355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ильдар Абузяров » ХУШ. Роман одной недели » Текст книги (страница 2)
ХУШ. Роман одной недели
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 06:34

Текст книги "ХУШ. Роман одной недели"


Автор книги: Ильдар Абузяров



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 2
АЛИ
1

Каждому в жизни хоть раз попадается такой аэровокзал из стекла и серого бетона, как пустой перевернутый стакан, про подобные которому люди говорят: не будет ничего удивительного, если он в конце этой истории разлетится вдребезги. Рассыплется от пинка зазевавшегося прохожего на мелкие осколки или будет разбит о стену.

Стакан аэровокзала – рядом с блестящими, словно килька, взлетно-посадочными полосами, над которыми хищными чайками кружились белые лайнеры, то стремительно снижаясь к сверкающей глади, то снова взлетая ввысь. А вокруг клочьями вчерашних газет разбросаны заснеженные поля и дома.

Стакан прижат к земле, к ее гулам и тревогам. Слышно, как дребезжит стекло от пролетающих лайнеров. Что сейчас, интересно, чувствуют пассажиры и встречающие, которые находятся у самого днища стакана – там, в зале ожидания, на втором этаже?

– Рейс номер восемь задерживается…

Или:

– Рейс номер восемь захвачен террористами и в данный момент по их требованию направляется в город Г, – скажет металлически-утробным голосом диктор, словно через стакан. Словно он напуганный до полусмерти свидетель, стремящийся изменить до неузнаваемости голос или напугать сам.

2

А может, он равнодушно, ровно сообщает в эту минуту, что рейс номер 108 прибыл к терминалу номер 8, но от самого сообщения на душе станет как-то теплее и веселее.

Потому что именно на рейсе 108 в этот самый аэропорт прибыл наш мужественно перенесший первый свой перелет Али. Ведь весь этот полет Али не находил себе места на мягком, покрытом ворсом сидении. Он то с нетерпением, как на воздушных подушках, взмывал с ним вверх, то стремглав, попадая в воздушные ямы, падал вниз. Потому что сердце Али тоже скакало вверх-вниз, вместе с ковровыми дорожками самолета, по которым, как по подиуму, бортпроводницы разносили чай и барбариски. Скакало кузнечиком по стеблям цветов, то, взлетая в предвкушении возможной встречи, то, проваливаясь в пятки, в страхе за ее исход.

Стоило ли ему вообще отправляться в столь рискованное и далекое путешествие, чтобы еще раз хоть одним глазком увидеть Аллу? Не харам ли это, не запретный ли плод, что своим нектаром, и ароматом, и цветом приглашает, притягивает в мягкую ворсистую плоть персика все летающие создания.

Ведь в само это путешествие Али попал благодаря фиолетовому галстуку, кончики которого трепетали на ветру, словно фиолетовый дым из-под колес паровоза, подгоняемый протяжным гудком органчика. Ранее Али путешествовал только на автобусах и поездах. И этот дым – словно продолжение языков пламени, вырывающихся из груди юноши. Сердце Али горело, потому что он, наконец, достиг того города, куда, по слухам, со своим мужем-бизнесменом уехала жить его возлюбленная Алла.

3

Да, есть такие аэропорты, про которые говорят: не будет ничего удивительного, если они скоро будут захвачены террористами. Потому что им не составляет особого труда просочиться сквозь таможенные и погранично-регистрационные службы, пронеся сквозь рентген и датчики не садовые ножницы или пакетик с маковой пыльцой, а свое взрывоопасное сердце.

Юноша, спустившись по трапу, ступил на самодвижущуюся тропу страны «Тысячи и одной ночи». Документы были в порядке, и охрана не увидела ничего болезненно-чужеродного в горящих глазах Али. Беснующаяся толпа посадочного терминала оттесняла Али, пока он не уперся в полную даму, словно сошедшую с картины Рубенса, шляпка которой была диаметром несколько большим, чем ее наручные часы. В руках дама сжимала сплетенную корзинкой сумочку и маленькую картонку с именем Али.

– А вот еще один наш товарищ, – протянула дама руку в кожаной перчатке с меховой опушкой, не успел Али подойти и представиться. – Я Анна, я здесь, чтобы встретить вас и ввести в курс дела.

Али растерялся, не зная, что ему делать с этой пухленькой ручкой в коже и мехе, но потом опомнился, нагнулся и поцеловал своими жаркими восточными губами.

– О, какой галантный мальчик! – воскликнула Анна. – Вы приехали один?

– Да, – ощущая во рту неприятный запах, будто он поцеловал барана, отвечал Али. – Инструктор заболел малярией и не смог приехать.

Анна задавала какие-то вопросы. Кажется, она интересовалась состоянием дел в пионерско-бойскаутской организации в его восточной стране, расспрашивая о численности, о проводимых акциях, сочувствовала сложностям.

Но Али, оглушенный двигателями самолетов, почти ее не слышал. Его уши, испытавшие невиданные доселе нагрузки во время полета, болели до сих пор. И он старался смотреть в окно, отворачивая голову от толстых лопастей губ навязчивой женщины.

Подали арбу без экипажа. И пока восемьдесят тысяч лошадей, закованных в железный панцирь капота, выцокивали по накрытой булыжниками мостовой, так тихо, словно они перебирают не копытами в подковах, а мягкими подушечками лап по песчаным рассыпчатым барханам, словно это вовсе не лошадиные, а верблюжьи силы с двумя горбами-цилиндрами под железным капотом, всю дорогу Али смотрел в окно, разглядывая соляные столпы высотных домов и задавая себе вопрос, в каком же из них сейчас его Аля. Впрочем, ехали они совсем недолго и в скором времени достигли ворот огромного отеля «Эльбрус».

4

Есть такие отели, про которые нетерпеливые языки говорят: не будет ничего удивительного, если он в конце всей этой истории взлетит на воздух, к едрене фене. Уж слишком он хорош, слишком вызывающе белоснежен среди всей этой нищеты и грязи, среди мусора, что болтается под ногами, когда идешь по пыльным, узким улочкам родного городка Али. Идешь голодный, грязный измученный работой под палящим солнцем. И вдруг навстречу тебе выворачивает этакий белый господин в белых брюках, белоснежной сорочке и кремовых башмаках. Весь такой сияющий и довольный. И его тридцать два зуба сверкают, как окна роскошного отеля. Мол, хай, все отлично, парень, все чудненько и в порядке, жизнь прекрасна и удалась.

А для них, мальчишек-оборванцев, было большой честью оказаться на секунду рядом с подобным господином. Им так хотелось пожать холеную руку с золотыми часами, сжимавшую секунду назад золотую зажигалку. Жутко хотелось просто схватиться за лацкан его пиджака, и одновременно было боязно.

И вот теперь на ресепшне Али стоял рядом с подобным господином и тот не вызывал у него ничего, кроме раздражения и ненависти. А секунду назад он держался за золоченую ручку такого же, нет, даже еще более крупного и осанистого, господина – отеля.

5

Потому что есть такие отели, к которым рано или поздно после уважения и чрезмерного детского почтения возникает одна лишь ненависть, и такие отели уже не спасет висящая над дверьми парадного входа доброжелательная и с виду человеколюбивая вывеска-растяжка в тридцать два зуба: «Добро пожаловать, дорогие дети! Мы очень рады вас приветствовать на нашем конгрессе!»

Мол, все отлично, все ол райт. Мадлен Олбрайт. Нас всех спасет показное гостеприимство гостиниц. И еще одна крупная растяжка уже внутри отеля: «Первый международный конгресс «Дети мира против террора».

«Ну дети – это ко мне не относится, – подумал Али, прочитав растяжку. – Я уже давно не ребенок».

Но тут, странное и неслыханное дело, его во второй раз за один час назвали мальчиком.

– Мальчик, – обратилась к нему женщина на ресепшне, – вы единственный представитель своей страны?

– Да.

– Вы хотите жить один или предпочитаете с кем-то?

– Да, хотеть один, ответил Али на ломанном русском, не до конца поняв, почему ему задают одни и те же вопросы дважды. Неужели проверяют, как в аэропорту?

– О’кей. Вы должны заполнить карточку гостя. Хотя вы можете это сделать и у себя в номере. Восемьсот первый, – протянула женщина пластиковую карточку.

Али же заметил, что у него даже не взяли паспорт, как и у господина в белом костюме. Странно.

6

Есть такие отели, двери в которые сами по себе разъезжаются, словно в пещеру сорока разбойников. Стоит только сказать им: «Сим-сим, откройся».

Али все еще стоял как вкопанный, когда все формальности были улажены, разглядывая разъезжающиеся и съезжающиеся перед посетителями двери…

– Что-то еще? – спросила женщина.

– Скажите, пожалуйста, а что я должен сказать, чтобы двери открылись?

Ему вдруг стало страшно, что он попал в этот отель, и, помня сказку «Али-баба и сорок разбойников», он заранее начал искать пути к отступлению из этих пещер-лабиринтов.

– Ой, какой милый мальчик! – захлопала в ладоши Анна.

– Не надо ничего говорить, – улыбнулась в свою очередь тетка на ресепшне. – Подойди поближе к тому мигающему огоньку, улыбнись и скажи «чиз», потому что тебя снимает скрытая камера.

– Чиз, – улыбнулся Али, все еще не понимая, почему ж его назвали мальчиком, хотя он уже давно не ребенок. В том месте, где он жил свои неполные пятнадцать лет, это уже давно муж, защитник, воин. Они мужи, несмотря на то, что очень наивны.

И это не могла понять непрерывно болтающая о всемирной бойскаутской организации Анна. А Али ошарашенно озирался по сторонам, не понимал сути ее вопросов об акциях всемирной бойскаутской организации.

– Что-то не так? – поинтересовалась Анна.

– Нет, все нормально, – растерянно улыбнулся Али, а сам подумал: «Это какой-то сон, это не может происходить со мной».

– Вперед! Я тебя провожу, я здесь как раз для этого, мой милый мальчик.

7

Есть такие отели, явившиеся к нам из сна или опустившиеся с неба, словно вырванные с корнем и перенесенные джиннами на пустырь из рая или фешенебельного района мегаполиса – в общем, из другой, менее запущенной местности.

Вот и Али считал, все что с ним происходит – шутка, недоразумение. Что это джинны перенесли его на самодвижущемся ковре-самолете-трапе, и он смотрел на все окружающее через призму сна. Пытаясь вспомнить, как он умудрился очутиться в этом роскошном отеле. Но лишь вспоминал еще менее реальную картинку, когда к нему в его родном городке Саммари подошел один человек в странном одеянии.

– Наконец-то, – воскликнул он, – хвала Аллаху! Есть хоть один человек, согласный носить фиолетовый галстук. А я уже отчаялся. Более месяца я пытаюсь создать организацию бойскаутов. Упрашиваю родителей, но все тщетно.

Али оставил без ответа возгласы сумасшедшего.

– Постойте, юноша, вы действительно придерживаетесь западных взглядов на мировые процессы?

– Нет, – сказал Али.

– Но вы ведь носите галстук!

– Нет, – сказал Али еще раз. Фиолетовый галстук он носил в честь Али, вышедшей замуж и уехавшей в снежную Россию. Чтобы каждый миг жизни помнить о том волшебном чувстве полета фиолетовой бабочки. Но это никого вокруг не касалось.

– Да, понимаю. У вас, видимо, свои личные причины, – человек в шортах и сандалиях был на редкость политвежлив и корректен, – Впрочем это сейчас не имеет большого значения. Могу я вам предложить поездку в страну «Тысячи и одной ночи», как активисту нашей организации? Мы как раз ищем кандидатуры ребят для поездки в Россию на международный конгресс.

8

После этих слов Али действительно остановился как вкопанный. И хотя родители ему велели никогда не брать из рук постороннего человека даже игрушки и сладости, потому что конфетка может вдруг оказаться заминированной, тут он не мог устоять, ведь ему предложили отправиться в страну «Тысячи и одной ночи», в которую уже отправилась его Аля, удачно вышедшая замуж. И то было похлеще конфетки с заминированной начинкой – то была его тайная мечта.

– Нет, нет, вы не беспокойтесь. Все, разумеется, за наш счет. И не смущайтесь, умоляю вас. Потому что в этой поездке мы заинтересованы больше вас. Прошу вас. Нам это так необходимо. Я вас очень прошу…

– Нет, уверяю вас, ничего личного, – продолжал тараторить незнакомец, – вы нам нужны для отчета о проделанной работе. Для статистики, так сказать. Здесь нет никакого подвоха, это я гарантирую.

Человек говорил очень жалостливо, словно извиняясь. Он выглядел совсем беспомощным и затравленным. Хотя вначале показался Али странным и подозрительным. Но, с другой стороны, страна «Тысячи и одной полярной ночи». Хотя, если бы Али сразу узнал, что ему предстоит жить в отеле «Эльбрус» в городе Санкт-Петербург, его решение было бы молниеносным.

9

Потому что есть такие отели, про которые говорят: не будет ничего удивительного. Но это говорят взрослые товарищи из бедных кварталов, там, на его родине. А ты сам себе говоришь, каждый раз перед сном выходя во двор и любуясь на него, на его огни, и на луну, и на звезды: черт с ним, пусть взорвется, но только после того, как ты там побываешь, увидишь хоть одним глазком, что там внутри. Увидишь его внутренние убранства, его позолоченные перила и алмазные фонтаны, его золотых рыбок-танцовщиц и павлинов-лакеев, его горных соловьев-коридорных и фазанов-швейцаров.

И вот теперь Али шел по холлу этого роскошного отеля, все еще не в силах поверить, что он будет жить здесь. Он шел, цепенея, через несколько кругов оцепления, показывая выданный пропуск и минуя различные ювелирные и сувенирные магазинчики, по большому холлу и видел фонтанище, вокруг которого сотни столов с маленькими фонтанчиками, а ля «Дружба народов» на ярмарке достижений сельского хозяйства и кулинарного искусства. За этими столиками, украшенными горящими цветами торшеров, люди ели лобстеров с таким вальяжным видом, что, казалось, фонтан роскоши и изобилия бил им в рот прямо из-под земли. И не надо было долго крутить горячую от солнца рукоять колодца, чтобы добыть обычную полупресную, полупригодную для питья воду.

– Все в порядке? – спросила Анна, видя недоуменное лицо Али.

– Да, – кивнул Али.

– Тогда, с вашего позволения, я расскажу вам немного о программе мероприятия.

И они двинулись по начертанному умелыми руками Анны маршруту, заодно пробегаясь по программе, в которой Али ну ничегошеньки не понимал.

10

Они двигались, пока не уперлись в двери, но не понимания Али, а всего лишь лифта.

– Чиз-чиз, откройся, – поспешил проверить полученные знания Али.

– А здесь надо потереть вот эту кнопочку, чтобы вызвать лифт, – ткнула Анна в горящую немигающим глазком кнопочку на стене. – Видишь, цифры наверху показывают, что лифт сейчас находится на пятом подземном уровне, но сейчас уже направляется к нам.

И тут, словно по мановению ее руки, двери лифта раскрылись и в огромной кабине он увидел черного верзилу в красном пиджаке и красной же фуражке. Ноги верзилы были спрятаны за столиком с супницами, из-под крышек которых вырывался густой пар. Эффект был такой, будто этот огромный, но почему-то не бородатый и безногий мужчина выпорхнул из большой чаши или кувшина. Будто он джинн из супницы, в которой в кроваво-красном бульоне бултыхались большие куски мяса.

– Это обслуживающий персонал. Когда захочешь покушать борща, потрешь точно такую же кнопочку в собственном номере – ну помнишь, как в сказке про Аладдина и лампу. И слуга сразу же явится, словно из-под земли, и исполнит любое твое желание.

Но Али уже знал, что никогда не дотронется до кнопки лифта, ведущего под землю, потому что учителя предупреждали его: надо опасаться джиннов и неизвестных предметов и остерегаться собственного любопытства. «Интересно, откуда они берут эту роскошь, – подумал Али, – неужели и вправду из-под земли? Неужели там есть такие серебряные чаши и кубки?»

11

Есть такие отели, про которые говорят, что они взлетят к Аллаху, если только хватит тротила. Потому что уж слишком они большие, слишком громадные, как египетские пирамиды фараонов. И у этих отелей охрана похлеще фараоновой – это неудивительно, если комнаты-карманы в них по пятьсот долларов. А в той стране, откуда он родом, пятнадцати долларов хватает, чтобы целой большой семье прожить месяц, ютясь в полугнилой каморке или мазанке, в бараке из необожженной глины-сырца или хибаре из воловьего, засушенного с соломой дерьма. Где по ночам сидят прямо на полу или на набитых соломой тюфяках, при керосиновой лампе пытаясь отмазаться горючим маслом от проблем и отмахнуться от навязчивых мух. И где сердца разъедает черная тоска безысходности и несправедливости.

А здесь кругом столько рубинового огня, что он своим светом затмевает солнце! Так зачем же столько лампочек, которые, как лучи, – по всему полу и потолку французских лифтов? А пятидесяти долларов хватило бы на весь квартал. Так неужели одна комната больше, чем целый квартал?

Дверь в номер открывалась с помощью магнитной карточки. Похожей на те кредитные карты, с помощью которых перед иностранцами открывались все двери в стране Али. А свет включался с помощью голоса, так показалось Али, когда Анна сказала: «Да будет свет», – резко хлопнула в ладоши, одновременно тыкаясь во все стороны, виляя, как в твисте, своим широким и чересчур обтянутым плотной тканью задом.

12

Свет возник почему-то из-под земли. Из панелей на полу. Али зажмурился. А когда открыл глаза, увидел, что его поместили в номер, больший, чем весь дом из ракушечника их семьи, номер с отдельной комнатой для одежды, с отдельной ванной, раковиной для рук и даже для ног.

– Вот это комната для одежды. – Анна открывала Али все потаенные двери. – Вот здесь включается лампа в гардеробной. Здесь – лампа для подсветки зеркала. Вот это отдельный туалет, здесь же и раковина для умывания и биде… А здесь включается подсветка джакузи. Все можно включить хлопком…

Информации было так много – просто беда.

– Ну ладно, ты тут располагайся, – заключила Анна, когда Али вдоволь подивился на чудеса техники и инженерной мысли. – Если же вдруг проголодаешься, то можешь воспользоваться баром. – С этими словами она открыла потайной ящик в стене. – В баре есть печенье и напитки, – подмигнула она. – Но помни: через пару часов ужин, на который ты должен явиться с карточкой гостя и вот этими талончиками.

13

Есть такие отели, про которые говорят: не будет ничего удивительного, если они взлетят на воздух к концу этого рассказа. Особенно если твой дом – глиняная приземистая мазанка и твоя мать всю жизнь стирала вручную, пока ее руки под золотым порошком песка не превратились в каменные и гладкие, как глиняные кирпичи под ветром и ее голос не стал гулким и грубо-низким, словно из опустошенного тандыра, – столько на ее долю выпало несчастий и страданий, что не осталось ни одной капли-слезинки.

А в этом отеле, у всех, с кем ни здоровался Али, руки такие холеные и рукопожатие такое нежное, – сразу видно, они ничего не делают своими ручками. Не месят землю, не собирают хлопок под колючим палящим солнцем и органзу с колючих тенистых деревьев. Они даже сжать его мозоли не могут толком.

Может быть, потому что здесь мыло такое нежное-нежное, как пальчики юной девушки? И полотенце мягкое-мягкое.

Не зная, чем заняться, Али несколько раз умылся под краном и несколько раз прочитал намаз. Между молитвами он ходил из угла в угол и ел различные печенья: крекер, бисквитные, песочные с цукатами, мармеладом и шоколадные, запивая сладкой водой.

Поистине, нигде так в полной мере не ощущаешь бренности бытия, как в бессмысленно больших и пустых номерах. Может быть, поэтому могилы так узки и прижимисты. Жуя почти безвкусное, чуть солоноватое, как земля, печенье-крекер, Али смотрел в гигантское окно-эркер и видел чужой город. Такой же бессмысленный, большой и чересчур ярко освещенный, как и доставшийся ему номер отеля.

Он не испытывал ничего, кроме тоски с привкусом отвращения к слишком приторной, пустой жизни. В конце концов ему захотелось маленького керосинового или печного огня и окна поменьше. И он не выдержал и взял с тумбочки пульт от телевизора.

Глава 3
Чердаки и подвалы
1

– Куда сейчас? – спросил Хатим, когда мы уже расставались, будто забыл.

– Ты же знаешь, мне сегодня проводить экскурсию первой группы детишек с конгресса. А завтра ранним утром предстоит дежурить возле дома директора гостиницы, – улыбаюсь я. Вставать и тащиться на это долбаное дежурство не очень-то хочется. Но раз надо, так надо. О том, чем будет заниматься Хатим, я не спрашиваю, потому что Хатим – вечно занятой молодой человек.

Ох уж эта работа, как много крови она выпивает! Неужели мне до последних минут своей жизни придется работать?

Вставать рано утром я ненавидел с младенчества. Странно, что я так много и с удовольствием работаю, готовясь к смертельной операции. Но еще более странным для меня было то, что я вообще продолжаю ходить в туристическое агентство на работу, готовясь к возможной смерти.

Но, с другой стороны, разве так не делают все остальные люди? Солдаты-минеры, например. Разве Хатим не продолжает трудиться в своей конторе и учиться в вузе? Почему это у меня не вызывает вопросов? На что вообще надеется Хатим в сложившейся ситуации – на повышение по службе?

Так почему бы мне не поработать, раз это нужно общему делу? Тем более работать мне пришлось сразу, как только я приехал в этот город.

Даже параллельно учебе мне приходилось подрабатывать. Работал на всякой поденщине. Поначалу, до учебы, искал работу с тем прицелом, чтобы было, где переночевать. Город с его коммуналками и неустроенностями – та же общага. По ночам сторожил магазины. Днем грузил вагоны или в тех же магазинах торговал обувью, компакт-дисками, сигаретами. Клеил огромные коробки на складе в фармацевтической компании. А когда поступил учиться и получил комнату в общежитии, устроился работать декоратором при молодежном театре «Лицедей». Декоратором – это громко сказано. Скорее тем же грузчиком и подсобным рабочим.

2

Хотя долго не задерживался ни на одном месте. Всегда срывался, ругался с начальством или коллегами. Потому что больше всего ненавижу подчиняться и выслушивать распоряжения. Каждый день я говорил себе, что молодость дается только раз в жизни, и глупо тратить ее на зарабатывание денег и статуса. Зачем потом будут они нужны, деньги и статус, без молодости, без возможности их использовать? Хотя молодость без денег – тоже не сахар.

И еще я напоминал себе, что лучше чай без сахара, чем чай с сахаром, но без жажды жизни. И что лучше быть в молодости бродягой. Что я приехал сюда не работать, а бродяжничать, что я не способен толком ни на какую работу. Разве что на ряд совсем низкооплачиваемых работ, таких, как работа сторожа или курьера.

Да, больше всего мне по душе была работа курьера. Там тебе только с утра дают задание, и больше никто не висит над твоей душой дамокловым мечом. Никто не приказывает. И ты в своем собственном распоряжении и можешь сам планировать свой путь. Единственный минус – деньжат платили маловато.

Но, с другой стороны, мне нравилось свободно ходить, шататься, слоняться по этому городу-музею. Ходить по нему, задрав голову и открыв глаза шире рта, рассматривать здания во всех возможных стилях. И ловить, впитывать в себя каждый звук и каждую новую информацию о жизни. Потому что основное мое предназначение – это любить жизнь и познавать ее в процессе общения, энергетического общения.

А туристы сами приезжают к тебе толпами, нужно лишь обратиться к ним на английском или немецком с просьбой подкинуть пару долларов, если тебе нечего есть. Ведь я приехал в этот город жить бродягой, которым я стал уже тогда, когда после драки с отчимом меня отчитала мать и внутри что-то оборвалось.

Из обувного я утащил черные полуботинки «Дакар» на толстой подошве. Некондицию или брак. И теперь ходил в этих бракованных ботинках по идеальному городу. Ступал массивной подошвой с протектором на барханы желтого снега. Бракованная стелька или строение подъема не давали мне подняться выше определенного уровня и стелиться ниже, чем я хотел.

3

Кроме этих ботинок, у меня есть еще черное полупальто, светлая шляпа с широкими полями, длинный узкий красный шарф с черными ромбиками и бахромой на концах, тренировочные китайские штаны с ромбиком «Рибок» и теперь уже тоже с бахромой и, тапки, свитер, пара рубашек комплектов нижнего белья. А еще кружка, миска, чайник, ложка и рюкзак, в котором вся эта нехитрая поклажа умещается.

Работая сторожем в одном офисе, я проделывал очень интересный фокус. В назначенный час начала своего дежурства я приходил, надевал треники, доставал из-за шкафа раскладушку, а из тумбочки сушки, ставил кипятиться офисный электрический чайник и включал телек, давая понять всем эти клеркам, что им пора домой к своим женушкам и мужьям.

Было так забавно наблюдать за измученными лицами офисных сурков и хомяков в натянутых манишках и пиджаках, с выжатыми глазами и с лоснящимися от пота щеками. Словно их глаза-маслины выдавили прямо на эти щеки свой соленый сок, пока они продолжали до ночи обзванивать клиентов фирмы, предлагая фирменные консервы. Выполнять и перевыполнять поставленный план – такова была их работа, а еще одновременно выслужиться перед начальством, целиком забиваясь в консервную банку офиса.

4

Если клерков и служащих я презирал, то буржуев я просто ненавидел. И дело здесь не в моей лени и не в неумении работать. Просто везде в этом городе буржуи к людям относятся, как к рабам. Даже к вакансии бармена такие требования, будто выбирают президента страны.

Барменом я хотел устроиться в клуб-кафе «Лицедей», но не получилось. Впрочем, я не жалею. Я не раз испытывал на себе прелести местного рабовладения. Больше не хочу. Я вполне компенсировал эту работу свободой и посиделками в одном из клубов Питера. И свободными прогулками по ночному городу.

Потому что существует два особых способа путешествий. Один – внешний, когда ездишь во все экзотические уголки мира, куда только душе угодно. Акинава, Сейшелы, Салоники, Чиангмаи… Такой способ живет в моих фантазиях: хочется путешествовать, но нужны деньги.

А есть внутренний способ путешествий. Идущий от внутренней свободы. Когда размыты границы неба и воды, и ты в этом городе-музее идешь, куда пожелаешь, и, может быть, потом пожалеешь, а иностранцы сами слетаются к подножиям памятников и монументов этого города, то есть, по сути, к твоим ногам.

5

И вот я ходил по этому городу, потому что какая-то сила вновь и вновь гнала меня на улицу, ночевал, где придется: на чердаках и в мокрых подвалах, у теплотрасс, там, где сливаются земля, небо и вода. В дешевых ночных клубах, в густых клубах танцпольного дыма и пара от теплотрасс: облака – как подушки под головой, земля – как нестираные простыни из-под больного в лепрозории, стекловата – как свалявшееся комками одеяло. И чувствовал, что эта внутренняя свобода, по сути, и есть халява.

Но однажды я все-таки нашел свой особый, не иллюзорный, способ путешествовать. Потому что когда на очередном собеседовании очередной работодатель меня спросил, умею ли я заниматься впариванием, я, не моргнув и глазом, ответил, что всю свою независимую жизнь только этим и занимался, что впаривал и впаривал. Так я устроился в компанию, торгующую всякой ненужной всячиной в общественном городском транспорте и на остановках, в том числе путевками и экскурсиями по городу. Стоял возле Гостиного двора и зазывал прохожих. А потом, когда экскурсовод попал под троллейбус, я вызвался провести вместо него обзорную экскурсию, потому что не раз зимой садился, чтобы согреться, в экскурсионный автобус, а летом, чтобы проветриться, на речной трамвайчик и слушал, слушал рассказы об этом городе. В котором ты либо великий, либо полное ничтожество.

Либо – либо. И третьей любви не дано. Ибо все остальные свои работы я считал лицедейством.

6

И, надо сказать, в тот вечер у меня получилось. Я стал экскурсоводом, сталкером в этом городе мертвых. Работая не из-за денег – какие там деньги? – а ради свободы своей воли и власти. Экскурсоводство – это так себе, больше для души. Это единственная возможность свободно творить для меня, не имеющего никаких способностей и специального образования, а значит, шансов на прибыльную работу и долгий упорный карьерный рост.

У меня нет профессии, которая бы смогла меня прокормить. Работать экскурсоводом – это единственная возможность руководить толпой. Нужно только встать на подножку автобуса или скамью речного трамвая, как артист, и через диктофон впаривать, вещать о великих событиях и великих зданиях, монументах и людях города-музея. Некоторым приемам, например, поклону после выступления, я научился у актеров, работая декоратором.

Мне главное, чтобы людям было интересно, чтобы им было хорошо. Особого дохода это не приносит.

Когда мне первый раз мужчина старой, но шелковой и прохладной рукой пожал руку, я подумал: вот старый педрила, во время экскурсии так и норовил до меня дотронуться. Ощущение его нереально-нежной женственной кожи долго не проходило и вызывало у меня приступ тошноты.

Но когда я хотел уже идти мыть руки, то обнаружил прилипшую к ладони новенькую гладкую купюру. Вот откуда прохлада и нежность! Сначала я не понял: слишком мало, чтобы пытаться купить мои сексуальные услуги, слишком много для милостыни нищему.

Поделившись с коллегами, я узнал, что на Западе экскурсоводам за хорошо проведенную экскурсию принято давать чаевые. Датчане давали чаевые в белых узких конвертах по несколько евро. Но зато чуть ли не всей группой.

А однажды мне пытался всучить чаевые и местный абориген. Мы долго шарахались друг от друга.

– Нет, возьмите!

– Что вы, не надо! Оставьте себе!

Было как-то ужасно неловко и стыдно.

7

Но чаевые – не самое плохое. Хуже всего неинтересующиеся, зевающие, безразличные. Помню, один из экскурсантов сказал: «Я сюда приехал не для того, чтобы дома смотреть. А чтобы их покупать».

Он присматривал квартирку где-нибудь в центре, на худой конец на Петроградской стороне, и просил меня подсобить в поисках. За то, что я принес ему газеты с объявлениями из почтовых ящиков, он мне дал большие чаевые. А потом пригласил на чай с ланчем в неплохой китайский ресторанчик.

Абсолютно невыносимый человек без чувства юмора. Только и говорил о себе и своих деньгах. О квартирах, в которые вкладывается по всем перспективным направлениям. Потому что нельзя класть яйца в одну корзину.

В ресторане он заказал себе деревенское яйцо всмятку с оранжевым желтком и красной икрой. Дешево и сердито.

– В Москве жилье слишком дорогое, а значит, скоро так будет и в Питере, – пояснял он, медленно разжевывая яйцо. – Ибо власть захватили питерские: правительство питерское, и заводов много зачинается.

И все без иронии и самоедства, с чувством собственного достоинства, с вполне самодовольным от съеденного яйца лицом. Я не знаю, как досидел до конца ланча, чтоб не бросить ему в рожу листом китайского салата.

Как он может мне, бездомному, говорить о своем черном риэлторстве? Помню, в первые дни пребывания в Питере, когда у меня не было крыши над головой и вдруг зарядил сильный летний дождь, я, спрятавшись под козырек бутика, увидел над своей головой белую растяжку: «Купи себе этот дом. Участвуй в программе долевого строительства».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю