Текст книги "Сталин без лжи. Противоядие от «либеральной» заразы"

Автор книги: Игорь Пыхалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Поэтому небезынтересно, взяв какое-либо конкретное событие, шаг за шагом проследить, как под руками либеральных щелкопёров оно превращается в миф.

Одним из наиболее важных эпизодов первого года гражданской войны стала оборона Царицына. Этот город являлся ключевым пунктом разворачивавшейся в стране междоусобной борьбы. Через Царицын проходили пути, связывавшие центральные районы России с Нижним Поволжьем, Северным Кавказом и Средней Азией, откуда шло снабжение центра продовольствием и топливом. Взятие его позволяло осуществить столь желанное соединение белых сил Юга России и Сибири.

Именно при обороне Царицына впервые проявились таланты Сталина, как военачальника. Летом 1918 года Иосиф Виссарионович был командирован на Юг России в качестве чрезвычайного уполномоченного ВЦИК по заготовке и вывозу хлеба с Северного Кавказа [540] . Прибыв 6 июня в Царицын, Сталин навёл там порядок, обеспечив бесперебойную доставку продовольствия в Москву. Когда же Донская армия Краснова начала наступление и 19 июля был создан Военный совет Северо-Кавказского военного округа, Сталин стал его председателем [541] . Совместно с К.Е. Ворошиловым он сумел отстоять город и предотвратить соединение армий Краснова и Дутова.

Головной болью формируемой Красной Армии были постоянные измены служивших в ней «военспецов» – бывших офицеров. В свою очередь, это вызывало естественное недоверие к военспецам со стороны многих советских деятелей. Оно и понятно: когда, к примеру, трое первых командующих созданной в июне 1918 года 2-й армии один за другим оказываются предателями [542] , поневоле станешь подозрительным. Не обошлось без «пятой колонны» и на Царицынском фронте. Возглавлял её начальник штаба Северо-Кавказского военного округа бывший полковник Носович.

О том, что случилось дальше, предоставим рассказать небезызвестному Дмитрию Волкогонову:

«Несмотря на помощь Деникину со стороны предателя, бывшего царского полковника военспеца Носовича, штурм Царицына не принёс успеха белогвардейцам…

Измена Носовича, ряда других бывших офицеров царской армии усилила и без того подозрительное отношение Сталина к военспецам. Нарком, облечённый чрезвычайными полномочиями по вопросам продовольственного дела, не скрывал своего недоверия к специалистам. По инициативе Сталина большая группа военспецов была арестована. На барже создали плавучую тюрьму. Многие были расстреляны» [543] .

Как это ни удивительно, но в данном случае историк-антисоветчик достаточно точно излагает суть дела. При этом действия Сталина выглядят вполне оправданными. Ну, может быть, слегка погорячился. Ничего странного нет и в том, что арестованных разместили на барже. Ну, создали плавучую тюрьму. Эка невидаль. То же самое делали, к примеру, англичане во время англо-бурской войны. Да и противники большевиков не гнушались подобными методами. Так, почти в это же время, в ходе начавшегося 6 июля 1918 года Ярославского мятежа около 200 арестованных советских активистов были размещены мятежниками именно на барже. К моменту освобождения в живых оставалось лишь 109 узников [544] .

А вот что сообщалось в оперативной сводке 2-й армии Восточного фронта от 18 октября 1918 года:

«Волжская военная флотилия, узнав, что в Гольянах (на правом берегу Камы, в 30 верстах к северу (от) Сарапула) стоит баржа с арестованными советскими работниками, вышла из Сарапула вверх по Каме с целью захватить указанную баржу. Прибыв в Гольяны, начальник флотилии, выдав себя за белогвардейца, приказал буксирному пароходу, стоявшему у пристани, от имени белогвардейского командования взять баржу на буксир и вести её вниз к Сарапулу. Хитрость вполне удалась – баржа благополучно прибыла в Сарапул. На барже оказалось 522 советских работника, находившиеся в ужасном положении: большинство были раздеты, покрыты только рогожами, вид их был крайне изнурённый, все они от голода едва стояли на ногах. Накануне 30 чел. были расстреляны. В ночь на 18 октября та же участь ожидала и остальных; радость освобождённых из рук белых палачей была неописуема» [545] .

Но не таков наш интеллигент, чтобы принять столь прозаическую трактовку событий. Он воспитан на художественной литературе. Ему ещё в школе объяснили, что если в первом акте пьесы на стене висит ружьё, то в конце спектакля оно просто обязано выстрелить. Разумеется, в жизни такое бывает далеко не всегда. Точнее, в большинстве случаев всё как раз наоборот: ружьё, повешенное на стену, мирно висит, никому не мешая, понемногу покрываясь пылью и вовсе не обнаруживая желания стрелять. Но разве может подлинный интеллигент руководствоваться в своих суждениях презренной житейской прозой?

Возьмём царицынский эпизод в интерпретации Волкогонова. Интеллигентское подсознание с неизбежностью фиксирует в нём «неправильность»: арестованных разместили на барже. Именно на барже, а не в здании тюрьмы или ещё каком-нибудь помещении. Ружьё должно выстрелить. А как может быть задействована баржа? Ну, например, вот так:

«Несколько десятков военспецов, в своё время назначенных Снесаревым в свой штаб, пытались разъяснить Сталину, что надо всё-таки уделять внимание столь нелюбимым им “чертежам ” и планам. В ответ Сталин приказал местным чекистам “разобраться ”, и в ночь на 22 августа чекисты, забив арестованными военспецами вместительную баржу, вывезли их на середину Волги и расстреляли, а трупы сбросили в воду» [546] .

Вот и первая ступень лестницы, ведущей из реальности в миф. Видите различия? Согласно Волкогонову, причиной плохого отношения Сталина к военспецам была измена Носовича и других бывших офицеров. То есть Сталин, конечно же, самодур, не доверяющий специалистам, но у этого недоверия есть уважительная причина. Образу злодея не достаёт цельности – его злодеяние имеет разумное оправдание. Новая версия исправляет этот недостаток. Лишняя деталь в виде измены Носовича убрана. Причина сталинского приказа об аресте военспецов – в том, что они пытались разъяснить ему необходимость работы с картами. Сталин приобретает классические черты невежественного тирана, казнящего не в меру надоедливых «мудрецов» из своего окружения.

Что там дальше у Волкогонова? «Многие были расстреляны». Как-то неопределённо звучит. Что значит «многие»! Это даже не половина арестованных, иначе бы вместо «многие» было сказано «большинство». Зато теперь всё понятно: «забив арестованными вместительную баржу». Сколько в баржу влезло, столько и расстреляли. Энергичное словечко «забив» вызывает прямые ассоциации с автобусом в «час пик»: пока двери не закроем – не поедем… то есть не поплывём. А баржа-то не простая, а «вместительная»!

Находит объяснение и само использование баржи. Она выступает, как ей и положено по штату, в роли транспортного средства, призванного доставить жертвы к месту казни – на середину Волги.

Нетрудно догадаться, какой должна быть следующая стадия мифотворчества. У баржи есть ещё одно, пока неиспользованное, свойство. Как и остальной водный транспорт, она может не только плавать, но и тонуть. В результате получается что-то вроде:

«В 1918 г. в Царицыне по личному распоряжению Сталина затопили в Волге баржу, трюмы которой были набиты пленными» [547] .

Попутно, в качестве дополнительного «отягчающего обстоятельства», пассажиры баржи из арестованных заговорщиков (пусть даже и ложно обвинённых) превращаются в военнопленных, казнить которых категорически запрещается всякими международными конвенциями.

Но и это ещё не конец. «Преступлению» Сталина не хватает масштабности. Этот недостаток также необходимо исправить:

«Сталин – это чистейший злодей, который начал свои преступления ещё со времён гражданской войны. Он утопил под Царицыным в баржах всех этих белых генералов, офицеров, которых собрал со всех войск…» [548] .

Именно так! «Все эти белые генералы и офицеры» были утрамбованы во вместительные трюмы барж и утоплены по фарватеру главной русской реки. А тем, кому не хватило места (очевидно, у злодея кончились баржи), пришлось ждать 1937 года, чтобы быть расстрелянными вместе с Тухачевским. С такой «версией событий» не стыдно и на телевидении показаться, и в газете напечататься. И пускай к действительности она имеет самое отдалённое отношение, зато всё просто, наглядно и идеологически правильно.

Глава 4. Был ли Сталин параноиком?

Одной из самых нелепых перестроечных баек по праву может считаться рассказ о сталинской паранойе. Такой диагноз якобы поставил «кремлёвскому диктатору» академик В.М. Бехтерев, за что и был немедленно отравлен:

«Осенью 1971 года М.И. Буянов беседовал с Владимиром Николаевичем Мясищевым, который в 1939 году стал директором основанного Бехтеревым Психоневрологического института и возглавлял его около тридцати лет.

“В декабре 1927 года, – рассказывает Мясищев,  – Бехтерев отправился в Москву для участия в съезде психиатров и невропатологов, а также в съезде педологов… Перед самым отъездом из Ленинграда он получил телеграмму из Лечсанупра Кремля с просьбой по прибытии в Москву срочно туда позвонить. Бехтерев позвонил, а затем отправился в Кремль.

На заседание Бехтерев приехал с большим опозданием, кто-то из делегатов спросил его, отчего он задержался. На это Бехтерев – в присутствии нескольких людей – раздражённо ответил:

–  Смотрел одного сухорукого параноика ”.

“То ли кто-то из присутствующих доложил куда следует,  – замечает по этому поводу М.И. Буянов,  – то ли судьба Бехтерева была уже предрешена, но вскоре после этих слов он неожиданно скончался. Был он физически очень крепок, ни на что не жаловался. Его неожиданная смерть поразила всех, многие заподозрили что-то неладное”» [549] .

Заметим, что ни автор статьи Олег Мороз, ни психиатр Михаил Буянов, которого он цитирует, не являются свидетелями события. Перед нами не воспоминания очевидца, а всего лишь пересказ сплетни. То же самое в полной мере относится и к другим публикациям про «сталинскую паранойю». Например, к рассказу внучки академика – Н.П. Бехтеревой, которой в 1927-м было три года. Мало того, в сентябре 1995 года в интервью газете «Аргументы и факты» Наталья Петровна неожиданно сделала следующее признание:

«– … Кстати, действительно Владимир Михайлович Бехтерев вышел от Сталина и сказал, что тот – параноик , ja что вашего деда и отравили?

–  Это была тенденция объявлять Сталина сумасшедшим, в том числе с использованием якобы высказывания моего дедушки, но никакого высказывания не было, иначе мы бы знали. Дедушку действительно отравили, но из-за другого [550] . А кому-то понадобилась эта версия. На меня начали давить, и я должна была подтвердить, что это так и было. Мне говорили, что они напечатают, какой Бехтерев был храбрый человек и как погиб, смело выполняя свой врачебный долг. Какой врачебный долг? Он был прекрасный врач, как он мог выйти от любого больного и сказать, что тот – параноик? Он не мог этого сделать» [551] .

Что это? Сколько мы слышали душещипательных историй о том, как «сталинские палачи» заставляли «невинных жертв незаконных репрессий» оговаривать себя, своих родных и близких. А теперь выясняется, что «прорабы перестройки» сами не гнушались использовать ложные свидетельства, заставляя людей «подтверждать» ложь и клевету.

Впрочем, не будем преувеличивать. Что за страшные кары могли грозить Бехтеревой в конце 1980-х? Скорее всего, Наталье Петровне просто пообещали за лжесвидетельство какие-нибудь гешефты.

Казалось бы, всё ясно. Тем более, что Бехтеревой вторят и другие авторы, отнюдь не симпатизирующие Сталину. Из интервью Игоря Губермана:

«Я знаю эту версию – чушь собачья. Эту версию принесли, очевидно, в 1956 году врачи, возвращавшиеся из лагерей… Бехтерев действительно обследовал Сталина как невролог… В ту же ночь он умер, отравившись. Однако у Сталина тогда ещё не было достаточной команды для такого тайного убийства. И главное – Бехтерев был настоящий врач, дававший некогда клятву Гиппократа и учивший студентов свято её придерживаться. Поэтому, если бы даже он обнаружил у Сталина паранойю, он бы никогда не сказал об этом вслух» [552] .

А вот что говорит заведующий кафедрой психиатрии Военно-медицинской академии профессор A.A. Портнов в беседе с М. Дмитруком:

«Что касается легендарной фразы, то Бехтерев, уверен, не мог её сказать. И вовсе не потому, что испугался бы расправы. Владимир Михайлович действительно был очень смелым человеком и говорил нелицеприятные вещи невзирая на лица,  – об этом справедливо пишут авторы версии.

Но они почему-то умалчивают, что он был ещё и человеком высочайшей культуры, который не позволял себе оскорблять людей, тем более – за глаза.

Сухорукий параноик… Так сказать о пациенте не может даже начинающий психиатр. А Бехтерев был крупнейшим специалистом, признанным во всем мире. Он отличался исключительным тактом, деликатностью, тонкостью в отношениях с людьми, призывал коллег соблюдать врачебную тайну, щадить самолюбие больных.

Если бы Бехтерев и поставил Сталину диагноз, то никогда не стал бы говорить об этом в кулуарах, да ещё в оскорбительных выражениях. Я убеждён, что их приписывают учёному люди, которые не знают его образа мыслей, нравственной позиции» [553] .

Однако не всё так просто. Увы, выдающиеся учёные далеко не всегда отличаются высокими моральными принципами. Прервём поток панегириков и обратимся к фактам. В 1916 году вышла брошюра В.М. Бехтерева «Вильгельм – дегенерат нероновского типа». С «исключительным тактом и деликатностью» Владимир Михайлович пишет про германского императора следующее:

«Ясно, что если Вильгельм не может быть признан душевнобольным человеком, то он не может быть назван и вполне здоровым, ибо вышеуказанные особенности его натуры доказывают его неуравновешенность и склонность к ненормальным психическим проявлениям и расстройствам, которые столь обычны для всех вообще дегенератов» [554] .

«Наконец, отметим у Вильгельма и резко выраженный дегенеративный признак – это поразительный прогнатизм его лица. Таблицы Фригерио указывают, что у нормальных лиц височно-ушнойугол превышает 90°, у дегенератов же он обычно не достигает этой нормы, а у Вильгельма этот угол, как установлено врачами, равен даже 68° » [555] .

«Со стороны читателя уместен, однако, вопрос, много ли вообще различия между душевнобольным и дегенератом, и стоило ли защищать Вильгельма от признания его душевнобольным, если приходится признавать его дегенератом с чертами прирождённого преступника, так ярко описанными Lombroso» [556] .

Понятно, что ни о каком врачебном диагнозе в данном случае речи не идёт – налицо подкреплённое авторитетом академика навешивание пропагандистских ярлыков.

А вот ещё один штрих к кристально чистому облику знаменитого психиатра. Из воспоминаний писателя В.В. Вересаева:

«Было это в конце 1898 года. Я служил ассистентом в Барачной больнице в память Боткина. Жена моя несколько уже лет была больна тяжёлым нервным расстройством: неожиданный звонок в квартире вызывал у неё судороги, у неё постоянные были мигрени, пройти по улице два квартала для неё было уже большим путешествием. Мы обращались за помощью ко многим врачам и профессорам – пользы не было. (Через двадцать пять лет оказалось, что все эти явления вызывались скрытой малярией). Один из товарищей моих по больнице рекомендовал мне обратиться к профессору нервных болезней В.М. Бехтереву – европейски известный учёный, прекрасный диагност.

Мы отправились к нему. Приём был очень большой,  – наш номер, помнится, был двадцать второй. Наконец вошли в кабинет. Приземистый, сутулый человек, со втянутою в плечи головою, с длинными лохматыми волосами, падающими на лицо. Глаза смотрят недобро и с нетерпением.

–  Что болит?

Жена стала рассказывать о своей болезни. Он прервал, провёл рукою по её спине, нажимая пальцем на позвоночный столб, и спрашивал: “Больно? ” Потом, не расстёгивая шёлковой кофточки, приложил стетоскоп к груди жены, бегло выслушал и сел писать рецепт.

–  Будете прингшать три раза в день по столовой ложке и берите каждый день тёплые ванны… Когда кончите лекарство, придите снова, только не забудьте взять с собою рецепт.

Я взглянул на рецепт: Infus. Valerianae, Natrii bromati…

–  Господин профессор! Жена всех этих валерианок и бромистых натрое приняла уже чуть не пуды!

Профессор раздражённо ответил:

–  Медицина для вас новых средств выдумать не может.

Я вручил ему пятирублёвый золотой и пошёл с женою вон.

Он вдогонку ещё раз напомнил, чтобы в следующий раз мы не забыли взять с собою рецепт.

Жена, выйдя на крыльцо, горько разрыдалась. Я был поражён: вот так исследование! Профессор ни о чём жену не спросил, не спросил даже, замужем ли она, есть ли дети, какими раньше страдала болезнями. Даже фамилии не спросил и не записал. Стало понятно, почему он так настойчиво напоминал, чтобы в следующий раз принести рецепт,  – иначе бы он не знал, что прописал и что прописать.

Я так был возмущён, что, придя домой, немедленно написал профессору письмо приблизительно такого содержания:

“Милостивый государь,

г. профессор!

Жена моя уже несколько лет страдает тяжёлым нервным расстройством, не поддающимся никакому лечению. Как к последнему средству я решил обратиться к Вашей помощи. На опыте испытав все неудобства, с какими связано лечение у врача врача и его близких, я не сообщил Вам, что я – врач.

Откровенно сознаюсь Вам – я не мог даже представить себе, чтобы врач мог относиться к больному с такою небрежностью, с какою Вы отнеслись к моей жене. Смею утверждать, например, что так, как Вы выслушивали её сердце, Вы решительно ничего не могли услышать. Результатом Вашего исследования, разумеется, только и могли быть те валерианки и бромистые натры, которые Вы прописали. При этом Вы, видимо, так спешили, так заняты были одною мыслью – поскорее отделаться от нас, что не обратили внимания на моё заявление, что всех этих валерианок и бромистых натрое жена приняла чуть не пуды. Конечно, Вы были вполне правы – медицина специально для нас новых средств выдумать не может. Но извините, г. профессор,  – не мне учить Вас, что верный диагноз и прогноз, что правильное лечение возможны только при тщательном исследовании больного. Обратился я к Вам как к авторитетному профессору-специалисту, а получил то, что с гораздо меньшими хлопотами мог бы получить от любого студента-медика третьего курса.

Ассистент Барачной в память Боткина больницы.

В. Смидович ”.

Дня через два неожиданно получаю от профессора ответ. В конверт была вложена пятирублёвка. Профессор писал:

“Многоуважаемый товарищ.

Начиная со среды вечера и до сегодня я лежу в постели вследствие инфлуэнцы. Уже в среду я чувствовал себя так плохо, что едва мог закончить приём, после которого я тотчас же и слёг в постель. Этим обстоятельством я прошу извинить меня в том, что не был в состоянии посвятить Вам более времени, чем это случилось на самом деле. Вместе с тем я глубоко сожалею о том, что Вы намеренно скрыли своё звание врача, предполагая почему-то, что к врачам и их жёнам их сотоварищи по профессии, и в том числе я (хотя до сих пор, мне кажется, мы с Вами ещё не были знакомы), должны непременно относиться невнимательно. Это совершенно неосновательное огульное осуждение Вами своих собратьев по профессии (не знаю, на каком опять основании) привело в данном случае к тому, что лишило меня возможности проконсультировать с Вами, как с врачом , о состоянии здоровья Вашей жены.

Если Вам угодно будет впредь не скрывать своего звания (тем более что к такому обману я не подал Вам никакого повода) и если моя помощь Вам будет ещё нужна, то по выздоровлении я всегда готов Вам служить в пределах моих сил и возможности; в часы ли приёма или в какое-либо другое время, как Вам удобнее. При этом прошу Вас принять обратно оставленный Вами у меня гонорар.

Примите уверение в совершенном к Вам почтении ( приписано, очевидно, потом, несколько более мелким почерком ) и поздравление с Новым годом.

В. Бехтерев.

1 января, 1899 г. ”

В.М. Бехтерев в своём кабинете в Императорской Военно-Медицинской академии, 1913 года

Пусть так. И это действительно было так: один из ординаторов нашей больницы работал в клинике профессора и сказал мне, что на следующий день профессор слёг в инфлуэнце. Но спрашивается: для чего в таком случае было принимать больных и обирать с них пятирублёвки? Ведь для многих эти пятирублёвки, быть может, были плодом отказа от необходимого.

Идти вторично или не идти? Мы решили – лучше идти. Узнали, когда профессор выздоровел и возобновил приём. Поехали. Я старательно обдумал всё, что следует сообщить профессору касательно болезни моей жены.

Вошли к нему.

–  Мы, господин профессор, были у вас…

Он насупился и коротко сказал:

–  Я помню.  – И обратился к жене: – Рецепт принесли?

Жена подала. Он посмотрел.

–  Как себя чувствуете? Ванны принимаете?

–  Чувствую себя по-прежнему. Ванны принимаю.

–  Так… Спите плохо?

–  Очень плохо.

–  Угу!.. – Профессор написал рецепт и протянул его жене.

–  Будете принимать по столовой ложке три раза в день, ванны продолжайте.

Я взглянул на рецепт: Inf. A don. vernal… Ammonii bromati … Ничего не понимаю! Опять то же? И где же консультация со мною, каковой возможности я лишил профессора в прошлый раз?

Мы встали, он нас проводил до двери. Может быть, он хочет посоветоваться со мной в отсутствие жены? Но он протягивает руку. Я торопливо стал излагать профессору свои соображения о болезни жены,  – он нетерпеливо слушал, повторяя: “Да! да! ” При первом перерыве сунул нам руку и сказал: –  Не забудьте в следующий раз захватить рецепт» [557] .

Таким образом, моральные качества Бехтерева вполне позволяли ему заочно обозвать Сталина «сухоруким параноиком». Однако даже если подобное высказывание и вправду имело место (чему нет никаких достоверных подтверждений), это был не диагноз, а всего лишь оскорбление. В самом деле, как мог душевнобольной человек тридцать лет руководить великой державой и при этом столь тщательно скрывать свою болезнь, что её не заметили ни ближайшее окружение, ни общавшиеся с ним иностранные лидеры, включая Черчилля и Рузвельта? Впрочем, искать логику и здравый смысл у обличителей сталинизма – занятие заведомо неблагодарное.

Глава 5. «Трусливый тиран»

«Сталин был трус страшный, трус патологический»,  – категорически заявляет Виктор Астафьев.

«Кстати, трус ли Сталин?  – глубокомысленно размышляет перебежчик Борис Бажанов. – Очень трудно ответить на этот вопрос. За всю сталинскую жизнь нельзя привести ни одного примера, когда он проявил бы храбрость, ни в революционное время, ни во время гражданской войны, где он всегда командовал издали, из далёкого тыла, ни в мирное время» [558] .

Вздорность подобных рассуждений вполне очевидна. Даже злейший враг «кремлёвского диктатора» Л.Д. Троцкий, поливая Сталина грязью, вынужден был признать:

«Мужество мысли было чуждо ему. Зато он был наделён бесстрашием перед лицом опасности. Физические лишения не пугали его. В этом отношении он был подлинным представителем ордена профессиональных революционеров и превосходил многих из их числа» [559] .

За примерами личной храбрости Сталина во время гражданской войны далеко ходить не надо – достаточно посмотреть постановление Президиума ВЦИК о его награждении орденом Красного Знамени: «Будучи сам в районе боевой линии, он под боевым огнём, личным примером воодушевлял ряды борющихся за Советскую Республику».

О том, что вождь советского народа был «не из трусливого десятка», говорит инцидент, случившийся 16 ноября 1931 года:

«18 ноября 1931 г.

Секретарю ЦК ВКП(б) тов. Сталину

По полученным нами сведениям на явочную квартиру к одному из наших агентов в ноябре м-це должно было явиться для установления связи и передачи поручений лицо, направленное английской разведкой на нашу территорию.

12-го ноября на явку действительно, с соответствующим паролем, прибыл (по неизвестной нам переправе английской разведки), как вскоре выяснилось, белый офицер – секретный сотрудник английской разведки, работающий по линии РОВС и нефтяной секции Торгпрома (ГУКАСОВ).

Указанное лицо было взято под тщательное наружное и внутреннее наблюдение.

16-го ноября, проходя с нашим агентом в 3 часа 35 мин. дня по Ильинке около д. 5/2 против Старо-Гостиного двора, агент английской разведки случайно встретил Вас и сделал попытку выхватить револьвер.

Как сообщает наш агент, ему удалось схватить за руку указанного англоразеедчика и повлечь за собой, воспрепятствовав попытке.

Тотчас же после этого названный агент англоразведки был нами секретно арестован.

О ходе следствия буду Вас своевременно информировать.

Фото-карточку арестованного, назвавшегося ОГАРЁВЫМ, прилагаю.

Приложение: Упомянутое.

Зам. председателя ОГПУ (Акулов)» [560]

Сталин и Киров идут пешком с заседания XVI съезда ВКП(б).

Москва, 26 июня 1930 года

На записке резолюция: «Членам ПБ. Пешее хождение т. Сталину по Москве надо прекратить. В.Молотов» и подписи Л.Кагановича, М.Калинина, В.Куйбышева и А.Рыкова [561] .

А вот датированный тем же числом протокол допроса «Огарёва»:

«16 ноября, примерно в 3,5 часа дня, идя вместе с Добровым от Красной площади по направлению Ильинских ворот, с левой стороны по тротуару я встретил Сталина. Встреча состоялась недалеко от В. Торговых рядов. Сталин был одет в солдатскую шинель, на голове был картуз защитного цвета. Рядом с ним шёл по левую руку господин в тёмном пальто и в кепке. У этого лица в глаза мне бросилась большая борода рыжего цвета. И только переведя глаза налево, я уже в трёх шагах от себя заметил и Сталина. Я сразу его узнал по сходству с портретами, которые я видел. Он мне показался ниже ростом, чем я его себе представлял. Шёл он медленно и смотрел на меня в упор. Я тоже не спускал глаз с него. Я заметил, что за ним сразу же шло человек 8. Мы так близко

сошлись на тротуаре (он был достаточно узок), что я даже задел рукой его соседа (рыжебородого). Первая моя мысль была выхватить револьвер и выстрелить, но так как я был в этот день не в куртке, а в пальто, а револьвер был в кармане штанов под пальто, то я понял, что раньше чем я выстрелю меня схватят. Это меня остановило, тем более что встреча со Сталиным была совершенно неожиданной. Пройдя несколько шагов, я подумал, не вернуться ли мне, чтобы выстрелить. Но присутствие 8 человек, следовавших за Сталиным, меня и тут остановило. Весь этот эпизод поразил меня тем, что у меня было представление, что Сталин всегда передвигается только на автомобиле, окружённый плотным кольцом охраны, причём машина идёт самым быстрым ходом. Именно такое представление о способах передвижения руководящих лиц большевиков всегда вызывало у нас наибольшие затруднения при постановке вопроса о террористическом акте. Мне было обидно, что я упустил такую возможность, и сказал Доброву: “Как странно! Когда встречаешь, ничего не предпринимаешь, а когда захочешь встретить, но не встретишь ”. “За границей мне никто не поверит ”.

ОГАРЁВ Допросил: Нач. 3 Отделения ЭКУ ОГПУ Дмитриев» [562]

На последнем листе имеется рукописная помета: «т. Сталин, установлено, что назвавшийся Огарёвым является на деле Платоновым-Петиным, помощником резидента английской разведки по лимитрофам Богомольца. За последние годы Платанов-Петин семь раз был в Союзе, сознался. И.Акулов» [563] .

Глава 6. «Закон о пяти колосках»

Одним из сильно мифологизированных эпизодов сталинского периода истории нашей страны является вышедшее 7 августа 1932 года постановление ЦИК и СНК СССР «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности», с подачи обличителей часто именуемое «Законом о пяти колосках» [564] :

«Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности Постановление Центрального исполнительного комитета и Совета народных комиссаров Союза ССР

За последнее время участились жалобы рабочих и колхозников на хищения (воровство) грузов на железнодорожном и водном транспорте и хищения (воровство) кооперативного и колхозного имущества со стороны хулиганствующих и вообще противообщественных элементов. Равным образом участились жалобы на насилия и угрозы кулацких элементов в отношении колхозников, не желающих выйти из колхозов и честно и самоотверженно работающих за укрепление последних.

ЦИК и СНК Союза ССР считают, что общественная собственность (государственная, колхозная, кооперативная) является основой советского строя, она священна и неприкосновенна, люди, покушающиеся на общественную собственность, должны быть рассматриваемы как враги народа, в виду чего решительная борьба с расхитителями общественного имущества является первейшей обязанностью органов советской власти.Исходя из этих соображений и идя навстречу требованиям рабочих и колхозников, ЦИК и СНК Союза ССР постановляют:

I.

1. Приравнять по своему значению грузы на железнодорожном и водном транспорте к имуществу государственному и всемерно усилить охрану этих грузов.

2. Применять в качестве меры судебной репрессии за хищение грузов на железнодорожном и водном транспорте высшую меру социальной защиты – расстрел с конфискацией всего имущества и с заменой при смягчающих обстоятельствах лишением свободы на срок не ниже 10 лет с конфискацией имущества.3. Не применять амнистии к преступникам, осуждённым по делам о хищении грузов на транспорте.

II.

1. Приравнять по своему значению имущество колхозов и

кооперативов (урожай на полях, общественные запасы, скот, кооперативные склады и магазины и т. п.) к имуществу государственному и всемерно усилить охрану этого имущества от расхищения.

2. Применять в качестве меры судебной репрессии за хищение (воровство) колхозного и кооперативного имущества высшую меру социальной защиты – расстрел с конфискацией всего имущества и с заменой при смягчающих обстоятельствах лишением свободы на срок не ниже 10 лет с конфискацией всего имущества.3. Не применять амнистии к преступникам, осуждённым по делам о хищении колхозного и кооперативного имущества.

III.

1. Повести решительную борьбу с теми противообщественными кулацко-капиталистическими элементами, которые применяют насилия и угрозы или проповедуют применение насилия и угроз к колхозникам с целью заставить последних выйти из колхоза, с целью насильственного разрушения колхоза. Приравнять их преступления к государственным преступлениям.

2. Применять в качестве меры судебной репрессии по делам об охране колхозов и колхозников от насилий и угроз со стороны кулацких и других противообщественных элементов лишение свободы от 5 до 10 лет с заключением в концентрационный лагерь.3. Не применять амнистии к преступникам, осуждённым по этим делам.