по всем деревням что тебе тараканов.

В избе стало слышно, как дышат бойцы. И словно громче и ближе стала греметь канонада. Я невольно перевел [83] взгляд на окно, край которого светился от близкого зарева. Гудзенко сказал:

– Уничтожать! Уничтожать тараканов! Мстить!

Бойцы принялись за минирование с еще большим ожесточением. Шоссе в районе деревень Давыдково и Покровки стало участком саперных работ. Закладывались большие фугасы, к которым подтягивался бикфордов шнур. Над ними на время, до взрыва, устанавливались елочки. Вскоре на асфальте выросла длинная цепочка елового «молодняка». Вражеская авиация то и дело налетала, пытаясь спасти дорогу от взрыва, но работа не прекращалась.

Такую же опасную работу выполняли другие подразделения бригады. От военкома мы узнали, что некоторые из них ушли под Тулу – там тоже закрывали дороги на Москву. А на одном из маршей, где-то между Мотовиловым и Яхромой, мы встретили однополчан. Капитан Молчановский и военком Петряков вели свой батальон на новый участок. Бойцы и ротные – Краснов, Озмитель, Горбачев, Придеин – держались по-боевому. Как и наши, они были уже обстреляны и теперь, обмениваясь рукопожатиями, желали друг другу успехов и скорой победы.

Шумная встреча произошла у медиков. Виктор Стрельников неожиданно заключил меня в объятия. Коллега обладал хорошей силой, я это сразу почувствовал. Мы повалились в снег. Подбежали девушки – тоненькая, затянутая ремнями Зина Чернышева, немного взбалмошная однофамилица нашего начальника штаба – Клава Шестакова. Они стали бросать в нас снежками. Сдержанная и строгая Александра Ценина снисходительно улыбалась. Несмотря на сложную обстановку, молодость брала свое.

Отряхивая с шинели снег, я увидел Асена Драганова. Он заметно возмужал. Мне стало неловко за нашу возню: Асен относился ко мне с чувством младшего брата.

– А Вера? – сразу спросил Асен. – Если она в Болгарии, то завидую. – И тут же поправился: – Завидую счастью сражаться на родине. Но я тоже сражаюсь за родину здесь. Только сделал я очень мало, мне надо вдвойне: за Россию и за Болгарию!

Асен произнес это просто, без рисовки. К сожалению, нам не удалось долго пробыть вместе. И я, кажется, немного разочаровал Асена: сказал, что Вера, по всей видимости, еще не в Болгарии. [84]

А к нашему участку работ все подвозили и подвозили взрывчатку и мины. Боевое охранение, выдвинутое на фланги и в тыл, зорко наблюдало за лесом и воздухом. Впрочем, это не спасало от частых воздушных налетов.

Спустя двое суток батальон, подготовив к взрыву несколько километров Ленинградского шоссе, получил приказ снова перейти в Мотовилово. Чтобы выиграть время, Прудников решил провести бойцов через лес, кратчайшим путем. Мне он приказал везти больных (они все-таки появились!) на санитарной машине другой дорогой. За нами пошли еще три машины с шанцевым инструментом. Колонну замыкала кухня.

Наш путь пролегал через Залесье, Тараканово и по скованной льдом Сестре. В зеркале шофера я видел прыгавшую на ухабах и сильно дымившую кухню. Возможно, дым и привлек внимание «мессершмитта». Когда мы выехали на большую поляну, он ринулся на нас с бреющего полета, прошивая снег пулеметными очередями.

В конце концов вражеский летчик выгнал нас из машины. Мы темными пятнами распластались в снегу. Больным с высокой температурой нельзя было выходить наружу, и мы сильно беспокоились за их судьбу. К счастью, пули не попали в машину. А немецкий летчик, видимо посчитав, что с нами покончено, повернул назад и скрылся за лесом. Морозов, забираясь в кабину, повторил привычную фразу: