Текст книги "Штампованное счастье. Год 2180"

Автор книги: Игорь Поль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Очевидно, поднимая мятеж, селениты рассчитывали на нерешительность и несогласованность земного руководства. На принципы гуманизма и уважения жизни как вершины эволюции. Земля просто свихнулась, доказывая себе и всем вокруг незыблемость своих высоких убеждений. Мятеж прошел максимально бескровно, как и было задумано: парламент Луны на внеочередном заседании принял Декларацию независимости, граждане, давным-давно чуявшие, куда дует ветер, с радостью поддержали свой выборный орган, военным представителям Земной Федерации в корректной форме было предложено покинуть территорию Луны, и те подчинились, предварительно уничтожив секретные документы. В конце концов, селениты не хотели дурного. Будучи сообществом активных и уважающих экономическую прибыль существ, они решили, что договорные отношения с материнской планетой значительно выгоднее, чем узаконенное положение экономической резервации, а открытие торговли с прежде враждебной Марсианской Республикой даст планете новый толчок развития. Но они не учли главного: лишенная алюминия для строительства флота и гелия-3 для реакторов, Земля долго не протянет. И демократическое правительство, перед которым встала извечная дилемма «Что лучше – умереть от голода или отобрать еду силой?» – недолго поколебавшись, выбрало второе. Ибо демократия демократией, но когда нельзя, однако очень нужно, то тогда можно. В качестве исключения, конечно. И уж коли в космосе болтается Флот с Легионом на борту, предназначенные для обеспечения интересов Земли в Солнечной системе и защите ее граждан, так почему бы не передать инициативу им в руки?

Собственно, тогда мне было плевать на эти измышления. Как, наверное, и всем остальным в Легионе. Война – что может быть лучше? Если бы Генерал распорядился – мы захватили бы и саму Землю. С превеликим удовольствием. Вряд ли распорядитель центра удовольствий посмел бы тогда отказать легионеру в обслуживании.

Я лежу в ложементе десантного бота и таращусь в потолочный экран. Искра солнечной станции, едва заметная на фоне лунной поверхности, быстро приближается. Серебристый крестик визира указывает нам точку назначения. Все сосредоточенно разглядывают растущее веретено с гигантской черной шляпой над ним – полями солнечных батарей. Мы еще не настолько просолились, чтобы игнорировать вид цели и дремать во время маневра сближения. Это наш первый бой.

Наверное, в сотый раз я проверяю оружие, прогоняю тест систем брони и перечитываю вводную. Меня лихорадит от нетерпения, хотя внешне я абсолютно спокоен. Думаю, даже ветераны, которых во взводе не меньше половины, испытывают сейчас то же самое. Но мне сейчас труднее всех. Потому как просто выполнить задачу – мало. Мне необходимо отличиться во что бы то ни стало. От внутреннего напряжения нервы мои вибрируют натянутыми струнами.

Взводный не говорит ни слова. Как и все, вперился внимательным взглядом в экран. Все, что он мог нам сказать, давно усвоено нами на сотнях тренировок. Я понимаю, как трудно ему дается сейчас выражение напускного спокойствия на лице. Наверное, как и я, он снова и снова прокручивает перед глазами условия вводной. Все мы новички на этой войне.

Мы сближаемся с целью стремительно, я вижу яркую рыбку справа у самой границы видимости – это бот второго взвода, и где-то снизу в атаку идут еще два судна нашей роты, пока для нас невидимые. Мы не стреляем, и крейсер не прикрывает нас огнем: станция – имущество Федерации, и его необходимо захватить в целости. Через десять секунд мы войдем в зону действия ее излучателей. Наш крейсер так близко, что может применить весь спектр своих приемов для введения противника в заблуждение. Я знаю, что все радиодиапазоны сейчас забиты вихрем помех и электронные мозги систем управления огнем клинит от дикого количества заполонивших пространство ложных целей. Когда станция заполняет собой весь экран, ложемент подо мной ощутимо вздрагивает – на таком расстоянии помехи уже не помогают, и оптика систем наведения берет нас на крючок. Палуба встает на дыбы, потом куда-то проваливается, мы ввинчиваемся в пространство, выписывая немыслимые кульбиты: флотский пилот как может уклоняется от огня в упор. Моргнув, отключается освещение, затем тускло загораются красные аварийные плафоны, еще несколько секунд экран демонстрирует нам скачущую громаду станционного борта, потом окончательно гаснет. Становится темно. И тут же тяжелая кувалда обрушивается на мою многострадальную голову.

Ощущение – будто врезался в бетонную стену. Дыхание перешибает от нескомпенсированной перегрузки: прямое попадание – и система стабилизации сдохла. Все происходит так быстро, что не успеваю удивиться: раз – и события несутся вскачь, яркие кадры стремительно сменяют друг друга, и тело мое действует абсолютно без моего участия. «Вариант три, катапультирование»,– звучит в голове, и я не понимаю даже, кому принадлежит голос – лейтенанту или системе управления боем. Дикое кружение продолжается, я чувствую сильное боковое ускорение; мы потеряли управление; борта распахиваются, солнце заливает прежде тусклую раковину отсека кипящим светом, фильтры превращают картину в игру теней, на мгновение звенящая чернота пронзает мозг: лицевая пластина окончательно затемнилась и когда я вновь обретаю способность видеть, обнаруживаю, что рядом со мной, подняв руки и неуклюже растопырив ноги, болтается Кацман, и страховочные скобы на нем оплавлены и немыслимо переплетены, и сам он – кукла с огромной дырой в пустом животе, и сквозь дыру эту видно оплывший металл палубы. Полупрозрачная туманная дымка вокруг: водород из пробитого топливного танка вырывается на свободу. И сразу две точки в ровных зеленых шеренгах на моем тактическом дисплее, моргнув, исчезают. «Попадание, десантный отсек»,– комментирует голос в голове – это еще живы остатки системы управления судном. Я успеваю сгруппироваться как раз в тот момент, когда катапульта отстреливает меня. Искры вокруг – легионеры горохом разлетаются по сторонам, сияя в белом солнечном свете.

Космос принимает меня в свои объятия. Я падаю на огромную серебристую поверхность станции, гашу беспорядочные кувыркания короткими импульсами ранцевого двигателя, я управляю им, почти не осознавая, что делаю. Позади меня уносится прочь туша изувеченного бота, и время все еще похоже на сгусток тягучей смолы. Мысли мои увязли в этом сгустке, я лихорадочно привожу их в порядок, я удивлен своим состоянием, я гадаю: не ранен ли? Нет, уверяет такблок, все системы в норме. Я пропускаю сквозь мозг доклады своих товарищей, не успеваю осмыслить их, но каким-то образом все же понимаю: двое не сумели катапультироваться – пандусы правого борта раскрылись не полностью – и теперь медленно выбираются из разбитого судна; правый фланг сообщает о направлении вражеского огня, и взводный перераспределяет цели. Такблок тут же отзывается, высвечивая окруженные комментариями красные точки, по-прежнему пребывая в ступоре, я вытягиваюсь ногами вперед по направлению к станции и превращаюсь в неуклюжий снаряд. Яркая вспышка справа, тут же, затемненная шлемом, гаснет еще одна точка – это еще один мой товарищ отправился в рай, раскинув руки,– разорванный скафандр в облачке красного льда медленно кувыркается прочь. И быстрее, чем могу понять, что делаю, я бормочу: «Ролье Третий, расстояние до основной цели – восемьсот метров, цель номер три принял, веду огонь». Торопливые вздрагивания моей винтовки, моей ненаглядной «Гекаты», приводят меня в чувство, я оживаю среди бешеного хоровода серебристых тел, я накручиваю себя, повторяя, как заведенный: «Легион! Легион!» – и рои реактивных гранат, уносящихся от нас, рождают внутри долгожданное упоение битвой.

– Спокойно, Ролье, не суетись. Идешь слишком быстро, не успеешь затормозить,– слышится на удивление спокойный голос Васнецова.

Закрываю глаза – я снова на учениях.

– Принял,– откликаюсь автоматически.

Злость на мгновение сменяется светлым чувством от мысли, что мой командир отделения еще жив. «Ты обязан быть первым, Жослен!» Я слышу негромкий глуховатый говорок доктора Атиллы так же четко, как и тогда в медотсеке. И, неожиданно решившись, даю максимальную тягу. Я надеюсь на то, что мои неоправданные действия можно будет списать на неопытность и на горячку первого боя. А потом все опасения попросту сдувает. Я– метеор. Я – снаряд. Я свешиваю шнурок. Про таких, как я, после говорят: «Подпалил себе задницу». Выражение это буквально – струя ранцевого двигателя на закритичном режиме действительно нестабильна.

Вспышки продолжают мелькать, но уже позади меня. Нас остается все меньше, но все ближе серебристая громада, уже без всяких оптических усилителей я могу разглядеть шевеление стволов излучателей, тусклые отблески ее иллюминаторов, антенн, ремонтных беседок… Сотни различных деталей впечатываются в память, борт стремительно надвигается на меня, я сжимаю зубы, выпускаю в ненавистный блеск перед собой вышибной заряд и даю полный реверс. Мне везет. Я попал удачно: легкий металл внешнего корпуса между стрингерами раскрывается уродливой дырой, облако замерзшего воздуха выхлестывает мне навстречу. Я щелкаю целеуказателем, докладывая взводному о проходе, туман из ледяных кристаллов в доли секунды проносится вокруг шлема, меня закручивает, и в следующее мгновение огнедышащим локомотивом я влетаю в черную дыру, чудом не размазавшись о рваные края. Попав в поле гравитации станции, тяжело обрушиваюсь на то, что мгновение назад казалось потолком, миллионное по счету синтетическое чувство определяет опасность и глушит ранец, я качусь по пружинящему пластику кучей неуклюжего железа, пока что-то хрупкое и массивное, рассыпавшись заледеневшими обломками, не останавливает мое движение. Еще чуть-чуть – и мое рвение превратило бы меня в бесполезный мерзлый труп.

Но уже в следующее мгновение я забываю про доктора. Я вскакиваю на ноги. Я не чувствую боли: очередная гипноустановка выключила мою плоть, превратив меня в часть боевого комплекса. Жажда крови охватывает меня, точно пламя. Я завожу себя мыслями о только что погибших товарищах, я вновь представляю, как испаряется половина тела Кацмана в соседнем ложементе, вижу, как после короткой вспышки кувыркаются в пустоте неуклюжие фигуры и одна за другой гаснут отметки на тактическом блоке. В ярости я бью ногой случившийся поблизости белый заиндевевший труп, нога трупа внутри штанины подламывается и рассыпается, будто сделана из стекла, я перепрыгиваю через него и устремляюсь вперед по длинному коридору, расстреливая по пути паучьи тельца семенящих навстречу ремонтных роботов.

Здесь когда-то было красиво. Ледяные раскоряки в кадках, одна из которых остановила мое падение,– трупики декоративных деревьев. Все вокруг скруглено, нет ни одного угла, глаз радуют плавные изгибы. На полу – какое-то мягкое покрытие, приятно пружинящее под ногами. Переборки на ощупь тоже мягкие и выкрашены в нежный салатовый цвет. Вот только бледный свет покрытых ледяными кристаллами потолочных плафонов уродует интерьер. Все это я ухватываю на бегу, даже не ухватываю – просто фиксирую какой-то дальней частью сознания, в то время как грудь мою продолжает распирать жгучая лава. Я стреляю в очередного ремонтного паука, что тащит за собой баллон для напыления временной заплаты. Пуля валит его на бок, паук дергает конечностями, издыхая, и слабо искрит.

Коридор расширяется, переходя в подобие смотрового зала. Легкие кресла на возвышении, линза огромного иллюминатора на переборке. Заиндевевшие плети на подволоке – какое-то вьющееся декоративное растение. На бегу я запрашиваю схему станции и определяю свое местонахождение. Система навигации утверждает, что я на восьмом уровне, второй внешний коридор. Пора поворачивать к центру для выполнения основной задачи– взятия под контроль комплекса управления. Тень мелькает за поворотом. Такблок тут же определяет в ней вооруженного противника. Действуя рефлекторно, я перевожу регулятор тяги на максимум и вдавливаю сенсор огня. Короткая очередь из реактивных пуль прошивает легкую переборку. Лохмотья пластика медленно кружатся, оседая на палубу. «Цель поражена»,– сообщает такблок. Я наступаю на грудь уже мертвому противнику – очевидно, одному из сотрудников вооруженной охраны, если судить по табличке на груди и короткому пистолету-парализатору, выпавшему из рук. Заглядываю ему в лицо. Глаза его под стеклом дико выпучены. Пули мои прошли навылет через грудь. Вокруг отверстий в скафандре намерзли бурые капли. Иней струится из-за спины: прострелен воздушный шланг. «Это тебе за парней»,– шепчу я, показывая клыки, и мчусь дальше.

Мой выстрел пробойником – большая удача для взвода, в пролом за моей спиной влетает Иванов из второго отделения. Краем глаза наблюдаю на такблоке, как он мчится в противоположную от меня сторону. Через пяток секунд здесь наверняка просочатся еще несколько бойцов.

Второстепенная задача – шокирующие действия, направленные на деморализацию противника с целью вынудить его прекратить сопротивление. Шокировать – так шокировать – парой выстрелов я разношу силовой щит. Коридор погружается во тьму, лишь слегка разбавленную светлячками аварийных указателей. Смерть из темноты, вой тревожных сирен, множественные сообщения о разгерметизации, трупы не успевших захлопнуть лицевую пластину товарищей. Что может сравниться с этим по воздействию? Мир на прицельной панораме становится черно-зеленым. Переходной люк на развилке коридора, как и следовало ожидать, заблокирован системой защиты – красный огонек тревожно помаргивает над маховиком ручного открывания. Такблок высвечивает бледное пятно на переборке – наиболее уязвимой ее части. Проворачиваю оболочку мины-пробойника. Прихлопываю ее матово заблестевшее от молекулярного клея донце к гладкому пластику. Таймер на пять секунд. Теперь укрыться. И тут палуба уходит из-под ног – видимо, кто-то из моих товарищей обесточил гравигенераторы. Что ж, невесомость – еще один шокирующий фактор. Вспышка – и поток ледяных кристаллов на мгновение превращает коридор в искрящуюся муть, затем уносится прочь, растворяясь в темноте.

Я успеваю развернуться в ответ на предупреждение такблока о недружественных действиях. Ремонтные роботы, определив главную причину опасности, кооперируются и идут в атаку. Есть что-то нереальное в картине стремительно накатывающихся по полу, потолку, стенам паукообразных механических тварей. В их виде больше нет ничего отстраненного и мирного: огоньки плазменных горелок в их манипуляторах ярко светятся в темноте, рубиновые индикаторы горят адским светом, лучики подсветки мечутся в пространстве, пронзая его сеткой белых мельтешащих линий, магнитные присоски на суставчатых конечностях дробно цокают по покрытию, и звук этот передается по переборкам и сливается в непрерывный тихий рокот. Этот рокот надвигается стремительно. Я не могу его слышать – вакуум не проводит звуковых волн, однако интеллектуальные датчики брони услужливо имитируют его, привлекая мое внимание к опасности. Место атаки выбрано очень удачно: изгиб коридора не позволяет мне видеть противника дальше чем через два метра. Рои святляков разлетаются веером, брызжут рикошетами, я открываю беглый огонь, лихорадочно сбивая со стен дергающихся тварей, отдача от длинной очереди закручивает меня вокруг оси, я нерв-ничаю и злюсь на несовершенство компенсатора, изгибаюсь, подобно червяку, вслед за движением ствола и корчусь, пока меня не прижимает спиной к люку. Сорванные с поверхностей тела заполняют коридор, сталкиваясь друг с другом, сцепляются дергающимися конечностями и уродливыми слипшимися комьями дрейфуют прочь. Осколки разбитых корпусов кружатся в невесомости, образуя футуристические узоры. Где-то за поворотом на миг вспухает шар белого огня – видимо, у одного из паучков пошел вразнос сварочный аппарат.

Напряженно вглядываясь вперед, меняю магазин. Проталкиваю в неровную оплавленную дыру таблетку емкостной гранаты. Отключаю внешние датчики. Через пару секунд, дождавшись вспышки, резко отталкиваюсь от переборки и с лязгом протискиваюсь следом. Действуя таким образом, я представляю себя на обычной тренировке. Внешне все очень похоже на наш «Дырокол» – специальный модуль, имитирующий внутренности кораблей и станций различной конфигурации. Мы только и занимались там, что устанавливали в пазы специальные плиты да проплавляли в них огромные неровные дыры. Если отбросить лишние мысли, война ничем не отличается от будничных ежедневных учений. Честно говоря, я ожидал чего-то большего.

Отсек 8-13. Внутри то же самое: иней, тьма да тусклые аварийные индикаторы. И пара скрюченных трупов в комбинезонах. Скафандров у них, что ли, не хватает?

– Ролье – Васнецову. Восьмой уровень, третий радиальный коридор, отсек 8-13. Продвигаюсь штатно, сопротивление бессистемное, эпизодическое.

– Добро. Вижу тебя. Следи за соседями: Гартман на твоем уровне, Луис на седьмом,– не зацепи. Отбой.

Круша по пути силовые щиты и ремонтные бригады, я прохожу, словно нож сквозь масло, еще через пять переборок. Охранников больше не встречаю. Трупов тоже больше нет, видимо, персонал успел эвакуироваться. Тяжелые плиты аварийных блокировок то и дело преграждают мне путь. Отбиваю еще одно нападение ремонтных роботов, на этот раз они лезут из технических лючков сразу с двух сторон, так что одному паучку удается сблизиться со мной и повредить усилитель мускулатуры на правом голеностопе. Еще чуть-чуть, и он прожег бы мне оболочку брони. И тогда прости-прощай, легионер Ролье Третий, здравствуй, Ролье Четвертый,– безногие и прочие тяжелораненые у нас не выживают.

Станция сдалась как раз в тот момент, когда такблок опознал в массивном механизме в центре одного из обесточенных отсеков активированную потолочную турель охранной системы. «Треф», скорострельность две тысячи выстрелов в минуту, два ствола калибра семь миллиметров, пули со сминающейся головкой, инфракрасный лазер мощностью полмегаватта. С десяти шагов у меня не было против него ни единого шанса. Моя «Геката» для этого монстра – пшик. Тут нужен тяжелый гранатомет с управляемым боеприпасом. Согласно плану станции, в этом отсеке не должно быть оборонительного вооружения. Видимо, турель установили совсем недавно. Так что, включив ранцевый двигатель на полную, я метеором вылетел обратно через только что проделанный проход. И даже успел дать короткую очередь на лету. Сделал я это инстинктивно, совершенно не надеясь на удачу. Пули просто отлетают рикошетом во все стороны, не причиняя устройству никакого вреда. И только спустя целую секунду понял, что турель не стреляет. Сразу по трем открытым диапазонам транслируется срывающийся от волнения голос:

«…Атакующие вооруженные силы, станция „Луна-5“ прекратила сопротивление. Мы сдаемся… Говорит начальник станции Кен Джонсон. Атакующие вооруженные силы, мы сдаемся. Прошу прекратить огонь и остановить уничтожение систем жизнеобеспечения – на борту имеется персонал без средств защиты. Говорит…»

Я зависаю за спасительной переборкой и запрашиваю инструкции. Спина почему-то мокрая. Мне бы вытереть пот со лба – подшлемник насквозь пропитался. Удивительное дело – с момента катапультирования прошло всего пять минут. И я только что едва не стал героем. Посмертно. Я вдруг осознаю, что уйти Дорогой Славы– вовсе не та мечта, к которой стоит стремиться. Остаться живым и продолжать служить Легиону – гораздо предпочтительней. Мне стыдно, что такие мысли посещают меня. Но ничего не могу с собой поделать. Я чертовски рад тому, что выжил. И тут меня настигает приступ наслаждения. Господь касается меня пылающим скипетром. Горячие волны пробегают по мне. Зарождаясь в районе пяток, они, сладко вибрируя, гаснут где-то у затылка. Кровь гулко стучит в висках. В глазах – белое дрожащее марево. Тело – облако раскаленного газа. Пара мгновений – и все кончается. Только каждая мышца переполнена энергией, и я дрожу от сдерживаемой силы. Но постепенно возбуждение спадает. Потрясенный, я прихожу в себя. Так вот оно какое – вознаграждение за отличную работу! Действительно, ради того, что я сейчас испытал, стоило постараться. Теперь меня тянет в драку просто неудержимо. Я рожден для боя! Я непобедим! Только что пережитый страх смерти напрочь смыт этой горячей волной. Батарейка заряжена, и я вновь готов прыгать заводным чертиком навстречу лазерным вспышкам.

В том первом бою взвод наш потерял десятерых. Полтора десятка бойцов погибло в других атакующих группах. Еще пятерых списали ввиду тяжелых увечий – их лечение оказалось дороже, чем рождение новых солдат. Когда мы провожали своих товарищей, я вновь некстати подумал о чертовой экономической составляющей. С ума сойти – прямо в строю, под звуки торжественного марша. Тогда я еще не знал главного: любой из легионеров мог иметь ненужные мысли вроде моих. Просто ни у кого не было причины высказывать их вслух. Но рано или поздно среди них нашелся бы один, кто решил бы действовать, не нарушая базовой программы, а именно по своему усмотрению, но по-прежнему во благо человечества. Вопрос только в том, что такое человечество и что для него благо? Впрочем, на последний вопрос любой из нас ответит сразу – дисциплина и служение долгу. И никаких тебе неясных формулировок типа «совершенствование личности». Только движение вперед в рамках четко оговоренной программы с конкретными результатами на выходе.

Легионер, способный направить свои неуставные мысли в законное русло, впоследствии нашелся. Звали его генерал Пак. Меж собой мы называли его просто Генерал. Командующий Инопланетным Легионом. Знаете, есть у меня такое ощущение, что моей винтовке, точнее ее системе управления, до безумия хочется быть полезной и как можно чаще действовать по прямому назначению. То есть стрелять. Генерал Пак оказался как раз из таких. Обожал действовать. Да при этом во имя высших интересов. Просто жить без этого не мог. Только, в отличие от простенького оружейного интеллекта, командующий имел больше возможностей реализовать свою страсть.

Когда я проходил по коридору мимо гальюна, мой «талисман» принял пакет от спрятанного за трубопроводом одноразового жучка-песчинки. Доктор благодарил меня от лица Службы за проявленную в бою инициативу. Еще он сообщил, что я полностью оправдываю «их» ожидания. И что он понимает, каково мне сейчас, и просит не терзаться тем, что я вынужден был пойти на мелкое нарушение устава ради высшей цели. Он заверил меня, что я действительно образцовый солдат и он горд работать со мной. Отчасти это его заявление успокоило мою совесть.

На станции «Луна-5» погибло тридцать пять человек. Большинство – в результате разгерметизации отсеков. Охрану и операторов оружия мы перебили подчистую. Никто не смеет поднять руку на легионера – это закон. Через десять часов остальные станции сдались без боя. Сразу после предъявления ультиматума. А еще через сутки мы высадились в промороженный и парализованный Селена-сити.

15

Селена-сити – удивительный город. Другого слова не подобрать. Я не знаток прекрасного, мои глаза больше приучены замечать укрытия в складках местности да замерять расстояния между ними. Но все равно невольно я проникаюсь величием этого города. Мозаичные аллейки и чистенькие уютные дворики между домами сменяются широкими проспектами-галереями и площадями, сводчатые потолки над которыми так высоки, что кажутся настоящим небом. Дороги то сливаются в многоярусные сверкающие полосы, то замысловато ветвятся, разбегаясь по крутым спиральным пандусам, машина проваливается в цветное мельтешение огней, голова идет кругом от сияющего водопада, ты на мгновение прикрываешь глаза, смаргивая, и открываешь их уже на новом уровне, и новые ряды трех, –четырехэтажных домиков соревнуются друг с другом прихотливой формой дверей и броскими мозаичными панно на стенах без окон. Селена-сити – город, в котором нет трущоб. Город, построенный для коренных обитателей – других тут просто не водится. Город для людей, умеющих работать на износ, зарабатывая деньги, и понимающих толк в отдыхе. Мне нравятся его четкие линии. Глядя на дворцы и стадионы, не сразу вспомнишь, что все это великолепие в буквальном смысле слова зарыто в землю и над головой – сотни метров лунного грунта.

В отличие от земного Мадрида, здесь у меня не возникает ощущения хаоса: все строго, рационально и упорядочено. И одновременно кажется, что город будто трачен молью. В мутном блеске светильников цветная мозаика стен выглядит блеклой: освещение все еще работает вполсилы и реклама отключена. Многочисленные парки и зеленые насаждения превратились в скопища черных скелетов с осыпавшимися листьями и вымерзшей побуревшей травой. Бутоны цветов похожи на ссохшиеся трупики. Кое-где тяжелые плиты все еще перекрывают галереи, и на них светятся тревожные фразы «Опасно – вакуум!», а фасады магазинов украшены схемами прохода к ближайшему убежищу.

Месяц диких морозов, разреженной атмосферы и недостатка энергии нанес городу тяжелейший урон. Воздух до сих пор пахнет металлом, и вне помещения при дыхании изо рта идет пар. Не горят и яркие гирлянды вокруг увеселительных заведений. Но сами заведения в центре на Парк-авеню уже работают – Флот широко празднует победу в первой за последние несколько десятков лет войне. Лунная кампания – так называют серию коротких стычек флотские. В том, что это начало большой войны, я уже не сомневаюсь. Судя по тому, что говорят земные новости и о чем негромко переговариваются флотские офицеры, скоро мы оторвемся по полной. Я почти забыл о пережитой на энергостанции постыдной слабости. Мне, как и всем, снова не терпится испытать адреналиновое безумие. Эти чертовы земляне. Я действительно стремлюсь получить кайф от войны. Ничем иным, кроме как стремлением получить удовольствие, объяснить свою тягу к опасности я не могу. Впрочем, осознание этого факта отнюдь не делает мою жизнь беднее. Так уж мы устроены.

Легион вводит на Луне военное управление. Продукты, воздух и вода снова распределяются по карточкам. Так же как и во время блокады. Только теперь эти карточки обеспечивает не местное правительство, а наши тыловые службы. Вчера патруль открыл по толпе огонь резиновыми пулями, когда возмущенные перспективой бесплатного труда докеры попытались организовать митинг протеста. Мы в своем праве, мы только что подавили мятеж, а значит, мы теперь не на федеративной, а на вражеской территории. Со всеми вытекающими из этого статуса последствиями. Местные средства массовой информации под нашим контролем призывают граждан проявлять благоразумие и не противиться усилиям военных властей восстановить работу промышленности и портовых комплексов. «Для вашего же блага»,– звучит лейтмотивом в этих увещеваниях.

Мы отряжены в патруль. Наш маршрут – с Первой по Седьмую улицы в восточном районе, два верхних яруса. Командир – сержант Васнецов, старший патруля – капрал Имберт и я – простой патрульный. Внешне все напоминает комендантский наряд в жилых палубах «Темзы», только здесь мы в полном вооружении и маршрут длиннее. А так почти то же самое. Медленно прохаживаешься, поглядывая по сторонам, время от времени проверяешь документы у встречных флотских да отдаешь честь редким офицерам. Людей на улицах мало. Транспорта тоже. Раз в час заходим в один из двух работающих ресторанчиков, где в строгом порядке сменяют друг друга партии судовых команд, которым разрешено посменно отдохнуть. В отличие от Легиона, на Флоте приняты увольнительные «на берег». Хотя «берег» зачастую – опостылевшая флотская база с унылыми серыми стенами. И в увольнениях им можно употреблять спиртное и даже легкие релаксанты. Мы следим, чтобы нормы употребления не нарушались.

Флотские традиционно смотрят на нас слегка свысока. Но мы-то знаем, что под маской тщательно культивируемой неприязни частенько скрывается элементарный страх. Слишком часто, выполняя полицейские функции на борту, мы показываем, кто в этом мире главный. Мы– две части одного и того же механизма, призванные контролировать друг друга, иначе и быть не может. Теоретически Флот – самостоятельная сила и подчиняется Легиону только в оперативном плане. На практике же Флот без ограничений следует нашим «рекомендациям». И конечно же «свысока» – условное понятие. Средний рост легионера равен ста семидесяти пяти сантиметрам. По сравнению с нами флотские – настоящие коротышки. Метр шестьдесят. Малый рост означает большую подвижность личного состава на борту и экономию материалов при строительстве кораблей.

В одном из погибших скверов копошатся роботы под наблюдением хмурого оператора. Грузят на открытую грузовую платформу остатки насаждений. Я с любопытством приглядываюсь к пестрой группе. Заметив мой интерес, селенит намеренно поворачивается ко мне спиной. Он вышел на работу и делает ее бесплатно, но это не означает, что он должен демонстрировать оккупантам, как нас здесь называют, свое расположение.

Надо заметить, что, несмотря на голод и лишения, местные жители почти лишены агрессии. Да, мы оккупанты, да, мы отвечаем грубой силой на попытки требовать прежние, гарантированные государством права, но при этом складывается ощущение, что дальше не-приязни и нежелания общаться конфронтация с захватчиками не заходит. Немного позже я понял, в чем тут дело: местные жители совсем не похожи на землян, развращенных вседозволенностью. Скорее они большей частью напоминают земных биороботов, произведенных для того, чтобы заниматься определенной деятельностью, поэтому их жизнь и устремления довольно рациональны. Большинству из них и в голову не придет открыто выступить против превосходящего и отлично организованного противника. Ведь это бессмысленно: наше превосходство подавляюще, а значит, надо искать другой путь. Они привыкли находить разумный выход из любых ситуаций. Прирожденные бизнесмены. «Запах прибыли приятен, от чего бы он ни исходил» – так, кажется, любят говорить на Луне, повторяя слова какого-то древнего философа.

Поворачиваюсь на шум веселых голосов. Команда флотских с поднятыми лицевыми пластинами высыпает из дверей-шлюзов ресторана «У Гевелия». Все как один навеселе, матросы галдят у входа, не спеша разбираются в строй, их раскрасневшиеся лица парят на холодке. Их старшина тут же, с высоты ступеней он пересчитывает свое стадо. Я фокусирую взгляд на голубых эмблемах их скафандров. Надо же – земляки с «Темзы»! Явно палубная братва. Заметив патруль, старшина грозно прикрикивает на подопечных. Когда мы приближаемся, навстречу уже марширует почти безукоризненный (особенно если сделать поправку на состояние матросов) строй и, отдавая честь, идущий в голове старшина без привычной дерзости во взгляде рассматривает наши нарукавные нашивки. Эти нашивки просто чудо – всего лишь тускло-зеленый кружок, но о таком многие пока могут только мечтать. Этот кружок – свидетельство того, что мы участвовали в боевой операции. Со временем внутри него образуются цифры – число операций. После кружок станет темно-красным – признак того, что число боев, участником которых я был, перевалило за десяток. К моменту высадки на Европу цвет моей нашивки сменится желтым – более двадцати сражений. А на черном поле цифры уже не требуются: легионер прошел более трех десятков боев, остался в живых и дальнейший подсчет не имеет смысла.