Текст книги "Профессия — летчик. Взгляд из кабины"

Автор книги: Илья Качоровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

«Встает на западе румяный царь природы»

Еще в школе, когда изучали биографию Пушкина, говорили, что был он большой насмешник. Один из его товарищей-лицеистов написал стихотворение, которое по ошибке начиналось так: «Встает на западе румяный царь природы...» Когда он начал его читать и произнес эту фразу, Пушкин прервал его и экспромтом продолжил: «...и изумленные народы не знают что начать: ложиться спать, или вставать?»

И сейчас, в век космонавтики, люди неизменно видят солнце восходящим на востоке и заходящим на западе. Даже космонавты, каждые сутки встречая 17 восходов, все равно их видят на востоке. Но я в полете видел то, что невзначай предсказал незадачливый поэт – друг Пушкина.

Летали мы ночью. Начало полетов было точно совмещено с заходом солнца, так как ночными полетами по «Наставлению по производству полетов» называются такие, которые осуществляются между заходом и восходом Солнца. Вырулил на взлетную полосу чуть раньше и запросил взлет. Педантичный руководитель полетов заметил: «Рано. Солнце еще не зашло!» Действительно, примерно четвертушка огромного, красного, причудливо искаженного еще теплой после жаркого дня атмосферой Солнца еще выглядывала из-за горизонта, как бы подсматривая в последний момент, что делают люди, переходя от дня к ночи. Я выждал минуты две, и Солнце, бросив на землю последний прощальный луч, погрузилось в загоризонтную пучину. Я не стал ждать дальше, немедленно вывел двигатель на максимальные обороты, включил форсаж и помчался по освещенной сумеречным светом полосе. Взлетев и убрав шасси, я продолжал набирать высоту при работе двигателя на форсажном режиме. Задрав высоко в небо нос, самолет стремительно набирал высоту, все увеличивая вертикальную скорость. И вдруг произошло невероятное: там, где минуту назад зашло солнце, а сейчас виделась четкая линия горизонта, разграничивая уже темную внизу Землю и ясную, еще хранящую лучезарный свет только что ушедшего отсюда светила полосу неба, что-то закраснело, и будто язычок пламени высунулся из-за края земли. Я не сразу понял в чем дело и продолжал с недоумением смотреть в эту точку горизонта. Наверное, я не смог бы запечатлеть всей этой волшебной картины, если бы не одно случайное обстоятельство – Солнце перед моим взлетом «лежало» как раз в том месте горизонта, куда я смотрел на взлете.

Наконец я понял, что бесформенный поначалу язычок, это то самое Солнце, которое минуту назад на моих глазах зашло за горизонт. Теперь уже сомнений не было – язычок превратился в явно очерченный, хотя и несколько искаженный рефракцией, сегмент. Мне уже пора было выключить форсаж и менять режим полета, но прерывать неожиданно возникший чудесный эксперимент, не было сил. Я продолжил еще немного стремительный набор высоты и «вытянул», таким образом, Солнце на добрую половину. Я ощутил вдруг себя настоящим волшебником, да что там волшебником – богом: чтобы такое делали волшебники даже самого высокого класса, наблюдать не приходилось. Но пора было прекращать эксперимент. Выключил форсаж и перевел самолет в горизонтальный полет, развернулся в направлении, предусмотренном заданием. Солнце уже было сбоку и, пока я делал необходимые манипуляции в кабине, сначала остановилось, а потом медленно, повинуясь теперь уже естественному закону, стало медленно заходить и, наконец, исчезло за горизонтом. Все стало на место, а я все никак не мог отключиться от только что увиденного чуда. Такого я никогда не видел раньше и не довелось увидеть после: для этого нужно было, чтобы снова собрались в одно время не связанные друг с другом обстоятельства. Теоретически это «чудо» легко объяснимо. Каждый, наверное, видел, как после захода Солнца на земле на высоко летящих самолетах играют отблески еще не зашедшего на высоте их полета светила. Но одно дело просто видеть заход позднее, чем на земле, другое – видеть как уже зашедшее Солнце снова начинает восходить. В данном случае причина состояла в том, что, с одной стороны, точно совпали момент захода и взлет, с другой – высокие характеристики скороподъемности самолета Су-7Б, на котором я тогда летал.

Большие скорости современных самолетов позволяют получить подобный эффект и в горизонтальном полете. Легко подсчитать, что линейная скорость движения каждой точки земной поверхности на экваторе, вызванная вращением Земли, равна примерно 1700 км/ч. Эта скорость доступна сейчас даже пассажирским самолетам (Ту-144, «Конкорд»). Если лететь с этой скоростью вдоль экватора с востока на запад, Солнце остановится, а если лететь быстрее, что также доступно современным самолетам, то оно начнет заходить на востоке. Это ли не чудо, это ли не удивление? Только боюсь, что пассажиры современных самолетов, давно переставшие удивляться чудесам, творимым наукой и техникой, даже и не заметят этого. А жаль! Нельзя не удивляться рукотворным чудесам. Без удивленья будет очень скучно жить. Хорошие слова есть в одной популярной песне: «Давайте удивляться, удивляться, удивляться чудесам, распахнутого сердца не жалея...» Давайте!

По горло в облаках

В одном из фрагментов говорилось о том, что после продолжительного, напряженного, монотонного слежения за стрелками приборов, неизменно сопровождающего полет в облаках, выход за облака на солнечный простор вызывает прилив бурной радости, появляется желание петь, что выливается и в саму песню, которую, правда, никто не слышит, даже сам исполнитель: шум двигателя и плотно сидящий на голове шлемофон с защитным шлемом не доносят до ушей даже собственного голоса. В данном случае этот факт нужно рассматривать как всеобщее благо, так как солист никакими вокальными данными не располагает, и его пение ни по каким критериям к понятию красоты не подгонишь. Зато уж глаза наслаждаются в полной мере: после томительного наблюдения за шкалами и стрелками в узком секторе приборной доски, бескрайнее пространство заоблачных высот кажется сказочно красивым. Да не только кажется – такое оно и есть на самом деле. И что удивительно, каждый раз открывается иная картина. Один раз, вырвавшись за облака, видишь бесформенные нагромождения кучевых облаков, где башнеобразные вершины, устремленные вверх – к Солнцу, перемежаются глубокими провалами; другой раз видишь бугристую, словно булыжная мостовая, поверхность, равномерно простирающуюся до горизонта или внезапно обрывающуюся невдалеке. Иногда же поверхность облаков оказывается на удивление ровной. При этом возникает впечатление, что это совсем не облака, а ровная снежная целина. Ощущение плотности этой материи поразительно: невольно возникает мысль – как же удалось так легко и неощутимо пробить эту «твердь». Кстати, термин «пробивание облаков», совершенно официален. И родился он, видимо, именно потому, что визуальное впечатление от наблюдения облаков и снизу и, особенно, сверху, создает полное впечатление твердого вещества.

Обычно, пробивая облака вверх, продолжаешь набирать высоту, и верхняя поверхность облачности, быстро уйдя вниз, начинает восприниматься, как обычная подстилающая поверхность. Но однажды получилось так, что высота, на которой я должен был продолжать полет за облаками, почти совпала с высотой ее верхнего края. При этом как раз оказалось, что поверхность облаков была подобна ровной снежной пустыне. Ощущение это было таким реальным, что возникло желание промчаться по этому снежному покрову на чем-нибудь быстроходном. Почему-то возникла мысль об аэросанях, на которых я, кстати, никогда не ездил. Но тут же фантастическая мысль обрела неожиданную реальность: а чем мой самолет не аэросани? И тут же почти инстинктивно начал эту мысль реализовывать: чуть изменив высоту, я оказался прямо над кромкой облаков. Еще одно движение, и самолет заскользил фюзеляжем по их поверхности. Аналогия с аэросанями тут же исчезла, но я реально ощутил себя скользящим по этой эфемерной поверхности на быстроходном глиссере. Только никакому глиссеру такая скорость была не под силу. Я впервые ощутил то, что непосредственно в полете на большой высоте летчик никогда не ощущает – скорость. Белоснежная поверхность, чуть посерев в непосредственной близости, летела под самолет упругими струями водопада. Воспринимаясь на глаз, как плотная масса, она, тем не менее, податливо и бестелесно расступалась перед самолетом, и это было необычно и почти нереально. Чтобы еще острее ощутить стремительный бег облачной массы, я опустил самолет еще пониже и картина, открывшаяся взору, стала совсем фантастической: самолет был полностью погружен в облака и мне почти не виден, над ровной поверхностью облаков выступал только фонарь моей кабины. Облака я видел уже как бы в разрезе: на уровне глаз была верхняя кромка, и я реально ощущал, как лобовое стекло фонаря резало эту кромку и струи разорванных облаков со скоростью моего полета (а это было 900 км/ч) лизали боковое остекление, а мне казалось, что это я сам режу облака своим телом, высунув наружу только одну голову. Ощущение было захватывающим и жутковатым. Казалось, что прозрачный, непрочный на вид фонарь, не выдержит этого колоссального напора этой серой плотной массы, несущейся на меня с огромной, никогда ранее так не ощущаемой скоростью. Возникла еще одна аналогия: самолет – это подводная лодка, полупогруженная под воду, а фонарь кабины – боевая рубка, возвышающаяся над водой. К сожалению, долго любоваться этой картиной, предоставив фантазии волю представлять себя в разных ипостасях, не было возможности: задание, которое я выполнял, не предусматривало длительного пребывания в состоянии такого полета. Пришлось сокращать любование красотой и перейти на прозу – необходимую и реальную. Но эстетические минуты не исчезли из памяти, они живут во мне и сейчас – свежие и четкие, а вот какое будничное задание я тогда выполнял, память не сохранила. И это, наверное, прекрасно, что память сохраняет ощущение красоты прочно и надолго.

«Вся из лунного серебра...»

В темную ночь за облаками красиво, но однообразно: внизу сплошная чернота, похожая на бездонную пропасть, вверху тоже пропасть, но перевернутая и усыпанная алмазными россыпями звезд. Зато лунной ночью картина совершенно преображается: все пространство заливает свет, для которого иного эпитета, чем «серебряный» не подберешь. Кстати, на земле, когда я любовался лунными ночами, этот эпитет не казался мне достаточно точно отображающим действительность. Когда же я впервые увидел ночной заоблачный пейзаж, сразу подумалось: в самом деле – кругом разлито серебро высочайшей пробы. Это серебряное свечение исходило от Луны, словно циркулем четко очерченной на небе, и заливало все пространство: и звездное небо, которое, оставаясь все же черным, просвечивало сквозь серебряную кисею; и сам воздух как бы светился и искрился бледным матовым сиянием. Но самым, пожалуй, удивительным было освещение облаков. Если днем, ровная гладкая поверхность облачного слоя воспринималась как снежная пустыня, то ночью в свете Луны она больше походила на море, причем, если Луна была не очень высоко, от нее по направлению к самолету бежала как и на море светлая лунная дорожка. В зависимости от прозрачности воздуха и высоты ночного светила, характера верхней поверхности облаков и расстояния от них до самолета, картина заоблачного пейзажа приобретает различные оттенки, либо сверкая и искрясь до самого горизонта при чистом прозрачном воздухе, либо тускнея в запыленной или пронизанной морозной дымкой атмосфере. И сама луна в разных атмосферных условиях воспринимается по-разному. В прозрачном (чаще всего осеннем) воздухе она источает почти слепящий свет (речь, конечно, идет о полнолунии). Ее контуры, «моря», долины и другие детали рельефа так четко очерчены, что кажется, будто висит она где-то совсем рядом: протяни руку и коснешься какого-нибудь «Моря Дождей». В морозной дымке она кажется меньшей по величине, детали ее поверхности не видны, но она окружена радужным сиянием, а иногда огромным, радиусом в полнеба, кругом Гало.

Но самой удивительной и прекрасной предстала передо мной эта лунная феерия в один из ночных полетов...

Когда я вышел за облака, то не сразу понял, что происходит. Все признаки лунного освещения были: так же серебрился воздух и небесная твердь, так же было залито неземным светом облачное море, но чего-то важного в этой знакомой картине не хватало. Я не сразу сообразил – чего же? И вдруг с удивлением понял, что нет самого главного – Луны. Однако место, откуда шел свет, ощущалось – он шел откуда-то сзади-сбоку. Так как на современных самолетах назад видно плохо, а увидеть сверкающую чудесницу очень хотелось, пришлось развернуть самолет, хотя это и не совпадало с тем, что я должен был делать по заданию. Но, осуществив это маленькое нарушение задания, я был с лихвой вознагражден. То, что я увидел, буквально ошеломило: огромный чуть красноватый диск Луны покоился, как на мягкой перине, на самой кромке ровных, подобных штилевому морю, облаков. Необычное положение светила создавало и совершенно необычное по своему характеру освещение. А сама лежащая на облаках Луна выглядела совершенно нереально. Картина приобретала большую реальность только по аналогии с морем: от Луны по направлению ко мне шла широченная яркая лунная дорога, а от движения самолета казалось, что лунный диск катится по краю неба. Я настолько был захвачен этой потрясающей воображение картиной, что забыл зачем оказался в этом волшебном краю и буквально раскрыл рот от удивления и восторга, затаив дыхание, пожирал глазами пространство, пытаясь как бы сфотографировать эту уникальную красоту. Теперь я убедился, что фотография вышла. Я и сейчас, описывая то, что видел десятка полтора лет назад, воспроизвожу в сознании эту картину очень точно. Жаль только, что не хватает слов и красок, чтобы передать все в таком виде, в каком посчастливилось это наблюдать.

Не хватает слов и красок... Опасение того, что для описания небесных красот не хватит этих важных атрибутов, и удерживало от того, чтобы написать подобный очерк раньше. Когда размышлял об этом, пришла в голову мысль: ведь когда читаешь описание красот природы или рукотворной красоты, сделанной рукой мастера, не всегда понимаешь, что вызывает восхищение: предмет описания или то, как красиво написано. У меня в памяти крепко сидит одна небольшая книжка. Называется она «Заблудившийся автобус». А автор – Дж. Стейнбек. Описано в ней, как группа каких-то людей ехала в каком-то глухом уголке Америки на потрепанном автобусе. Разбушевавшаяся стихия и неисправный автобус создали им всякие осложнения на пути. Вот и весь сюжет. Но читал я книжку с интересом, вначале не понимая почему. Потом понял: даже незначительные эпизоды, не говоря уж о психологическом анализе поведения этих разномастных людей в нестандартных ситуациях, были описаны мастерски. Запомнился, даже врезался в память совсем уж незначительный эпизод: сварливая и злая, но чистоплотная и любящая порядок хозяйка дорожной гостиницы, напекла пирогов, выставила их на стойке и вышла. А когда вернулась, обнаружила, что через завешанные марлей окна и двери, неведомо каким образом, пробрались в комнату несколько мух и начали лакомиться. Хозяйка, ворча и нервничая, начала этих мух гонять. Подробное описание этого, вроде бы, необязательного эпизода, заняло едва ли не две страницы. Я читал и думал: к чему описывать это совсем неинтересное и не очень красивое действо? Но эпизод этот не только не пропустил, а прочитал с интересом. Более того, не поняв, почему возник интерес, прочитал снова. И, кажется, понял: не очень красивый эпизод красиво написан. У меня же теперь волнения обратного порядка: не получится ли так, что красивые картины, которые я здесь описал, совсем не покажутся читателю таковыми из-за некрасивого описания.