Текст книги "Несущий свободу"

Автор книги: Игорь Поль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

22

Наверху послышалась возня.

– Уходит! Через верх уходит!

– Кабот – назад, не выпускай никого! Лерман, за мной! – скрываться больше не было смысла. Джон зажег фонарь. Как он их учуял? Случайность? Не заметили наблюдателя? Он не один? Мысль о том, что человек со шрамом может выпустить в него пулю, почему-то не пришла ему в голову. Он просто не думал об этом: захваченный азартом погони, он считал ступени.

На бегу Лерман пинал двери и хрипло орал: «Полиция! Вы нам без надобности…» Ему отвечали бранью.

Через разбитое окно на площадке донесся грохот железных листов. Кубриа! Чердачная дверь не заперта. Охваченный азартом, Джон рванулся в темноту; луч фонаря метался по стенам.

– Не подставляйся, идиот! – прорычал сзади Лерман, однако не отставая.

С улицы донесся винтовочный выстрел.

Тело Кубриа чудом не свалилось во двор – он зацепился карманом куртки за стойку ограждения. Лерман вкатил ему лошадиную дозу антишокового из карманной аптечки.

– Живой! – успокоил он Джона. – Парализующий заряд.

Очнувшись, Кубриа заглянул вниз через край крыши и грязно выругался.

– Убью гада! Прострелю ему живот! Сволочь! Дай мне только до тебя добраться! – ярился он.

Лерман похлопал его по плечу:

– В рубахе родился, парень.

Кубриа никак не мог простить себе, что прошляпил цель, подставился глупо, подвел лейтенанта и потерял его доверие. Ругательства сыпались из него, как горох из дырявого мешка.

– Я не успел выстрелить, лейтенант, – оправдывался он. – Услышал, как он крадется по чердаку, только поднял пистолет, и готово – ничего не помню.

– Отлично стреляет. В темноте, навскидку, в проем окна, точно в шею, – отметил Джон, мысленно прикинув картину происшествия. Повернулся к Кубриа: – Если бы не твое ковбойство, сержант, мы бы его прижучили.

Снизу уже грохотало без перерыва: десантники увлеченно били по окнам, ответные выстрелы не были слышны – эхо гуляло по двору.

– Что? Не слышу! – кричал Лерман.

– Профессионал, говорю! – проорал Джон ему на ухо.

– Ушел через соседний дом. Оттуда выход на три улицы. Маловато нас, вот в чем беда, – ответил Лерман, оглядываясь.

Рев автоматической пушки заставил их присесть. Крыша под ногами покачнулась. Кубриа с опаской отодвинулся подальше от края. Запахло дымом.

– Передай вниз – пускай заканчивают пальбу. Мы спускаемся. Кубриа, страхуй нас. Если что – бей на поражение. Слышишь?

Вместо ответа сержант сделал зверскую рожу. Лестничная клетка была наполнена дымом, фонари стали бесполезны; чтобы не упасть, Джон держался за перила. Кто-то вопил из темноты, тонко, на одной ноте, едва прерываясь, чтобы набрать воздуха. Затянутый пылью двор усеивали битое стекло и куски кирпичей. У входа пыльным мешком лежало тело. Из пролома на третьем этаже валил дым.

Капрал-десантник из приданого отделения доложил, не отрываясь от прицела:

– Сэр, противник предпринял попытку прорыва через периметр охранения. Попытка прорыва пресечена. Ответный огонь противника подавлен. Потерь нет.

Джон оглядел залитый огнем прожектора двор. Дым и пыль клубились в столбах света. Внезапно понял: ему нравится быть на войне. Нравится быть сильным. Нравится чувствовать, что он может сделать с этими людишками все, что хочет. Пускай это скоро закончится – чувство уже вырвалось на свободу. Он вышел на охоту. Прав капитан: он слишком проникся здешними методами. То, что парень со шрамом снова сделал их, ничего не означало – игра шла по правилам, навязанным Джоном: преступника травили, он вынужден был спасать бегством.

– Молодцы, парни! – похвалил он. – Лерман, возьми пару человек, проверьте двадцатую комнату. Захвати анализатор ДНК. Потрясите хозяина, опросите соседей – приметы, привычки. Напомни о вознаграждении.

В поднявшейся суматохе ему некогда было присесть и привести мысли в порядок. Его вызывали из местного участка – интересовались причинами стрельбы. Он успокоил их: все под контролем, операция миротворцев. Затребовал следственную бригаду – здесь куча незаконного оружия и наркотиков. Следом позвонил капитан Уисли, устроил ему выволочку за самоуправство.

– Миротворцы применили оружие в целях самозащиты, – легко соврал Джон. Он даже не удивился, как просто это у него вышло. Он засмеялся от странной легкости, что переполняла его; в голове шумело, словно ему вкатили дозу боевого стимулятора.

Назойливые репортеры возникли прямо из воздуха, пользуясь тем, что у него не хватало людей для оцепления. Отдавая распоряжения, запыленный, потный, он отмахивался рукой от лезущих в глаза камер и односложно отвечал на их вопросы: он был на своем месте, он легко перемещался в родной стихии.

– Я все равно поймаю его, – остановившись на мгновение, пообещал он репортеру. Камеры порхали вокруг, бронетранспортер застыл над поваленным ограждением, точно пес над прижатой к земле жертвой.

– Следует ли это понимать как месть, лейтенант? Полиция объявила вендетту преступнику, убившему их товарища? – допытывался репортер. От него несло водкой.

– Да, – неожиданно для себя произнес лейтенант и улыбнулся в камеру. – Так и скажите – я, лейтенант военной полиции Лонгсдейл, найду ублюдка. Никто не смеет убивать полицейских – это закон. Мы пришли сюда обеспечивать порядок, и мы его обеспечим.

Кажется, репортер даже засучил ногами – это сенсация, военная полиция никогда не делала столь откровенных заявлений.

Вернулся Лерман. Он тщательно скрывал возбуждение, по его лицу было видно – нарыл что-то интересное.

– Скажите, лейтенант… – вновь подступился к нему репортер.

– Тихо! – Джон поднял руку: пришел вызов от Хусто.

– Лейтенант, тот же голос! – докладывал сержант. На заднем фоне слышались голоса из дежурки. – Новый адрес, это в районе Тукумана. Ла Багар, номер восемь, стеклянная крыша, второе строение от перекрестка с Канген. Сказал: тот, кого мы ищем, будет там через два-три часа. И еще: в доме есть подвал, а там – выход в технический туннель.

– Удалось проследить источник?

– Черта с два – сигнал сразу прервался, будто и не было. Звонили с анонимного чипа.

– Ясно. В следующий раз попытайся замкнуть парня непосредственно на меня.

– Попытаюсь, лейтенант. – Хусто понизил голос: – Что у вас там? Тут такое творится – начальство понаехало из ваших. Орут друг на друга. Наши попрятались от греха.

– Да так, постреляли немного. Миротворцы помогли. Успокойся, все целы.

– Понятно. Удачи, лейтенант.

Почти рассвело. Дым рассеялся. Десантники усаживались на броню. Джон махнул им рукой прощаясь. Капрал вежливо взял под козырек. Взревел мотор.

– По коням, парни! – крикнул Джон.

– Есть что новое, лейтенант? – с надеждой спросил Кубриа. Он горел желанием поквитаться. Во взглядах товарищей ему чудилась жалость. Он ненавидел, когда его жалели. Он дал себе слово – пристрелить ублюдка; теперь это желание стало попросту нестерпимым, превратилось в паранойю.

– Снова анонимный звонок. Похоже, нашего парня кто-то крепко не любит, – ответил Джон. – Едем в Тукумана.

– Ничего, лейтенант, – заверил Лерман, зевая. – На этот раз мы его возьмем. Нуэньес его зовут. На это имя снята комната. Документы наверняка поддельные: я проверил – человек с таким удостоверением жив-здоров, но живет в другом городе. И код совпал – не впустую приехали.

Джон кивнул, думая о своем: пружина раскручивалась.

– Интересно, как он нас учуял? – спросил он, ни к кому не обращаясь.

23

Толстый коп пыхтел, пытаясь взобраться на нее в тесноте машины. Расстегнутые и приспущенные форменные брюки мешали ему, к тому же Грета не собиралась облегчать ему жизнь, расположившись так, чтобы ее высоко поднятые колени мешали похотливому козлу. Она задыхалась от его несвежего дыхания, капли пота из-под расстегнутой рубахи падали ей на грудь; делая вид, что старается притянуть его к себе, Грета еще больше мешала попыткам полицейского добраться до своего тела. Она отворачивала голову к раскрытому окну, ловя запахи улицы, в то время как герой-любовник лапал ее за грудь и норовил приклеиться толстыми мокрыми губами к ее соску: он видел в порнофильме, как заводятся от этого женщины. Другого опыта у него не было, редким проституткам было все равно, а скучная вислогрудая жена не в счет.

Он высадил напарника у его дома – в целях экономии капрал всегда ел домашнее, – а сам направился в район Кендари, где уличные боссы держали порядок даже ночью, умудряясь договариваться и с военными, и с боевиками. Уличные кафе с дымящими жаровнями работали там круглосуточно, и он уже представлял вкус приготовленного на огне обжигающе-острого чурраско. Эта длинноволосая большеглазая женщина встретилась ему по пути, она подняла руку, привлекая его внимание, и спросила дорогу к вокзалу – настоящая дама, такая беззащитная среди темноты грязных улиц, одинокая, изысканная, просто какое-то видение из несуществующей киношной жизни. Совершенно неожиданно она привела его в неистовство. Он не знал, что на него вдруг накатило – не в силах совладать с собой, он затолкал ее в машину; он бессвязно бормотал что-то глупое, угрожая и упрашивая одновременно. И чудо – стыдливо улыбаясь, женщина ответила ему взаимностью, не стала кричать и звать на помощь, наоборот, все больше возбуждаясь сама, начала раздеваться, расстегнула блузку, сбросила туфли и аккуратно подняла к поясу длинную юбку. Вид ее белеющих в темноте ног едва не лишил полицейского дара речи.

– Ну что же ты возишься, котик, – с придыханием шептала она, приводя мужчину в состояние, близкое к помешательству. – Иди же ко мне. Сколько можно ждать? О, какой большой!

– Подвинься немного, – хрипел коп. – Чуть набок. Опусти сиденье. Черт, проклятая теснота!

– Опусти сам. Я не умею. Ты думаешь, я профессионалка, да? – шепотом возмущалась она.

В запальчивости он хотел было сказать, что думает о таких «новеньких», как она: об их напускных стыдливых манерах, о безудержной похоти, о рогатых мужьях, но мысли путались, слова то возникали, то вновь пропадали в багровом тумане. К тому же он нервничал оттого, что незнакомка может вдруг передумать.

Рыча, он сделал последнее усилие, спинка сиденья под блондинкой рывком опустилась. С треском одежды он навалился на нее, зашарил руками, нащупал, наконец, то самое, заветное, влажное, теплое – и вдруг с ужасом, какой пережил однажды, обнаружив, что не может овладеть соседской девчонкой, в равнодушном ожидании раскинувшей перед ним худые ноги, понял, что его копье отказалось ему повиноваться. Через несколько секунд на смену панике пришел безотчетный страх: женщина под ним молчала, глаза ее странно светились в темноте, в ее молчании чудилась немая угроза, кажется, она даже не дышала. Почудилось, будто он только что попытался совокупиться с мертвецом. Рубаха сразу прилипла к спине, он отшатнулся, запутался в брюках, ремень за что-то зацепился. Отчаянно рванувшись, как пес на привязи, он тоненько заскулил.

Она погладила его по голове.

– Ну-ну. Не нужно так волноваться, милый. Это случается, когда мужчина перевозбудится. Ты успокоишься, и у нас все получится. Попозже – сейчас я уже опаздываю, – говорила она, приводя себя в порядок. – Не стоит так паниковать. Я знаю, что говорю, ведь я врач.

– Правда? – спросил он жалобно, как ребенок.

– Конечно, дурачок. Ты настоящий бык. Просто ты слишком привык к своей жене. Ведь у тебя есть жена?

Она выскользнула из машины, застегивая последние пуговицы. Потрогала потайной карман на бедре – пластинка украденного полицейского кома все еще была там.

– До встречи, котик. И не переживай так, все будет хорошо, – произнесла она, склонившись к открытой дверце. Быстро оглядевшись, она зашагала по тротуару и исчезла в темноте за углом, оставив растерзанного копа со спущенными штанами наедине со своими страхами.

Дело того стоило – теперь она могла знать, где идет охота на Хенрика. Уже вскоре, почти под утро, она услышала, как лейтенант из восьмого участка устроил переполох на Ла Плейт. От сердца отлегло – Хенрик снова унес ноги. Она тщательно вымылась, вздрагивая от отвращения, и заставила себя немного поспать.

Завтракая на продавленном диване, Грета вполглаза смотрела, как, захлебываясь словами, репортер живописал ночную перестрелку. Огонь из автоматического оружия, имеется несколько раненых, один из преступников убит. Мелькнул тупорылый бронетранспортер с задранной вверх пушкой. Камеры с разных ракурсов наезжали на дом с выбитыми стеклами, на лужи крови, на пулевые щербины, на неподвижные тела, заглядывали в глаза потрясающих кулаками плачущих женщин. Суетились в дыму люди; прожектора и полицейские маячки расцвечивали дымовую завесу, превращая происходящее в зрелищное шоу. На экране возникло лицо Хенрика с неестественно тяжелой челюстью. «Органы охраны правопорядка делают все, чтобы найти и обезвредить этого человека. Они называют его убийцей полицейских. Как оказалось, слухи о выводе контингента военной полиции оказались преувеличением: происходящее на улице Ла Плейт подтверждает обратное…»

Ее даже не удивило, как много внимания уделено простой полицейской операции, в то время как ночью орбитальная авиация наносила удары по шоссе номер пять, где в двадцати километрах от города шли ожесточенные бои предположительно между анархистами и католиками. Она продолжала недоумевать: как полиции удалось на него выйти? Во всем этом было слишком много совпадений, чтобы это стало случайностью. Несколько случайностей – уже система. Предательство? Какая-то игра с его участием?

«Лейтенант Лонгсдейл при поддержке городской уголовной полиции объявил неуловимому убийце вендетту. Вот что он заявил в интервью нашей телекомпании…»

Из дыма возникло лицо усталого человека. Грета внимательно вгляделась в изображение: ничего особенного, таких лиц тысячи; немного вытянутое, с узким подбородком, в целом черты пропорциональны, но привлекательным все-таки не назовешь. Взъерошенные темно-русые волосы, челка прилипла к потному лбу. Полицейский заглянул в камеру, и лицо сразу ожило, стало волевым, в карих глазах светились ум и упорство. Такой от своего не отступится. Губы шевелились, произнося с сильным акцентом по-испански: «…найду ублюдка. Никто не смеет убивать полицейских…»

Лонгсдейл, Лонгсдейл… Лейтенант военной полиции, восьмой участок. Она произнесла имя несколько раз, каждый раз меняя интонацию, словно пробуя его на вкус. Значит, ты стоишь за всем этим, дружок? Она прикидывала, что можно сделать в этой ситуации. Несмотря на цепь «случайностей», Хорек до сих пор успешно выкручивался, хотя и было ясно: кто-то или что-то гонит его, не давая передохнуть, лишая возможности прийти в себя. Рано или поздно он устанет и сделает ошибку. Все, что ему необходимо сейчас – время. Всего лишь немного времени. Двое-трое суток. Потом всем станет не до него – она уже получила инструкции на открытие свободной охоты. Перед началом войсковой операции город превратится в хаос – агенты начнут поджигать дома, взрывать фугасы на пути армейских колонн, создавать панику, стрелять в толпу и в патрули Альянса. Чуть позже к делу подключатся просочившиеся в город боевики. Мародеры и банды довершат картину апокалипсиса. Ну а после – после в город войдут наши танки и морские пехотинцы.

«С вами Грегори Паркер, город Пуданг, зона свободного огня Тенгаропаду, специально для DMS News», – закончил репортер. И снова лицо Хенрика: «Управление полиции сообщает… вознаграждение…»

«А ты становишься популярным, чертов сын, – сказала она знакомому лицу. – Не волнуйся, я что-нибудь придумаю, милый».

Милый. Она с удовольствие повторила это слово. На губах ее появилась такая неуместная сейчас теплая, почти мечтательная улыбка. Милый.

24

Военные репортажи невозможно делать, попивая пиво в баре, – необходимо отправляться туда, где стреляют. Когда над головой свистят пули, репортаж от этого здорово выигрывает. Нежелательно зачитывать реплики из укрытия или прижавшись спиной к стене дома в каком-нибудь узком переулке – зрителям нужна панорама, они жрут твое ощущение опасности, которым ты пропитываешься, каждую секунду ожидая шальной пули, видя рядом с собой трупы тех, кто, как и ты, думал, что им повезет.

Пласа Мембаро была как раз таким местом: достаточно пустого пространства, слева изгрызенный снарядами парапет набережной, справа начиналась Авенида Акеламо, расходящаяся вдали лучами в разные стороны; один из лучей, изгибаясь, возносился вверх и переходил в узкий ажурный мост Мадур. Одному богу известно, почему мост до сих пор был цел: его неудачно подрывали диверсанты-аквалангисты, после чего его восстановили армейские саперы, с утра до вечера по нему били с обоих берегов. Безоткатные орудия, переносные ракетные комплексы, минометы, ствольная артиллерия – здесь всегда можно было ухватить пару-тройку горячих кадров. Когда не было настроения, времени или желания ехать за сюжетом к черту на кулички, Ханна приезжала сюда: ей все еще удавалось найти новые панорамы снятых-переснятых на много рядов мест. По этому мосту на левый берег перебрасывались подкрепления католических отрядов, где-то там крестоносцы удерживали пару плацдармов: фигурки людей, пригибаясь и часто припадая к стальным фермам, перебегали, суетясь, тащили патронные ящики и мины. Пули высекали искры из ограждений, бестолково мельтешили трассеры, случалось, удавалось заснять, как фигурки скрываются в дымной вспышке. Мусульмане, в свою очередь, тоже предпринимали вылазки, их группы на автомобилях проскакивали по мосту на этот берег. Бросив машины в череде искалеченных остовов, которыми были забиты подступы, они сразу рассыпались по окрестным развалинам, не предпринимая серьезных действий. В этой войне вообще было мало смысла, отдельные отряды просто сражались за территории, которые они считали своими. Никто не развивал достигнутого успеха и не реализовывал преимуществ удачной позиции, а отступившие вновь просачивались на свои участки после того, как у противника заканчивались боеприпасы. Все время, пока снайперы мусульман держали Пласа Мембаро под прицелом, площадь находилась под огнем минометов католиков; по любому шевелению в окнах били из пулеметов. После мусульмане, лишенные подкреплений и снабжения, отходили под покровом темноты, и все повторялось с точностью до наоборот – католики устремлялись на противоположный берег. Иногда снайперы с высоты верхних этажей развалин простреливали Авенида Акеламо вдоль по всей длине, тогда в кажущихся отсюда далекими кварталах поднималась суета: стрелки целились в очереди за супом или хлебом, разрывные пули разносили головы женщинам, толпа рассеивалась по щелям, не теряя, впрочем, своих мест в очереди; раздача бесплатной еды не прекращалась и под огнем.

В такие минуты Хесус сходил с ума, выцеливая свои беспилотники: когда жертв становилось слишком много, штурмовики Альянса наносили удар по площадям, они использовали так называемые гуманные боеприпасы – боеголовки, начиненные умными нановзвесями. Ракеты или планирующие бомбы накрывали квадрат, активная взвесь проникала в мельчайшие щели, настигала людей на чердаках и в подвалах; наномодули не разбирали, кто прав, кто виноват – все живые существа на час превращались в немых парализованных истуканов. Это был праздник для католиков – невзирая на сдерживающий огонь с противоположного берега, люди в штормовках с нашитыми крестами бросались вперед и прочесывали развалины. Обездвиженных истуканов кололи штыками, им вскрывали животы, выкалывали глаза, после чего обезображенные обрубки выбрасывали из окон – не очень-то и помогала эта самая «гуманность».

Они попали как раз на такой праздник – мусульмане просочились через мост и били из минометов, обстреливая подходы: должно быть, прикрывали вторую волну наступления. Слышались взрывы за домами; католики отвечали из подворотен выстрелами безоткаток и гранатометов. Далекие развалины курились облачками разрывов, красивая издали пелена пыли и дыма укутывала подножия разбитых домов жемчужным туманом. Пара «Шмелей» мелькнула над городом, оставив в небе за собой огни фейерверков – это, приближаясь к земле, разбрасывали кассеты планирующие бомбы. Выждав полчаса, католики рванулись вперед. Ханна злилась, заставляя Хесуса обратить на себя внимание: кадры католической мести были действительно уникальными, не чета набившим оскомину показательным расстрелам пленных, за которые некоторые нечистые на руку собратья по профессии приплачивали боевикам в твердой валюте; Хесус угрюмо ворчал что-то на тему свободы творчества, упорно оглядывая небо над домами; приходилось ставить его на место, напоминая, кто оплачивает его свободу.

В этот раз их съемки не понравились какому-то из снайперов – поди разберись, с какой стороны.

– Мы ведем репортаж с площади… – начала Ханна, сделав над собой усилие, чтобы стоять прямо. Всякий раз, повернувшись спиной к грохоту разрывов и вспышкам выстрелов, она представляла, будто стоит на самом краю глубокой пропасти, край площадки под ногами постепенно крошится под весом ее тела, отколовшиеся камушки падают в пустоту, она с трудом балансирует, чтобы не сорваться в бездонную глубину; еще мгновение, и под ногами не останется опоры, чтобы сделать спасительный шаг вперед. Она повышала голос, она подстегивала себя – скорее, скорее! – аудитория чувствовала это ее непоказное напряжение, людям вообще нравилось кипение непридуманных эмоций, сопровождающих настоящую войну; вкус страха, отголоски отчаяния, тупое удивление при виде трупов.

С противным «дзинь» пуля ударила совсем рядом, высекла крошку из мостовой. Вместо «репортаж с площади „Пласа Мембаро“ вышло „репортаж с площади… мать!“ Ханна отшатнулась под защиту стены, замерла, успокаивая колотящееся сердце: пуля, которую видишь или слышишь, не убивает; та, что приходит по твою душу, не делает громких заявлений, предупреждая о своем приближении.

– Хесус, возьми пока вон ту группу, у пятиэтажки, видишь? – устало произнесла она, протирая лицо влажной салфеткой.

– Угу. Взял. От моста бьет, сволочь, – не отрывая взгляда от переносного монитора, отозвался Хесус.

Она посмотрелась в зеркальце. Там, в тишине уютных квартир, никого не волнует, что вокруг умирают люди и сам ты, может статься, без пяти минут покойник. Люди у экранов должны увидеть коротковолосую сексапилку в бронежилете, усталость должна придавать лицу не утомленный, а томный вид, добавлять эротизма; лицо, тронутое тщательно скрываемым страхом, будет казаться им наполненным неугасимой энергией. Такое лицо легко представить искаженным страстью, с горящими глазами, смотрящими в никуда, и никогда – с жалкой гримасой плачущей женщины.

– Придется сменить место, – с сожалением констатировала она.

Хесус не успел ответить: тяжелый рев накрыл их. Задрожали камни под ногами – должно быть, Альянс решил утихомирить и католиков тоже, предотвратив бойню; штурмовик пронесся на бреющем, готовясь нанести хирургический удар.

– Бежим! – закричала она, забыв и про снайпера, и про минометный обстрел. Перспектива попасть под удар наномодулей и оказаться изнасилованной каким-нибудь отребьем, или, еще хлеще, очнуться спеленутой по рукам и ногам, превратившись в рабыню для утех в одном из многочисленных подпольных борделей, пугала ее больше, чем смерть или увечье. Она помнила, что случалось с теми, кого похищали ради выкупа: тела связанных иностранцев, умерших от истощения, объеденные крысами до костей, находили в заброшенных подвалах. Похитители теряли к ним интерес, если переговоры не приводили к немедленному успеху; часто сам похититель погибал или был вынужден скрыться под давлением обстоятельств, и тогда судьба пленника становилась незавидной.

Она бежала изо всех сил, петляя между воронками, перепрыгивая через трупы, похожие на кучи тряпья. Каменная крошка и стекло хрустели под ногами, рев реактивных сопел заполнял каждую клеточку ее тела, он настигал, приближался, пригибал ее к земле. Она шептала: это иллюзия, он уже пролетел, я не могу его слышать; казалось, еще миг, и она услышит душераздирающий свист поражающих элементов, выброшенных из боеголовки. Ноги потеряли чувствительность, тяжелый бронежилет тянул вниз, ботинки были отлиты из стали; никогда раньше она не ощущала себя такой бессильной, не презирала свои ноги за слабость. Грудь жгло от дыма, в звериной жажде дышать она продолжала с хрипом глотать едкую взвесь, рот ее был широко раскрыт. Она бежала вечно, и время замедлилось, ноги шевелились, будто погруженные в тягучую смолу, она услышала свой отчаянный крик – и тут каблук поехал на куске стекла, и замусоренная земля стремительно полетела навстречу. С маху грохнувшись на камень, она кувыркнулась в воронку, боль от удара ослепила ее, голова в шлеме с гулом приложилась обо что-то твердое, ей послышался треск шеи. Она задохнулась, не в силах сделать ни глотка воздуха. И когда раскаленная струя проникла наконец в хрипящие легкие, Ханна сжала голову руками и завыла, как брошенная на пожаре собака, – ей хотелось жить, хотелось видеть солнце, хотелось иметь руки и ноги, хотелось быть здоровой, жизнерадостной и любимой. Укоризненное лицо Джона мелькнуло во тьме и исчезло, она даже не удивилась, что перед смертью видит именно его: не маму, не понимающую улыбку отца – только его. «Господи, господи…» – повторяла она, позабыв, что нужно сказать дальше.

Хесус склонился над ней, тряс ее за плечо, тормошил, пытался расстегнуть бронежилет, чтобы осмотреть тело; она упорно сворачивалась в клубок и закрывала лицо руками.

– Тебя что, зацепило? Дай осмотрю! Руки убери! Слышишь меня? Да прекрати ты визжать – сейчас все местное дерьмо сбежится! Ты чего, вообще, – обычный же беспилотник!

Он сунул ей под нос едко пахнущий пузырек, он задохнулась и закашлялась, в горле запершило, он вновь сунул ей свою дрянь, в ярости она оттолкнула его руку и наконец пришла в себя.

– Куда тебя? – услышала она. Встревоженное лицо Хесуса склонилось над ней: каждая черточка видна, как под микроскопом, видны точки щетины на подбородке, волоски, торчащие из носа; глаза Хесуса были огромными, как небо, она видела свои крохотные отражения в его зрачках: два нелепых перепуганных существа в больших, съехавших на нос касках.

– Никуда, кажется…

– Ну-ка, не двигайся, – приказал он. – Не сопротивляйся. Я тебя осмотрю.

Окончательно возвращаясь, она отвела его руку:

– Не нужно, Хесус. Я в порядке.

Она отметила, что оператор даже не потерял свою счастливую сумку, пара камер догнала их и теперь порхала вокруг, тихо жужжа. Редкие выстрелы гремели, казалось, где-то далеко-далеко.

– Ты что, продолжаешь съемку?

Он пожал плечами:

– Я подумал – вдруг тебя зацепило? Грех терять такие кадры.

– Ну и свинья же ты!

– И это вместо благодарности, – усмехнулся он.

– Интересно, за что?

– Благодаря мне ты бы вернулась на родину знаменитой. Лежала бы в госпитале, принимала бы грязевые ванны и глотала пилюли по десять фунтов за штуку. В перерыве тебя навещали бы менеджеры крупнейших телекомпаний и наперебой делали предложения, от которых стыдно отворачиваться. Помнишь Ковальски?

Она сняла каску и пригладила влажные от пота волосы.

– Помню. Вот только твою тощую шею легко перерубят с одного удара, и сенсации не выйдет. Почему ты такой довольный, Хесус?

– Я снял его. Представляешь – я наконец снял его!

– Кого?

– Да беспилотника же! Он выпустил ракеты, и я успел его поймать – одна камера случайно была направлена в ту сторону! – Глаза Хесуса возбужденно горели, он только что выиграл в миллионную лотерею.

– Ты просто сбрендивший сукин сын, Хесус, – устало произнесла Ханна. – Дай мне воды.

– И что на тебя нашло? Он ударил в район Натала. Разве непонятно – он заходил с севера? – Хесус явно был разочарован ее реакцией. – Ты так припустила, что я едва догнал тебя. Мчалась, точно за тобой черти гнались.

Она только улыбнулась, отхлебнув глоток теплой жидкости, и снова достала зеркальце – надо было работать.

– Тебя же могли подстрелить, Ханна! – выговаривал оператор. – Ты была как на ладони.

Ей было стыдно признаться, что она запаниковала, как новичок. Поэтому она промолчала, стирая влажной салфеткой пыль и пот: делала вид, что занята собой.

Хесус присмотрелся к ней повнимательнее.

– Знаешь, такие кадры неплохо бы отметить. У меня в номере припрятано кое-что получше воды, – предложил он. – Я немного устал, а под сегодняшнюю съемку можно смонтировать все, что пожелаешь, так что репортаж можно отменить. Возьмем запись недельной давности – помнишь, когда подбили грузовик на мосту? В гостиничном ресторане вчера разгружали говядину, можно попробовать заказать бифштекс.

Трогая кисточкой ресницы, она подумала: «Этот адреналиновый наркоман видит меня насквозь». Притворяться дальше не имело смысла.

– Сейчас я бы с удовольствием набралась до состояния студента после сессии, – призналась она.

– Ну, для этого коньяк не нужен. Можно просто зайти в бар.

– Тогда ты угощаешь.

– Почему это я? Это ведь ты задала деру.

– У тебя есть повод – сегодня ты будешь купаться в лучах славы.

Она вернула ему флягу и спрятала косметичку. Дотошно оглядела свою одежду. Поморщилась – буквы TV были заляпаны землей. Сказала, словно извиняясь:

– Сделаем репортаж – и больше никаких вылазок на сегодня, идет? Будем праздновать твой успех.

Хесус осторожно высунул нос, обозревая окрестности.

– Снимем здесь? – поинтересовался он. – До моста далековато, зато видно, как работает пулемет в доме на набережной. Кажется, католики.

Она покачала головой:

– Нет. Вернемся назад. Снимем все как задумали.

– А как же пулемет?

– Католики днем в журналистов не стреляют, – напомнила она. Ханна не привыкла идти на поводу у своей слабости: когда она трусила, то обычно поступала наперекор себе.

Они выбрались из воронки и побежали, пригибаясь, под защиту стен. Труп с тусклыми глазами проводил их застывшей улыбкой; если бы не роящиеся у его лица мухи, могло показаться, что человек просто прилег на минутку. На бегу она не смогла разобрать, к какой группировке относится убитый: двухдневные трупы, раздувшиеся на солнце, все на одно лицо, не отличишь, где мусульманин, а где католик – смерть снимает религиозные разногласия раз и навсегда. Камера сделала круг вокруг мертвеца, делая его достоянием истории, – Хесус не привык пренебрегать натурными съемками: порой из таких вот броских обрывков он умудрялся практически на лету склеить сногсшибательный сюжет. Хесус был настоящим профессионалом.