Текст книги "День независимости. Часть 2"

Автор книги: Игорь Никулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Никулин Игорь Владимирович
День независимости
Часть 2
(из ранее опубликованного)

Ростов. 18 мая 13 ч. 10 мин.

– Охарактеризовать Черткова? – удивленно спросил Кожемякина молодой лейтенант, откидываясь на спинку расшатанного стула.

Однокомнатная квартира на первом этаже бревенчатого барака, в которой они находились, звучно именовалась опорным пунктом охраны правопорядка, а лейтенантик, изучающий Кожемякина, за столом напротив – местным участковым.

Помещение кричало о своей бедноте. Забеленные потрескавшиеся стены с проглядывающей дранкой. Забранное решеткой, засиженное мухами окно рассохлось, и старая краска осыпается шелухой. Слева от единственного стола, заваленного ворохами служебных бумаг, стояла древняя пишущая машинка. У двери, где громоздился сейф; висела на гвозде дубинка, а на крючке, исполнявшем роль вешалки, под фуражкой, допотопная рация «Виола-Н».

– Хотелось бы представить, что он за человек, – подкупающе улыбнулся Кожемякин.

– Алкаш, – громко вздохнул лейтенант, давая понять, что такие чертковы из месяца в месяц портят статистику, доставляя ему головную боль. – Не успеваю материалы собирать. Пьет, гоняет жену и детей, нигде не работает.

– Этим сейчас не удивишь, полстраны в безработных ходят. Любопытно узнать, на какие же средства он содержит семью и успевает заложить за воротник?

– Вы верно заметили. Безработица. Участок, сами видите, не из лучших. Шанхай, рабочий поселок. Большинство при Советской власти работали на «подшипнике», а когда производство встало, оказались не у дел. Деньги добывают просто – цветной металл. Выкапывают кабеля, обжигают. Разоряют трансформаторные будки. Там, где высокое напряжение, бывает, что и гибнут. У меня за месяц второй несчастный случай на участке.

– Значит, Чертков дебошир? – переспросил Кожемякин.

– Точно. Вытрезвитель родным домом стал. По «мелкому» с начала года раз пять закрывали. Штраф платить нечем, отработает пятнадцать суток и домой, к жене и детям… А вы им с какой целью интересуетесь?

Кожемякин облокотился на стол.

– Видишь ли, лейтенант… Проходит твой подопечный по некоторым делам.

Участковый не поверил:

– Да ну! Он, конечно, хрень, но криминальнее пьяной драки ничего не совершит.

– В тихом омуте… Я твои владения плохо знаю, лейтенант. Проводишь?

Посмотрев на часы, участковый поднялся из-за стола и потянулся за фуражкой.

– До подведения итогов время позволяет. Идемте…

* * *

Улица Промышленная, тянувшаяся вдоль бетонного забора, окутанного поверху колючей проволокой, была плотно застроена старыми домишками. За досчатыми заборами, учуяв чужаков, заливались лаем псы; совсем по-деревенски, склевывая молодую пробивающуюся травку, по обочине дороги расхаживали куры.

В тени густого кустарника, на бревне расположилась веселая кампания. По улице разлетался отборный мат; плескалась в стакане водка.

– Гоняй, не гоняй – как о стену горох, – с досадой проговорил лейтенант и свернул к кустам.

Трое замызганных мужиков, уминающих, в качестве закуски, разорванную краюху хлеба, завидев милиционера, не очень-то смутились.

– Б… опять нелегкая принесла, – недовольно буркнул сморщенный, как высосанный помидор, пьянчужка, пряча за бревном недопитую поллитровку.

– Лейтенант Попов, – представился участковый. – Что за сборище?

– Отдыхаем, командир! Все нормально…

– Чего нормально? В трезвяк захотели?

– Не имеешь права! – заявил патлатый шатен в засаленной бейсболке. – Мы в легкой степени. С такой туда не берут. И, как вы там пишите, общественную нравственность, не оскорбляем.

– Молодец, Толян, – восхитился собутыльником сморщенный.

Участковый Попов побагровел и достал из подмышки папку.

– А протокольчик строчи… – лыбился подкованный в юриспруденции Толян. – Бумага все стерпит…

Пораженный наглостью выпивох, Кожемякин сгреб за шиворот первого попавшегося и, загнув, дал такого пинка в тощий обвислый зад, что бедолага десяток метров несся с крейсерской скоростью, после чего, зацепив отстающей подошвой туфли за край паребрика, полетел на землю. Куры с возмущенным квохтаньем бросились врассыпную.

Оставшиеся, забыв о недопитой водке, немедля ретировались.

– Пошли, лейтенант, – приводя в порядок дыхание, сказал Кожемякин. – Будет им наука.

Какое-то время они шли молча. Потом, как бы оправдываясь, заговорил участковый:

– Замучился я с ними. Разговаривал по хорошему, ржут. Положишь в вытрезвитель, так наши матерятся – никто из них не работает, штраф не оплатят. На сутки закрывал по мелкому хулиганству… Только что им пятнадцать суток, когда у многих за плечами по пять, а то и больше лет лагерей?.. И пальцем не тронь, вмиг прокурору жалобу настрочат.

– Чертков с такой же шайкой бродит?

– Бродил. Ногу недавно по пьянке сломал, так что дома сидит… может быть.

… Он обогнул палисадник, огороженный почерневшим и местами ломанным штакетником, постучал в окно бревенчатой избы. Колыхнулась тюлевая занавеска, у стекла возник помятый, небритый мужчина в линялой майке.

– Принимай гостей, Чертков, – громко, чтобы его услышали в доме, сказал участковый. – По твою душу…

Недовольная гримаса исказила лицо хозяина.

– Нюрка, поди открой!..

…Заливалась неистовым лаем собака, запертая в сарае, в глубине двора. Они прошли по тропинке, выложенной невесть откуда взявшейся здесь мраморной плиткой, к крыльцу. Сергей Станиславович Чертков сидел на кухне, обнимая костыли и выставив напоказ загипсованную ногу.

– С чем пожаловал, начальник? – зевнул он и потер пятерней волосатую грудь. – Вроде, за мной грехов не числится…

Отодвинув штору, заменяющую дверь, из комнаты высунулась девочка лет семи, с любопытством разглядывая гостей. Кожемякин подмигнул ей. Девочка фыркнула и скрылась за шторкой.

– А кто это с тобой? – спросил Чертков участкового, кивнув на Кожемякина.

– Я из ФСБ, – коротко ответил подполковник и показал корочки.

Чертков недоверчиво вчитался в документ и протянул:

– Ого-о!.. Чем это я заинтересовал вашу контору?

В соседней комнате возникло движение, на кухню вышла женщина в пестром халате, качая на руках младенца.

– Допрыгался! – с вызовом бросила она мужу. Глаза ее заблестели от слез:

– Говорила я, до добра твои дружки не доведут… – И переключилась на Юрия:

– Да вы не думайте… Он хороший. Пьет только… Да кто сейчас не пьет. А так… пальцем никого не тронет, никого не обидит. Да вы соседей спросите, слово дурного не скажут.

Чертков угрюмо, ни на кого не глядя, молчал.

– Вас как зовут? – спросил ее Кожемякин.

– Анна… Анна Викторовна.

– Мне нужен паспорт вашего мужа, Анна Викторовна.

Всхлипнув – младенец на руках отозвался пронзительным криком – она беспомощно посмотрела на мужа и ушла в комнату.

– Вот, – выйдя, протянула Кожемякину документ.

– Новый, российский, – отметил подполковник. – Чертков Сергей Станиславович, родился 8 мая 1966 года… Женат… дети… Выдан… отделом внутренних дел первого сентября тысяча девятьсот девяносто девятого… Все в порядке.

Чертков поднял на него тяжелый взгляд исподлобья.

– А вы думали иначе?

– Все в порядке, – повторил Кожемякин, но возвращать паспорт не торопился. – Скажите, любезный, а в связи с чем вы его поменяли? Повального обмена на паспорта нового образца, насколько мне известно, в вашем городе не производилось.

– Старый потерял, – нехотя сказал Чертков. – А без паспорта цветмет не принимают.

– Потерял, значит?.. Где? Когда?

– Да в августе. А где, кабы знать, не пришлось бы толкаться в очереди.

– Послушайте, Сергей Станиславович. Чтобы повстречаться с вами, мне пришлось добираться из Волгограда. И все ради того, чтобы довольствоваться вашими байками?

– Не пойму, чего вы от меня хотите, – огрызнулся хозяин. – За мной все чисто. Сказал потерял, значит потерял. А нет, докажите обратное.

Анна рывками баюкала ребенка, и ему передалась нервозность матери. Младенец снова зашелся криком.

– Чего вам от него надо?.. – Истерично выкрикнула она. – Человек сидит дома, на бюллетне, пить перестал…

– Анна Станиславовна, где ваш муж был девятого мая?

– Дома, – растерянно сказала она.

– А кто это может подтвердить?

– Да кто угодно… Я, соседи… Валька, сестра Серегина, заходила…

– Девятого мая в Волгограде произошел взрыв. Мы вычислили исполнителей, но вот что интересно: один из них, проживая в гостинице, зарегистрировался под именем вашего мужа…

– Это какая-то ошибка… – глаза ее изумленно распахнулись. – Он же дома…

– Совпадает и дата рождения, и домашний адрес. Единственное различие, указаны серия и номер паспорта советского образца… Поэтому, чтобы мне не пришлось задерживать вашего Сергея по подозрению в совершении теракта и этапировать его в Волгоград, – Кожемякин откровенно блефовал, но блефовал с умом, рассчитывая на успех, – хотелось бы услышать не вранье про утерю, а правду.

Чертков опустил лохматую голову. Костыли, прислоненные к стулу, съехали и с грохотом упали на пол.

– Ничего не знаю, – невнятно пробормотал он. – Паспорт я посеял.

– Дурак! – взвизгнула Анна, окончательно перепугав ребенка. Перекрикивая истошный рев, сама давясь слезами, набросилась на мужа. – Дурак! С тобой не шутки шутят. Говори правду, а то в самом деле закроют. Говори… Ох, дура я, дура… Говорила мама, не сходись с ним… Всю жизнь мою погубил!..

– Иди отсюда! – подскочил на стуле Чертков и взвыл от боли. – Еще посмотреть надо, кто чью…

– Паспорт… – напомнил ему Кожемякин.

– Да заложил я его! Тем летом! С бодуна мучился, денег нет, и никто не занимал. Пришел на толчок к Ревазу и попросил в долг. Он дал бутылку султыги, паспорт в залог забрал. «Чтоб, – говорил, – не бегал потом от меня и помнил о долге».

– Почему не забрал назад?

– А нечего было забирать!.. На приемке железо без документа по нормальной цене не берут. Наскреб мелочь на пустых бутылках, пришел к нему. Паспорта уже нет. Потерял, мол, но ты не переживай. В ментовке враз восстановят. И еще пол-литра выставил, чтобы вину загладить.

Кожемякин задумался, положил паспорт на кухонный стол.

– И заявлять ты не стал. Верная отговорка, на утерю сваливать. А то, что по твоим документам преступники орудуют, тебе наплевать… Живи, копти воздух.

Чертков что-то промямлил вслед, но подполковник его уже не слушал, хлопнув дверью.

* * *

Квартиру Васильевых долго искать не пришлось, благо, что хрущевка, в которой они жили, была неподалеку от частных застроек.

Дверь открыла опирающаяся на клюку полуглухая старушка, и Кожемякин ей долго втолковывал, кто он и кого ищет.

Старуха его так и не поняла, слабым голосом позвала во влажный полутемный коридор:

– Галя… наверное к тебе.

Вышла сухая, седеющая женщина и, выслушав, пригласила пройти.

– Вы мать Геннадия? – спросил Кожемякин, оказавшись с ней наедине в комнате.

– Да, – кивнула она. – Остались теперь вдвоем с бабушкой. Доживаем свой век…

Васильева была еще не так стара, как казалась внешне. Возможно, горе с сыном окончательно подорвало ее, возложив на строгое лицо несмываемую печать печали.

– Заранее прошу прощения за возможную бестактность. Отчего умер Геннадий?

– Передозировка… Наркотики стали бичом молодежи. Друзья начали колоться, и он не отставал.

– И он не пробовал лечиться?

– Пытался, да что толку. В наше время не человек формирует общество, а общество человека. Друзья-то прежние; глядя на них, снова втягивался… Может чаю попьете? – спохватившись, предложила она.

– Извините, я всего на минуту. Просто хотелось уточнить кое-какие моменты… Он вещи из дома продавал?

Васильева провела ладонью по глазам, вытирая слезу.

– Продавал, – глотая звуки, выдавила из себя. – Магнитофон унес, потом ковер со стены снял. Все таскал на базар, торгаши скупали за копейки…

– А паспорт?

– Паспорт? – сразу не поняла она. – Паспорт… Не было паспорта… Когда Геночка… – Васильева глубоко вздохнула, словно ей не хватало воздуха, и произнесла с болью, – умер, в морге потребовали его документы. Иначе свидетельство о смерти не выписывали. Всю квартиру перевернула, так и не нашла. Пришлось в милиции брать справку.

– А куда он мог его задевать, не знаете?

Она недоуменно посмотрела в глаза Кожемякину.

– Не знаю, и спросить уже не с кого. На рынок, наверное… Продал, или поменял на наркотики…

«Опять рынок, – мыслил Кожемякин, выйдя из подъезда, – пора наведаться, разворотить осиное гнездо. Да заодно этого Реваза прощупать. Сдается мне, встреча будет не лишней».

* * *

После обеда, проигнорировав очередь в приемной, Кожемякин пробился к начальнику районного управления внутренних дел…

– Рынок на Толбухина у меня как бельмо в глазу. Киоски, скупка краденого, наркотики. Рядом пивная. Отсюда драки, поножовщина… На твоего Реваза имеется оперативная информация. Криминальным бизнесом занимается, но так, по мелочи. Пока нет резона браться за него всерьез.

– Разговора с ним по душам не выйдет, – сказал Кожемякин. – Но и время не терпит пустое вранье выслушивать. Как бы его ущучить, чтобы сразу вывести на откровенность?

Полковник милиции задумался:

– Как, говоришь? Могу тебе дать хорошего опера в сопровождающие, только… мне кажется зря. Замкнется, чего доброго, и вообще откажется от сотрудничества. А если… – Он улыбнулся, и задорные искорки сверкнули в его глазах. – У него четыре киосков на рынке. А при желании можно у любого торговца недостатки выявить. Вот что…

Он набрал телефонный номер и коротко приказал в трубку:

– Серова ко мне. Немедленно.

* * *

Автопатруль вневедомственной охраны высадил Кожемякина и оперуполномоченного ОБЭПа Серова, не доезжая рынка.

Серов, коренастый малый в буклерованном пиджаке, размашисто шагал к коммерческим киоскам, и на ходу получал последние инструкции подполковника.

– Твоя задача: любыми способами попасть в киоск Реваза и зацепиться хоть за что-нибудь. Ты же специалист…

– Не переживайте. Не первый год в милиции…

Подойдя к крайнему киоску, Серов небрежно сунул в окошко деньги и затребовал пиво.

Продавец ссыпала на тарелку сдачу и подала запотевшую бутылку. Как ни в чем не бывало, оперативник пиво забрал и, подождав, снова склонился к окну.

– Не понял, девушка, а где чек?

Ответом стало гробовое молчание.

– Так где же чек? – грозно вопросил Серов.

– Киоск не работает, – ответил изнутри несмелый женский голос.

Оконце закрылось, и на стекле появилась картонка с коряво выведенной надписью: «Не работает».

– Откройте! – постучал он по стеклу.

Торговка справа, укрывавшаяся от солнца под громадным зонтиком, возмутилась:

– Чего докопался? Иди, пока милицию не вызвали.

Серов и не думал уходить, и, для большего шума, затарабанил кулаками по железной двери киоска.

– Верните деньги, пиво просрочено!..

Шум поднялся нешуточный. Из киосков высовывались встревоженные продавцы. Спешил к нарушителю спокойствия малорослый, кривоногий кавказец в белой рубахе с засученными рукавами.

– Пошел прочь отсюда! – накинулся он на Серова, брызжа слюной.

– Ты хозяин? – не теряя спокойствия, уточнил опер.

– Ну я! Ка…

Кавказец захлебнулся слюной, увидев перед глазами раскрытые красные корочки.

– Приехал, дорогой? Открывай заведение, проверим твой кассовый аппарат.

Реваз сдулся, хотел что-то сказать в оправдание, но Серов его жестко подстегнул:

– Давай скорее!

После раздосадованного пинка в дверь, она открылась. Убрав с пути владельца, оперативник прошел в заставленное ящиками помещение и присвистнул:

– Я так и знал.

Кассовый аппарат без кожуха напоминал разобранный конструктор, а под прилавком, заваленные тряпьем, выглядывали горлышки водочных бутылок.

– Ты действительно, парень, приплыл, – посочувствовал Серов, оборачиваясь к хозяину. – Может объяснишь, что это значит?

Решив, что пришло время появиться на сцене и ему, в киоск протолкнулся Кожемякин. Окатив играющего желваками торговца ледяным взглядом, сухо попросил:

– Попрошу посторонних выйти на улицу. Олег, проследи, чтобы нам не мешали.

Серов понимающе кивнул, взял под локоть продавщицу и вывел на рыночный дворик.

Подполковник прикрыл за собой дверь, отчего в киоске стало темно и сел на стул.

– Паспорт! – потребовал он.

Реваз вытащил из кармана документ. Кожемякин полистал его больше для приличия.

– Что же, гражданин Валоев, вроде в паспорте чин чинарем. Даже прописку местную имеете… Как будем разговаривать? По хорошему, или по плохому?

– Смотря о чем, – процедил Резван.

– Значит, не хочешь по-хорошему, – осудил Кожемякин. – Я так думаю, за нелегальную торговлю спиртным и укрытие доходов по головке тебя не погладят. А, если взяться всерьез, накопать можно – ого-го…

– Кто ты такой? Чего надо? Если решили бабки с меня поиметь, не выйдет. У меня друзья в ГУВД!.. Как твоя фамилия? Считай, в милиции больше не работаешь! Прощайся с погонами…

Горячая южная кровь играла в кавказце; он все более распалялся, и не сразу понял смысл строчек в развернутом удостоверении.

– Так кто меня уволит? Продолжай, чего заткнулся? Назови фамилию. Операцию «чистые руки» МВД проводит до сих пор.

Валоев насуплено молчал. Против такого козыря крыть было нечем.

– Так как, будем спокойно и доверительно беседовать, или капитально возьмемся за твой бизнес? Учти, если вынудишь, и в дело придется вмешаться нашему ведомству, на благоприятный исход можешь не рассчитывать.

Кавказец умерил пыл и покаянно повесил голову:

– Спрашивайте.

* * *

Управившись с делами, вечерним скорым поездом подполковник Кожемякин возвращался в Волгоград. Сидя в пустом купе и прихлебывая из стакана обжигающе горячий чай, он смотрел в черный квадрат окна, подводя черту под прошедшим днем.

Теперь становилось ясно, каким образом паспорта Черткова, Васильева и Русакова попали в Чечню. Кроме официальной торговли, Реваз не гнушался паленой водкой и мелкими партиями наркотиков: на «толбухинский» рынок часто заявлялись пьяницы и наркоманы в надежде на дозу. Одни тащили из дома барахло, сбывая за сущие копейки, другие брали товар взаймы, оставляя залог.

Осенью Реваза навестил брат из далекой Ингушетии и предложил за крупный куш добыть настоящие паспорта, выписанные на славян. Реваз просьбе удивился, но деньги есть деньги…

Полученная информация завтра же уйдет в Ингушетию. Там за Валоева-младшего возьмутся региональные чекисты.

Опытного чекиста угнетало другое – к диверсантам это не приблизило ни на шаг.

24

Железнодорожная станция г. Борисоглебск.

17 мая 14 ч. 00 мин.

В почтовом отделении толкался народ. Несмотря на распахнутые настежь двери, внутри было душно, как в парилке, и слабый сквозняк, гуляющий по переполненному людьми залу, облегчения не приносил.

Выстояв очередь к стойке оператора, Журавлев взял чистый бланк телеграммы и отошел к окну, где его ожидал Олесь.

Достав ручку, он быстро накидал текст, ничем не приметный для несведущего:

«Прибываем восемнадцатого вечером, поездом N 3423. Третий вагон. Встречайте».

Служащая, просмотрев телеграмму, защелкала клавиатурой, сделала пометку:

«Воронеж. Главпочтамт. До востребования. Предъявителю паспорта…»

Рассчитавшись, они вышли на улицу, где было немногим свежее, и направились к вокзалу. В кармане Журавлева лежали билеты на поезд «Борисоглебск – Воронеж»; до отправления оставалось двадцать минут…

* * *

– Здорово, мужики! – замахал рукой с перрона Желобов, увидев в тамбуре Семена.

Поезд медленно останавливался. Проводница, оттеснив пассажиров от открытой двери, подняла ребристую площадку, и спустилась по ступеням.

Придерживая сползающую с плеча сумку, Семен поздоровался с Задориным и Падиным.

– Еще кого-то ждешь? – насмешливо спросил он Желобова, всматривающегося в выходящих из вагона пассажиров.

– Так, а Мишка…

– Был, да сплыл, – сплюнул на асфальт Журавлев. – Ну, будем здесь торчать, или поедем в ваши апартаменты?

Машину они взяли у вокзала, и всю дорогу ехали молча.

… Они снимали двухкомнатную квартиру в пяти минутах езды, в центре Воронежа.

Бросив сумку на диван, Журавлев прошел в зал и включил телевизор.

– Ничего квартирка, – оценил Олесь. – Вода горячая есть?.. Потом прет, как от козла.

– Есть, – успокоил Задорин. – И еще кое-что… Специально для тебя.

Он полез в трюмо и бросил ему целлофановый пакетик с коричневой массой.

– А машинка? – Приходько встрепенулся, руки его задрожали.

– На кухне найдешь.

Забыв о ванне, Олесь ушел на кухню, загрохотал дверцами шкафов.

Скоро по квартире пополз кислый запах уксусного ангидрида…

А Журавлев не отрывался от телевизора, где ведущий новостей рассказывал о последствиях недавнего взрыва в Волгограде.

Рядом, на диване и в креслах, молча сидели диверсанты, и никто не решался потревожить его расспросами.

Экран потух. Посидев в раздумье, Журавлев сказал Задорину.

– Поедешь в авиакассу. Мне нужен билет до Ставрополя, на завтра…

Вздохнув, Задорин без отговорок отправился одеваться в прихожую.

– Останешься за главного, – бросил вдогонку Семен. – До моего возвращения.

* * *

Они ужинали, выдвинув стол посреди зала.

Семен, сидя во главе стола, молча раздирал вилкой жареный в духовке окорочок. Захмелевший Падин ничего не ел и отрешенно смотрел в тарелку.

– Что голову повесил? – толкнул его в бок Задорин. – Или поплохело с непривычки?

– А-а, иди ты! – отмахнулся Казбек и хлобыстнул наполненную до краев стопку. – Не лезь в душу.

Задорин зло захохотал:

– В душу?.. А она есть у тебя?

Падин швырнул на тарелку вилку и рывком поднялся.

– Будь мы в других условиях…

– А что, в спину пальнул бы? – не унимался Кирилл. – Сядь, неврастеник!

Казбек послушно опустился на стул и полез за сигаретой.

– За что ты Мишку?.. – положил локти на стол, глядя на Журавлева, Желобов.

Неторопливо обгладывая куриную кость, Семен покосился на приятелей. Они смотрели на него, ожидая вразумительного ответа.

Он облизал жирные пальцы, отодвинул тарелку прочь и сытно отрыгнул.

– Он сам себя подставил. У меня не было выбора.

– Значит, ты можешь и нас… того? – мотнул головой Сергей. – Сделали что не по-твоему или прокололись…

– Вон ты как заговорил… – удивленно протянул Журавлев. – Да если б не я, уже на нарах могли чалиться. Ты хочешь на нары? Хочешь? Хочешь оставшуюся жизнь провести за решеткой?.. Мне проще было убрать одного, чтобы не потерять всех вас! Пусть теперь менты мозги греют, чтобы нас зацепить…

– Благодетель… Какая разница, не ты, так другие замочат. Думаешь, после наших похождений, «чехи» оставят в покое? Живи потом, оглядывайся. Не менты, так эти…

Встряхнувшись, в разговор влез Казбек.

– А он верно говорит. Какой им смысл отпускать нас с такими деньжищами? Куда проще: шлепнуть, а денежки – тю-тю…

– Заткнитесь! – негромко произнес Журавлев, и ему повиновались.

Он обвел тяжелым взглядом подельников:

– Мы с вами – одна команда. И сидим в одной лодке! Будете меня слушать, выполнять приказы без лишнего базара – выберемся из этого дерьма. С деньгами!.. Думаю, наши труды стоят немало. А кто не хочет… – Семен неожиданно рассмеялся. – Колхоз дело добровольное: не пойдешь – расстреляют… Все, кончайте трепот! Мне рано вставать.