Текст книги "Расстрельное время"

Автор книги: Игорь Болгарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– А откуда вы знаете, какая у нас власть? – спросил Каретников.

– Известно какая – анархическа. Мы там, у себя в Сибири, ваши листовки читали. И уже здесь с мужиками толковали. Большинство сходится на том, что нам её подменили…

– Кого? – не понял Каретников.

– Я и говорю, совецку власть, – несколько стушевался грамотей. – Обещали одно, а выдали, вишь ли, другое. Как на ярмарке. Там тоже такое фармазоны проделывают.

– И чем же это перед вами большевики провинились? – не выдержав, вмешался в разговор Кольцов.

– Чем, чем?… – стушевался оратор. – Известно, чем…

– Землю ещё в семнадцатом обещали раздать, а где она? – пришел на помощь грамотею кто-то из его окружения.

И посыпалось.

– Последнее из амбаров выгребают!

– Продотряды, заградотряды!

– Слух прошёл, коммунии затеяли.

– У их там всё обчее, даже бабы.

– Я свою отдал бы в коммунию, можа мне каку помоложее выпишуть, – осклабился своим беззубым ртом дедок.

– Тихо! – придя на помощь Кольцову, вновь повысил голос Каретников. – Шутки в таком деле не принимаю. Я и сам, если по делу, могу пошутковать. Если вы с Сибири до нас за землёй пришли, то вон за Сивашом Врангель. Он ещё летом манифест насчет земли объявил.

– Врангель нам не подходит. Он не задаром – продавать её будет. А кто купит? Известно, богатеи. Тот же помещик.

– Всё знаете, а дураки! – сказал Каретников и, выждав, когда все смолкнут, перешел на доверительный тон. – Хочу открыть вам один секрет. Это уже без всяких шуток. Малость вы опоздали. Чуток бы раньше, приняли бы вас до себя с дорогой душой. А сейчас – всё! Лавочка закрылась!

– Это как же ваши слова понимать?! – в недоумении выкрикнул грамотей. – Как отказ?

– Правильно понимаете. Дело в том, шо теперь мы с большевиками, як родные братья. За одно обчее дело воюем. Договор с ними заключили. Нерушимый. Все равно, як клятву.

Мужики вновь загудели, горячо обсуждая между собой эту новость, и двинулись к столу, обступили его.

– И шо вы мне предлагаете? Принять до себя дезертиров? – спросил Каретников, вглядываясь в их лица. – Нарушить клятву?

– Нам никак нельзя назад! – в отчаянии сказал грамотей. – Даже, можно сказать, невозможно!

– Ну и як мне в таком разе быть? Вас к себе принять не могу, не имею никакого такого права. А до большевиков вы не хотите возвертаться. Вот и подскажите мне, як поступить, ничего более подходящего не могу для вас придумать.

– Не подскажем! Знаем только, что нет у нас обратной дороги! – принял на себя ведение переговоров молодой высокий мужчина с впалой грудью и побитым оспой лицом. Он легко отодвинул в сторону прежнего оратора, словно смахнул со стола ненужную бумагу, и приблизился к Каретникову. Голос у него был низкий, и говорил он неторопливо, но весомо: – Среди нас много революционеров, есть и сибирские анархисты. Мы с вами люди одной крови. Если вы революционеры, как называете себя в своих листовках, то должны нас принять. Но дело даже не в этом…

– Так в чём же? Растолкуйте!

– Мы – всего лишь делегация. А неподалеку отсюда, в Строгановке, вашего ответа ждут ещё около тысячи человек. Уходя от большевиков, мы крепко хлопнули дверью: разоружили своих командиров, расстреляли политкомиссаров. Вы думаете, они простят нам это?

В горнице стало тихо.

Задачка оказалась не из простых. Возвращение грозило всем им расстрелом. Иного не могло быть во фронтовых условиях.

Мужики тихо, с какой-то отчаянной надеждой смотрели на сидевших перед ними Каретникова, Гавриленко и Кольцова. Но их лица были непроницаемые и бесстрастны. Каждый из троих по-своему пытался решить эту сложную головоломку, но её разгадка всё никак не приходила никому из них на ум.

Каретников, отличающийся в делах твердой решительностью, может быть, впервые был поставлен в такое сложное положение. Он понимал, что иного выхода, кроме как принять их в свою армию, у него нет. Но ведь это прямое нарушение Старобельского соглашения, и поэтому он ждал, какое решение выскажет Кольцов.

А Кольцов молчал. Он понимал, что не сможет послать на смерть тысячу человек и будет вынужден дать добро на присоединение этих дезертиров к Повстанческой армии. Но все же… они покинули пределы дивизии не по легкомыслию, а по причине несогласия с политикой партии большевиков. И они ведь не бегут от фронта, и хотят продолжить воевать против Врангеля.

После очень долгого молчания, во время которого Каретников никак не мог найти достойный выход, его вдруг осенило. Он решительно сказал:

– От шо, хлопцы! Ступайте на улицу, трошки там перекурить, а мы недолго посовещаемся. А потом начальник штаба доложит вам наше окончательное решение.

Сибиряки неторопливо и неохотно, ничего не добившись, двинулись к выходу. У двери самый старый из них задержался в проеме двери:

– Не хотел бы я быть на вашем месте, а все же решить по справедливости, – сказал он. – Все мосты мы перед собой спалили. Идти нам некуда, окромя как до вас. Или в банду записываться.

– В банду не советую, – бросил Каретников вслед уходящим сибирякам. – Банды мы тоже изничтожаем!

Когда стихли их удаляющиеся по коридору шаги, Каретников вопросительно посмотрел на Кольцова.

– Какого ответа ты от меня ждешь? – спросил Кольцов.

– Для себя я решив, – сказал Каретников. – И честно тебе скажу: мое решение супротив нашего Старобельского соглашения. От я и хочу послухать, як ты, представитель Фрунзе, на это посмотришь?

– Я, пожалуй, присоединюсь к твоему решению. Если, конечно, я правильно его угадал.

– Ну и як же ты его угадал? – спросил Каретников.

– Забирай их до себя, Семен Никитович! Никакие они не враги советской власти. Просто, заплутались люди в этой круговерти. Раз уж мы союзники, то какая разница, где они будут воевать. Главное, чтоб против Врангеля. А после войны, кто жив останется, сами разберутся, какая сторона им больше по душе: большевистская или махновская.

– А тебя за это не турнут из комиссаров? – хитровато улыбнулся Каретников. – Все ж против вашего закона идешь.

– Зато не против своей совести.

– Эх, золоти твои слова. Если б там, у вас, все такие были, я б и сам в большевики записался, – обрадовался ответам Кольцова Каретников и, дружески хлопнув его по плечу, добавил: – Не зря Нестор Иванович тебя у Фрунзе просил. Теперь и я понял: сработаемся мы с тобой. До гадалки не ходи: сработаемся.

Гавриленко поднялся.

– Так я пойду, сообщу им наше решение.

– Постой! Скажи Петру Пономаренко, пускай забирает их до себя. Он где квартирует?

– В Ивановке, рядом со Строгановкой.

– От, до него! И распорядись, шоб Серегин поставил их на довольствие. Ну и всё остальное…

– Понял! – и Гавриленко удалился.

Кольцов тоже поднялся, не хотел больше отнимать у Каретникова время.

– Не торопись, – попросил его Каретников.

Кольцов вновь присел на стул.

– Ты просил узнать, почему гобой заинтересовался Яценко. Ты ему ниякым боком. Его попросили. Тобою давно интересуется врангелевская контрразведка. Видать, ты кому-то там насыпав в штаны перцу.

– Не понимаю, – пожал плечами Кольцов. – Не могу представить, какой интерес я могу сейчас представлять для Врангеля. Не больший, чем любой другой чекист.

– Яценко говорит, с ним какой-то ваш вел переговоры. Большие деньги за тебя обещал, аванс дал.

– Интересно… – задумчиво сказал Кольцов.

– Говорит, тот, шо ему задание давав, все про тебя знает. И когда из Харькова приехал, и когда и на чем в Сиваши выедешь.

– И всё же, что-то Яценко недоговаривает.

– Какой ему смысл? Он всю свою жизнь уже наперед знает. Ты, говорит, ему уйму хлопот доставил. Сказали, будешь ехать на тачанке. Перешарил глазами все тачанки. А, оказалось, ты – на автомобиле. Не сразу понял, шо ты – это ты… От и все, шо я сумел од Яценко узнать.

– Сплошной туман, – вздохнул Кольцов.

И в самом деле: в Штабе фронта или где-то там находится хорошо законспирированный врангелевский агент. Это вполне возможно. И на Яценко, бандита, легко перемещающегося по Северной Таврии, мог каким-то способом выйти. Нет ответа только на самый главный вопрос: кому и зачем на той стороне понадобился именно он? Любой штабной работник представлял бы там куда большую ценность. Рисковать ради него агентом, хорошо внедрившимся во фронтовые структуры, было весьма расточительно, если не сказать, глупо.

– Слушай, а, может, через Яценко можно каким-то способом выйти на этого агента? – спросил Кольцов. – Как-то же они ведь общались.

– В том-то и дело, что никак… – ответил Каретников. – Об этом я подумал. Даже как выглядит этот агент, Яценко не может сказать. Дважды с ним встречался, и всё – на улице, в темноте… Нет, ничего он за пазухой не оставил. Всё бы выложил. Попытался бы выкупить свою никчемную бандитскую жизнь. Любую бы цену заплатил, если бы было чем платить.

Каретников прошел к окну, глянул на улицу, мрачно произнес:

– Подмораживает!

Кольцов встал.

– Извини, – сказал он, – что отнял у тебя столько времени.

– Ты не извиняйся. Делаем общее дело. Заходи, когда надо и когда захочется. Таить от тебя ничего не собираюсь. Надеюсь, и ты ответишь мне тем же, – провожая Кольцова до двери, сказал Каретников.

* * *

Судили Яценко в большом пустом амбаре, по которому с весёлым чириканьем носились, перелетая со стропила на стропило, воробьи. Собрались все, кто был свободен от охранных и различных хозяйственных дел. Фуражиры подвезли к амбару две телеги соломы, махновцы выстлали земляной пол и расселись вокруг заранее принесенного сюда стола и двух скамеек: одну – для членов трибунала, другую – для провинившихся.

В амбаре было сумеречно, и даже несмотря на солнечную погоду, над столом повесили большую керосиновую лампу – десятилинейку, но и она освещала над собой только небольшой круг.

Каретников хотел усадить Кольцова и Бушкина, как почетных гостей, на скамейку у стола, но они отказались.

– Мы уж где-нибудь в уголочке, – сказал Бушкин, высматривая местечко у стенки. Там стояла сломанная телега, и они комфортно на ней разместились.

С самых первых дней Кольцов отказался от давления на Каретникова: Старобельское соглашение махновцы подписали сами, добровольно, по инициативе Нестора Махно, и несли ответственность за каждый свой поступок. Батько уже явственно видел впереди близкое окончание войны и боялся упустить возможные выгоды по её окончании. Особенную надежду он возлагал на то, что большевики отдадут для его анархического эксперимента Крым. Он собирался всему миру показать, что такое анархическое государство, в котором будут все одинаково богаты и счастливы.

В задачу Кольцова входило наблюдение за добросовестным выполнением махновцами соглашения. И только если случится что-то непредвиденное, он был обязан спешно известить Штаб фронта. Но, как ему показалось, махновцы были настроены по-боевому, и никаких коварств от них ожидать не следовало. Каретникову он поверил сразу и бесповоротно.

Первыми в амбар ввели Яценко и его верного соратника, красавца-усача Стриженюка. Всегда загорелое на солнце и ветрах, лицо Стриженюка было неправдоподобно бледным. Увидев на соломе своих бывших соратников, он опустил голову и прибавил шагу, чтобы поскорее дойти до скамейки. Затем в амбар торопливо вошел Каретников, за ним последовали члены трибунала Евлампий Карпенко, Филипп Крат, Фома Кожин и Петро Колодуб.

– Встань, Яценко! – приказал Каретников.

Яценко торопливо поднялся. Подхватился было и Стриженюк, но Каретников жестом остановил его.

– Не торопись, Михайло! Дойдет очередь и до тебя.

Стриженюк сел.

– Слухайте! – Велел Каретников, поднес к глазам листок, стал читать: – «Врангеля нет, а есть Русская армия, которой подадим руку и сомкнем стройные ряды, станем любить друг друга и освободим свою истерзанную Русь святую от комиссарского царства и создадим власть по воле народа». Ты писал?

– Я только подписывался. А писал тот… анархист Волин.

– Волин як был у нас, так и остался. А ты – до Врангеля примкнув. А потом и вовсе третью дорожку выбрав – в бандиты. И кого ж вы грабили, Савочка? Той самый народ, якый ты призывав до любови. И судим мы тебя не за те слова на бумажке. Бумажку порвав, ветер развеял. И не за то, шо под пакостнымы словами подписался. Все не без греха, не сильно грамотные. А за то, шо променял нашу революционно-анархическую армию на буржуазно-капиталистическую. Но и там не удержався. Подався в грабители.

Яценко слушал, всё ниже опуская голову.

– Если хочешь шо сказать, говори сейчас. Боюсь, скоро тебе уже будет поздно.

Яценко посмотрел на Каретникова, перевел взгляд на сидящих напротив него махновских командиров, бывших когда-то его товарищами, а теперь ставших его судьями. Они, как и Каретников, равнодушно смотрели на него. И он снова повернулся к Каретникову.

– Бес попутал! – выдохнул он. – Но я осознав…

– Шо ты крутишься, як собака за мухой! – Каретников указал в сумеречную глубину амбара. – Своим бывшим товарищам говори. Это они тебя судять.

– Понял! – торопливо согласился Яценко. Он снова обернулся к сидящим на соломе махновцам и громко выкрикнул: – Если можете, простите! Я ж с вами сколько годов! И мерзли, и голодали, и…

– Жалобить, Савелий, нас не надо! – оборвал его Каретников. – Лучше расскажи, як докатился до такой жизни!

– Понял! – снова поспешно согласился Яценко, но к Каретникову уже не повернулся. Ему даже показалось, что сидящие в сумерках махновцы, не в пример членам трибунала, смотрят на него участливо, даже с состраданием. И ему только надо найти какие-то особенные слова, и весь этот кошмар с трибуналом прекратится. Он уже поверил в это. Сглотнув слюну и откашлявшись, он сказал:

– А грабили мы только буржуев и тех… як их… капиталистов. И раздавали людям, которы неимущи…

– А тут ты уже брешешь! – зло оборвал Яценко Каретников. – Имеются доказательства твоей брехни. Он, во дворе, стоят четыре воза, с тобою и твоими бандитами награбленным. Ничего буржуйского я там не замитыв. Самовар, подушки, мешки с зерном, куры, коза. Не побрезговалы даже старым корытом. Эх, ты! Даже сейчас ты нам, бывшим твоим товарышам, в глаза брешешь. Видать, Савелий, ты всегда брехал. А я тебе когда-то верил. И другие тоже, – Каретников смолк, размышляя, чтобы ещё такое Яценко припомнить. Но подумал, что и этого достаточно. С досадой взмахнул рукой и грустно добавил: – А хорошим же воякой был.

В амбаре стояла тишина, лишь под крышей сварливо чирикали воробьи.

Вглядываясь в едва различимые в сумерках амбара лица махновцев. Каретников спросил:

– Может, хтось шо-то хорошее про Яценко скажет?

Но никто даже не шевельнулся.

– Бачь, не нажив ты, Савелий, хороших слов. А жизнь прожив длинну! – сказал Каретников Савелию, и затем спросил у сидящих на соломе махновцев: – Ну и як нам поступить с Яценко?

Из глубины амбара донесся шелест соломы и глухой гул. Махновцы вполголоса между собой советовались.

– Я скажу! – прозвучал из сумерек голос. – Я не за всех, я только за свою батарею.

– Не вижу, хто это? Назови себя!

– Цэ Белочуб!

– Говори, Пантелей!

– Мы тут промеж собою так рассудылы! Чем меньше будет плохих людей, тем меньше будет на свете зла. А чем меньше зла, тем лучшее будет наша жизня.

– О, завернул! – покачал головой сидящий за столом член трибунала Евлампий Корниенко. – Ты конкретно! Без энтих фиглей-миглей!

– А шо, хиба не понятно? Расстрелять без сожалениев!

И следом, из разных уголков амбара, послышалось:

– Смерть!

– Расстрелять!

– Я кое мнение будет у членов трибунала? – спросил Каретников.

– Поддерживаем! – за всех судей ответил Фома Кожин.

И тут вскочил Яценко и, захлебываясь, стал сварливым голосом выкрикивать:

– Вы меня до батька, до Нестора Ивановича доставьте… Не имеете права… Нестор Иванович меня лучшее… А насчет курей и козы, так то… Мы с им ещё в семнадцатом…

Рядом с Яценко встали двое молодых махновцев. В одном из них Кольцов узнал давнего знакомого. Кажется, его звали Михаилом Черниговским. Махновцы тогда, в Харькове, его пленили при помощи свадебного кортежа. Мишка изображал невесту. Он и сейчас никак не изменился, всё такой же высокий, стройный, смуглый, с красивым, почти девичьим, лицом.

Черниговский положил на плечо Яценко свою ладонь, и он на полуслове смолк, словно его выключили.

– Исполняйте! – приказал Каретников, и Черниговский и его напарник подхватили Яценко под руки и повели из амбара.

Вдоль наружной стены амбара сидели на корточках человек двадцать махновцев из бывшей банды Яценко, тоже ждали решения своей участи. Их охраняли двое часовых.

Яценко с трудом перебирал заплетающимися ногами, но, увидев своих товарищей, подтянулся, стал тверже ступать.

– Прощевайте, хлопцы! Не так повернулось, як хотел! Не держите зла!

– Иди, иди! Бог простит! – отозвался один из бандитов. – Земля тебе пухом!

Остальные молча проводили его недобрыми взглядами.

После того как увели Яценко, Стриженюк заволновался.

– Пришла твоя очередь, Михайло! Встань! – приказал ему Каретников и затем спросил: – Скажи, як бы ты наказав Мишку Стриженюка, если б це був не ты, и тебе довелось бы его судить?

– Жить хочу, Семен Мыкытовыч! Жить…

– Все мы жить хочем. Но – война! И кому-то в землю придется лечь! Даже коза, якую вы у дядька украли, и она жить хочет. А у дядька, может, есть дети. И они жить хотят. Они ещё ни перед кем не провинились, а ты их уже наказав.

– Да ни, Семен Мыкытович! Пальцем не…

– Козу украл. А она детишков молочком поила. А теперь детишки голодають…

Суд повстанцев решил Стриженюка пощадить. Но постановили: всыпать двадцать плетей и, как проявившего себя в прежних боях хорошим пулеметчиком, определить в полк до Фомы Кожина.

Остальные бандиты тоже отделались легким испугом.

* * *

Вечером в дом, где квартировали Кольцов и Бушкин, наведался Колодуб. Стал в проеме двери, снял шапку.

– Проходи, Петро!

– Да ни! Я – на минутку. Попрощаться. Уезжаю. Отзывае Нестор Иванович. Видать, скучае. Может, якие слова передаете Нестору Ивановичу?

– Скажи ему, что ценю его дружбу, что всё плохое забыл, а хорошее помню. Надеюсь на встречу.

– Спасибо, передам в точности, – Колодуб полез в карман своего громоздкого кожуха и извлек оттуда литровую бутылку. – Цэ – вам для поправки здоровья.

– А вот этого – не надо! – сердито отказался Кольцов.

– Это – надо! – Колодуб сделал два шага и твердо поставил бутылку на стол. – Это не то, шо вы подумалы. Мед. Подарок от моих пчёлок, и трошки – од моей бабы Маруси. Пока я воюю, она пчелками занимается. Получается. А шо в бутылке, то хай вас не смущае. Ничого, кроме бутылок, в хозяйстви не найшлось.

Проводить Колодуба они вышли во двор. Ночь была безлунная. Но было все равно светло. С далекой вышины им светили большие и яркие звезды.

– Счастливо вам оставаться. Надеюсь, ще встренемся, – скупо попрощался Колодуб и растворился в ночной темени.

Он ушел, а Кольцов подумал о том, что оборвалась ещё одна из множества ниточек, благодаря которым человек прочно стоит на земле.

Глава седьмая

Погода в Северной Таврии всё ухудшалась. Морозы не ослабевали уже даже днем.

По мере того как белые войска бежали, Южный фронт сужался. Уже почти весь Крымский перешеек заняли красные, но ещё оставались районы постоянных стычек с белыми. Это были либо рассеянные в боях остатки вражеских воинских частей, или же по каким-то причинам отставшие от своих, или забытые своими солдаты, пытающиеся пробиться к переправам.

Первая армия Кутепова, по приказу Врангеля, должна была до последнего защищать Крымский перешеек. Но генерал Кутепов по-своему понял приказ. Сиваш с его ледяной в эту пору водой он считал достаточно серьезным препятствием и поэтому все силы сосредоточил в основном в двух местах: на Перекопе и в районе Сальково и Чонгара. Лишь только здесь можно было, не намочив ноги, перейти в Крым. Несколько дней и ночей сюда тянулись конные и пешие, военные и цивильные.

Штаб Южного фронта постепенно, по мере отступления вражеских войск, передвигался поближе к Крымскому перешейку. Сначала перебазировались в Асканию-Нову, а затем и в Присивашье.

Фрунзе мечтал на плечах покидающих Северную Таврию врангелевцев с ходу ворваться в Крым. Шестую армию он двинул на Перекопский перешеек. Четвертая армия должна была атаковать Сальково, Чонгар и Арабатскую стрелку.

* * *

Нет, не зря эту часть Таврии назвали Северной. Здесь всегда несколько холоднее, чем вокруг. Когда вдоль Днепра ещё только начинаются легкие ночные заморозки, в Присивашье уже даже днем колючие северные ветры выдувают последнее осеннее тепло и превращают недавно раскисшую под осенними дождями грязь в замороженные комья (грудки) земли. Ноябрь здесь так и называется – грудень. В один из таких дней Повстанческий табор снялся с места и двинулся к Сивашу, в Строгановку. Там уже размещался один из его полков.

Едва только авангардная конная группа во главе с Мишкой Черниговским приблизилась к крайним домам села, как их строго окликнули:

– Стой! Кто идет?

– Не идёт, а едет, – ответил, придерживая свою небольшую рыжую кобылку, Мишка.

– Ну, ты! Не шибко шути, а то и я пошучу! – озлился красноармеец и передернул затвор винтовки.

– Не пошутишь, если жить хочешь, – спокойно сказал Мишка, и пояснил: – Ты – один, а нас полсотни.

– Ладно! – миролюбиво сказал часовой. – Кто такие?

– Повстанческая армия.

– Махновцы? Так бы сразу и сказал, – обрадовался часовой. – А что вы тут, в Строгановке потеряли?

– Тут где-то наш полк. Мы до их в гости.

– Нет тут уже вашего полка. Мы их турнули, потому как и самим места мало.

– Хто это – «мы»?

– Тринадцатая дивизия.

– Не присоветуешь, где теперь наших шукать?

– Может, во Владимировке? Вроде как туда они съехали.

* * *

К рассвету повстанцы разбили свой лагерь во Владимировке, и Каретников сразу же собрал на совещание весь командный состав армии, всех, кто находился здесь, у него под рукой. Прискакали командиры и тех полков, кто квартировал в ближних от Владимировки селах. Соблюдая уговор ничего не скрывать, Каретников пригласил на совещание и Кольцова. Он не отказался, занял место возле теплой печки и просидел там, не вмешиваясь, до конца разговора.

Каретников встал из-за стола и поднес к глазам исписанный листок.

– Послухайте! Только что нарочный привез! – И он стал читать: – «С получением сего Повстанческой армии надлежит форсировать Сиваш на участке Владимировка – Строгановка. Затем через Литовский полуостров выйти на Юшунь, продвигаться дальше, в тылы Перекопских укреплений и способствовать Шестой армии их овладением».

Евлампий Карпенко взял из рук Каретникова бумагу, внимательно её просмотрел и, коротко взглянув на Кольцова, хмыкнул:

– Тилегенция!… «Надлежит форсировать». Это як понимать? Вот Нестор Ивановыч, тот по-простому: «приказую». А тут не поймешь, чи приказывае, чи просит. Даже не знаешь, як поступить?… А хто это просит?

– Сам Фрунзе, – ответил Каретников.

– Ну, если Фрунзе! Шо тут думать! Надо постараться! Взялись за гуж, так тяните шо есть силы! – сказал Евлампий.

– Оно-то так, – согласился Каретников. – В народе як говорят? Надумав лезть в воду, поищи сперва броду. То така присказка. Нас она впрямую касается. Морозы, вода холодна. Где обсушиться, где обогреться? На все размышления у нас – один день. Выступать будем вечером, як стемнеет. Какие у кого предложения?

– Местные тут по пояс на крымский берег переходят, – сказал член штаба Евдоким Коляда. – А в хорошу воду – по колено.

– Это як понимать – «хороша вода»?

– Когда ветер воду из Сиваша в море выгоняет. Летом, случалось, чуть не посуху в Крым ходили.

– Ну и шо ж нам, ждать лета?

– Оно бы и не помешало. Летом, по теплу сподручнее было бы.

– Не превращайте совещание в базар! – насупился Каретников. – Жду деловых предложений. Надо бы поискать среди местных жителей, хто знает броды. Тебе поручаю, Левка, як начальнику разведки, – обратился он к Льву Голикову.

Голиков молча кивнул головой.

Каретников обвел глазами своих «маршалов», как называл своих командиров полков Нестор Махно.

– Остальные тоже без дела не останутся, – пообещал Каретников и остановил взгляд на начальнике медслужбы Крате. – Ты, Филипп, продумай, где раненых располагать, чем перевязывать, лечить?

– Тут не столько раненых будет, сколько обмороженных, простуженных.

– В правильном направлении думаешь, Филипп. Вместе со всеми переправь на ту сторону пару телег с санитарами. Боюсь, им там найдется немало работы.

– Постараюсь, – сказал Крат.

– Ты, Петренко, – перевел Каретников взгляд на командира одного из полков, человека неразговорчивого, медлительного, но четкого и обстоятельного. – Ты продумай, як дровцами запастись. Их нам много понадобится. Костры надо будет сперва тут по берегу запалить, для ориентировки, а потом и на том берегу.

– Где ж ими в этой клятой степи запасешься? Даже кустарник, и тот козы изничтожили, – сказал Петро.

– А ты хорошенько подумай. Может, местные нам чем помогуть? Но на это надежды мало, бо зима подступила, а у каждого – детки.

– Подумаю, – пообещал Петренко.

– Похоже, кой-яки возы и брички нам на этом берегу уже будуть без надобности. Пустим их на огонь, – сказал Каретников. – Сухие, хорошо будуть гореть. А там, в Крыму новые достанем. У них там лесов, як v нас тут соли. Только тачанки по дури на дрова не пустить!

Совещались долго. Пытались предусмотреть даже незначительные мелочи, которые потом, при переправе через Сиваш, могут оказаться неразрешимой проблемой.

* * *

После совещания вышли к берегу Сиваша, остановились возле полуразрушенной мазанки, стоящей почти у самой воды. У кого был бинокль, рассматривали противоположный берег, едва видимый из-за легкой дымки, стелившейся над водой.

Петренко горстью зачерпнул воду.

– Холодна, зараза! Почти лёд.

Прискакал Голиков, с каким-то кандибобером спрыгнул возле Каретникова с коня, доложил:

– Проводника нашли. Вон идёт!

К ним подошел невысокий вихрастый мальчишка со странным, словно бы удивленным лицом.

– Ты, что ли, берешься провести нас на тот берег?

– Но! – коротко отозвался мальчишка.

– У нас так коней погоняют, – сказал Каретников. – Тебя как звать?

– Петренко, – и мальчишка тут же поправился: – Афанасий Петренко.

– Петро! – окликнул Каретников командира полка. – Чего ж молчишь?

– А шо? – отозвался комполка.

– Наплодил детей по всей Украине, и в кусты?

– Ты о чем, Семён? – Петро удивленно посмотрел на Каретникова.

– Спроси у пацана фамилию!

– Ну, скажи! – попросил Петро.

– Петренко. А шо?

– Здравствуй, Петренко! – просиял комполка. – А я, знаешь, тоже Петренко.

Мальчишка с интересом посмотрел на комполка.

– Ладно, потом разберемся. Может, ты еще и мой родич? У меня пятеро братьев – по всей Украине. Твоего батьку як звали?

– Тоже Афанасием.

– Ну, значит, однофамилец, – сказал Петро. – Шоб ты знав, парень, на Петренках та Сидоренках пол-Украины держится!

– И сколько ж тебе, Афанасий, годков? – спросил Каретников.

– Шестнадцать… скоро будет.

– И шо, ты уже ходил на тот берег?

– Летом почти каждый день. Если вода позволяла. А зимой там делать нечего.

– А сейчас як вода? Можно на ту сторону перейти?

– Вам – до пояса, а мне по шею. – Мальчишка указал на Сиваш: – Главное, туда, правее не забираться. Там глыбоко. Якись дурни дядьки там яму вырыли. Когда-сь давно тут турки потопли. Тогда тоже война была. При их, говорят, золото было. Дядьки хотели его найти.

– Нашли?

– Да хто его тут найдет? Покойников, правда, другой раз находят. Сколько годов под водой, а як живые.

– Ну и як? Проведешь нас на ту сторону?

– А чего ж! Можно! – неторопливо, совсем по-мужицки, ответил Афанасий.

– Вода-то холодная, – предупредил Каретников.

– Холодная, – согласился мальчишка.

– Родители тебя отпустят?

– Татка нема, татко помер. А мамка не против. Может, говорит, якусь копейку дадуть. А если ничего такого нема, я и так проведу.

– Серёгин! – Каретников позвал к себе начальника снабжения. – Где Серёгин?

– Только шо тут был. Видать, по делам куда-то отлучился.

– Тогда Петренко!

Комполка, стоявший неподалеку, подошел.

– Бери мальчишку, узнай, где живет, и вместе с Серегиным завезете ему с мамкой продовольствия. И пусть Серегин не скупится! Шоб им до самой весны хватило.

– Сделаем, – сказал Петренко и пошел к коновязи за своим конем.

– И от ещё шо! – Окликнул Каретников уходящего комполка. – Вы с Серегиным мотнитесь в Громовку, и тот яценковский обоз с награбленным пустите в дело. Я там мешки с зерном видел.

– Все чин-чином будет, – пообещал Петренко, подтягивая у коня подпругу.

– Иди вон с твоим родичем! – сказал Каретников мальчишке. – А вечером, як только темнеть начнет – на этом же самом месте. И не опаздывай.

– Не подведу, – уже несколько осмелев, сказал Афанасий.

К вечеру, как и условились, но ещё крепко засветло, парнишка появился на берегу.

Каретников уже был там, следил, как бойцы раскладывают вдоль берега связки дров: будущие ориентирные костры. Ветер к вечеру стал усиливаться. До мазанки, где они днем стояли, стала докатываться пенистая волна.

– Что скажешь, начальник? – обратился Каретников к мальчишке. – Можно переправляться?

– Пока можно, – солидно ответил мальчишка. – До утра, конечно, нагонит.

– Ну, до утра мы уже должны быть где-то под Юшунью.

– Значит, будете.

– Сам-то не утопнешь?

Афанасий промолчал.

– Я его на своего коня возьму, – сказал Мишка Черниговский.

* * *

Когда день уже совсем погас, и на темном безоблачном небе высыпали звезды, на берегу Сиваша стало многолюдно. К кромке берега подтягивались всадники, подъезжали телеги с боеприпасами, санитарные фуры. Топтались на месте, ожидая сигнала, безлошадные пехотинцы с тощенькими «сидорами» за плечами. От безделья подшучивали друг над другом.

– Ну и чего ты туда, Сашко, напихал?

– Всего разного, но легонького. На случай чего, шоб помогло на воде продержаться.

– Ты и так не потонешь.

– Почему?

– Будто не знаешь?

– Воздержусь до Крыма, – мрачно сказал Сашко. – А там, запомни, врежу от души. За оскорбление.

– Какое оскорбление! Здравствуйте! Я к тому, шо ты же умеешь плавать. А ты шо подумал?

– Шо я подумал, это ты потом узнаешь.

Поодаль, посмеиваясь, разговаривала другая группа:

– До чего ж хлоднючая вода. Сам, может, и выживешь, а яйца точно отмерзнут.

– Ну и нашо они уже тебе?

– Да хай бы были. Як память про дурную молодость.

– Ну, шо, командир? Тронемся? – подхватывая Афанасия на своего коня, нетерпеливо сказал Мишка Черниговский. Он со своими конниками был назначен в авангард.

– Давай! – дал отмашку Каретников.

Кони легко вошли в воду, но, почувствовав, как холодом обожгло ноги, стали останавливаться. Тихонько заржали.

– Н-но, Глафира! – подстегнул свою кобылу Мишка, и она, подрагивая от холода, побрела по взбаламученной воде. За Мишкой двинулась его полусотня. А следом в Сиваш пошли пешие и конные: тачанки, две крытые санитарные фуры, телеги, груженные боеприпасами. Едва их колеса скрылись в воде, они, увязая в донном иле, стали двигаться тяжело и медленно. Их начали подталкивать повстанцы.