Текст книги "Несущий свободу"

Автор книги: Игорь Поль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

11

Уличное освещение не работало. На небе ни облачка: звездные россыпи заливали дома красноватыми переливами, стекла отражали серебро. По ночам мрачные улицы преображались. В призрачном свете заросли чертополоха виделись неведомыми цветами, тротуары отсвечивали розовым. Все вокруг казалось нарисованным. Даже раскаты канонады не могли разрушить очарование ночи: Хенрик любил свет звезд, любил темноту, любил связанное с ней одиночество. Иногда во сне он видел, как идет по пустой улице, проходит квартал за кварталом, шаги гулко отдаются от стен, и в целом городе не найти ни одного человека.

Хенрик дремал, не раздеваясь, лежа поверх грубого одеяла. Раздеться? Еще чего! Стоило только представить, что вытворяли на этом белье десятки постояльцев до него, и желание поспать по-человечески сразу испарялось. Грязная комната кишела насекомыми. Хорошо хоть не было клопов. Клопов и прочих кровососов Хенрик не переносил. Он вообще был чистоплотен, без этого в джунглях не выжить, нет. «Проводя жизнь в свинских условиях, необязательно самому становиться свиньей», – когда-то вколачивал в курсантов старший инструктор Лутц.

Затявкал щенок. Удивительно, как устроен этот дом: наружные стены, наверное, выдержат прямое попадание гаубичного снаряда, а двери и внутренние перегородки словно из бумаги сделаны – слышен каждый вздох на лестнице. Этот дом никогда не спит. В таких кварталах люди злы оттого, что половина из них не может отдохнуть как следует. Топот и смех в парадном, грохот сдвигаемой мебели над головой, музыка, шум драк, семейные скандалы, выстрелы – и так до самого утра.

Внизу заколотили в дверь. Донеслись слабые голоса. Щенок вновь залился своим игрушечным лаем. Хенрик напряг слух, выделяя новые звуки из какофонии ночной жизни. Этот чип – отличная штука. Временами благодаря имплантантам Хенрик ощущал себя едва ли не суперменом. Иногда чувство превосходства рождало странное мстительное удовлетворение – он словно поднимался над никчемными людишками, наводнившими этот мир. Мало того что он мог легко убить большинство из них, он мог также внушать окружающим страх или неодолимую симпатию; испуская феромоны, мог уложить в койку любую дурочку; различал десятки новых запахов, безошибочно определяя их источник; видел в темноте, как кот; чувствовал излучения систем наблюдения; усилитель зрения позволял ему обходиться без бинокля, он же определял расстояние до цели; ему не грозил болевой шок – чип мог понизить порог болевой чувствительности, мог стимулировать работу сердца и ускорять заживление ран. Долго упиваться торжеством не получалось: Хенрик вспоминал, что этот же чип мог убить его, оценив поведение носителя как попытку к измене; арест при невозможности бежать останавливал сердце с гарантией.

– Шрам… – донеслось снизу. Он четко различил это слово, сказанное по-испански с сильным акцентом.

Хенрика сдуло с постели. Он бесшумно заметался по комнате, экипируясь.

Возмущенный голос поднятого с постели хозяина:

– Ничего не знаю, у меня много жильцов!

– …высокий …сказать …обыск …неприятности! – настаивал голос.

Старик скоро сдастся. Сейчас ему зажмут рот, затащат в квартиру и отделают кулаками. Две минуты, три – сколько он выдержит? Репутация его жильцов такова, что кое-кто из них может решить, будто хозяин причастен к аресту. В этих районах жизненная философия проста, как формула воды: если ты не стучишь, то настучат на тебя, а если стучишь, то ночью на лестнице можешь неосторожно упасть на остро заточенный предмет, причем несколько раз подряд.

– Нет у меня никакого списка. И мужчин тут много! – старик внизу старательно повышал голос, надеясь, что его услышат.

– Капрал, обойдите дом. Осторожнее – парень по описанию крепкий.

Удаляющиеся шаги.

Тихий угрожающий голос, на этот раз без акцента:

– Где человек со шрамом?

Вот оно: шлепок кулака, стук тела о косяк, мычание. Хенрик осторожно выглянул в окно. Он специально выбрал эту квартиру – он знал, что по пруту громоотвода можно бесшумно спуститься вниз, после перепрыгнуть на забор и уйти одним из двух прилегающих переулков, изобилующих запутанными проходными дворами и подвалами.

С холодком в груди он догадался: его решили слить. Не обмануло предчувствие. До сих пор неведомые командиры обращались с ним по-честному. И он отвечал им тем же. Не копировал прозрачные листки заданий, рассыпающиеся на свету через пять минут после прочтения, не пытался нажиться, продавая дурь, оружие или информацию агентам боевых групп, наводнивших город и окрестности. А ведь ему ничего не стоило сделать это – хваленый контроль чипа можно было обойти. Он знал несколько способов, проверенных на чужом опыте, все они не касались основополагающих принципов контроля лояльности, никакого прямого предательства или угрозы раскрытия – просто цепь мелких невинных отклонений от рекомендованной линии поведения, хитро закрученная в нужную сторону. Такие действия, произведи их Хенрик, могли дать ему иллюзию страховки. Призрачную надежду на безопасность. Ничего этого он не делал. Да, он нарушал правила: пользовался чипом для соблазнения смазливых продавщиц на блошиных рынках, пару раз забирался в койку к женам местных чиновников; скупал спиртное на служебные деньги и после нанимал на него информаторов из числа опустившегося сброда, которые проверяли сведения, предоставленные штабной группой; иногда, приходя в себя после напряженного задания, курил в китайском притоне модифицированный опиум, не вызывающий зависимости; вот и его баловство с Гретой из того же разряда. Но ничего серьезного за ним нет. Ничего такого, за что списывают полевых агентов. Он уверен: за ним нет никаких следов, все заказы выполнены точно в срок и точно тем способом, который указан в приказе. Но все же этот момент настал. И ему следует подумать, как быть дальше. Как не превратиться в бычка, которого ведут на заклание местные сектанты.

Рама тихонько стукнула. На голову посыпались крошки старого кирпича. Руки обожгло крапивой. Ноги коснулись земли. Секунду он посидел, скрытый травой, затем оторвался от стены. И тут же замер: запах человека с оружием ударил в ноздри.

Невысокий полный коп в расстегнутом бронежилете, отдуваясь, топал прямо на него; короткий ствол торчал из-под мышки, поднятая лицевая пластина отражала свет. Одним прыжком выскочив из тени, Хенрик оказался в шаге перед ним, левой рукой отводя ствол, правой нанося удар в лицо. Обхватив тело ногами, Хенрик повалил его на спину, всем весом припечатывая полицейского к земле. Короткий звяк отлетевшего карабина. Трава смягчила звук падения. Кончик ножа коснулся горла.

– Говори тихо, и я тебя не убью, обещаю, – прошептал Хенрик в лицо вяло шевелящемуся полицейскому: свободной рукой он зажимал ему рот. Чип старался вовсю, возбуждая железы внутренней секреции. И без того шокированный коп наливался ужасом.

Хенрик рванул и отбросил шлем – пальцы, регулярно обрабатываемые специальным аэрозолем, все равно не дают отпечатков. Силуэт на фоне звезд, светящих в глаза, – вот и все, что запомнит коп.

– Кого вы ищете? Отвечай, и останешься жив.

– Человека со шрамом, – хлюпая разбитым носом, просипел полицейский.

– Дальше!

– Я сегодня… первый день. Нас рассовали по машинам для усиления. Человек со шрамом, высокий, говорит по-испански, больше ничего не знаю.

– Что он натворил?

– Ограбил кого-то.

– Ограбил?

– Да. Отпусти меня. Я тебя не видел, ты меня тоже. Этот лейтенант – он чокнутый. Из англичан. Он улетит, нам оставаться. Отпусти. Меня знают, я Баррос из восьмого участка. Я умею молчать.

– Как вышли на него?

Коп снова шмыгнул носом.

– Ты рассчитался в магазине краденой картой. Продавец тебя запомнил. Приметы совпали.

Хенрик вдавил нож сильнее:

– А дальше? Дальше?

– Мальчишки… лейтенант им поесть купил. Они… привели. Отпусти.

– Вставай. Медленно. Руки перед собой. Повернись.

Он нанес два быстрых удара. Тело мешком повалилось в траву. Ныряя в темноту проходного двора, Хенрик подумал: не перестарался ли? Но мысли об искалеченном полицейском быстро исчезли, смытые более насущным: глаза обшаривали темные углы, ноздри шевелились в поисках опасности, носки ног осторожно ощупывали поверхность перед тем, как принять на себя вес тела. План города, изученный до мельчайших деталей, горел в мозгу. Хенрик прикидывал маршрут бегства, мысленно рисовал узловые точки, где встреча с патрулями была маловероятной.

Горечь переполняла его. Самое неприятное было в способе, что выбрало начальство. Это не пуля снайпера. И не команда, превращающая чип в комочки слизи, а его тело – в кусок желтого мяса. Не автомобильная авария. Какой-то дурацкий клоун, потеющий от страха. Не один из наших, не наемный убийца, не исполнитель из какой-нибудь банды, нет – дешевая, грубо завербованная марионетка. Этот идиотский способ выводил Хенрика из себя – он не знал, чего ждать дальше. Злость мешала думать.

Он вспомнил имя девушки: Клеменсия. Милосердие. Черт возьми, неужели он не заслужил хотя бы этого – милосердия? Честной пули в башку за все то дерьмо, что ему пришлось испытать по их милости?

12

В темноте Грета шагала взад и вперед по крохотной комнате, закутавшись в наброшенное на плечи одеяло, обходя серебристый прямоугольник на полу; не хотелось закрывать окно – ночной ветерок привносил немного свежести в затхлую атмосферу квартиры. Она твердила себе: эта работа мне нравится. Каждый мой выстрел приближает герцогство к победе. Может быть, уже через несколько лет вся планета станет нашей. Конец истерии, конец страху, конец бесконечным тайнам, конец всему: она сможет жить обычной жизнью, свободно ходить по улицам, любить кого вздумается. Я рада, что снова иду работать. Я рада, что выручаю Хенрика. Господи, помоги ему выкрутиться!.. Но уверенности не было.

Этот странный вызов – их никогда не оповещали таким способом. Звонивший знал, кто она и где находится. Знал условные слова. Его фальшь – она научилась отличать, когда люди говорят правду, а когда лгут. Ее собеседник боялся. Чертова работа. Пора уже признаться: она устала вздрагивать от каждой тени, от случайного взгляда в толпе.

Она собиралась пить чай, когда внизу запиликал вызов, приглушенный стенами. Грете показалось, что это звонят в чью-то дверь, она непроизвольно сделала шаг к прихожей-выгородке, чтобы лучше слышать, и остановилась напротив большого, помутневшего по краям зеркала. В тусклом свете на нее загадочно смотрела высокая молодая женщина с застывшей гримасой, напоминавшей улыбку.

Хозяйка крикнула на лестницу:

– Мари! Тут ваш знакомый. Просит вас к телефону.

– К телефону?

– Да, – сказала хозяйка, выходя на площадку и готовясь к обстоятельному разговору. – Он так говорил, будто ему страшно некогда. Очень нетерпеливый. Ваш клиент?

– Ну что вы, сеньора, – в груди зародился холодок, – это, наверное, мой брат. Извините, что побеспокоила. Я сейчас спущусь.

Хозяйка шла за ней по пятам:

– Тогда почему он не включил изображение? Мы не договаривались, что ваши клиенты будут звонить по ночам.

– Нет-нет, это не клиент, сеньора. Я же говорю – это брат. Наверное, что-то случилось. К тому же сейчас всего восемь часов, это вовсе не ночь.

– Все равно, я рано ложусь. Мы не договаривались, что вы будете водить мужчин в мой дом. Я и так рискую, пуская к себе такую девушку, как вы.

– Хорошо-хорошо. – Она в нетерпении схватила трубку.

– Мари? Мари, это Гарри. Я звоню от мамы. Не волнуйся, с ней все в порядке, я завез еще таблеток, а шприцов у нее достаточно, – произнес глухой голос.

– Что случилось, Гарри? Приступ повторился? – Она изо всех сил старалась, чтобы голос не дрожал. Хозяйка дышала ей в затылок, напряженно прислушиваясь.

– Слава богу, нет. Мама жалуется, что ты ее не навещаешь. Пообещай, что сходишь к ней.

– Хорошо, Гарри. Когда?

– Можно подумать, ты очень занята. – Собеседник требовал немедленного выхода на связь.

– Я постараюсь зайти завтра. Спроси, ей будет удобно в десять?

– В десять она принимает ванну. Подходи к часу, мама испечет кекс.

Час. Тринадцатый номер в списке контактов.

– Хорошо, Гарри. Я приду.

– Доброй ночи, сестричка.

От чистенькой и любовно обустроенной квартиры веяло теплом и покоем. Желтый свет плафона в прихожей разглаживал тени на лице пожилой женщины, делал его добрее.

– Думаю, нам стоит пересмотреть условия нашего соглашения, милая, – заявила хозяйка.

– Прошу вас, сеньора! Это всего лишь мой брат. Мама ужасно соскучилась. Она серьезно больна.

– О! – только и сказала женщина. – Я не знала. У вашего родственника такой недовольный голос.

– Он сердится, когда я редко к ней захожу. Мама волнуется, ей это вредно.

– Что же вы? Как же можно… Хотите чаю? Только что заварила. Посидим, поговорим по душам.

– Нет-нет, спасибо, сеньора. Я уже легла, когда вы меня позвали.

– Зачем вам ложиться так рано? – удивилась хозяйка. – Вы так молоды, милая. У вас впереди куча времени, не то что у меня. Это хорошо, что дети не забывают родителей. Как встарь. Мой муж тоже любил навещать свою маму. Правда, она от меня нос воротила…

– Завтра трудный день, – солгала Грета, ее подгоняло нетерпение: все-таки срочный вызов. – Извините меня.

– Трудный день, как же, – пробормотала хозяйка, закрыв за ней дверь. – Знаем мы ваши трудности: раз-два – ноги шире.

Как ни тихо она говорила, Грета ее услышала.

– Хорек споткнулся, – сказал тот же глухой голос, когда она набрала номер для связи.

Воздух сгустился до состояния желе. Хенрик? Что с ним?

– Сильно расшибся?

– Не очень. Но ходить пока не может.

13

Небольшой мебельный магазин на Армасто, дом тринадцать. Номер двадцать в трехдневном списке. Она подъехала на старомодной машине, как раз такой, какие в этом городе считались символом престижа: огромной, красной, отражающей солнце. Улицы забиты войсками, в центре тихая паника – грузили вещи, на окраинах усилилась стрельба. Ее дважды останавливали патрули; заставляя себя высокомерно улыбаться, мысленно она подгоняла военных, дотошно изучавших ее удостоверение. Пружина внутри сжималась все туже. Никогда в жизни она не боялась опоздать больше, чем сейчас.

Произведя фурор в забегаловке напротив, Грета попросила кофе. Хозяйка обслужила ее лично, предварительно вымыв и насухо протерев дешевую чашку – единственную, края которой не были сбиты. Местные пьянчуги взирали на нее как на сошедшего с небес ангела, должно быть, они решили, что хозяйка подмешала в пойло какой-то наркотик, вызывающий галлюцинации. Она и выглядела соответственно – в длинной белой юбке, зауженной книзу, тонкие шпильки подчеркивают стройность длинных ног, сложные пряди высокой прически открывают шею, кожа полуобнаженной спины чиста и благоуханна. Ее чип старался вовсю, ни один местный бандит не смог бы прикоснуться к ней даже пальцем, она выглядела как дочка мэра, не меньше. Любой мужчина в округе невольно сглатывал слюну, бросив на нее один-единственный взгляд, но напряженная поза шофера-телохранителя, оставшегося в машине, была ясна, как полуденное небо: он готов пристрелить любого, кто взглянет на его хозяйку косо.

Наблюдая за входом в магазин, Грета изображала удовольствие от вкуса бурой жидкости в затасканной чашке. Вот наконец двери открылись; бодрый толстячок вывалился на тротуар, щурясь на солнце: он оглядывал улицу, решая, на что ему потратить обеденные полчаса. Она бросила взгляд на телохранителя – мужчина в темном парике еле заметно кивнул.

Открыв сумочку, она сделала вид, что роется в ней, ища мелочь. На самом деле она выдавила на ладонь левой руки каплю жидкости из крохотного тюбика. На всякий случай она положила руку на столик, ладонью вниз, подальше от тела. Грета не любила работать с химией – микроскопической дозы этого вещества, попавшего мимо напыленного на ладонь пластика, было достаточно, чтобы навеки превратиться в немое парализованное полено.

– У вас уютно, – произнесла она, вставая. – Сдачи не нужно.

Вертя в руке купюру, ошарашенная хозяйка смотрела ей вслед.

Эрнесто Спиро как раз обходил шикарный автомобиль. Он уважительно оглядел сияющий лаком багажник, хромированные зеркала, колеса из мягкого пластика – такие машины редко здесь появлялись. Вот бы хозяин этого чуда зашел к ним в магазин, тогда Эрнесто смог бы спихнуть тот громоздкий, покрывающийся пылью спальный гарнитур имитации красного дерева, что не желал продаваться уже четвертый месяц; и немудрено – кто же из окрестных обитателей способен отвалить такую кучу денег за обычную мебель? Те же, кто имеет деньги, ни за что не польстятся на аляповатую подделку под старину. Поймав неприязненный взгляд шофера, он отвел глаза, потом что-то смутно знакомое почудилось ему в лице броско одетого человека; он вновь повернул голову, напрягая память, и в эту минуту увидел ее. Он сразу забыл о водителе: он обомлел от ее красоты, от ее грациозной походки, ветерок донес горьковатый запах ее духов, и в горле сразу пересохло – эти ножки ступали по его сердцу. Будто во сне он смотрел, как она плывет над землей, он не мог оторвать от нее глаз, она тоже не отводила взгляда. На ее губах появилась неуверенная улыбка, девушка словно стеснялась впечатления, какое она производила на окружающих. Лицо ее потеряло неприступность, приобрело какое-то виноватое выражение.

«Так вот ты какой, мерзавец», – подумала Грета.

Тоненький каблучок-шпилька провалился в сливную решетку. Грета беспомощно взмахнула руками, теряя равновесие. Не осознавая, что делает, забыв про громилу в машине за спиной, Эрнесто бросился к незнакомке и предложил ей руку.

– Благодарю вас, сеньор, – зардевшись от смущения, произнесла Грета. Она с удовольствием приняла его помощь, крепко ухватившись за влажную ладонь. «Сдохни, сдохни, сдохни», – промелькнуло в ее голове. На мгновение она испугалась – уж слишком близко к сердцу она принимает простое задание, нельзя испытывать неприязнь к объекту, – но тут же одернула себя: к черту, этот слизняк хотел отнять у нее любимого мужчину.

Одуревший Эрнесто ввалился в забегаловку и залпом выпил рюмку водки. Хозяин строго-настрого запретил ему пить за обедом. Плевать! Ладонь все еще помнила прохладу ее руки.

Автомобиль резко свернул. Со стороны можно было решить, будто водитель решил срезать путь: у блокпоста на Ла Чакарито вечно образовывались пробки. Зашипели тормоза, машина приостановилась на мгновение, и Грета нырнула в тень подворотни. Ее спутник не повернул головы, не проводил ее взглядом. За два часа, что они провели вместе, он ни разу не раскрыл рта. Они увиделись впервые, и вполне может быть – в последний раз. Его лицо было тщательно загримировано, на голове парик, цвет глаз, форма лица и бровей наверняка изменены. При всем желании она не сможет выдать его. Как и он ее: на ходу Грета сорвала парик, приостановилась, скручивая каблуки, стерла грим влажной салфеткой. Походка ее сразу изменилась, длинная юбка превратилась в вызывающее мини – лишнюю невесомую ткань она скомкала и сунула в сумочку; блузка легко треснула и поползла, шурша – Грета осталась в майке с открытой спиной, какие часто носят девицы легкого поведения. Левую ладонь она обработала нейтрализатором еще в машине.

Одно она могла утверждать наверняка: ее спутник, опознавший толстяка, не был егерем. Был целый ряд признаков, по которому она могла узнать коллегу. Несомненно, этот человек был профессионалом: то, как он подавал документы, как проверялся, как скупо и точно двигался, говорило о многом. Но егерем он не был, точно. Она выбросила из головы посторонние мысли. Все это неважно. Хенрик – вот что сейчас было важнее всего. Она заставила себя разозлиться: идиот, с чего это вдруг он решил покончить жизнь самоубийством, начав грабить прохожих? Нелогичность происходящего снова всколыхнула ее подозрения, она почувствовала себя марионеткой в чужой игре. Где же ты, чертов сын?

Через час Эрнесто сжался от резкой боли в груди.

– Что с тобой? – пробурчал хозяин, отрываясь от просмотра списка доставок. Он мог позволить себе недовольный тон – покупателей не было.

Эрнесто хватал ртом воздух, силясь ответить.

Хозяин с подозрением принюхался:

– Опять выпил за обедом?

– Сердце, – простонал толстяк, падая на стул. – Дышать больно…

Еще через мгновение, ухватившись рукой за грудь, он сполз на пол.

14

Приемный покой как всегда был переполнен. В этот ночной час больница напоминала прифронтовой госпиталь: с сердечными болями сюда не обращались. Любого, кто сунулся бы с жалобами на высокую температуру, подняли бы на смех – машины полиции и «Скорой помощи» непрерывно подвозили раненых. Стоны, крики, топот, возбужденные голоса, требующие, чтобы именно их родственника обслужили в первую очередь.

– Сеньор доктор, вы что, не видите – он истекает кровью?

– Кто это там вопит? У нас тут не футбольный матч, поставьте ему укол, пускай заткнется.

– Сеньор доктор, вот, возьмите.

– Что это?

– Это его рука. Мы ее подобрали и положили на лед, как было велено.

– Оставьте себе, она ему уже не понадобится.

– Как это?

– Эй, куда вы его везете? Это не к нам – давай в морг! Вход с торца.

– Сеньор доктор!

– Да отстаньте вы со своей рукой! Лучше бы кровь сдали – у нас крови для детей не хватает!

– Врача, помогите! Человек на мину напоролся!

– Чего орешь, сядь в очередь. Тут все такие.

Запах дезинфекции перебивал дыхание.

Этот грабитель оказался сильным, как бык, – усталый фельдшер сообщил, дымя сигаретой, что у капрала Барроса серьезно поврежден позвоночник и парализованы ноги; разговаривать ему нельзя как минимум несколько дней. Джон Лонгсдейл стиснул кулаки: чертов сукин сын, сказано было – будь осторожен, так нет, все они тут будто играют в полицию, вокруг не сыскать человека, который относился бы к порученному делу серьезно.

– Куда теперь, сэр? – поинтересовался сержант Альберто Гомес, чернявый крепыш без комплексов, как и все здесь.

– В участок. Инструкцию надо выполнять.

– Какую инструкцию, сэр?

– Да эту, черт ее дери – третий лишний!

Альберто промолчал. Не решился сказать, что после сегодняшнего случая вряд ли кто-нибудь из патрульных согласится присоединиться к их экипажу. У заезжего лейтенанта и без того была репутация малахольного, а после того как Барросу свернули шею, желающих лезть в пекло, да еще когда вот-вот начнется настоящая война, точно не найдется. У всех были семьи, каждый хотел иметь кусок хлеба для детей – на большее полицейские в стране дикарей и не рассчитывали. Маленькое жалованье все лучше чашки бесплатного супа, за которым еще надо отстоять многочасовую очередь.

Джон принял молчание напарника за выражение поддержки.

– Я слышал, сэр, вас эвакуировать собираются? – выруливая из освещенного больничного двора в темноту улицы, спросил Альберто. Он проникся искренним уважением к этому упрямому англичанину, слепо копировал его манеры, его манеру говорить; он втайне надеялся, что когда-нибудь лейтенант походатайствует за него, и сержанта переведут на другую планету для стажировки в рамках программы обмена опытом. А там, глядишь, удастся проявить себя с лучшей стороны и остаться. Эти парни слишком разленились на своей сытой родине, Альберто покажет им, как надо работать по-настоящему. И вот теперь этот ультиматум – все идет прахом.

Словно не услышав вопроса, лейтенант угрюмо проговорил:

– Всё эти выскочки из секретной службы. Работать не умеют. Весь этот бардак из-за них. Это же надо – отпустить племянника гроссгерцога с парой солдат в качестве охраны! И где – в зоне боевых действий! Да чем они там думают?

– Уж они-то не занимаются такой ерундой, как уличный грабеж, – вздохнул сержант, позволяя воображению увлечь себя выше облаков: он на Кембридже, он детектив отдела убийств, патрульные говорят ему «сэр». – Хотел бы я заниматься настоящими делами.

Джон посмотрел на напарника: его замечание вызвало целый поток ассоциаций.

– Ты не прав, Альберто, – сказал он, – главное в нашей работе – не громкие дела. Обычная рутина. Сегодня – ограбление. В следующий раз – что-нибудь поважнее. Но рутинная работа – это основа. Представь, какая катавасия начнется, если все торговцы втемяшат себе, что продавать автомобили куда как интереснее хлеба? Нет уж, будет война или нет – я все равно буду делать свою работу.

«Легко тебе рассуждать о долге, имея возможность пересидеть войну где-нибудь в уютной квартире», – подумал сержант. Въевшееся за месяцы совместной работы уважение не позволило ему высказать свое мнение вслух. Кто знает – вдруг все еще обойдется?

– В каждом деле важна педантичность. Тщательное выполнение своих обязанностей. Я люблю порядок. Если бы все здесь не работали спустя рукава, ничего этого не было бы, – лейтенант мотнул головой, указывая на город. Машина пробиралась по темным улицам, но многие окна были освещены – затаившийся город не спал.

Зарешеченные окна участка тоже светились. Стальная сеть, натянутая вдоль фасада, отражала свет прожекторов, оживляя угрюмое здание. Противоракетные турели, установленные на крыше, напоминали черных собак, задравших морды к небу.

Провожаемый взглядами, Джон поднялся в кабинет капитана. Разговоры при его приближении стихали.

– Есть о чем доложить, Лонгсдейл? – спросил Уисли.

– Немногое, сэр. Отпечатков не нашли, наверное, сукин сын просто не успел их оставить. Хозяин сказал, что жилец только-только въехал, раньше никогда его не встречал. Соседей опросить не успел, пришлось Барроса везти в больницу, этот ублюдок его покалечил. Примета – глубокий шрам на лице – подтвердилась. Высокий, плечистый, смуглый. Голос грубый, если хозяин не соврал. Я опечатал комнату, прошу выделить мне бригаду экспертов – по ДНК мы его из-под земли вытащим.

Уисли покачал головой:

– Лейтенант, все эти «сукин сын» и «ублюдок» свидетельствуют о том, что вы принимаете дело слишком близко к сердцу. Как личное. В нашей работе нельзя позволять чувству мести взять верх над способностью соображать трезво.

– Да, сэр.

– Знаете, в этом городе каждую неделю погибают как минимум двое патрульных.

– К чему вы клоните, капитан?

– Лонгсдейл, на вас висят три дела, из них одно убийство. Мне кажется, вы уделяете слишком много внимания заурядному грабежу. Вам необходимо расставить приоритеты.

– Сэр, я все же попросил бы вас выделить мне экспертов. Утром я опрошу потерпевшего еще раз, мы составим фоторобот, сравним его с фотороботом от хозяина, к тому же пара мальчишек нам здорово помогла – у них очень цепкие глаза…

– Лейтенант, послушайте. Ваш потерпевший сегодня умер.

– Умер? Почему умер?

– Банальный сердечный приступ. Прямо на работе. Выпил рюмку водки и свалился. Все чисто – никаких ядов, никаких повреждений. Слишком много холестерина в сосудах. Можете передать это дело в архив. Заканчивайте с убийством, мне приказано начать передачу дел местным детективам – нас выводят.

Лонгсдейл никогда не стремился лезть вперед. Ему нравилась эта работа. Нравилось приносить пользу людям. Не отделываться штампованным «чем могу помочь?», а помогать им на самом деле, по велению долга. Он чувствовал себя частью огромной отлаженной организации, одним из многих, работающих ради конкретной цели. Эта цель была – уничтожить страх на улицах; страх означал для него неопределенность и нестабильность. А он не терпел подвешенности, привык к твердой почве под ногами. Он хотел чувствовать себя уверенным, знать, что через месяц девушка с глазами, как у сиамской кошки – серо-стальными с желтыми искрами – станет его женой.

Джон взял стул и уселся, не испросив разрешения.

– Сэр, я понимаю вас, – сказал он негромко. – Но этот тип искалечил полицейского. Пускай и не нашего взвода. Все равно – это наш собрат. Я несу ответственность за него. Может быть, он умрет к утру – местные больницы только и могут, что температуру измерять. Мы тут взялись за дело, сказали местным: подвиньтесь-ка, мы все сделаем сами, – а после бросаем все на полдороге. Что я скажу его жене, детям – мне пора, до свидания?

Не глядя на него, капитан покатал карандаш по столу.

– Не я принимаю решения, лейтенант. Вот-вот начнется война.

– Приказа о выводе пока нет. Следовательно, я обязан действовать по инструкции. Прошу выделить мне опергруппу и экспертов, сэр. Может быть, нас тут завтра не будет, но я хотел бы успеть завершить это дело. Есть у меня насчет него какое-то предчувствие.

Уисли откинулся на спинку кресла, изучая Джона, словно увидел его в первый раз.

– Не знаю, что на вас нашло, лейтенант, – наконец, проговорил он. – Так и быть, экспертов я вам дам. Опергруппу набирайте сами, из местных – я не вправе подвергать людей риску. Но вряд ли кто-нибудь согласится. Слух о том, что мы уходим, уже распространился. На вашем месте я бы не стал поворачиваться спиной к нашим помощникам. Сами знаете – грань между полицейским, боевиком и обычным бандитом здесь весьма условна. Ставки выкупов растут в геометрической прогрессии.

– Да, сэр. Хорошо, сэр, – даже не услышав, что ему говорят, ответил Джон: он уже прикидывал про себя план действий. – Я так понимаю, сэр, о сохранности наградных фондов можно больше не беспокоиться? Я дам объявление о вознаграждении, не возражаете? За хорошие деньги все местные осведомители кинутся прочесывать притоны. За деньги они тут мать продадут.

– Хотите кофе, лейтенант? Последнее время я только им и спасаюсь. Жуткое пойло.

– Спасибо, не откажусь, сэр. И я бы чего-нибудь съел.

– У меня завалялись бисквиты.

– Подойдет.

Наполняя стаканчики, капитан произнес, не отрывая взгляда от черной струйки:

– Я так и так отправлю вас отсюда, лейтенант, ближайшей оказией. Вы слишком прониклись этой войной. Приняли ее методы. Вам придется долго переучиваться жить по-иному после возвращения. Не волнуйтесь, я отрекомендую вас как следует.

Набив рот бисквитами, Джон едва смог выговорить:

– Спасибо, сэр.

– Не за что. Я все равно про них забыл.

– Я не о бисквитах, – улыбнулся Джон.

Он подумал, обжигаясь кофе: смогла ли Ханна перехватить на ужин чего-нибудь горячего или снова давилась холодными консервами из запасов своего оператора?