Текст книги "Письма Высоцкого и другие репортажи "

Автор книги: Игорь Кохано́вский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

– У меня есть ощущение того, что мера политизации поэзии во все времена одинакова. И сегодня ничуть не более, чем 15-20 лет тому назад. Просто сегодня слышимость лучше, и это в центре внимания как бы всей страны. Я думаю, что политизация в поэзии имела место и в те времена, когда во главу угла ставилось, например, творчество так называемых тихих лириков, которых всегда противопоставляли эстрадным поэтам. Вы посмотрите, вот что интересно: поэты, упорно причислявшие себя к так называемым тихим лирикам, вдруг ринулись бороться за власть в раю... Обнаружились их государственные амбиции, какое-то чувство обиды, обделенности признанием, громкой славой... Полезли какие-то совершенно мрачные

4*

99

комплексы. И что удивительно, это вдруг стало свойственно не эстрадным поэтам, а именно тихим лирикам... Я думаю, что многое объясняется также и тем, что шестидесятники-семидесятники считают себя людьми наипервейшей молодости и совершенно неисчерпаемой энергии, и они не видят в упор молодых. И даже если кому-то из молодых, заметьте, они помогают, все равно высока и непроницаема стенка, прервана связь между поколениями и настоящего, глубокого понимания совершенно нет. А я думаю, что когда мы пришли в литературу, нас лучше понимали и Заболоцкий, и Пастернак, и Ахматова. Гораздо лучше они нас понимали, чем нынче понимают шестидесятники молодые поколения, которые пришли вслед за ними.

А «шепот, робкое дыханье» – оно есть всегда, только не в избытке, и чаще оно есть в книге, чем в периодике. Это естественно, таков обычай. И обычай этот ни хорош, ни плох – он объективен.

– Юнна Петровна, в 12-м номере «Огонька» за 1990 год в публикации «Исключение» – об исключении из литинститута поэта Геннадия Айги – я прочитал в показаниях некоего Шайкова (не знаю, правда, кто это) следующую фразу: «Он (имеется в виду Михаил Светлов) защищал студентку Мориц, которая употребляла нелестные выражения по отношению к советской власти». Не могли бы вы немного подробнее рассказать о том, о чем здесь сказано скороговоркой?

– Было дело, было. На третьем курсе меня выгнали из литинститута по такой вот формулировке: за нарастание нездоровых настроений в творчестве и зазнайство исключить для приобретения жизненного опыта... Мои нездоровые настроения нарастали в довольно-таки невинных стишках, а зазнайство – в категорическом нежелании разделять политические взгляды и художественные вкусы большинству, и тем более притворяться, что я их разделяю. Поэтому меня выселили из общежития, нигде не прописывали, выгнали из института, нигде не давали работы. Меня громили в своих статьях «Известия», «Комсомолка», «Литгазета». Мои однокурсники боялись со мной встречаться и переписываться. «Известия» опубликовали огромную-огромную статью обо мне. Называлась она «Нику-дыки». В ней цитировалось много моих стихов. Это было очень для меня хорошо, получилась как бы моя небольшая книга. Вообще вспоминать об этом я не люблю, поскольку мне не хотелось бы к моей сложившейся уже поэтической судьбе добавлять какие-то сенсационные факты, случаи, даже если они имели реальное место в моей жизни. Я не считаю, что поэт должен слагать легенды из своей жизни, превращая ее во что-то исключительное. Потому

grro в те же самые годы с другими людьми случались еще более трагические вещи. Я все-таки это тяжкое время пережила уже, и не могу сказать, что оно прошло для меня творчески бесплодно, нет. За многое я этому времени благодарна. И мне не хотелось бы ставить себя в какое-то исключительное положение по сравнению с другими людьми, которые тогда страдали гораздо больше.

– Яу, а чем все-таки закончилась эта история? Вас восстановили потом в институте?

– Меня восстановили в литинституте через два года. К этому прилагали усилия множество замечательных людей, и мне даже стыдно называть фамилии замечательных поэтов, музыкантов и художников, которые старались сделать «все возможное, чтобы я могла закончить литинститут. Однако, когда я защищала уже диплом, а моим дипломом была книжка, выходившая тогда в издательстве «Советский писатель»,– «Мыс желания», рецензентом у меня, помню, был некий литератор Друзин. В свое время ходила такая эпиграмма: «А у Друзина душонка, как мошонка у мышонка». И он написал в рецензии, что я – упадническая декадентка и человек абсолютно разложившийся душой, и что самое ужасное – это то, что у меня большой талант, и что чем больше талант, тем больше вреда я принесу. Однако несколько поэтов привезли из Переделкина уже больного тогда Всеволода Иванова, который был председателем комиссии, он меня защитил и я диплом получила.

– Юнна Петровна, я хочу задать очень простой и одновременно очень сложный вопрос: как вам сегодня пишется?

– Это действительно очень сложный вопрос, поскольку это для меня самой еще тайна. Всегда трудно ответить на вопрос, даже что пишешь в данный момент, а тем более на вопрос, как пишется... В этом году в издательстве «Московский рабочий» выйдет моя новая книга. Она называется «В логове голоса», где много стихотворений я публикую впервые. Некоторые из них написаны недавно, некоторые написаны давно, но нигде прежде не печатались. Я надеюсь еще до конца этого года собрать книгу прозы.

– Один из прочитанных мною недавно ваших рассказов, «До и после недели рукопожатия»,– это история о террористе и заложнике – для меня лично стоит как бы особняком по отношению к другим вашим рассказам. Он очень многоплановый, многое в нем опущено, так, во всяком случае, мне представляется. И вот в этом опущенном, как мне кажется, есть что-то, что перекликается с нашим сегодняшним днем. Или это только мои домыслы?

– Вы знаете, в одном из своих интервью Ионеско сказал, что его отец сперва был фашистом, потом коммунистом. И это отнюдь

не свидетельствует о его крайней непоследовательности, поскольку он всегда шел в ногу со временем. Вот эта позиция многих людей, идущих в ногу со временем, чрезвычайно меня волнует, занимает и разжигает мое любопытство. А рассказ «До и после недели рукопожатия» как раз написан об идущих в ногу со временем. В нем человек сначала террорист, потом глава демократического государства, а все мы как бы заложники людей, идущих в. ногу со временем. И вот эта проблема нашего заложничества чрезвычайно меня занимает. Потому что люди, идущие в ногу со временем, стараются всех тащить за собой, в том числе и инакомыслящих. Их точки зрения, их планы, намерения и цели кажутся им единственно правильными и важными. Если вы посмотрите на всю нашу историю, вы увидите, как жестоко они осуществляли свои замыслы. Меня очень занимает, как эти люди, в прежние времена не отличавшиеся никакими склонностями к отваге, личной храбрости, к защите демократических убеждений, становятся сейчас впереди колонны, движущейся к демократии и гласности, как быстро они меняют свои взгляды. Мне, конечно, приятно, что они не несут уже ту демагогическую околесицу, которую несли прежде. Но я с большим опасением думаю о будущем, которое они нам готовят.

– Ане беспокоит ли вас будущее нашей литературы, когда от имени народа и всех писателей России последний пленум Российского союза писателей обратился в Президиум Верховного Совета к Лукьянову с требованием отнять у Ананьева журнал «Октябрь»?

– На это-то я как раз смотрю достаточно оптимистически. Литература и наши писатели бывали и не в таких переделках. На долю литературы выпадало всякое. Что же теперь бояться, времена посадок кончились, а это было пострашнее. Кроме того, в течение двух месяцев те, кто обратился сейчас к Лукьянову, вели отчаянную пропаганду за своих кандидатов в народные депутаты, в Верховный Совет РСФСР, в Моссовет, в райсоветы. На стенах домов возле избирательных участков каждый день появлялись новые наклейки, которые гласили, что наше отечество в опасности, темные силы его захватывают, голосуйте за депутатов от общества «Память», от общества «Художников». И два месяца занималась этим делом «Литературная Россия». А что в результате? Народ сделал свой выбор и проголосовал за депутатов от Демократического блока. Ну, если народ сообразил что к чему, то есть надежда, что и глава Верховного Совета тоже разберется в этом нехитром устройстве и сообразит тоже что к чему, прочитав обращение Союза писателей РСФСР. Это же все очень просто.

«Экслибрис» 15.07.90

Чтение одиннадцатое

НОСТАЛЬГИЯ

Из цикла «Руины»

Небо низкое давит уныло, снег – как отруби сквозь решето.

Все не так, как задумано было, все не то, все не то, все не то.

В разрушении, как наши души, древний храм, где брожу, как смурной, где разит от застойности лужи на полу, позаросшем травой.

В этой луже, как в зеркале, вижу неба хмурь, обложившую сплошь, снег, кружащийся в храме без крыши, где забвенья уже не найдешь.

Посторонний, пророк или странник – кто я ныне в родимом краю?

Пес прибившийся, словно охранник, стережет боль-кручину мою.

Я храним не дворнягою жалкой из ватаги безродных бродяг, а матерой немецкой овчаркой из породы державших ГУЛАГ.

Ты кого от меня охраняешь, от кого ты меня сторожишь?

Или к жизни меня приобщаешь, к той, которой в душе дорожишь,

возлюбя в конуре захолустной все, чем скрашена пёсья судьба, и меня погружая в искусство выживанья, как в искус – раба?

Мы с тобой здесь, у пакостной лужи, словно связаны цепью одной, словно цели божественной служим, отрешившись от цели земной.

Мы с тобой словно в замкнутом круге, где развалины да пустыри, где висит, как знамение скуки, полумрак от зари до зари.

i

Даже робкая тень просветленья ощущается как неприязнь, как инстинкт у детей подземелья – их щемящая светобоязнь.

И не тянет уже без отчету на завидный и бешеный свет.

Знать, к нему поотбили охоту то дозволенность, то запрет.

И как цепко жива обреченность грустной тяги к родным берегам, где убожество и безысходность, словно псы, стерегут тут

и там.

1987

Репортаж двенадцатый

«ПЕРИОД ПОЛУРАСПАДА ЗАКОНЧИЛСЯ, НАЧАЛСЯ РАСПАД»

(Беседа с режиссером Станиславом Говорухиным о его фильме «Так жить нельзя»)

– Станислав Сергеевич, вы, конечно, знаете, что самые жаркие споры, вызванные фильмом «Так жить нельзя», кипят вокруг мысли о том, что партию надо судить как преступную организацию. «За геноцид против собственного народа», как сказал кто-то из народных депутатов на российском съезде. И вот в статье «Порвать цепь зла» консультант международного отдела ЦК КПСС Валентин Александров («Советская культура», 1990, 23 июня) задается такими вопросами: «Кого же судить предлагает автор фильма? Ту партию, которую расстрелял Сталин? Или ту, которая восстала после его смерти? Ту, которая была при Ленине? Или ту, которая сейчас на четверть состоит из людей, вступивших в нее после смерти Брежнева! А потом, почему надо судить только партию, а не Советы, профсоюзы и комсомол – всех, кто что-то делал для этого строя! Кто же тогда окажется на скамье подсудимых, а кто за столом судьи? Ответ может быть парадоксальным, если исходить из текста фильма: на скамье подсудимых – весь народ... а за столом трибунала разве что один автор фильма». Что бы вы, Станислав Сергеевич, ответили на это консультанту отдела ЦК КПСС?

– Во-первых, по-моему, судить надо и тех и этих. И тех, кто расстреляй,– тоже. Кстати, суд посмертный может оказать на общество благотворное влияние. Я считаю: необходимо судить убийц царской семьи. Необходимо, хоть их давно уже нет на земле. Хотя в своем фильме я не призываю к уголовному суду над партией, я говорю, что, может быть, не надо вступать на путь слепой мести, цитируя академика Сахарова, тем более что нравственный суд над партией уже идет. Этот суд необходим. И над теми, кого уже нет, и над теми, кто есть. Нужно судить и Советы, и профсоюзы, и комсомол, потому что у нас не было других власть имущих организаций, кроме партии, как бы они ни назывались. Клевреты и помощники не играли никакой самостоятельной роли и выполняли указания партии. Живые или мертвые, партийные преступники должны быть осуждены. Тем более если говорить о тех, кто вступил при Брежневе или после Брежнева. Они уже знали, в какую партию вступают. До войны, в годы революции многие вступали по убеждению, скажем люди из народа, крестьяне, рабочие. Недостаток образования, узкий кругозор, наивная вера в торжество коммунизма... Если человек вступил по убеждению – что ж, его можно понять, тем более что это оставляет надежду, что когда-то он должен одуматься. Но те, кто вступил ради карьеры, они тоже должны быть осуждены нравственным судом. Вопрос этот очень сложный, и здесь, я думаю, нужно говорить о руководстве, а не о рядовых членах. Наше общество было так «мудро» организовано, что, не будучи членом партии, ты часто не мог заниматься любимой работой. Например – дипломат. Если ты не член партии – ты не можешь работать за границей, хотя у тебя к этому призвание и ты знаешь сто языков. Защищать родину не членам партии тоже можно с оговорками. Кто бы тебя назначил командиром подразделения, если ты не член партии? Вопрос чрезвычайно сложный, и, конечно, автор этдй статьи передергивает, он неубедителен, не говоря о том, что и скучен. Ясно одно – человек хочет защищать партию любыми средствами. И ничего у него не получается и не может получиться.

– В этой же статье В. Александров добавляет, что называется, попутно: «Нюрнбергский процесс осудил не партию, а главных нацистских военных преступников, нацизм был осужден как человеконенавистническая идеология гитлеризма». Как бы вы назвали идеологию, которая выводит нравственные законы из интересов классовой борьбы, отдавая одному классу общества предпочтение перед остальными? Как можно назвать идеологию, утверждающую, что нравственно все, что служит укреплению коммунистической власти?

– Так бы и назвал. Назвал бы ее антинародной. И, конечно, есть здесь и главные преступники. Говорить обо всех членах партии бессмысленно. Должны быть осуждены посмертно или вживе именно идеологи, проводившие эту бессмысленную, антинародную линию. То, что партия антинародна, сегодня уже ни для кого не секрет. Это же весь народ знает. Можно выйти с микрофоном на улицу и спросить каждого. Кто-то, может, замнется, кто-то испугается и ответит обтекаемо, но никто не скажет, что партия служит интересам народа, слава КПСС и так далее. Нет таких людей. Антинародную ее сущность особенно обнажил и XXVIII съезд, и конференция Российской компартии, обернувшаяся ее учредительным съездом. По телевидению, в интервью с прохожими на улицах отлично видна была реакция народа. Люди возмущены, они видят, что партия, которая завела страну в тупик, сегодня не одумалась, не покаялась, ничего не осознала и ведет их туда же.

– Мне понравилась – в кавычках, конечно, понравилась – фраза одного ленинградского функционера. По телевидению шел какой-то очередной «мост», речь зашла о покаянии, и он сказал: «Время покаяния уже прошло!»

– Да, они не понимают, что Страшный суд впереди. И они толкают ход развития событий именно к этому Страшному суду. Не знаю, каким он будет, но он будет, если не одуматься и не покаяться.

– Эта тема для отдельного разговора, к которой мы обязательно вернемся, а сейчас такой вопрос. Вы, наверное, слышали по телевидению, что за превышение полномочий власти бывший первый секретарь Пражского горкома КПЧ осужден на четыре года Суд, который вы подразумеваете в фильме, предполагает тоже какое-то конкретное наказание или это только нравственный суд, общественное слушание, осуждение, дабы избежать повторения подобного в будущем?

– Конечно, я бы на последнем остановился. Я считаю, что но

вые суды уголовного характера могут нас далеко завести – вернуть в старые времена. Но осуждать чехов за то, что они не могут простить злодеяний, совершенных партийными функционерами, я не имею права. Они так решили, а это лучше, чем оставить без внимания эти преступления. .

– Наше общество, похоже, на это не решится. Не решатся даже последовать примеру Монголии, где пленум ЦК МНРП исключил из партии приближенных к Цеденбалу лиц. А у нас все гришины, Романовы, соломенцевы и иже с ними прекрасно себя чувствуют.

– Я считаю – они должны остаться в партии. Они, как никто другой, дискредитируют эту организацию. Пусть там и будут. Если партия начнет освобождаться сейчас от таких людей, ее акции повысятся, чего бы не хотелось. Я не верю в партию и никакого укрепления ее не хочу.

– В интервью «Советской культуре» 2 июня вы сказали, что, если бы раньше прочитали письмо Ленина о том, как надо расправляться с религиозными деятелями, вы бы не так сняли эту картину. Если подробнее – что значит не так?

– Мы несчастный народ. Мы даже собственную историю узнаем по крохам. Как пайку заключенным, нам выдают отдельные страницы нашей собственной истории. Я раньше только слышал об этом секретном письме Ленина членам Политбюро⁴. И читая его сейчас в нашей прессе, я вижу, что этот человек ведет себя как преступник, который дает инструкции своим подельникам. Вспомните, что он там пишет: чем больше мы расстреляем по этому поводу реакционного духовенства и реакционной буржуазии – тем лучше. Он подстегивает – быстрее, быстрее провести изъятие церковных ценностей, пока не опомнилась мировая общественность, пока не началась Генуэзская конференция... Быстренько расстрелять, расправиться с «черносотенным духовенством» так, чтобы они навеки забыли, что у них есть возможность сопротивляться. Расправиться не только с теми, кто активно борется с новой властью, но и с теми, Кто, не участвуя в этой борьбе, не сочувствует большевикам. Вот что пишет наш кумир – Ленйн. Прочтя это письмо, каждый нормальный человек ужаснется. Кровь стынет в жилах. И сегодня, когда простой публикацией этих документов уже доказана огромная вина Ленина, его роль в геноциде собственного народа, мы продолжаем клясться под его портретом в том, что будем делать все для блага народа, руководствуясь ленинскими принципами.

– Называя его самым человечным человеком.

– Это безумие. Многие давно знали, что он повинен в тягчайших преступлениях против народа, но сегодня уже все должны это понять. И даже закоренелые догматики, у которых не хватает ни ума, ни совести,– и они должны понять, но они стараются этого не замечать. Не замечают потому, что он – из их компании. Так что если бы я раньше узнал все эти вещи, в фильме «ленинской» теме было бы уделено гораздо больше места и разговор о нем был бы более резким. Не таким дипломатичным и обтекаемым. Здесь сыграли роль и цензурные соображения, но главное – я тогда недостаточно знал об этой фигуре. Уже после выхода картины я прочел послание патриарха Тихона Совету Народных Комиссаров, опубликованное в нашей прессе. Сильнейший документ, посильнее всего моего фильма. Более образно, более доказательно он говорит о том, о чем говорю и я.

– Предчувствуя, очевидно, наш с вами разговор, я не пошел на премьеру в Дом литераторов, а смотрел «Так жить нельзя» в кинотеатре «Мир», причем билет купил у спекулянтов за пять рублей, билетов не было.

– Вот видите, фильм, направленный против преступности, породил волну спекуляции. Мне говорили, что продают даже по десять, по пятнадцать рублей.

– Так вот, когда я выходил из зала, я поймал себя на ощущении, что главная мысль этой картины – о преступной

рути власти, которая неизбежно порождает волны преступности, захлестывающие наше общество.

– Да, конечно, хотя тут можно сформулировать и по-другому. Власть и созданный ею режим провоцируют преступность, или наоборот – преступники, захватив власть, создали режим, удобный для осуществления их низменных целей. Имеет место и то, и другое. Сначала преступники создали режим, удобный для себя, а потом этот режим заработал как мощная фабрика производства новых поколений бандитов. И даже читая нашу сильно заниженную уголовную статистику, можно с уверенностью сказать, что в ближайшие годы мы перегоним весь мир по преступности. Сейчас уже на улицу страшно выйти не только в столице, но и в любом маленьком городе, даже патриархальном. На Западе уголовщина локализована в крупных городах, у нас идет обратный процесс. Сейчас каждый житель уже чувствует на себе дыхание уличной преступности, квартирных краж, угона автомобилей, грабежа. Чем дальше от Москвы, тем страшнее. Возьмите Казань, Дзержинск, Уфу, Чебоксары, да любой город. Все страшнее и страшнее,

– Шутили ли вы, когда сказали: «После того, как фильм посмотрит Президент, картину можно будет смыть»?

– Как говорят французы – в каждой шутке есть доля правды. Снимая картину прото, как жить нельзя, я, естественно, хотел, чтобы ее посмотрели люди, от которых зависит судьба страны: Президент, правительство, Политбюро, народные депутаты, Моссовет, Ленсовет, творческая интеллигенция. Я совсем не предполагал, что простые люди пойдут смотреть этот фильм. Народ, по-моему, так устал от того, что видит это ежедневно в жизни, что пойти и смотреть на то же самое за рубль двадцать на экране – просто нелепость какая-то. И когда я обнаружил, что картина народ трогает, до зрителя она доходит и он не только охотно идет в кинотеатр, но даже и ломится, я раскаялся в своих словах. Рано ее смывать, если картина работает, влияет на общественное сознание. Время ее смоет, конечно. Публицистика – продукт скоропортящийся... В нормальном обществе такой фильм прожил бы год, а у нас при постоянном ухудшении жизни он проживет еще меньше. Боюсь, что через некоторое время картина будет смотреться как лакировочная.

– Дело художника, выданном случае публициста, найти болевые точки общества, привлечь к ним внимание, но все-таки какие конкретные шаги правительства, власти вам хотелось бы в этом направлении увидеть?

– Я уже не надеюсь что-либо ни услышать, ни увидеть. В начале беседы я говорил, что политика партии абсолютно антинародна.

Сейчас это уже не нужно доказывать никакими дополнительными аргументами, и так все ясно. И ждать от глубоко партийного правительства каких-то решений, направленных на то, чтобы как-то изменить бедственное положение народа, – бессмысленно. Я надеюсь только на то, что к власти придут какие-то другие люди, не из аппаратной братии. Нормальные, образованные люди, такие, как, скажем, Сергей Станкевич или Юрий Болдырев... Я надеюсь на альтернативную партию, хочу, чтобы она быстрее окрепла. Всеми силами готов способствовать укреплению «Демократической России». Хочу надеяться, что этот процесс пойдет быстро и что-то начнет меняться. Хотя вспоминается Некрасов: «Жаль только, жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе». Но все-таки хочется дожить. Тем более что политика «невзирания» на то, принимает народ решения правительства или не принимает, хочет он, чтобы им правила такая партия, или не хочет, – приведет к насильственному ускорению этого процесса. Может, путем взрыва, может, в лучшем случае, «импичмента». И Горбачев, затеявший перестройку, так много сделавший для страны и для каждого из нас, особенно для интеллигенции, для людей творческого труда, сегодня, образно говоря, просто роет себе яму. Очень грустно смотреть на его последние действия, включая указ, как из тридцать седьмого года, о генерале КГБ Калугине, да еще этот реакционный съезд коммунистов. Искренне жаль, потому что начало было замечательное, и в истории он останется как первый человек сверху, решившийся покончить с тем казарменным социализмом, в котором мы жили.

– Такую попытку делал Хрущев.

– Как она закончилась – мы знаем. Он сам начал пятиться назад, и это его погубило. Боюсь, то же самое произойдет и с Горбачевым. Все время мы имели правительства, которые вызывали к жизни только новые анекдоты. И вот впервые пять лет назад мы получили руководителя государства, о котором даже анекдотов не было. Потом появились добрые анекдоты. А сейчас все, похоже, возвращается на свои места, сегодня любой съезд, конференция – все рождает только смех и анекдоты.

– Станислав Сергеевич, как вы думаете, нужен ли фильм «Так жить нельзя» западному зрителю?

– Говоря о предполагаемой аудитории, я как раз забыл упомянуть западного зрителя, который, как мне кажется, романтизирует в чем-то нашу ситуацию. Они еще только начинают отходить от эйфории, сопровождавшей приход к власти Горбачева. Он разрушил «империю зла», устранил реальную советскую угрозу, но сегодня благополучие и счастье человечества будут во многом зависеть от того, что происходит на одной шестой части суши. Если люди там будут нищими и озлобленными, это вовсе не гарантирует мира на планете. Во всем мире люди должны понять, что, пока у нас есть перспектива гражданской войны, военной диктатуры или тоталитарного режима, они не могут спать спокойно.

Решается вопрос об экономической, материальной помощи Советскому Союзу. Если бы меня спросили, что я об этом думаю, я бы сказал – нет. Пока все находится в таком развале, что любая помощь просто уйдет, как вода в песок. Сегодня дай нам миллиард долларов, он исчезнет, и никто не найдет следа, куда он пропал. Год назад я выступал в одном НИИ и мне прислали записку: «Станислав Сергеевич, в нашей лаборатории выведен новый элемент. Называется социализмий, период полураспада – 70 лет». Такое ощущение, что период полураспада закончился и начался распад. И я уже просто заставляю себя во что-то верить, на что-то надеяться, хотя бы на «Демократическую Россию», которая уж, наверно, демократичней нашей «родной коммунистической партии». И хотя накопилась огромная усталость от постоянных размышлений на эти темы, от тяжелых мыслей о судьбе страны, я не могу сейчас отвлечься от этого разговора. Следующий фильм будет как бы продолжением «Так жить нельзя». Я, правда, не смогу сказать, как жить нужно, но постараюсь рассказать о том, как мы жили раньше и как могли бы жить, если бы не то, что случилось в 1917 году. Может быть, это нас чему-то научит.

«Поверх барьеров» 01.08.90

ОТРЕЗВЛЕНЬЕ

Из цикла «Руины»

Сверху давит сила, а внутри нет духа Н. В. Гоголь о России

Фраза отрезвила, словно оплеуха: сверху давит сила, а внутри нет духа.

Длилось так веками, так веками'длилось, а большевиками лишь усугубилось.

Раньше вера в Бога русский люд спасала, в жизни как подмога все-таки держала.

Но зачахла вера от полузапретов – изощренной меры идеонаветов.

А от словоблудья большевистской эры нынче в русских людях ни во что нет веры.

Веры нет – все можно, нет запретов, кроме памяти острожной, равной идиоме.

Люди в этой драме – словно в полудреме, или как в тумане, или как дурдоме.

И кряхтит Россия, как в тисках недуга: сверху давит сила, а внутри нет духа.

1984

«И ЖАЛКИЙ ЛЕПЕТ ОПРАВДАНЬЯ»

Не помню, у кого из современных прозаиков я вычитал такую мысль: исправлять случившееся – это все равно, что поудобней устраиваться на гильотине. Конечно, такое утверждение весьма относительно. Ибо иногда случившееся можно и исправить: допустим, не забил футболист гол – забьет в другой раз, или построили не то общество, что намечали,– перестроим. Но что касается писательских свершений, то тут мысль прозаика абсолютно справедлива. Правда, в народом сознании бытуют аналоги этого высказывания, как то: «что написано пером...» или «слово не воробей...». Но маячащий призрак гильотины как бы усиливает, мягко говоря, абсурдность попыток что-то исправить из написанного ранее или оправдаться за это написанное. Но, как говаривал некогда «гений всех времен и народов» в одном из анекдотов о нем, «попытка – не пытка, не так ли, Лаврентий?».

Похоже, некоторые писатели, внемля совету «вождя и учителя», пытаются задним числом объясниться с современниками, не предполагая позабавить их такими попытками.

Как и во многих некогда славных (бесславных ныне) начинаниях, тон задает здесь глава российского писательского союза Сергей Владимирович Михалков. В заметке «Восстановить доверие», опубликованной в*«Литгазете» 27 июня, он пишет: «Мне, как одному из авторов Государственного гимна СССР, горько от того, что провозглашенные в нем идеалы в какой-то степени скомпрометированы всем ходом событий. Утверждения, что наша страна – «дружбы народов надежный оплот», а Советское государство – «союз нерушимый республик свободных», должны обрести реальное наполнение. Когда я писал эти слова, то твердо верил, что это так. Сегодня мне, к сожалению, приходится убеждаться в обратном».

Итак, один из авторов гимна «твердо верил», не ЗНАЛ, а именно ВЕРИЛ. Верил, что «волей народов» Прибалтики Литва, Латвия и Эстония вошли в «великий, могучий» Союз добровольно. И вовсе необязательно было знать тогда, в 43-м году, когда писался текст

гимна, что правительства этих республик «просили» принять их в состав ССР под дулами танков Красной Армии. Да и многое еще можно было не знать тогда, ибо знания заменяла слепая вера. Помните, строки другого поэта из той же эпохи:

Мы так вам верили, товарищ Сталин,

как, может быть, не верили себе.

Вот и готово оправдание искренности написанного: «твердо верил» в то, о чем писал. Знать истину тогда было небезопасно. Поэтому, дескать, старался не знать и не ведать. А сегодня вот знаю, и, «к сожалению, приходится убеждаться в обратом». Все это было бы вполне складно, если бы не было так лицемерно. К тому же для писателя все-таки на первом месте должно стоять знание того, о чем он пишет, а не вера в правильность написанного...

Но надо ли сегодня оправдываться за ложные идеалы, воспетые ложным пониманием событий прошлого? И надо ли поудобней устраиваться на гильотине истории, отсекающей и отбрасывающей на свою свалку все эти псевдоидеалы? Пустое это и никому не интересное занятие. Но, воистину, дурной пример заразителен. И вот уже Александр Межиров и стихотворной подборке («Литгазета» за 25 июля), подборке, оставляющей, скажем так, весьма грустное впечатление, оправдывает стихотворение «Коммунисты, вперед!» бескорыстьем и жертвенностью, явно опасаясь, что сегодня эти стихи могут быть причислены к номенклатурным деяниям прошлого. Правда, поэт заявляет обратное, то есть что ему «плевать, что сейчас каждый хмырь может хмыкнуть...» Но это, пожалуй, только усиливает оправдательный мотив написанного. Посудите сами: «Бескорыстьем и жертвенностью от начала до конца в этом стихотворении проникнуто все. Потому-то оно в этой теме одно изо всех, как молитва, тогда прозвучало и явило величье свое. И на зонах его повторяла не вохра, а зеки: “Коммунисты, вперед!” И оно, как молитва, пребудет вовеки, никогда не умрет».

Откровенно говоря, я что-то не припомню подобного самовозвеличивания в нашей весело похороненной Виктором Ерофеевым советской литературе. Может быть, сравнительно недавнее присуждение Госпремии так повлияло на самосознание поэта... Сказать о собственном стихотворении, что оно «явило свое величье» и что «оно, как молитва, пребудет вовеки, никогда не умрет»... После такого можно, думается, заявить словами другого поэта, правда, не в его шутливой интонации, а вполне серьезно: «После смерти нам стоять почти что рядом: вы на Пэ, а я на эМ».