Текст книги "Юность уходит в бой"

Автор книги: Илья Давыдов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Где-то в стороне затрещала пулеметная очередь. Мимо нас пронеслась цепочка трассирующих пуль.

– Проснулся, холера! – выругался Шестаков.

Подбежал фельдшер Романов, попросил у меня бинт. На мой вопрос, кто ранен, уже на бегу прокричал:

– Старшина Элердов... Там, у плетня...

Я побежал следом. Откуда-то опять протрещала пулеметная очередь, и рядом снова пронеслись синие огоньки. Фельдшер упал...

...Я шел возле повозки, на которой лежали старшина Николай Элердов и военфельдшер Женя Романов. Их гибель омрачила радость победы, одержанной над сильным вражеским гарнизоном. И я все более убеждался, как люди заблуждаются, полагая, что врачи привыкают к смертям. К гибели боевых товарищей я никогда не мог привыкнуть! С военфельдшером Евгением Романовым мы встретились в первые дни войны, под Москвой. Потом я встретил его уже в тылу врага. Он, как и другие бойцы чупевского отряда, был болен и обморожен, нуждался в хирургической операции. Но Евгений стойко держался на ногах, подбадривал бойцов, даже пытался помочь мне оперировать их. Самого фельдшера я тогда прооперировал в последнюю очередь. Об этом меня он попросил сам. [196]

На опушке клетнянского леса появились два небольших холмика – первые потери «Славного» в этом районе.

Клетнянский лес надолго стал нашим домом. Здесь копились силы партизан и росла ненависть к захватчикам.

* * *

Стояло бабье лето. В воздухе плыла паутина. На какое-то время и в новом районе «Славного» наступило затишье. Гитлеровские карательные части передвинулись к Рославлю. Оккупанты метались. Пока они очищали от партизан южную окраину клетнянского леса, на севере его активизировались отряды Данченкова и Силыча, смоленский партизанский полк имени Сергея Лазо и другие отряды. В то же время, с уходом «Славного» и отряда «За Родину» из Жирятинского района, там снова началось интенсивное движение противника по шоссе. Оттуда Михаил Ерофеев доставил командиру важное разведдонесение: только за три дня в сторону Брянска проследовал 1741 автофургон с живой силой, около 500 автофургонов с грузами, 92 противотанковых орудия, 837 легковых автомобилей и 928 мотоциклов. Вместе с этой сводкой разведчик принес и своеобразный «прейскурант», который оккупанты начали распространять среди полицейских. Он выглядел так:

– За доставленного германским властям живого партизана – 40 аров земельных угодий, за доставленного убитого партизана – 25, за указание места, где расположены партизаны, – 15.

Составители этого «прейскуранта» не забыли и командиров. За убийство партизанского командира было обещано вознаграждение в 17 тысяч марок, а за доставку его живым кроме этих денег – имение и «Железный крест». Персонально за А. П. Шестакова оккупанты обещали 40 тысяч марок, «не считая земли и лесных угодий...»

Василь Василич Рыкин пошутил:

– Не пойму – много ли дали или продешевили?

– А за тебя вовсе ничего не обещают, – парировал Шестаков. – Слабовата, значит, твоя разведка!

Но нам-то было известно, как зорки светлые глаза подполковника Рыкина. С Брянщины они уже заглядывала в Гомель, Витебск и Могилев. Правда, фашисты не знала об этом. [197]

Чтобы воспрепятствовать переброске германских войск к Брянску, майор Шестаков с соседями майором П. Г. Шемякиным, И, А. Понасенковым и с командирами десантных групп наметил серию одновременных ударов по железнодорожным и шоссейным магистралям Рославль – Брянск и Брянск – Гомель. Эти удары должны были быть не столь сильными, сколько многочисленными, чтобы парализовать сразу несколько участков дорог. Кроме того, формировались группы для срыва намеченной оккупантами кампании по заготовке хлеба.

Возле Кобыленки взвод Ромашкина захватил большой обоз с мукой. Такой же обоз завернул в лес начальник штаба Медведченко.

Вскоре нам стало известно, что в немецкое «показательное хозяйство» Брешковку, расположенное близ Унечи, прибыли в сопровождении большой охраны два управляющих в чине гауптмана и майора. Шестаков тотчас направил туда подразделения старшего лейтенанта В. Романькова и лейтенанта М. Оборотова. Для проведения операции выделил роту и соседний отряд. Партизаны появились в Брешковке в такое «непартизанское» время, что фашисты вначале приняли их за прибывшее пополнение...

Такие операции не только нарушали продовольственное снабжение оккупантов, но помогали населению сберечь хлеб и укрепляли партизанские базы. Еще больше бесили гитлеровцев бесчисленные диверсии на дорогах. В те сентябрьские дни 1942 года подрывники отряда устроили три крупных крушения вражеских эшелонов с военной техникой, а подразделения лейтенантов Г. Головина, И. Егорычева, М. Оборотова, В. Романькова, И. Ромашкина, старшины И. Яковлева и группа начальника штаба И. С. Медведченко кроме нападений из засад на шоссе разогнали немецко-полицейские хлебозаготовительные команды в Балыках, Луговке, Деремне и других деревнях.

Между тем майор Шестаков уже планировал поход на Акуличи. Гарнизон этого большого поселка и железнодорожной станции, находясь поблизости от баз партизан, непрерывно беспокоил их. Хорошо связанный с оккупантами, расположенными в Клетне и Мужиново, он часто выделял подкрепления для помощи им, вел усиленную разведку в прилегающих населенных пунктах. Специальные [198] отряды, созданные из солдат и полицейских, устраивали настоящую охоту за мелкими партизанскими группами. Там были расстреляны наши девушки-разведчицы Аня Польгуева и Лида Кузовкова... Партизаны уже дважды разгоняли солдат и полицейских акуличского гарнизона, но немцы опять восстанавливали взорванные дзоты и траншеи, пополняли личный состав гарнизона. В последнее время немецко-полицейское подразделение, получив свежее пополнение, попыталось даже проникнуть в лес.

Майор Шестаков разработал план операции, в проведении которой предусматривалось участие нескольких партизанских отрядов. А. Ф. Федоров, пришедший в наш лес после боев на Украине, тоже выделил в его распоряжение одну из своих бригад. Людей, наступающих на сильно укрепленный вражеский гарнизон, насчитывающий до четырехсот солдат, набралось достаточно. Хватало также оружия и боеприпасов. «Славный» располагал даже... танкеткой. Более месяца назад наши бойцы обнаружили ее в неисправном состоянии в малохоженом уголке леса, возле болота. Видимо, она осталась там еще осенью 1941 года. Много пришлось поработать механикам Коробицыну, Львову, Захаренкову – всем нашим умельцам, чтобы машину привести в порядок. Еще труднее было достать горючего. Выручили колхозники, вспомнив, что тракторист при подходе немцев успел закопать две бочки бензина. Около 40 километров до лагеря прошла боевая машина с развевающимся красным флагом, вызывая восторг у населения. Однако на трудной лесной дороге «танкисты» сожгли почти все горючее. Когда же речь зашла о том, чтобы использовать танкетку при наступлении на Акуличи, выяснилось, что горючего на оба конца не хватит. И снова выручил бывший часовых дел мастер Михаил Коробицын: он сконструировал специальные сани, на которые установили машину и повезли к Акуличам... конной тягой.

По радиограмме майора Шестакова за полчаса до начала нашего наступления три самолета пробомбили Акуличи. Затем на вражеский гарнизон обрушили огонь партизанская артиллерийская батарея и несколько минометов. Когда же в непосредственной близости от главного опорного пункта противника впереди наступающих партизан появилась танкетка, сопротивление обескураженного вражеского гарнизона было окончательно сломлено. Уничтожив [199] около 70 солдат и полицейских, партизаны захватили большие трофеи, а перед уходом взорвали все укрепления главного опорного пункта. Провожать нас вышли все жители Акуличей.

* * *

С населением, оказавшимся на временно оккупированной территории, у партизан всегда были самые добрые отношения. Когда же люди узнавали, что наши бойцы пришли к ним из самой Москвы, что многие из них прославленные спортсмены, бойцы и командиры «Славного» становились самыми желанными гостями.

Одно время, когда был создан клетнянский оперативный центр и майор Шестаков стал во главе одной из бригад, мне поручили возглавить в ней медицинскую службу. Тогда мне особенно много довелось бывать в деревнях и в партизанских отрядах. Почти у каждого народного мстителя кроме общей беды было свое личное горе. Люди горели ненавистью к врагу, жаждали ему отомстить. Но я никогда не встречал среди них партизан, которые готовы были все уничтожать без разбора. Они не проявляли жестокости даже к пленным немцам.

...Братская дружба среди партизан, их готовность в любую минуту прийти друг другу на помощь ощущалась во всем. Четко взаимодействовали и медицинские работники.

Лично я, например, крепко подружился с коллегами из бывшего отряда «За Родину», ставшего потом бригадой. Начальником медслужбы был плотный, подвижный, немного шумливый Павел Григорьевич Гриненко. Он одним из первых окруженцев вступил в отряд, представлявший тогда небольшую группу. Не одному партизану спасли жизнь его ловкие руки. Помогали военфельдшеру медсестра Шура Зайцева и девушки, заново освоившие эту специальность – Катя Карпова, Шура Артюхова, Оля Федькина, Надя Серякова. Дежурили в санчасти в свободное от заданий время разведчицы Лида Львова и Фрося Давыдова.

После Мамаевского боя медслужба Гриненко пополнилась еще двумя врачами. Они бежали из могилевского концлагеря с группой военнопленных и, заслышав звуки боя, случайно вышли на партизан. Те сначала не поверили им, приняли их за полицейских и чуть было не расстреляли. [200] К счастью, при беседе с ними оказались мы с Григорием Ермолаевым. Среди задержанных оказался спортсмен 1-го Московского медицинского института Николай Белоусов, с которым я до войны часто встречался на лыжных соревнованиях. Разумеется, мы с Ермолаевым сразу же поручились за своего товарища, а Белоусов – за второго врача, своего однокашника Павла Васютченко, и за остальных, с кем они бежали из плена. Они рассказали, что из Могилевского концлагеря совершила побег еще одна группа, которая находится в районе Подлужского хутора.

Этот глухой лесной хутор давно служил пристанищем для окруженцев и тех, кому удавалось бежать из плена. Мы с комиссаром и начальником разведки выехали туда. Там и встретили группу из Могилевского сыпнотифозного госпиталя концлагеря, которую возглавлял бывший военный прокурор 101-й танковой дивизии Михаил Ипатьевич Каменщиков. Вместе с ним наш отряд пополнили два бывших московских ополченца – работник министерства лесной промышленности Иван Иванович Желанов и инженер-нефтяник Дмитрий Петрович Сергеев, – главный механик завода «Анти-Дюпон» Ефим Соломонович Файтельсон, спасшийся от расстрела в концлагере случайно, успев придумать иную фамилию и отчество, и Михаил Хитров. Кроме них Ипатьич привел богатыря-борца Рахима Ибрагимовича Вельшакова, Джафара Дианова, Рустама Каримова и других, которых немцы пытались заставить служить в полиции.

И. И. Желанова я забрал в санчасть. Уже немолодой, рыжеволосый, с лукаво поблескивающими глазами на открытом лице, Иван Иванович оказался мастером на все руки и стал незаменимым санитаром. И что не менее важно, несмотря на слабое здоровье, он был всегда бодр, умел интересно рассказывать всякие смешные истории, создавал у раненых хорошее настроение в самые трудные для них минуты.

* * *

Зима наступила рано – сухая и морозная. Наращивая удары по врагу, партизанские отряды, в том числе и «Славный», направляли свои главные усилия на то, чтобы постоянно нарушать сообщение на железных дорогах Рославль – Брянск – Гомель – Кричев – Унеча. Все они [201] проходили вокруг клетнянского леса. У В. В. Рыкина упрочились связи с подпольщиками Рославля, Унечи и Почепа, появились свои люди в Орше и в Витебске. В то время как мы громили вражеские гарнизоны в Мужиново, Вельжичах, Акуличах и Алени, бригады «За Родину», клетнянцы, «неустрашимые» и другие соединения наносили удары по гарнизонам Коршова, Бульшева, Издешич. Отряд имени Лазо атаковал железнодорожную станцию Пригорье, а затем Понятовку, бригада имени Котовского совместно с другими соединениями разгромила крупный немецкий гарнизон в Пеклино, что находится на шоссе Рославль – Брянск.

В северной части клетнянского леса и у нас под Мамаевкой действовали аэродромы. В некоторые ночи они принимали по нескольку самолетов. Западнее нас, у Николаевки, работал другой аэродром, обслуживавший партизанское соединение А. Ф. Федорова...

Знали об этом оккупанты? Если нет, то, очевидно, догадывались. Они усилили воздушную разведку, предприняли несколько попыток забросить в наш и другие отряды своих агентов, стали устраивать засады, чтобы захватить живого партизана. Появились и другие симптомы резкого повышения активности гитлеровцев. Сначала на крупных, а затем и на небольших железнодорожных станциях, расположенных поблизости от клетнянского леса, стали выгружаться немецко-фашистские войска с артиллерией и танками. Не трудно было догадаться, что противник готовит против нас крупную карательную операцию. Пока разведчики добывали нужные сведения, остальные партизаны тоже не сидели без дела. Вдохновляющим фактором для них в этот период явилось наступление наших войск под Сталинградом. Сообщение о нем наши радисты приняли ночью. 20 ноября я находился вместе с ними. Мы не выдержали, распахнули дверь землянки и на весь лагерь закричали «ура!». Вскоре возле нас собрался весь отряд. Даже раненые пришли из санчасти. Толбузин и Поляков включили свою «Белку» на полную мощность, чтобы каждый мог слышать сообщение Совинформбюро о крупном наступлении советских войск.

На следующий день во всех отрядах, находившихся в клетнянском лесу и даже в некоторых ближайших населенных пунктах, прошли митинги. А вечером на нашей [202] базе состоялось совещание руководителей партизанских отрядов. Они обменялись информацией о противнике. Выяснилось, что многие отряды уже сейчас испытывают сильный нажим регулярных немецких войск. Командиры приняли решение одновременно на разных участках нанести удары по железнодорожным узлам, чтобы затруднить переброску вражеских войск. Эта операция, согласованная с командованием Западного фронта и Центром, была намечена на 29 ноября. Боевые участки распределили так: отрядам, расположенным на севере, отводились дороги Рославль – Брянск и Рославль – Кричев, южным и восточным – Брянск – Гомель, бригаде «За Родину», нашему соседу, – железнодорожная станция Жудилово, «Славному» – Белынковичи. Станцию Костюковичи, находившуюся севернее нас, должны были атаковать черниговские партизаны. Чтобы выйти в заданный район, «Славному» предстояло скрытно совершить марш-бросок на сто с лишним километров. Не меньшее расстояние необходимо было преодолеть и некоторым другим отрядам.

«Славный» двигался по заброшенным лесным просекам, в обход населенных пунктов. Бойцы, чередуясь, то шли на лыжах, то ехали на санях, чтобы сберечь силы. Все знали: бой предстоит тяжёлый. Правда, была у нас некоторая надежда на облегчение: станцию и мост охраняли насильно мобилизованные солдаты французского батальона. Больше того: узнав о крупном наступлении наших войск под Сталинградом, многие из них решили уйти к партизанам. Об этом рассказал их специальный парламентер, с которым подполковник Рыкин встретился в Подлужском хуторе незадолго до нашего выхода в район проведения операции.

Мне довелось быть участником переговоров с французом, доставленным агентурной группой младшего лейтенанта Герасима Грибкова (Геннадия) и сержанта Сергея Константинова. Кажется, его звали Жан Жане. Молодой, жизнерадостный уроженец парижского предместья сообщил нам следующее. Когда наци объявили о создании добровольческого батальона, никто из французских парней на сборный пункт не явился. Тогда они насильно мобилизовали их, угрожая арестовать родных. Во избежание неприятностей для родственников французские солдаты хотели бы теперь, чтобы партизаны инсценировали нападение на них и «захватили их в плен». [203]

Рыкин и Шестаков, разумеется, не могли слепо следовать плану, подсказанному Жаном Жане. В конце концов он мог сам стать жертвой вражеской провокации. И опыт не обманул их. Когда наши бойцы ворвались на станцию, ответная стрельба открылась отнюдь не поверху. Жан, находившийся возле майора, пришел в отчаяние. Он стал кричать, призывая своих соотечественников прекратить огонь. Потом быстро побежал к казарме, выкрикивая ругательства. Но вскоре – упал. Когда наши ребята вытащили раненого Жана из-под огня, он, вытирая слезы, сокрушенно сказал:

– Там не француз! Там – наци!

Впрочем, это стало ясно и без его слов. Хорошо, что командир с самого начала не поддался соблазну легко завладеть казармой. Упорный бой длился более трех часов. Немецкие солдаты, сидевшие в укрытиях, которые даже с прямой наводкой не пробивало наше 45-миллиметровое орудие, простреливали каждый метр на подступах к станции.

И все же нашим бойцам удалось нанести врагу немалый урон. Они сожгли железнодорожный состав и несколько цистерн с бензином, взорвали все стрелки и семафоры, нарушили телефонную связь и вывели из строя водокачку.

Большого успеха в эту ночь добились также партизаны отряда Федорова и наш сосед – бригада «За Родину». Правда, уничтожить водокачку и Пучковский железнодорожный мост им не удалось.

Сильные удары по врагу нанесли и партизаны, базировавшиеся в северной части клетнянских лесов. Эта совместная операция партизан оказала большую помощь фронту.

* * *

Когда «Славный» действовал из засад, то даже при нападении на крупные вражеские гарнизоны преимущество почти всегда было на нашей стороне, и мы несли совсем незначительные потери. Теперь же нам приходилось драться с регулярными войсками. А это намного сложнее. После наступления на Белынковичи моя санитарная часть наполнилась десятками раненых. Зная, что гитлеровцы взяли нас в кольцо, я составил радиограмму в Центр о просьбой прислать транспортный самолет. Но [204] командир, которого вызывали в Москву, не стал ее подписывать.

12 декабря, ночью, в нашем расположении приземлился По-2. На нем и улетел А. П. Шестаков вместе с А. Ф. Федоровым и И. А. Понасенковым. В следующую ночь на Большую землю было вызвано еще несколько командиров.

Между тем обстановка вокруг нас становилась все более угрожающей. Почти ежедневно гитлеровцы сбрасывали с самолетов листовки. Предупреждая, что мы зажаты в железное кольцо, что дальнейшее наше сопротивление бесполезно, они призывали нас сложить оружие. Под текстом обращения был напечатан специальный «пропуск» для беспрепятственного прохода к пунктам сбора военнопленных.

По сведениям, поступившим к подполковнику Рыкину по различным каналам, стали достаточно точно известны силы противника, обложившего лес: две пехотные дивизии, два артиллерийских полка и семь отдельных батальонов специального назначения. Впоследствии эти данные подтвердились документально.

Очередная операция, подготовленная оккупантами, носила кодовое название «Репейник-2». План к ее проведению был утвержден небезызвестным Хойзингером. Инструкция состояла из ста пунктов, излагающих указания по уничтожению партизан и гражданского населения в местах расположения партизанских баз.

Главные события в блокированных клетнянских лесах развернулись в конце января 1943 года. Противник все туже затягивал петлю вокруг партизан. К исходу 22 января в наших руках оставались лишь два населенных пункта – Николаевка и Мамаевка. Над расположением лагеря низко, едва не задевая верхушки деревьев, летали вражеские самолеты.

К нам со всех сторон продолжало стекаться гражданское население. Люди приводили с собой уцелевших коров и овец, тащили на себе разные пожитки. Приносили они с собой и леденящие душу рассказы о зверствах, чинимых карателями в захваченных деревнях. Из Дегтяревки, Затесья, Каталино и других сел они согнали в Васильевку 120 крестьян, родственники которых находились в партизанских отрядах, закрыли их в большом сарае и сожгли... [205]

Утром 27 января шесть «юнкерсов» нанесли по нашему расположению бомбовый удар. «Славный» перебрался в запасной лагерь, но через день вынужден был оставить и его.

Первым из кольца окружения вырвалось соединение черниговских партизан, которым в отсутствие Федорова командовал полковник Попудренко. После нескольких неудачных попыток удалось выйти из блокированного леса большинству бригад и отрядов.

У старшего лейтенанта Медведченко, оставшегося за Шестакова, и у майора Шемякина, командовавшего отрядом «Вперед», а также у командиров десантных групп положение оказалось более сложным: без разрешения Центра никто из нас не мог покинуть данного района базирования. Наконец связисты приняли радиограмму: нам приказали выйти из блокадного кольца на запад и до особого распоряжения маневрировать на внешнем обводе клетнянских лесов.

Но выход оказался очень нелегким. В течение трех суток «Славный» прогрызал брешь в боевых порядках гитлеровцев, которые уже перекрыли все лесные дороги, просеки и большаки. Вместе с нами в прорыве кольца оккупантов участвовали одна из бригад черниговцев, половина отряда «Вперед» и около роты из бригады «За Родину». Вступив в тяжелый бой сперва возле села Николаевка, а затем возле деревни Ясенок, мы, несмотря на то, что противник расчленил нас на три группы, все же пробились на запад. Но и здесь маневрировать оказалось трудно: почти все населенные пункты были буквально забиты немецкими войсками. Неприкосновенный запас продовольствия кончился в первые же дни. Ведь мы были вынуждены поделиться продуктами с другими отрядами, утратившими во время боев свои обозы.

Несколько суток кряду наши люди, не зная ни сна ни отдыха, голодные и замерзшие, курсировали в районе деревень Гнилуша, Дубровка, Юзифовка и Затесье. Вскоре к нам присоединилась вырвавшаяся из кольца рота старшего лейтенанта Романькова. Самого командира бойцы принесли на руках с крупозным воспалением легких. Раненых и больных негде было укрыть. Но они нуждались не только в тепле и лекарствах. Прежде всего, их надо было кормить. [206]

Мы с сержантом Мадеем взяли десять наиболее крепких бойцов и отправились на поиски продовольствия. Меня, как врача, знали во многих деревнях, и я полагал, что это сыграет какую-то роль.

Кондратий Мадей был, пожалуй, единственным человеком в отряде, на котором почти не отразилась блокада. Как всегда спокойный и неторопливый, он по-прежнему подшучивал над своими товарищами-спортсменами, находился в постоянной готовности к выполнению любого задания. Вот и теперь Кондратий уверенно шагал впереди – невысокий и чуть угловатый, чемпион Москвы, пловец-рекордсмен.

Выждав на опушке леса, когда Дедовск покинут немцы, мы, оставив дозорных, вошли в деревню, быстро отыскали старосту. Им оказался единственный на всю деревню мужчина. Немецкий офицер предупредил его, что он головой ответит, если из деревни исчезнет хотя бы одна корова.

Хозяин и его жена сразу меня узнали. Я попросил каких-нибудь трав для раненых. Староста засуетился, набросил на плечи кожух и вышел поговорить с людьми. Его жена полезла на печь за травами. С печи свесились две детские головки.

– Боитесь немцев? – спросил я ребят.

– Ага, – простодушно ответил старший. И, как взрослый, добавил: – Уж больно они лютуют, проклятые. За день перед тем, как прийти немцам, к нам заходили тоже партизаны, только не в белых халатах.

Вернулся староста. Хозяйка уже слезла с печи. Протянув мне завернутые в тряпицу травы, пояснила, какой из них какие болезни лечить. Староста повел нас на двор.

– Одного телка неучтенного нашли, – сказал он. – Белой холстиной его обмотали. Теперь и он как бы в халате. Поведете его полем – незаметно будет. По дорогам сейчас фашисты снуют.

Теленок увязал в снегу, поворачивая голову, негромко мычал. Позади послышались выстрелы. Мы обернулись и увидели, что в Дедовск примерно на пятнадцати подводах въехали немцы. Но стреляли они наугад: нас уже нельзя было заметить на поле.

Впервые за три недели раненые, больные и ослабевшие ели мясо. [207]

Но и в таких невероятно сложных условиях бойцам «Славного» удавалось наносить урон противнику. Отмечая годовщину Красной Армии, одна из наших групп отправилась к Ясенку. Неподалеку от него на поле совершил вынужденную посадку самолет «фокке-вульф», который ежедневно летал над лесом и, разыскивая партизанские лагеря, корректировал огонь артиллерии. Для охраны севшего самолета фашисты оставили целый взвод. Но после первых же выстрелов народных мстителей часовые разбежались. Партизаны сняли с «фоккера» пулемет и радиоаппаратуру, а самолет сожгли.

Во время другой операции, проведенной 24 февраля, наши бойцы уничтожили из засады группу вражеских связистов. В довершение к нашей радости Толбузин и Поляков расшифровали радиограмму Центра: нам предлагалось подобрать место для приема самолета, которым прилетит командир отряда...

А по ночам над нашими головами то и дело слышался самолетный гул. Это советские бомбардировщики летели на запад.

* * *

Так и не добившись успеха, гитлеровцы вдруг сняли блокаду. Из деревень они уходили поспешно. Это, несомненно, было результатом крупнейшей победы, одержанной нашими войсками под Сталинградом.

28 февраля 1943 года, ровно через месяц, «Славный», как и большинство отрядов, возвратился в клетнянский лес. Следы хозяйничания фашистов были видны повсюду. Их штабы располагались в партизанских лагерях. Перед уходом они взорвали землянки и сожгли все постройки. Чудом уцелел лишь наш запасной лагерь, находившийся в двух километрах от основного.

Вечером 11 марта на поле возле Мамаевки вышел весь личный состав отряда. В этот раз никто не делал секрета из того, что должен прилететь самолет, который доставит командира отряда. Мы сидели около большого костра и ждали. У каждого необычное, приподнятое настроение. Тяжелые дни, голод и холод остались позади. Сейчас мы сидим у жаркого костра, вокруг – тишина, ни одного выстрела. Немцы ушли не только из леса, но и прилегающих к нему населенных пунктов. [208]

Наконец прилетел самолет. Сегодня он спокойно кружит в воздухе, не гася аэронавигационных огней, не выключая посадочных фар. Всем нам хорошо видно, как раскрываются и медленно опускаются на землю парашюты. Вдруг к костру в одних шерстяных носках подбежал майор Шестаков. Забыв поздороваться, распорядился:

– Организуйте поиск четырех человек и шестнадцати мест груза. Заодно и мои унты поищите. Слетели в воздухе.

Кто-то подал майору полушубок. Укутав ноги, он раскрыл сумку и стал раздавать привезенные из Москвы письма.

– Получай! – протянул он конверт Георгию Магеру. – Твои родители и сестра заходили ко мне в гостиницу... А где Мадей? Сержант?

– Здесь, товарищ майор, – отозвался Кондратий.

– Говорят, ты хорошо воевал... Даже в Москве об этом знают... Долгушин! Тебе жена посылочку прислала.

Те, кому выпало счастье получить весточку из-за линии фронта, заметно волновались и долго рассматривали конверты, не решаясь их вскрыть. Я получил два письма: от матери из Новосибирска и от жены без обратного адреса. А майор Шестаков уже вынул очередной конверт, нахмурился и тут же снова убрал его в сумку. Он уже знал о гибели моего помощника Евгения Мельникова.

Из пары унтов нашли только один. Но старшина уже подал командиру валенки. Майор надел их, встал, притопнул ногами и с улыбкой сказал:

– Ну вот теперь хорошо! А то сижу перед вами, как персидский шах... А что с людьми и грузом?

– Люди приземлились благополучно. Весь груз собрали, товарищ майор! – послышался голос начальника штаба.

Подошли четыре бойца в армейских полушубках, в валенках, с автоматами. Это были наши однополчане Алексей Бабошин, Алексей Киселев, Владимир Зиновьев и радист Георгий Бойко.

– Личную охрану в Москве выделили, – пошутил Шестаков. – Вдруг не туда бы прыгнул!

Проговорили мы до самого утра. Нам было о чем рассказать командиру, и не только о черных днях. А он не успевал отвечать на наши вопросы. В разговоре очень часто [209] слышалось слово «Сталинград». Это слово придавало нам новые силы, вызывало еще большую жажду активных боевых действий.

Сброс оружия, боеприпасов, обмундирования и медикаментов продолжался и в последующие дни. Мы понимали, что делается это неспроста, но никто не решался спросить у командира: зачем?

Разведывательная и боевая деятельность «Славного» снова активизировалась. У гитлеровского командования явно не хватало сил для борьбы с партизанами. Оккупанты вынуждены были сдать под наш контроль огромную территорию, они едва справлялись с охраной коммуникаций. А к железнодорожным и шоссейным магистралям опять вышли десятки наших диверсионных групп...

Неудавшиеся попытки разделаться с партизанами, потеря целой отборной армии под стенами Сталинграда повергли немцев в уныние. Эти неудачи отразились и на настроении солдат власовских изменнических формирований. Холуи потеряли веру в силу своих хозяев. Этим немедленно воспользовался подполковник В. В. Рыкин, направив деятельность агентурной группы Грибкова и Константинова на разложение одной из рот батальона «Припять», дислоцировавшейся в Мглине. В переходе целой роты с оружием и имуществом на нашу сторону группе Геннадия большую помощь оказала мглинская учительница Валентина Федоровна Полевич, жена майора Красной Армии, мать четырех детей. Но подробный рассказ о сложной и кропотливой работе группы Геннадия и об этой мужественной женщине потребовал бы еще многих страниц и отвлек бы нас от основной темы.

Здесь лишь можно сказать, что переход этой роты на сторону партизан вызвал переполох среди оккупантов. А когда месяц спустя «Славный» был уже в Белоруссии и группа наших разведчиков столкнулась со 2-й ротой того же батальона «Припять», то, воспользовавшись перестрелкой, еще полсотни солдат перебежало на нашу сторону. В чечерском лесу мы наблюдали встречу злополучных «однополчан». Они рассказали, что после перехода мглинской роты к партизанам гестапо арестовало также командиров батальонов «Березина» и «Днепр», а командира «Припяти» расстреляло. Вместо них были назначены немецкие офицеры, расширена сеть фашистских агентов в таких подразделениях. [210]

Белоруссия родная

И лица те же, что в Рязани, И так же звучны голоса. Л. Татьяничева

Никто из бойцов «Славного» не заметил, что мы пересекли границу Российской Федерации и вступили на белорусскую землю. Все тут было таким же, родным и знакомым. Те же бревенчатые дома, крытые щепой и соломой, те же густые леса, перемежающиеся с полями и лугами. Может быть, только в этом краю чаще встречались реки и болота. А скорее всего, они не заметили разительных перемен потому, что в Белоруссии, как и на Брянщине, люди, всегда приветливые к друзьям, становились суровыми и беспощадными к недругам, что и здесь кипела жестокая борьба с немецко-фашистскими захватчиками.