Текст книги "Расстрельное время"

Автор книги: Игорь Болгарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Газет Слащев не покупал, они стоили дорого, а «кормовых», которые он получал, не хватало даже на самую скудную жизнь. Поэтому он останавливался у газетных киосков, и в короткое время, прочитывал всё самое для него интересное. Главным образом его интересовали сводки с фронта, которые с каждым днем, по мере сужения фронта, становились всё короче.

На этот раз его глаза зацепились за заметку в «Русском слове» с витиеватым заголовком «Вожжи вождя в крепких руках».

Заметка начиналась словами:

«Мы встретились с главнокомандующим на станции, едва он вернулся с передовых позиций, куда выезжал для инспекции. Настроение у него было, несмотря на понятную усталость, бодрое, он источал оптимизм. На наш вопрос: что он думает об обороне Крыма, главнокомандующий коротко ответил:

– Не сомневаюсь, большевики обломают зубы о Крымский перешеек. Они положат всю свою армию у его стен. И мы скоро вновь выйдем на просторы Северной Таврии и двинемся дальше, на Москву. Ждать осталось недолго, надо лишь проявить определенное терпение».

Заметка была довольно пространная. В ней высмеивались паникеры, сеющие слухи о последних днях Крыма.

«Неверие в нашу победу поселилось в душах некоторых защитников Отечества, – прочитал Слащев. – Так, пребывающий в отставке в эти тяжкие для России дни небезызвестный всем нам генерал Слащев, с недавних пор ещё и именуемый Крымским, не очень верит в успехи Русской армии. После отъезда главнокомандующего по своим делам в Севастополь, он скептически принародно произнес:

– Подался поближе к морю.

Надо понимать эту злую реплику так: главнокомандующий не верит в победу, он отправился поближе к морю, к кораблям, чтобы успеть покинуть крымские берега».

Заканчивалась заметка такими словами:

«Обыватели, понятно. Они не владеют никакой информацией и, пребывая в панике, изобретают самые нелепые слухи. Печально, когда такие измышления порождают сами защитники Отечества.

Когда-то давным-давно, во времена расцвета Рима тех, кто порождал в государстве вредные слухи, подвергали смерти. Может быть, слишком жестоко, но справедливо.

Иные времена. Мы не варвары. Но двадцать плетей на людной площади были бы вполне адекватным наказанием за нанесенный обществу моральный вред».

Подписи под заметкой не было.

Слащев скомкал газету и сунул её в карман.

– Сколько? – спросил он у .продавца газет, седенького человека в пенсне.

– Что-то интересное? – спросил тот.

– Подлость.

– За подлость денег не беру. Израсходуйте газету по назначению.

Слащев неторопливо пошел по улице. Остановился. И затем снова, но уже торопливо вернулся к киоску.

– Что-то ещё? – удивился киоскер.

– Вы не знаете, где находится редакция этой газеты?

– Пойдете по бульвару до самого конца. Между ия тым и седьмым домом будет арка. Пройдете во двор – там увидите. Вывеска довольно большая.

Слащев торопливо и целеустремленно пошел по улице. Киоскер окликнул его, пока он ещё не успел удалиться:

– Мне эта газета тоже не нравится. Всё время врет. И лижет сапоги.

– Я сообщу им ваше мнение, – отозвался Слащев и вновь также решительно продолжил свой путь.

* * *

Казаки Слащева квартировали неподалеку от вокзала, в бывшем доходном доме, хозяин которого в начале войны поменял холодную Россию на горячую Гваделупу. В наполовину опустевший дом тотчас заселились железнодорожники, музыканты и артисты кафе-шантана, престарелые нищие барыни, отступавшие вместе с армией из далекой Сибири, в пути растерявшие своё скромное богатство, и другой люд ночных профессий, которые не принято называть вслух в приличном обществе. Это была коммуна, сообщество людей, помогавших друг другу выжить в трудных военных условиях.

Несколько слащевских казаков возились у коновязи.

– Астахов! Возьми с собой Самойленко и ещё двух-трёх человек, и – со мной!

– Оружие прихватить?

– Не нужно. Прогуляемся. Разве что… плётки прихватите!

В сопровождении четырех казаков Слащев вновь вышел на Приморский бульвар, пошел по нему. Отыскал нужную арку.

В тесном дворике, с балконами-переходами, на которых главным образом и протекала жизнь здешних аборигенов, он легко отыскал вывеску. Она была хорошо видна издали и сверкала позолотой.

Они ещё только вошли в дворик, как на балконах и переходах стали возникать любопытные старухи. Надо думать, они едва ли не сутками сидели у своих окошек, ожидая, когда здесь, у них во дворе, произойдет что-нибудь такое, что хоть как-то скрасит их однообразную и тоскливую жизнь.

Скрипучая деревянная лестница вела на второй этаж. Они поднялись к обтянутой кожей двери, на которой красовалась такая же позолоченная табличка с надписью «Добро пожаловать». Но дверь бала заперта.

Слащев подергал за висящую на уровне глаз ручку, и где-то в глубине помещения раздался тонкий колокольный звон. И тут же на пороге появился тощий и лысый пожилой господин. Это был один из тех журналистов, который на днях в Джанкое встречался с Врангелем.

– Вы – ко мне? – спросил он, совсем, впрочем, не удивляясь приходу незнакомых людей. Газета живет за счет новостей, а новости приносят люди. Если людей бывает мало, новости приходится буквально высасывать из пальца.

– Да, конечно. Если вы редактор этого… этой газеты? – спросил Слащев.

– Я – главный редактор! – поправил гостей хозяин кабинета. – Присаживайтесь, пожалуйста!

Слащев уселся в кресло напротив редактора, казаки во главе с Астаховым – под стеночкой с висевшими на гвоздиках двумя полосами завтрашней газеты.

– И что же вас привело к нам? Какие заботы?

Слащев не ответил. Он долго, с любопытством и с некоторой гадливостью в упор рассматривал редактора. Казаки смотрели на Слащева. Они хорошо знали своего генерала и с интересом ждали развития событий. Слащев обернулся к казакам и как бы подвел итог своим изысканиям:

– А с виду интеллигентный человек! – сказал он.

– Ну, почему же… странные слова… – не сразу нашелся редактор. – Я окончил Санкт-Петербургский университет, философский факультет.

– А разве интеллигентность зависит от образования?

– Нет, конечно. Но и от образования тоже.

Слащев сунул руку в карман, вынул смятую газету, расправил её, ткнул пальцем в возмутившую его заметку:

– Ваше сочинение?

– В каком смысле? Вы хотите узнать, кто писал?

– Подписи под сочинением нет. Стало быть, вы, как главный редактор, отвечаете за содержание сего опуса?

– Допустим. Но в чем дело?

– Дело в том, что я и есть тот самый генерал Слащев, именуемый к тому же ещё и Крымским.

– Оч-чень приятно, – с трудом выдавил из себя редактор. Он был наслышан о Слащеве и уже догадывался, что ничего хорошего от этого визита ему не следует ждать. С тоской подумал, что некстати разогнал всех своих сотрудников в поисках материала для газеты. Кажется, они сейчас были бы здесь не лишние.

– Сомневаюсь, – сказал Слащев. – У меня к вам вопрос.

– Да, я – весь внимание!

– Вы слышали, чтобы я сказал о своем друге главнокомандующем Врангеле: «Подался поближе к морю»? Лично я?

– Мне кто-то сказал. И я подумал…

– Минуточку! – оборвал редактора Слащев. – Меня не интересует, что вы подумали. Я уточняю вопрос: вы сами слышали, чтобы лично я сказал эти слова?

– Нет. Но мне сказали…

– Кто?

– Н-не помню.

– Не слышали. И тем не менее написали об этом. Статейка без подписи. Стало быть, никому, кроме вас, я не могу предъявить претензию за клевету? Я правильно понимаю?

– Знаете что! – Тут же торопливо нашел выход редактор: – Вы пишете опровержение. Мы охотно его публикуем и, кроме того, принесём вам свои публичные извинения. И – всё! И инцидент исчерпан!

– Как всё у вас, оказывается, просто! Оклеветали – извинились. Но клевета-то уже гуляет по Крыму!

– Сожалею. Постараемся в ближайшем же номере…

– Минуточку! – снова повысил голос Слащев. – Я пока ни о чём вас не просил!… Как я понимаю, вы, как и врачи, поступая на работу, тоже принимаете своеобразную клятву Гиппократа: ни словом, ни помыслом не лгать, заведомо не клеветать, говорить только правду, и ничего, кроме правды. Вы же солгали и очернили моё имя.

– Видите ли… – вновь попытался оправдаться редактор.

– Не вижу! – гневно оборвал его Слащев. – Что толку мне от ваших оправданий!

Казаки не без удовольствия наблюдали за этой беседой.

Слащев какое-то время молчал.

– В цивилизованном обществе… – нарушил тишину очкарик.

– Вот! – жестом руки остановил его Слащев и заговорил уже без всякого гнева, спокойно, тоном, каким обычно родители увещевают нерадивого недоросля. – В иные времена, сударь, за такое оскорбление я просто вывез бы вас за город и застрелил в какой-нибудь севастопольской балке. Но вы справедливо напомнили, что мы живем не в каком-то там варварском обществе. Будь вы человеком военным, я бы вызвал вас на дуэль. К сожалению, вы – человек партикулярный, я же – офицер, и кодекс чести не позволяет мне с вами стреляться. Однако я желаю получить сатисфакцию.

– Я же сказал, мы принесем извинения, – унылым голосом сказал редактор.

– Мало! – твёрдо сказал Слащев.

– В конце концов можно даже…

– Помолчите! Я думаю.

Редактор замер.

Казаки тоже с интересом ждали, чем всё это закончится. Они хорошо знали своего генерала и даже гордились им не только за отчаянную храбрость, но и за его способность на самые безрассудные и экстравагантные поступки. Что придумает он на этот раз?

– Астахов! Не помнишь, какое наказание предлагает в своей газете господин редактор за нанесение морального вреда обществу?

– Да невдобно.

– Говори!

– Двадцать плёток по голой жопе.

– И шоб серед людей, на площади, – добавил Самойленко.

– Мне нравится, – Слащев обернулся к редактору. – Как вы на это посмотрите? Это ведь ваше предложение. Сам я ничего не придумал.

– Что же это такое! Вламываются в редакцию! Что вы себе позволяете! Вы же российский генерал! – стал в гневе выкрикивать редактор.

Слащев его не слушал.

– Астахов! Добудьте у кого-нибудь из здешних прочную лавку. И, пожалуй, ещё канат.

– Канат не надо, Яков Александрович, – сказал Самойленко. – Оны ж сознательни, дрыгаться не будуть. А в случай чого, мы им трошкы поможем.

Самойленко и один из казаков отправились выполнять поручение Слащева, а Астахов с напарником стали по бокам редактора.

– Сами во двор спуститесь или помочь? – спросил Слащев.

– Куда? Зачем? Что вы творите! – разгневался редактор.

– Хочу полностью соблюсти ваше предложение. На площади, так на площади.

– Это вам так даром не пройдет. Я сегодня же пойду к главнокомандующему!

– Завтра, – сказал Слащев.

– Сегодня же! Сейчас!

– Сегодня вам лучше будет полежать, – даже с некоторым сочувствием сказал Слащев и дал знак казакам. Они легко подхватили тщедушного редактора под руки и скорее вынесли его, чем вывели во двор. Там, посредине, уже стояла массивная дубовая скамья.

Увидев её, редактор только сейчас осознал, что экзекуции ему не избежать. Он стал вырываться. Но казаки легкими тумаками быстро его успокоили.

– Изволите, сударь, сами снять с себя штаны? – спросил Слащев и затем пояснил: – Дабы моим хлопцам не пришлось прибегнуть к принародным и унижающим вас действиям.

Редактор уже не вырывался и даже не ругался. Он тихонько плакал и совсем по-детски просился:

– Я не буду! Простите! Я больше не буду!

– Верю! Больше не будете!

Казаки сорвали с редактора одежду. Когда дело дошло до кальсон, Слащев сказал:

– Оставьте!

Хныкающего редактора растянули на лавке. Самойленко, как профессиональный палач, поиграл перед глазами редактора плетью и лишь после этого неожиданно, коротким взмахом, опустил её на кальсоны. Редактор задергался и взвыл. А тонкая вмятина на кальсонах напиталась кровью.

Самойленко был мастером своего дела. Он с ровными временными промежутками опускал плеть на повлажневшие от крови подштанники. Трижды опустил плеть на спину, и кожа на спине вздулась налитыми кровью рубцами.

Редактор уже не кричал, не вырывался, не плакал, а только после каждого удара тоненько взвизгивал.

– Сколько? – спросил Слащев у Самойленко.

– Я думав, вы считаете. Вроде, четырнадцать.

– Ну и хватит! Объявляю господину редактору амнистию!

И казаки тот же час отпустили руки и ноги редактора. Он попытался вскочить с лавки, но не смог. Стеная и кривясь от боли, осторожно сполз вниз, стал подбирать снятую с него одежду. Астахов помог ему.

С охапкой одежды в руках, пошатываясь, редактор медленно побрел по двору к своей позолоченной вывеске.

– Надеюсь, не забудете опубликовать извинения, – вслед уходящему редактору напомнил Слащев. – Не заставляйте нас вернуться ещё раз.

Редактор не обернулся. Молча протиснулся в свою входную дверь.

Когда он скрылся, Слащев обвел взглядом балкончики и переходы, на которых собрались почти все жители двора.

– В чем дело? – громко спросил Слащев. – Почему не слышу аплодисментов?

И раздались аплодисменты.

Вторично они раздались несколько позже, когда Слащев с казаками покидали двор.

* * *

О том, что большевики ночью пытались преодолеть Сиваш в районе Владимировки и только высокая вода помешала им, Врангель узнал утром. Эту весть ему сообщил Михаил Уваров, едва он проснулся.

«Вот уж, воистину Господь на нашей стороне», – подумал Врангель.

Укреплению береговой полосы в районе Владимировки – Строгановки инженеры-фортификаторы уделяли меньше всего внимания, уверяя Врангеля, что преодолевать Сиваш в этом, самом широком месте, большевики не станут. В многовековой истории Крыма не было случая, чтобы кто-то даже летом решился преодолевать Сиваш в этом месте. По соседству были участки значительно уже и куда более удобные для форсирования. Сейчас же, зимой, когда морозы подскочили до десяти градусов, это сделать было практически невозможно. Поэтому главным образом укрепляли Арабатскую стрелку и Чонгар в районе Сальково.

На берегу напротив Строгановки, Владимировки и Ивановки на всякий случай отрыли несколько землянок и обустроили возле них пулеметные гнезда. Посчитали, что здесь можно держать минимальное количество солдат. Они должны были редкими выстрелами обозначать себя, чтобы большевики не сомневались: крымский берег и в этом месте денно и нощно хорошо охраняется.

Старший адъютант не уходил из опочивальни, ожидая утренних распоряжений главнокомандующего.

– А что, Микки, Курская Коренная уже на берегу? – спросил Врангель.

– Да, Петр Николаевич. Она – во Владимирском соборе.

– Хочу приложиться. За суетными делами совсем о Боге забываю.

Одна из самых почитаемых в России – икона Божьей Матери «Знамение», Курская Коренная, была покровительницей войск и походов. Когда злоумышленники взорвали в Курске храм, где тогда находилась икона, она чудесным образом уцелела среди развалин. На ней не обнаружили даже царапины.

В смутные дни, когда поход Деникина на Москву завершился полной неудачей, к Врангелю и Кутепову обратился Курский епископ Феофан с просьбой о спасении иконы от большевиков.

Врангель и Кутепов проявили о ней заботу. Вместе с войсками, в боевых порядках, Курская Коренная была пронесена до самого Новороссийска. Когда же разразилась новороссийская катастрофа и белым спешно пришлось покидать город, Врангель снова позаботился об иконе. Он велел её отправить подальше от войны, в Сербию. Там, в тихом городке Ниша, она пребывала до того момента, пока однажды Врангель не понял, что Северную Таврию придется оставить большевикам и до весны запереться в Крыму. Он распорядился вернуть Курскую Коренную снова в Россию, в Севастополь.

Врангель верил в чудодейственную силу иконы и надеялся, что она поможет, не позволит России исчезнуть в темени безбожия.

– Свяжитесь с владыкой Вениамином, – попросил он Уварова. – Скажите, хочу помолиться. В тишине. Приду один. Пусть ничего не готовит.

Уваров ушел. Врангель прошел к себе в кабинет, отодвинул занавеску на оперативной карте и стал задумчиво вглядываться в неё. Сиваш то извивался, петлял, то широко разливался. Типографская чернота воды была обманчива. Летом, в спекотную жару, в некоторых местах его можно было перейти вброд. Но сейчас? Надо быть слишком отчаянным и самонадеянным, чтобы рискнуть преодолеть это тонкое пространство, уже прихваченное у берегов тонким хрустящим ледком.

Скорее всего, потерпев неудачу у Владимировки – Строгановки, большевики больше не станут рисковать здесь и двинут свои войска на укрепрайоны. Но за эти участки, и за Перекоп и за Чонгар, Врангель был спокоен.

И всё же… Вероятно, вот так же стоит сейчас перед подобной картой большевистский командарм Фрунзе и тоже размышляет. О чём думает он? Куда направит свои войска? Какую заготовил хитрость?

Врангель знал, что Красная армия раздета и разута. Советы надеялись завершить кампанию до холодов. Не получилось! Господь помог белым войскам с погодой. Неужели большевики и сейчас, в эти лютые холода, снова будут пытаться овладеть Крымом?

Разведка донесла о том, что Ленин решительно настаивает на продолжении боевых действий. Но если бои продолжатся, плохо одетую армию поразят болезни, она станет практически не боеспособной. Хватит ли у Фрунзе характера ослушаться Ленина? Если продлятся такие холода, насколько времени у него ещё хватит боевого запала?

* * *

После обеда Врангель прошел от Чесменского дворца, где располагался его Штаб, до Соборной площади. Здесь было множество людей, они столпились у входа во Владимирский собор.

Слух о том, что Курская Коренная вновь вернулась в Россию и помещена в севастопольский Владимирский собор, в одночасье распространился по всему Крыму. К ней потянулись за утешением все, кто мог передвигаться. Несколько дней на довольно просторной Соборной площади было тесно от людей. Епископ Таврический Вениамин все это время не имел возможности отдохнуть, молебны служил по много раз в сутки.

Врангель прошел через образованный его охраной коридор. Люди молчали. И лишь когда он поднимался по ступеням к входу в собор, какая-то женщина выкрикнула из толпы:

– Хоть слово надежды скажите, ваше превосходительство!

На верхней ступеньке Врангель обернулся, оглядел заполненную людьми площадь. В основном здесь стояли старухи с детьми и уже немолодые женщины, редко среди них были видны увечные мужчины. В основном здесь собрались жены и матери солдат и офицеров, от самой Москвы сопровождавшие отступавшую армию. Вместе с нею они бежали во время новороссийской катастрофы, и вместе затем вернулись сюда. Они боялись остаться в стане большевиков, но повсюду бесстрашно сопровождали армию и переносили с нею все невзгоды.

– Чем я могу вас утешить? – тихо сказал он, но площадь затихла, и все услышали его усталый голос. Они смотрели на него с надеждой и обожанием. – Я, как и вы, уповаю на Всевышнего. Верю, он не позволит исчезнуть России, той России, которую беззаветно любим и без которой не мыслим жизни своей. Молитесь!

Он подумал и затем коротко добавил:

– И кайтесь. Все мы небезгрешны. Неправедной жизнью своей прогневили Всевышнего.

Он вошел в собор, и сразу же за дверью его окутал запах каких-то благовоний, знакомых ему с детства. Для себя Врангель называл всё это – таинственный неземной аромат, мягкий свет свечей, тихий шепот сотен молящихся людей – одним словом: благость.

Навстречу Врангелю вышел викарный епископ Таврический Вениамин. Главнокомандующий склонил перед владыкой голову, и тот осенил его крестным знамением и молча проводил к аналою.

В соборе, как и хотел Врангель, никого не было. Гулкий звук его сапог, кованых и со шпорами, звучал в соборе оглушающе громко. И он даже пожалел, что не додумался надеть на ноги что-то легкое, мягкое.

Владыка слегка отстал, пропустив Врангеля впереди себя, и затем как-то незаметно, неправдоподобно легко ступая по каменному полу, удалился в алтарь. Врангель остался один. Лишь вдалеке, возле входных дверей, остался стоять сопровождающий главнокомандующего Михаил Уваров.

Врангель подошел к аналою, перекрестился, припал к иконе. И так, в молитве, застыл.

О чем молился он? Вероятно, всё о том же, о сохранении России хотя бы на этом малом крымском пятачке. Или просил Всевышнего вернуть порушенной российской земле умиротворение и благодать.

Молился Врангель долго и истово.

Неслышно ступая, владыка проследовал из алтаря к стоящему у входной двери Уварову, и там, вместе с ним, стал ждать, когда Врангель завершит молиться.

Вскоре Врангель подошел к ним.

Провожая его, владыка сказал:

– Завтра, ваше превосходительство, выезжаю с Курской Коренной на позиции. Ваши штабные порекомендовали начинать с Чонгара и затем вдоль всего Сиваша до Перекопа.

– Вполне разумно. Одобряю, – согласился Врангель и спросил: – Что с сопровождением?

– Еще не успели обговорить.

– Не трудитесь, владыко! Выделю вам часть своего эскорта.

Они попрощались.