Текст книги "Несущий свободу"

Автор книги: Игорь Поль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

32

У круглолицего интеллигентного человека с пластырем на лбу в носу запеклась кровь: он сильно гнусавил. Пол кабинета устилали разбросанные бумаги.

– Не понимаю, что вы хотите от меня узнать! – нервно говорил он. – Я уже все рассказал полицейским. Они недавно уехали. Какой-то конченый наркоман, должно быть. Ворвался, угрожал пистолетом, избил меня, потом связал нас, забрал всю наличность и сбежал. У моей медсестры из-за этого нервный срыв, мне пришлось отпустить ее домой. Нам повезло, что клиент вошел, несмотря на табличку на двери.

Повернув голову, он со страхом наблюдал, как за его спиной Кабот устраивает форменный разгром, довершая начатое налетчиком: один за другим он вытряхивал на пол содержимое ящиков стола и рылся в них с лицом ребенка, исследующего детали нового игрушечного конструктора.

– Послушай, Альберто, – скучающим тоном произнес Лерман. Он взял стул и поставил его посреди комнаты, усевшись спиной к двери. – Нам нужно знать несколько важных деталей. Мне наплевать на твои трудности, и лучше бы тебе не вешать лапшу о наркоманах и мести овдовевших мужей, чьи жены откинули копыта во время незаконного аборта, которыми ты, сукин сын, тут промышляешь. А твоя впечатлительная медсестра – такая же кровожадная сука, как и ты. Ты готов говорить?

Доктор вздрогнул, когда Кабот за его спиной с грохотом и звоном вывалил на пол очередной ящик. Послышался звон разбитого стекла; Джон сморщил нос от едкого запаха.

– Это просто какой-то маньяк, что тут скажешь? – буркнул врач. Непонятно было, кого он имеет в виду – то ли недавнего грабителя, то ли Кабота.

– Вопрос номер один: что ему было нужно?

– Деньги, что же еще?

Лерман встал и медленно прошелся по комнате. Остановился у стены с дипломами. Прищурившись, сделал вид, что рассматривает затейливые завитушки печатей и подписей. Покачал головой:

– Глядя на эти бумажки, можно подумать, что ты умный парень, Альберто. Эй, Доминго!

– Чего? – Кабот на мгновение отвлекся от своего занятия. Грохот и звон затихли.

– Объясни гражданину его права. – Он посмотрел на лейтенанта. – Вам лучше ознакомиться с дипломами, сэр. Очень содержательные документы. Никогда не видел столько вранья сразу.

С каменной физиономией Джон повернулся в указанную сторону и с преувеличенным интересом уставился на стену. За спиной послышались тяжелые шаги Кабота.

– Вы не имеете права! – взвизгнул доктор.

Джон услышал звуки, напоминавшие шлепки теста об стол. Почему-то ему вспомнилось, как мать любила готовить. Она раскатывала тесто на столе и лепила из него сдобные булочки, которые посыпала кунжутом и запекала в допотопной электрической духовке. Наверное, именно эта допотопность и делала их такими вкусными: булочки выходили румяными и слегка пахли дымком от подгоревшего масла. Отец ел их так: разрезал пополам, намазывал одну половинку свежим тающим маслом, сверху клал кусочек твердого сыра, затем закрывал второй половинкой. Все это он запивал крепчайшим, черным, будто деготь, кофе. А Джон любил булочки, обмазанные цветочным медом. Он проглотил слюну, грустно вздохнул и повернулся.

Доктор стоял на коленях, с каждым ударом стараясь отползти все дальше в угол, подбородок его был залит кровью. Кабот сосредоточенно бил его ногами, целясь по ребрам. При каждом ударе он издавал смачное «хех», выглядел буднично, будто копал землю или полол сорняки.

Лерман сделал ему знак остановиться.

– Он хотел избавиться от шрама, не так ли, Альберто? Ты меня слышишь? Мы расследуем дело об убийстве своего товарища, ты, должно быть, слышал о нем – ведь ты смотришь новости, вонючка. Лично мне все равно, сколько таких мерзавцев как ты сержант забьет до смерти. Мы все равно его поймаем, разве что чуть позже. Но ты можешь об этом не узнать. Итак, твой выбор? Готов говорить или так и будешь трещать о мелком воришке?

– Этот парень шутить не любит. Он может и вернуться, – сказал доктор, стирая кровь с лица. – Такие болтливых не любят.

– И то верно. – Лерман бросил взгляд на место, где была установлена мина – кусок стены был вырезан саперами; потеки оплавившегося бетона делали дыру произведением искусства. Он кивнул Каботу. – Продолжайте, сержант.

– Хех!

Джон смотрел на происходящее со смешанным чувством мстительности и отвращения. Вопрос о законности больше не стоял: в этой стране сила и была законом; других параграфов такие, как этот коротышка, должно быть, убивший на своем веку больше людей, чем самый разрекламированный журналистами маньяк, не признавали. Он был искренне благодарен Лерману за то, что тот избавил его от необходимости перегружать свою совесть. Сейчас собственные благородные устремления, с которыми он отправлялся на эту планету, представлялись ему детскими и наивными: эти люди жили совершенно в другом мире, у них были свои понятия о справедливости и средствах восстановления законности. Приходилось признать, вполне эффективные.

Лисиано потерял сознание; Кабот бил его по щекам, пока он не дернулся и не закрылся рукой.

– Мясники, мать вашу! – прошепелявил разбитым ртом доктор. Сидя на полу у стены, он бережно придерживал бок руками.

Кабот начал закатывать рукава.

– Дай отдышаться, скотина! – с ненавистью процедил доктор. Больше ничего от интеллигента в его внешности не было. – Ты мне ребро сломал как пить дать!

– Я же предупреждал, Альберто: тебе лучше рассказать нам все, – развел руками Лерман.

– Вы не из нашего участка. Вас вышибут с работы.

– Забудь – дело ведет военная полиция. Их юрисдикция распространяется на всю зону. Итак, где у него был шрам?

– На правой щеке, через бровь, и кончался на лбу, – скривившись от боли, доктор силился сплюнуть кровавую слюну.

– Он был похож на фоторобот, который показывали в новостях?

– Как две капли. Разве только лоб у него не такой низкий, как у вашего.

– Ты помог ему?

– Я попытался сообщить в полицию. Бланка вышла, чтобы позвонить нашему знакомому в… ладно, неважно. В новостях говорили, за него хорошо платят, а он не из наших, так что никакого риска.

– Дальше, – одобрительно кивнул Лерман.

– Он ее застукал. Она не успела. Достал пушку и заставил себя прооперировать.

– Что ты ему сделал?

– Залил шрам наномодификатором, – доктор с хрипом выдохнул – неловкое движение причинило ему боль. – Этот ваш беглый даже не дал себя обезболить. Настоящий маньяк.

– Сержант, поищите отпечатки. Проанализируйте ДНК на тампонах, – тихо распорядился Джон. Гомес, до того стоявший в дверях, положив руку на пистолет, молча кивнул.

– Значит, ты все же помог ему, верно? – скучно поинтересовался Лерман. – Помог убийце полицейского.

Доктор съежился от угрожающего тона.

– Я же по принуждению! – в отчаянии вскричал он и закашлялся, схватившись за бок.

– Нам нужны приметы. Характерные следы после операции. Ведь что-нибудь да осталось? – вмешался в разговор Джон.

Доктор посмотрел на него с надеждой, наморщил лоб. Пластырь на коже вздулся пузырем.

– Останется едва заметная полоска светлой кожи, – сообщил он. – Пока он не побудет на солнце. И еще: правая бровь стала немного короче левой, а в волосах на брови будет небольшой разрыв. Он очень терпелив. Очень. От модификаторов должна быть адская боль. Я надеялся, что он выключится от боли, но он только зубами скрипел.

– Как он был одет? – спросил Лерман.

– Одежда добротная. Брюки шерстяные. Плотные. Рубашка серая, по виду – хлопок. Ботинки – кожа, не пластик. Толстая подошва. Пиджак светлый, легкий. Он его снял, когда я операцию делал.

– Сэр, нет отпечатков, – доложил Гомес.

Джон и Лерман переглянулись.

– Проверь на совпадение ДНК. На тампонах должна остаться его кровь.

– Уже, сэр.

Доктор снова закашлялся. Сплюнул кровь.

– Что же вы, сволочи… – горько произнес он. – Я же вам помочь хотел. Бланка должна была позвонить…

Лерман пожал плечами:

– Патриот, мать твою. Ты не нам хотел помочь, а капусты по-легкому срубить. Как он представился?

– Не помню. Фишер, кажется.

– Документы показывал? Ты же обязан проверять документы при обращении пациента! Проверил?

Грохот с улицы заглушил ответ. Дрогнул пол. По небьющимися стеклам пробарабанил град камней. Дипломы со стены посыпались на пол. Снятая с петель створка, качнувшись, обрушилась на лестницу. Не сговариваясь полицейские бросились на улицу, на бегу доставая оружие.

«Кубриа! – похолодел Джон. – Что он опять натворил, сукин сын?!»

33

Притаившись на верхней площадке парадной лестницы, у самого входа на чердак, рядом с запыленным окошечком, едва пропускавшим свет, Хенрик наблюдал за мебельным магазином. Внизу под ним хлопали двери, жильцы поднимались по лестнице; двери квартир скрипели, распахиваясь, и с хрустом замков вновь запечатывались наглухо. Этот район был из относительно приличных. Потоптавшись в чахлом скверике неподалеку, он дождался, пока консьерж не отлучится по нужде, чтобы проскочить незамеченным. Ему был нужен именно этот дом, потому что из окна подъезда был виден магазин на углу, и потому что он отстоял от магазина достаточно далеко, чтобы не стать объектом наблюдения, и потому, что этот дом оказался единственным, где у входа в парадные чип не засек излучений записывающей аппаратуры. Попасть в поле зрения автоматической камеры, соединенной с полицейским компьютером, для Хенрика означало допустить непростительный промах: даже в такой дыре, как Пуданг, вооруженный наряд, усиленный военными, мог явиться по сигналу программы контроля от силы через десяток минут. Это вызвало бы необходимость немедленного бегства, чего Хенрик допустить никак не мог – магазин был его единственной ниточкой. Устройство для постановки помех он берег: зачастую внезапный отказ камеры также вызывал выезд наряда для проверки. На всякий случай, проходя мимо стеклянной клетушки, он опустил голову, пряча лицо, делая вид, что внимательно смотрит под ноги. Он двигался намеренно неспешно: если запись все же ведется и бдительной охране вздумается проверить пару фрагментов, его действия не должны вызвать подозрений – вот идет уверенный в себе прилично одетый человек, не оборванец и не бродяга с бегающими глазами, должно быть, направляется к кому-то в гости или по делу. Он бы предпочел не стоять на лестничной клетке, рискуя быть обнаруженным случайно вышедшим жильцом, однако чердачная дверь оказалась снабжена простой, но надежной системой сигнализации, открыть ее быстро, не привлекая внимания охраны, не получилось бы. Хенрик предпочел потратить это время, медленно, деталь за деталью, исследуя окрестные дома. Он просеивал и внимательно запоминал лица прохожих, отмечал их поведение, старался понять цель передвижения каждого человека и каждого автомобиля, попавшего в поле его зрения. Он оглядывал окна и балконы, пытаясь обнаружить наблюдателей или системы слежения. Повторно замеченное лицо или номер машины стали бы сигналом о необходимости избрать другой путь. Возможно, ему пришлось бы ожидать конца рабочего дня, чтобы проследить за толстяком до его дома.

Как всегда напряженное внимание вымотало его, в окрестных домах было слишком много электроники, чтобы он смог вычленить из хаоса излучений опасное для себя; ни одно лицо не повторилось; за целый час никто не вошел и не вышел из магазина, только из крохотного кафе напротив изредка вываливался подвыпивший клиент.

«Дипломатические и военные представители Альянса ведут интенсивные переговоры с представителями Ольденбурга на Симанго с целью прояснить ситуацию с объявленным накануне ультиматумом, – отчетливо произнес диктор за стеной. Хенрик услышал его голос так ясно, словно десятки людей вокруг не говорили, не ругались друг с другом, не звенели посудой, не чавкали смачно и не производили сотни других бытовых шумов. – Карл Первый выступил в Дорте с обращением к нации, в котором заявил, что рейхсвер не поддастся на провокации и выполнит порученную ему задачу – обеспечит порядок в буферной зоне и не допустит дальнейшей гибели граждан великого герцогства…»

Размеренный голос немедленно вызвал ассоциацию: Хенрик представил морщинистого штабсгауптмана Дитеринга – преподавателя истории государства в их военной школе, язвительного до цинизма полнеющего типа с удивленно-наивным выражением лица, любившего корчить из себя арийскую косточку и потому относившегося ко всему, что связано с ношением формы, со священным трепетом. Его губы шевелились, он расхаживал по кафедре, похлопывая себя по руке длинной стальной линейкой. Он замечал все. Эта линейка – на нее всегда были устремлены взгляды большинства воспитанников в классе. Штабсгауптман пускал ее в ход по малейшему поводу: он не терпел малейшего ослабления внимания, он бил по вытянутым вперед рукам, воспитанник при этом должен был стоять прямо и не закрывать глаз; часто край линейки рассекал руки до крови. «Верность гроссгерцогу, безоговорочное подчинение и строгая дисциплина – вот основа хорошего солдата!» – повторял при этом преподаватель истории. Руки воспитанников были изрезаны шрамами; будущие убийцы были похожи на стаю напружинивших загривки худых озлобленных волчат; единого намека было достаточно, чтобы они выпустили мелкие клычки и разорвали своего мучителя на куски. Из всех уродов, что истязали Хенрика, он отдал бы Дитерингу пальму первенства. Только чип-контролер удерживал его впоследствии от нестерпимого желания разыскать палача-отставника, пережать его желтокожую глотку и насладиться его предсмертным хрипом. Он вновь очутился босым на холодном каменном полу казармы: почему-то самым устойчивым воспоминанием для него оставался это ледяной пол из унылых серых плит. Этот холод остался в нем навсегда.

«Более ста лет назад семейство промышленников Ольденбургов, владеющее транспланетной корпорацией „Маннес“, приобрело на аукционе исследовательской компании „Ренессанс“ планету под названием Фарадж и основало королевскую династию из представителей основной ветви семьи, – размеренно диктовал Дитеринг. – В те времена планета только-только прошла цикл терраформирования, и архипелаги имели лишь инвентарные номера. Самым большим островам в северном полушарии совет директоров дал имена: Борн, Грениг, Вальдемм. Океан вокруг островов стал Грюневассом. Новую страну в лучших традициях старины назвали Великим герцогством Ольденбург. Новоиспеченное государство отказалось от вхождения в состав мощных межпланетных государств, как это обычно происходило с молодыми колониями. Вместо этого „Маннес“ сделал его базой для своих предприятий. В короткий срок на островах заработали десятки крупных заводов. Корпорация сменила адрес регистрации с „Касл, Кембриджский союз“ на „Дорт, Ольденбург, Фарадж“. Сэкономленные на налогах средства пустили на обеспечение программ переселения специалистов со всех концов света. Государственным языком был объявлен немецкий».

Как и любой другой воспитанник, будучи разбуженным среди ночи офицером-воспитателем, Хенрик мог без запинки отбарабанить описание сражения при Хонута или рассказать о первом съезде Народной партии «Свободный Хаймат». Он и сейчас мог рассказать, как все начиналось. Но единственное, чего они добились своим вколачиванием, – он не верил ни единому услышанному слову. Послушно повторяя вызубренные фразы, он пытался мысленно представить, как все было на самом деле. Ему говорили про равные права – он представлял, как полиция и молодчики в полувоенной форме вламывались в гетто для неграждан и выгоняли людей на улицы, непонятливых били кусками кабеля и свинцом, закатанным в резиновые жгуты. После их как скот грузили в наспех переоборудованные контейнеровозы и вывозили подальше от Ольденбурга. Часто их выгружали на пустынных берегах далекого Куригу. Это называлось «патриотическая молодежь переходит в наступление». И еще, «очистим ряды», «убирайтесь к своим заступникам!» – орали молодчики на прощанье. Ему говорили про строгую законность – он вспоминал, как принесли домой обезображенное тело отца, как прятали глаза соседи; выряженные в одинаковые шорты и кепи скауты скандировали на улицах: «СИЛА, ЕДИНСТВО, ЧЕСТЬ!!!» Эта страна была построена на лжи, ею правили при помощи лжи, в каждом официальном заявлении обязательно присутствовал скрытый слой. Он ненавидел ее, ненависть давала ему силы продолжать жить.

Им говорили: корни сегодняшних проблем зародились в начале колонизации, когда для реализации программы строительства инфраструктуры и развития сельского хозяйства была разрешена трудовая иммиграция с планет Кембриджского Альянса. Говорили: через шестьдесят лет неконтролируемой рождаемости Ольденбург превратился в процветающее государство, коренные граждане которого по большей части оказались сосредоточены на благоустроенных и промышленно развитых центральных островах, а потомки гастарбайтеров, некогда получивших временные визы, попросту заполонили оставшиеся территории, в особенности архипелаги Симанго, Куригу и Чанабали. Это была явная ложь, такая же, что скрывалась за фразой «собирание земель». В одной из уничтоженных их группой деревень, в полуразрушенном здании школы, Хенрик случайно наткнулся на старую географическую карту на немецком языке. Так вот, в глаза бросилась очевидная странность: карта была датирована периодом начала освоения планеты, но географические названия на ней были отнюдь не немецкими. Белые ублюдки просто морочили ему голову. С самого начала. Слухи о том, что Хаймат в свое время не был выкуплен «Маннесом» полностью, считались вражеской пропагандой.

Говорили, что у гроссгерцога Зигфрида не было иного выхода, кроме как начать программу вытеснения нежелательных гостей. Про Кембриджский Альянс было сказано, что тамошние политики объявили действия Ольденбурга нарушением прав человека, геноцидом и этническими чистками, после чего флот Альянса произвел высадку миротворческих сил, в десятки раз превышавших по численности все тогдашние полувоенные формирования Ольденбурга. Открывая огонь по малейшему поводу, силы Альянса установили контроль над большей частью территории Хаймата, разделив его на зоны контроля. Прикрываясь расплывчатыми формулировками, войска Альянса произвели настоящую оккупацию; в подконтрольных Альянсу зонах были созданы марионеточные государства-карлики, в экономическом и военном плане полностью зависящие от своих защитников. Привыкший ко лжи, он не верил и этому – истина была где-то посередине.

Теперь они пели по-иному: офицеры-воспитатели с упоением талдычили о патриотическом подъеме, охватившем нацию, о том, что с приходом к власти великого герцога Карла и партии «Свободный Хаймат» нация стала сильна; похоже, они и сами в это верили. Теперь ольденбуржцы способны отстоять свою землю. Они очистят охваченные хаосом кровавых междоусобиц заокеанские территории и вернут себе принадлежащее по праву. Так говорит его королевское высочество. Так говорит партия «Свободный Хаймат». Страна с уверенностью смотрит в будущее. Белые поселенцы вновь едут на Хаймат: их размещают в военных поселениях на Симанго под охраной пехотных дивизий, этих поселений становится все больше. Теперь на востоке архипелага даже есть два ольденбуржских города. Карл обещает, что вся планета вернется законному владельцу еще при жизни текущего поколения. Хенрик зло сплюнул: с тех пор как он покинул стены военной школы, он старался жить сам по себе, выполнять все, что от него требуют, и не задумываться о последствиях; уверял себя – этот мир мне не перестроить. Жизнь одинокого волка создавала иллюзию независимости: «я все сделал – оставьте меня в покое», таким было его кредо. Но чертова политика все же догнала его.

На мгновенье ему до боли захотелось почувствовать рядом родственную душу, пускай это будет хоть бездомная собака; грусть уходящей жизни коснулась его. Он вновь подумал о Грете: она хотя бы умела его слушать.

Машина с шумом пронеслась по улице, он пришел в себя и привычно разозлился – размяк, позволил себе замечтаться, утратил бдительность. Злость сменил страх: он испугался, что теряет навыки, что чип, выключаясь, унес с собой часть его умения выживать. Сжав зубы, он вгляделся в свое мутное отражение на стекле, привыкая к новой внешности: нос стал тяжелее, на подбородке алел фальшивый чирей, вместо шрама осталась быстро сужающаяся белая полоска кожи, над верхней губой топорщились короткие усики.

«Стрекоза» облетела квартал и вернулась, не обнаружив ничего подозрительного. Тихо жужжа, она опустилась на перила и замерла, вытаращив на него фасеточные глаза.

Время обеда вышло, толстяк так и не появился. Придется рискнуть и навестить того в магазине: его единственным козырем была скорость. Скорость и дерзость. Интересно, как быстро копы додумаются, что он вовсе не уличный воришка? Должно быть, на его стороне играла царящая в городе суматоха. Последний раз взглянув на улицу за окном, он расправил плечи и уверенно двинулся вниз по лестнице.