Текст книги "ХУШ. Роман одной недели"

Автор книги: Ильдар Абузяров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

7

Эти создания выглядели очень странно и мордами напоминали скорее молодых львов, а вытянутыми туловищами – горных козлов; змеиными хвостами они словно отбивались от своих искаженных водой отражений.

– Ну же! – подтолкнул Мурад. – Где твоя чудо-юдо история?

– Это химеры, – сказал меддах, не поворачивая лица к Мураду. – Ты чувствуешь, как они опустошают город жарким пламенем своего дыхания? Как они разрежают и переплавляют воздух?

– Да, – выдавил из себя Мурад.

– Однажды, – прошептал меддах, – один мальчик не по своей воле отправился в дальнюю страну и попал в город смерти. В город, из разломов и болот которого выходят странные одурманивающие пары. Стоило этому мальчику выйти погулять к сфинксам и пирамидам, как его оглушили эти газы почти до потери рассудка. И тогда он узнал, точнее, ощутил кожей, что такое дух Петербурга. Узнал, вдохнув его привкус смерти и сумасшествия.

– Как его звали? – спросил Мурад чуть слышно.

– Его звали Юсуф! – ответил меддах. – Потому что он и был Юсуфом. Потому что я хочу тебе рассказать о Юсуфе, судьба которого, впрочем, схожа с судьбой Юсуфа Прекраснейшего, историю которого наш Пророк советовал записывать и пересказывать другим, потому что это самая поучительная и самая прекрасная история, какая только была на земле, как сказано в Коране… А наш Юсуф не угодил своим братьям потому, что родился не красивым и стройным, а, наоборот, слишком тщедушным и никчемным. И был брошен ими в колодец этого города, чтобы уже никогда из гадкого утенка не превратиться в прекрасного лебедя. И только здесь, в колодце, на дне, близко к болотам и земным разломам, он уловил дух этого города. Дух сырости, нищеты, одиночества, болезни и смерти… – Ты хочешь слушать эту историю? – помолчав, спросил меддах.

– Да.

– Тогда вступай на этот мостик и следуй за мной в этой истории. Но сначала я открою тебе всю химерическую сущность этого города.

8

Дальше Мурад только слушал, зажмурив глаза и затаив дыхание. Он почти ничего не говорил, стараясь не упустить ни слова из сказанного меддахом, речь которого ветер то доносил до слуха, то заглушал своим порывом.

Он слушал историю о городе. О его величии и убожестве. О дворцах из серого мрамора и гранита, граничащих с хибарами бедняков, с трущобами-хрущобами из серых панелей и блоков. Они, словно северный балтийский флот, проплывали мимо Мурада из Питера к острову Цусима: Юсуповский дворец, что на Мойке, форт голландской слободы за ним дворец Великого Князя Алексея Александровича Цусимского, с гостиными в стиле Тюдор и коллекцией китайского и японского фарфора.

Мурад слушал историю о городе, где разом ощущаешь как свое величие, так и свое ничтожество. О его колодцах, точно таких же беспросветных и глубоких, как тот, в который был брошен Юсуф и где он чуть было не сгинул. О каждом здании и памятнике этого города в отдельности. Слушал, пока не окоченел настолько, что не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, и стал, будто застывшая фарфоровая емкость для историй. Такая хрупкая и незащищенная, готовуая зазвенеть и треснуть под порывами ветра и рассыпаться на осколки. Слушал, пока не ощутил себя, словно на дне ледяного колодца с замершей водой. Пока сам не превратился в каменный памятник, не застыл, как львы на портиках дворцов с беспомощно отвисшими лапами и губами и с шапками табачного снега на носу – как еще можно поиздеваться над беспомощными тварями?

9

– Впрочем, не все сразу, – осекся меддах, понимая, что в первый раз перегружает Мурада. – Продолжим позже. Пока же следуй за мной в нашей истории.

– Куда? – спросил Мурад.

– В припортовое кафе, – ответил меддах. – Я вижу, ты совсем продрог.

Поймав за хвост возникшую паузу, Мурад двинулся с места, чтобы хоть как-то согреться. Он шел за меддахом, который все еще говорил, выступая странным экскурсоводом. И этот его шепот то порывом ветра, то прибоем Финского залива, то перекатами волн Невы раздавался в ушах Мурада. Так бывает. Такой шум, словно вода не только под ногами, но уже попала и в уши.

И хотя у него были деньги, половины их хватило только на то, чтобы заказать молочный коктейль в портовой забегаловке и соломинку. Которую, как выяснилось, не едят, а пьют, точнее, из нее пьют. Это Мурад понял, попробовав ее пожевать. Такую сухую и пластмассовую на вкус.

А потом вспомнил, как кошки на мосту канала держали в зубах такие же длинные соломинки, протянутые под пролеты. И начал цедить через трубочку коктейль. Он ожидал почувствовать знакомый с детства вкус горячего молока. Но оказалось, что, пока Мурад приноравливался, коктейль порядком остыл.

Каково же было его удивление, когда на дне стакана он увидел подтаявшие кусочки льда! Никогда раньше ему не наливали молоко со льдом.

Химерный город, где коктейль оказывается ледяной смесью из канала…

10

В кафе толстой официантке, которая, если бы пожелала, могла бы наполнить настоящим теплым грудным молоком не один стакан, Мурад казался жалким. Щупленький, тщедушный, в полуботиночках на тонкой подошве и легкой куртке-ветровке, он никак не мог согреться уже вторым пузатым стаканом кофе со взбитыми сливками.

Мурад, и правда, был похож на одного из питерских чудиков. Впрочем, официантка уже давно привыкла к подобным посетителям, и вид Мурада не вызывал в ней ничего, кроме жалости. Его губы тряслись от холода, а колотили его внутренний жар и жаркий, несмотря на холод, рассказ меддаха.

Глядя на то, как мальчик странно жестикулировал и постоянно переминал ошпаренные холодом губы, словно разговаривал с кем-то, официантка решила, что это очередной сумасшедший засел у нее в кафе.

Сказитель же сидел напротив, смотрел на него спокойными, рассудительными глазами, пил кофе чашку за чашкой и ел один экзотический рыбный салат за другим. С длинными зачесанными волосами, в длинном черном пальто и длинном красном шарфе, он ласково смотрел на Мурада и между глотками продолжал свой рассказ об этом городе-химере.

Глава 2
Первая брачная ночь и санитарная книжка

1

Что же, наблюдать за домом – так наблюдать. Спать я решил не ложиться, чтобы не вставать в четыре часа и не пилить через весь город. Мне не впервой шататься по улицам всю ночь напролет. И я совсем не чувствую себя одиноким. Потому что с домами – это знают мои друзья – у меня особые отношения. С домами я разговариваю, я их боготворю, и я их ненавижу. Особенно такие красивые дома, как тот, в котором живет этот воротила гостиничного бизнеса.

А еще я могу часами смотреть на горящие окна. Могу представлять себе сценки из семейной жизни. Игры влюбленных, ссоры, скандалы. Даже первую брачную ночь молодоженов. Зарисовки на занавесках, так сказать. Чтобы как-то себя сфокусировать на другом, а не на своих грязных фантазиях, я стал вспоминать, как провел первую ночь в Питере.

Какой была моя первая ночь с белой невестой? Я приехал в Питер в июне и угодил на белые ночи. Белые, как фата, и бледные, прозрачные, как испуганное лицо невесты в ночь перед расставанием с девственно-беззаботной прежней жизнью. Но было ли у меня право первой белой ночи?

2

Я стал вспоминать свои первые ночи в Питере, свои крыши и подвалы, с которыми у меня особенно хорошо получалось разговаривать. Ох уж эти крыши и подвалы, сколько мне предстояло с ними сталкиваться! Знал ли я тогда, приехав в Питер, что сырые трипперные крыши и подвалы начнутся у меня сразу?..

Хотя нет, свою первую брачную ночь с Питером я решил перекантовать на вокзале. Я надеялся прикинуться пассажиром, ожидающим своего поезда. Но с трех до пяти, как раз в то самое время, когда организм переварил все белки и остывает подобно машине без топлива, когда самое время сну подкосить даже сидящего, милиция попросила всех очистить помещение под предлогом санитарного часа.

Всех, как паршивых собак, выгнали на улицу, хотя на огромных прозрачных саморазъезжающихся дверях, как на стеклышке под микроскопом, было крупными буквами написано, что и вокзал, и кассы работают круглосуточно.

Видимо, работников – они же люди – тоже начинал морить сон. А на нас решили поставить биологический эксперимент.

3

И вот я стою на улице, не зная, куда деться, ежась и сутулясь от холода. А потом, чтобы разогреть мышцы, пошел вокруг вокзала в поисках хоть какой-нибудь забегаловки – чего-чего, а таковых на вокзале хватает, – чтобы согреться чаем. Пока не наткнулся на открытую дверь, ведущую куда-то вниз.

Я решил спуститься и посмотреть. Пошел, перешагнув через развалившегося прямо на бетонных ступенях лестницы бомжа, от чего мне стало жутковато.

Но, к моему счастью, подвал оказался багажным отделением с низким сводчатым потолком. Так, кажется, и начались мои подвалы и чердаки. Помню, я не решился лечь на пол и прикорнул на железной полке приемного окна. Хорошо еще работало только одно окно, а другие были закрыты стальными решетками и заперты на амбарные замки. Железная полка оказалась вполне приемлемым вариантом, и я даже потянулся в наслаждении.

В какой-то момент я потерял ощущение реальности, и мне начал сниться сон, в котором я был чьей-то вещью. Багажом приятной дамы средних лет, отправляющейся на Средиземное море. У дамы из-под берета торчал седой пучок волос. «Бэрэта», как она сама говорила на питерский манер.

4

И только я приноровился к новым приятным ощущениям, как где-то с полчетвертого стали прибывать поезда, и пассажиры, грохоча своей поклажей на колесах, начали штурмовать единственное открытое окно. Ох уж эти транзитные и залетные со своими баулами и зычным южным говором! Понаехали тут, понавезли всего вкусного, понастроили здания и очереди.

Вскоре их стало так много, и от них стало так шумно, что пришлось сорваться с належанного места. Но куда?

И тут у меня впервые родилась мысль сесть в какой-нибудь поезд. Нет, не чтобы вернуться домой. Вряд ли мама сильно расстроилась, что я уехал. Нет, чтобы просто выспаться. А если меня разбудят обходчики – я знал, что вагоны периодически проверяют, – спросить, зевая и потирая глаза: «Это какая остановка – Бологое или Окуловка?»

Думаю, человек рассеянный был ни с какой ни с улицы Бассейной. У него скорее всего вообще не было ни дома, ни прописки. Позже от других бомжей я узнал, что спать в отогнанных в тупик вагонах очень опасно. Если тебя обнаружат транспортные менты, то сильно побьют и ограбят. А если свои, то просто обворуют.

А вообще железная полка в багажном отделении оказалась весьма удобной, почти как третья полка в поездах. Так что рекомендую.

5

Но, к счастью, в белые ночи утро гуляет, почти не ложась спать. Солнце уже вылупилось из бледного яйца и начало набирать желтизну на сковороде собственного жара. Яичница – неплохое средство от похмелья.

Быстро от похмелья бессонной ночи отошел и я, выйдя на Невский с ощущением полного счастья и первой победы. Словно я переступил через себя, бомжа в себе, желая без остатка раствориться в этом городе.

Я шел по Невскому, разглядывая дома. Я смотрел на все еще горящие фонари. На компании стильно одетых мальчиков и девочек, выходящих из клубов. На друзей и влюбленных в ярких кафе с большими витринами-стеклами красивой жизни.

Я шел и шел, решив прошататься весь день и всю следующую ночь. Я специально решил допоздна гулять по городу, чтобы потом свалиться на первой лавочке или под первым кустом и сразу вырубиться. Кажется, в этом и заключалось мое законное право первой ночи.

6

Я тогда еще не знал, что по Питеру нужно гулять только ночью. Я шел и шел, садился отдохнуть лишь на остановках, проверяя, готов ли я уже спать в дискомфорте. На одной из остановок ко мне со свистом подлетел троллейбус, еще на ходу призывно распахивая двери. Провода над троллейбусом напомнили мне свадебные ленты, а палки антенну с бантом.

Но я продолжал сидеть, где сидел, не шелохнувшись, пригвожденный пристальным взглядом кондуктора. Я наблюдал, как он улетал прочь от меня на скорости под парусами облаков. Такой маняще пустой, с мачтами и флагштоками проводов, с мягкими, теплыми сидениями и светлыми окнами – вот бы прокатиться, – он уплывал и уплывал все дальше.

Я боялся, что этот кондуктор от нечего делать увезет меня из центра и я заблужусь в незнакомом городе. Там, где у подростков не принято гулять по ночам, – опять призрак отчима-военного. Попаду в милицию или угожу еще в какую переделку.

А платить за три-четыре остановки не хотелось. Потом будет только холоднее выходить на улицу, и скамейки покажутся жестче. Хотя у меня еще оставалась надежда на чудо.

7

И чудо однажды случилось со мной. У одной двери я услышал призывный женский голос: «Входи, ну входи же…» В какой-то момент мне показалось, что это свыше обращаются именно ко мне. С верхнего этажа, что ли. Голос был не равнодушно-вокзальным, а таким трепетным, обиженным и нетерпеливым. Я подошел поближе и убедился, что это говорил домофон, он звал меня в тепло и уют.

– Ну давай, входи же. Уже вошел?

Бархатистый голосок. И я, поддаваясь его призыву, вошел внутрь, устремляясь к бархату и ковровому ворсу, к хрусталю и сверкающим хрустальным люстрам. Но уже в подъезде я наткнулся на ожидающего лифт мужчину с большим букетом бархатистых роз. Мы вместе вошли в лифт. И, выждав паузу, я после него нажал на кнопку двумя этажами ниже, чтобы затем побежать за поднимающимся лифтом.

Снизу я видел, как этот мужчина с цветами и бутылкой шипучего игристого обнялся с игривой женщиной у открытой двери тамбура. А потом дверь в семейное гнездышко захлопнулась, считай, перед моим сунувшимся с лестничной площадки носом.

– Проходи скорее, ужин остывает, – сказала женщина за дверью тем же бархатным голосом. Но теперь я точно знал, что этот голос был обращен не ко мне.

Хотя чудо уже свершилось. Эту ночь я проведу под крышей в подъезде. Вряд ли кто-то уже войдет или выйдет так поздно из своих нор. Да и мне редко когда удавалось так поздно попасть в подъезд.

Помню, в тот июнь ночи были все еще холодными. А вечерами жители проявляли чрезмерно жаркий интерес к подростку у порогов их жилищ.

8

Ту ночь я провел на чердачной лестнице возле шахты лифта. Я лежал, постелив свое пальто, на тонких ступенях, ведущих в само небо. Иногда я вставал и выходил на крышу дома – дверь была открыта, – и мог видеть город с высоты птичьего полета.

Возвращаясь на чердак, я прислушивался к шипению и треску мотора лифта, как к писку и клекоту птенцов. Этот звук почему-то напомнил мне детство в больнице, голоса за дверью, шипение клизм и грелок, скрип колес каталок, на которых увозят больных на операцию, лязг пинцетов и шприцов в железных емкостях и звон градусников о толстостенные склянки. Спать неудобно, как на койке-рабице в больнице. Слишком узкое ложе с выпирающими сплетениями железной проволоки. Птицы и те смягчают каркас гнезда из веточек и прутьев листьями и мхом.

Лишь под утро, когда мне удалось немного вздремнуть, лифт заработал, как часы с боем и с гирями, – вверх-вниз. Бой происходил слишком часто, не давая мне толком заснуть. К тому же охрипшая кукушка внутри мотора что-то невнятное щелкала своим клювом. Вообще по работе этих часов можно отсчитывать ритм времени в городе. Один, два, три. К шести часам ритм набирает темп, ускоряется. А я лежал и думал: сколько квартир, столько и приблизительно людей должны выйти на работу. Если откидываем два нижних этажа и умножаем одиннадцать этажей на количество квартир на площадке и в среднем на полтора работающих жильца, то получается шестьдесят шесть.

9

Надо считать до шишиги шестой, решил я, вспоминая военный грузовичок отчима ГАЗ-66, а лучше до ста, и тогда мне, возможно, вновь удастся заснуть. Но, досчитав до ста, я понял, что все мои прогнозы летят в тар-тарары – в шахту лифта. Это, только потом догадался я, местные алкаши с похмелья и старики от утренней бессонницы по десять раз поутру выходят на улицу в ожидании открытия магазинов.

Кстати о магазинах. Будь они прокляты, эти ранние вставания в магазины! Помню, как я сам бегал в магазин к шести утра. Если проблему жилья в первые дни я решил, то проблему еды никто не отменял. Голод – один из основных инстинктов – все настойчивее давал о себе знать.

Но долго голодать не пришлось. Однажды, проходя мимо стоящего у магазина фургона, я сам не заметил, как моя рука потянулась к еде. Я увидел, как разгружают лотки с пахучим хлебом, и какая-то сила заставила меня пойти на воровство.

– Тебе чего тут надо? – спросил меня вылезший из кабины шофер, когда я подкрался незаметно для грузчиков и уже собирался засунуть под куртку пару батонов. – Чего ты тут крутишься?

Я как-то и не сообразил, что он наблюдал за мной в зеркало заднего вида.

– Хлеба, что ли, захотел? – переспросил он, ухмыльнувшись.

– Да, – кивнул я, глупо было отрицать это после того, как шофер, наверное, минут пять наблюдал за моими маневрами.

– На, бери, не стесняйся, – протянул он мне целую буханку.

От его неожиданного щедрого жеста я зарделся, словно румяная корка в печи. Нет ничего унизительней, как брать хлеб без масла и икры из чужих рук.

– Нечего просто так давать, – сказал подошедший грузчик. – Их надо воспитывать. Пусть немного поработает и поможет нам разгрузить машину.

– А я и хотел помочь, – ухватился я за появившуюся соломинку, еще больше краснея.

– Вот и отлично, – сказал грузчик. – Бери лоток – и вперед с музыкой.

10

Когда я с охватившим меня энтузиазмом принялся таскать хлеб, на меня вышел посмотреть весь магазин, не исключая хозяина. Грузчики тоже бросили работу, наблюдая за мной и улыбаясь.

– Ты откуда сам? – спросил он меня, не успел я закончить с разгрузкой.

– Из Нижнего Новгорода.

– Из Новгорода? – переспросил он. – У тебя прямо прописка новгородская есть?

– Есть.

– А сколько тебе лет? Шестнадцать есть? – Он так ставил вопросы, словно хотел услышать утвердительный ответ.

– Да. Только что исполнилось.

– А постоянно на хлеб зарабатывать хочешь?

Так у меня появилась моя первая работа. Впрочем, ненадолго. Для устройства мне нужно было иметь на руках санитарную книжку и пройти медкомиссию.

Через несколько дней я отправился в больницу, которую указал хозяин. Сначала меня не хотели принимать бесплатно, сославшись на отсутствие питерской прописки. Но потом один молодой врач пошел мне навстречу и помог. Врача звали Халид, он учился в медицинском институте и сам, наверное, не раз сталкивался с безденежьем и бесправием.

Но счастье мое было недолгим. Через пару недель хозяин сообщил мне, что не может меня взять.

– Я пошел узнать насчет тебя в пенсионный фонд. А мне сказали, что, оказывается, Нижний Новгород – это Нижегородская область.

– И что? – не понял я.

– Не получится тебе у нас работать. Закон такой есть. Что же ты мне сразу не сказал, что Нижний Новгород – это совсем другой город, на Волге.

– Так вы не спрашивали, где он находится! – возмутился я.

– Я тоже не знал. Я думал, это тот Новгород, что в Ленинградской области.

Что с него взять? Чурка он и есть чурка. Говорить о том, что просто Новгород – это Новгородская область, уже не имело смысла. Но не бывает худа без добра. Благодаря этой месячной халтуре я пережил самое тяжелое время акклиматизации. И познакомился с Халидом, которого потом рекомендовал в нашу группу.

11

А теперь вот снова раннее утро, и я на улице. И лишь от воспоминания о шофере стало как-то не по себе. Ведь я тоже собираюсь тайно следить за людьми и уже наблюдаю. А тут еще откуда ни возьмись вдруг появился этот пьяненький мужик. Наверное, вылез из проезжавшей машины. А может, это сторож или охранник дома и он тоже за мной следит. Все друг за другом наблюдают. Нигде нельзя чувствовать себя в безопасности.

– Привет, как дела? – подошел ко мне забухавший мужик.

– Привет, – говорю я.

– Девушку, что ли, дожидаешься? – спрашивает он.

– Да! – киваю я, а иначе как объяснить мое присутствие здесь. – Жду, когда соберется, чтобы вместе поехать в институт.

– Красивая?

– Ага.

– А я так – проветриться, а точнее, от жены сбежал, запилила. Давай покурим?

– Давай! – соглашаюсь я, обрадовавшись, что этот болтливый мужик оказался не сторожем дома.

Мы молча затягиваемся. Теперь я, по крайней мере, это раннее утро могу скоротать хоть с кем-то.

– А ты правильно, дожидайся. Стереги и оберегай, раз красивая. А то у нас во дворе тут однажды случай был такой. Я тоже с дружком вот так на днях покурить вышел и на окна нормальных семей посмотреть, – начинает рассказывать мужик. – И вдруг слышим крик. Мы туда смотрим – вон на те окна на четвертом этаже. А это просто дом колодцем отражал от стен крик. На самом же деле насиловали вон в тех подворотнях. А мы стояли, смотрели, думали: сейчас выпадет из окна, выбросится, если вырвется от насильников. На что только не способна женщина прижатая к стенке. Но сами ничего поделать не могли. Не видно ни хрена, и непонятно, откуда шум. Потом только милиция приехала и разобралась, что к чему.

12

От рассказа выпивохи стало как-то жутко. Я передернул плечами – да и холодновато с утра.

И тут я закашлялся. Все-таки то давнее путешествие на крыше поезда для меня не прошло даром. Ветер и ночь в лесу Карелии так пробрали меня, что мой бронхит стал хроническим. А может, я заразился, общаясь с беспризорниками и бомжами с открытой формой туберкулеза, – кто знает?

– Ну все, – говорит мужичок, туша сигарету. – Пойду я, мне пора, давай, пока.

– Давай, – пожимаю я ему руку.

Опа-на! А вот и наш клиент. Я вижу, как вызывается лифт. Благо лифтовая шахта в прозрачной камере выведена наружу. А квартира нашего клиента занимает целый этаж. По плану из БТИ справа от лифтовой шахты должна быть кухня, если они, конечно, в очередной раз все не переделали-перестроили внутри. А в противоположенном конце спальня хозяев. Можно по окнам наблюдать, когда они встают и что делают. Даже безошибочно определить, моется ли кто в ванной. Потому что даже ванная комната у них с окном. Ну вот, они с супругой вышли на улицу. Ладная фигурка, так и просится на мысленное раздевание. А вот лица в темноте не разглядеть. К тому же еще и платок. И почему она вся так съеживается, кутаясь в это черное одеяние? Траур, что ли, у нее?

Они садятся в свой черный бронированный БМВ-БТР. Значит, завтра можно проникнуть уже спокойно. А сейчас пора сворачивать наблюдение – и на работу.

Но подождите, что это – лифт еще раз поднимается на этаж. Кто это, интересно? Мальчишка? Откуда в их квартире взялся мальчишка? А ну-ка я прослежу за ним.