Текст книги "Письма Высоцкого и другие репортажи "

Автор книги: Игорь Кохано́вский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

ВСТУПЛЕНИЕ

Репортаж первый

ПИСЬМА ВЫСОЦКОГО

Необходимое пояснение

ВСТРЕЧА ЧЕРЕЗ ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ

ПОСЛЕ СПЕКТАКЛЯ

ЗАМЕТКИ О ЧЕВИДЦА

КЛИНИКА

ВЗГЛЯД ИЗНУТРИ

ЛУКАВЫЙ

ЭХО ПЛЕНУМА

БОЛЬШЕВИЧКА

ПОСЛЕДНИЙ АРГУМЕНТ,

ИЛИ ИСКУССТВО АНТИПОЛЕМИКИ

ПРЕДЧУВСТВИЕ

Репортаж шестой

ОТ «ОТТЕПЕЛИ» ДО ПЕРЕСТРОЙКИ

НАША ЭКОЛОГИЯ

Репортаж седьмой

«В СЕРДЦЕВИНЕ ЖИЗНИ»

Чтение седьмое

БОЛЕЗНЬ

Репортаж восьмой

КАК ОДОЛЕТЬ МОНСТРА

Чтение восьмое

НОЧНАЯ ОХОТА

Репортаж девятый

НРАВСТВЕННОСТЬ И КПСС

ОТЕЦ И СЫН

ПИСАТЕЛИ И ПОЛИТИКА

ЯЗЫК

Репортаж одиннадцатый

<г.В ЛОГОВЕ ГОЛОСА»

Чтение одиннадцатое

НОСТАЛЬГИЯ

Репортаж двенадцатый

«ПЕРИОД ПОЛУРАСПАДА ЗАКОНЧИЛСЯ, НАЧАЛСЯ РАСПАД»

ОТРЕЗВЛЕНЬЕ

«И ЖАЛКИЙ ЛЕПЕТ ОПРАВДАНЬЯ»

СТАНСЫ

ЗАСЕКРЕЧЕННАЯ ВСТРЕЧА

СТАРАЯ ДАМА

*.КРУГЛЫЙ СТОЛ» И €ПОРОЧНЫЙ КРУГ»

ХОДЬБА ПО ПОТОЛКУ

КОГДА ПОСРЕДСТВЕННОСТЬ ВО БЛАГО

ПРОВИДЦЫ

«ПРАВО НА БЕСЧЕСТЬЕ»

В ДУХОТЕ

ОДНА ИЗ «НОВЫХ АМАЗОНОК»

ОТРЕЧЕНЬЕ

«ВЕЛИКАЯ РОССИЯ ПЕРЕД ПРИШЕСТВИЕМ АНТИХРИСТА»

ОЧИЩЕНЬЕ

Чтение девятнадцатое

Репортаж двадцатый

ЕЩЕ РАЗ О МИФАХ, СТАРЫХ И НОВЫХ

ПАДЕНЬЕ

ВТОРОЕ САМОУБИЙСТВО

ОСЕННИЕ ВСХОДЫ

ПЕРЕСТРОЙКА – «ДЕТИЩЕ» КГБ

ЗАКОН ДИАЛЕКТИКИ

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

НАША РОДОСЛОВНАЯ

ПОСТСКРИПТУМ

ПЕРЕЧИТЫВАЯ БУНИНА

СОДЕРЖАНИЕ

notes

1

2

3

4

в Нагадаи – га^пмкте шляпу!

Щ; J этапу.

Не то чтоб другу не везло.

Не чтоб кому-нибудь иазло, '1%«йЛ1^10лвы: что, мол,– чуда!

Ответит он: «Не верь молве Их гам не больше, чем в М( JknoM уложит чемодан

Lffoo годам,-прыгнул иотекАз тлектрич ►не еду в Магадан, i

»чки, закрыв кавыч!

г(Т №Д СТруННЫЙ | ч!им^дет видеть J про к), что в жизни не вив

Про Магадан Щ

«ПИСЬМА ВЫСОЦКОГО»

и

другие репортажи на радио «Свобода»

Москва

«Физкультура и спорт» 1993

«Письма Высоцкого» и другие репортажи на радио «Свобода»

Редактор А. Лейкин Технический редактор Т. Рутковская Корректор Г. Бережнова

ИБ 2889. Сдано в набор 29.08.92. Подписано к печати 22.09.92. Формат 60 X 90/16. Бумага тип. № 2. Гарнитура Таймс. Офсетная печать. Уел. п. л. 12,00 Уч.-изд. л. 10,09. Уел. кр.-отт. 12,0. Тираж 50 000 экз.

Зак. 1207.

Ордена Почета издательство «Физкультура и спорт»,

101421, Москва, Каляевская ул., 27.

Ярославский полиграфкомбинат Министерства печати и информации Российской Федерации 150049, Ярославль, ул. Свободы,' 97.

© Кохановский И., 1993

ВСТУПЛЕНИЕ

Не будь августовского путча гекачепистов и всего того, что последовало после его провала, не было бы необходимости писать данное вступление. Ибо мы все так же продолжали бы барахтаться в болоте властных структур партаппарата, высший эшелон которого в лице арестованных путчистов и неарестованных всех этих Дзасоховых, Фалиных и иже с ними делал бы все, чтобы сохранить свою власть, и этим самым препятствовал бы. выходу страны из созданного этой властью экономического, политического и духовного кризиса..Тогда бы все репортажи и эссе, составляющие эту книгу, продолжали служить одной из главных целей нынешней демократической печати: способствовать общественному пробуждению от наркоза человеконенавистнической идеологии, составляющей основы преступного режима, установленного 74 года тому назад.

Теперь, после провала путча и последовавшего затем краха коммунистической системы, главы этой книги видятся в несколько ином свете. С одной стороны, основная ее тема как бы больше обращена к нашей вчерашней истории, жарко дышащей нам в спины своими героическими и трагическими событиями. Но с другой стороны, эта книга – все еще наш сегодняшний день. Так как крах режима не означает, к сожалению, такого же резкого, как этот крах, изменения человеческого сознания, десятилетиями извращавшегося бесчеловечными догмами. Поэтому я по-прежнему не сомневаюсь в актуальности затронутых мною тем, несмотря на многие перемены на авансцене нашей общественной жизни.

Если же какие-то репортажи моей книги не так злободневны по сравнению с тем временем, когда они звучали по радио «Свобода», то хочется надеяться, что и тогда затронутые в них темы и события станут одной из ступенек, помогающих общественному сознанию подниматься на новый уровень, преодолевая завалы нашего тяжелого большевистского наследия.

Репортаж первый

ПИСЬМА ВЫСОЦКОГО

Все началось с нашего двора, с дома на Неглинной улице... После школы – учились мы тогда в восьмом классе,– мы часто шли ко мне, не договорив какой-то очередной наш разговор. Неглинная, где жил я, Большой Каретный, где жил Володин отец, Самотека, где жили многие наши одноклассники... Потом в уже ставшей знаменитой анкете на вопрос: «Ваше любимое место в любимом городе?" – он ответит: «Самотека, Москва». И многие будут гадать «почему?», недоумевая, что ответ лежит рядом: «мы родом из детства». Так вот, Неглинная, Большой Каретный, Самотека – это тот «бермудский треугольник» середины пятидесятых, в водоворотах которого зарождались многие темы первых Володиных песен.

Как жаль, что мы редко пишем письма друзьям и знакомым. Эпистолярный жанр в наш век становится явным анахронизмом: некогда! Это стало своеобразным правилом, диктующим иные способы общения. И тем бесценнее исключения из этого правила. У меня сохранились пять писем Володи, написанные им за те три года, что я работал в Магадане и на Чукотке, всего пять... Письма Володи, за исключением одного, довольно длинные. В них он касается самых разных сторон не только своей личной жизни, но и жизни Театра на Таганке, событий в Москве, киносъемок, работы, друзей. Я решил обнародовать наиболее интересные отрывки из этих писем, а заодно и рассказать немного о тех – тоже пяти – песнях, которые Володя адресовал мне. О них я поведаю в том хронологическом порядке, в каком они были написаны. Первая – «Мой друг уехал в Магадан».

Мой друг уехал в Магадан.

Снимите шляпу, снимите шляпу!

Уехал сам, уехал сам, не по этапу, не по этапу.

Не то чтоб другу не везло, не чтоб кому-нибудь назло, не для молвы, что, мол, чудак, а просто так.

Быть может, кто-то скажет:– Зря!

Как так – решиться всего лишиться?

Ведь там сплошные лагеря, а в них убийцы, а в них убийцы!

Ответит он:– Не верь молве.

Их там не больше, чем в Москве. —

Потом уложит чемодан – и в Магадан.

Не то чтоб мне не по годам, – я б прыгнул ночью из электрички, – но я не еду в Магадан, забыв привычки, закрыв кавычки.

Я буду петь под струнный звон про то, что будет видеть он, про то, что в жизни он видал,– про Магадан.

Мой друг уехал сам собой, с него довольно, с него довольно.

Его не будет бить конвой,

он – добровольно, он – добровольно.

А мне удел от Бога дан...

А может, тоже в Магадан уехать с другом заодно и лечь на дно?

Эта песня довольно известна. А мне она памятна еще и тем, при каких обстоятельствах она однажды прозвучала.

Это бьиф 25 июля 1980 года. Утром я узнал о смерти Володи, а вечером поймал «Голос Америки». Официальная Москва тех лет хранила молчание о горе, обрушившемся, как выяснилось сразу же, на миллионы людей. И вот, первое, что донеслось до меня из далекого Вашингтона, была песня, столько раз пропетая мне Володей в нашем тесном кругу, а теперь предваряющая известие о его кончине. «Боже мой,– подумалось тогда,– ведь такое не приснится и в дурном сне! Написанная как веселое, шуточное, дружеское послание – песня передается в такой день по “голосу” из-за океана».

...Первое письмо Володя отправил мне 20 декабря 1965 года.

«Васечек, дорогой! Сука я, гадюка я, подлюка я! Несовей-ский я человек, и вообще – слов и эпитетов нет у меня! И жаль мне себя до безумия, потому никчемный я человек! Оказывается, ты уехал почти полгода назад, а я и не заметил, как они

пролетели, потому – гулял я, в кино снимался, лечился ит.д., ит. п., и пр. пр. Начну по порядку. Летом снимался в “Стряпухе”. Съемки были под Краснодаром, станица Красногвардейская. Там, Гарик, куркули живут! Там, Васек, изобилие, есть всякая фрукта, овощ и живность, окромя мясц, зато гуси, ути, кабанчики. Народ жаден. Пьет пиво, ест, откармливает свиней и обдирает приезжих. Ничего, кроме питья, в Краснодаре интересного не было, стало быть, про этот период – все. После этого поехал в Гродно, снимался в фильме “Я родом из детства” Минской студии. Там все хорошо. Скоро поеду к ним досниматься в Ялту. Написал туда, для фильма, три песни, скоро выйдет – услышишь. Играю там изуродованного героя войны, пою и играю на гитаре, пью водку – в общем, моя роль...»

Прерву ненадолго письмо Володи.

ПомнИте атмосферу в интеллигентских кругах Москвы осенью 19^5 года, когда арестовали Даниэля и Синявского? Конечно, ив Магадан доходили отголоски этой истории, но подробности я узнал из того же Володиного письма.

«Ну а теперь перейдем к самому главному. Помнишь, у меня был такой педагог – Синявский Андрей Донатович? С бородой, у него еще жена Маша Так вот, уже четыре месяца, как разговорами о нем живет вся Москва и вся загранцца Это – событие номер один. Дело в том, что его арестовал КГБ. За то, якобы, чрго он печатал за границей всякие произведения: там – за рубежом – вот уже несколько лет печатается художественная литература под псевдонимом Абрам^Герц, и КГБ решил, что это он. Провели лингвистический анализ – и вот уже три месяца идет следствие. Кстати, маленькая подробность. При обыске у него забрали все пленки с моими песнями и еще кое с чем похлеще – с рассказами и так далее. Пока никаких репрессий не последовало, и слежки за собой не замечаю, хотя – надежды не теряю. Вот так, но – ничего, сейчас другие времена, другие методы, мы никого не боимся, и вообще, как сказал Хрущев, у нас нет политзаключенных...»

Тут надо снова нанемного прервать Володино письмо, дабы пояснить, что значит «кое-что похлеще». Дело в том, что Володя был блестящий, остроумнейший рассказчик историй, которые он либо сам сочинял, либо очень забавно переделывал услышанные от кого-то. Истории очень смешные* и зачастую на различные политические темы того времени – например, тема ухода на пенсию в связи с преклонным возрастом и плохим состоянием здоровья, то есть тема ухода Хрущева. Ну и, естественно, нового лидера, Брежнева, Володины изустные рассказы тоже как-то уже тогда касались. В гостях у близких ему людей – а Андрей Донатович был именно таким человеком – Володя с удовольствием записывал на магнитофон и песни, и эти истории, ни на секунду не задумываясь о последствиях. Вот почему, хотя и в присущем Володе шутливом тоне, возникла мысль о репрессиях и слежке. Но продолжу отрывки из письма.

«А теперь вот что. Письмо твое получил, будучи в алкогольной больнице, куда лег по настоянию дирекции своей после большого загула. Отдохнул, вылечился, на этот раз, по-моему, окончательно, хотя – зарекалась ворона не клевать, но... хочется верить. Прочитал уйму книг, набрался характерностей, понаблюдал психов. Один псих, параноик в тихой форме, писал оды, посвященные главврачу, и мерзким голосом читал их в уборной...»

Именно эти наблюдения откликнутся в одной из остроумнейших песен – «Про Бермудский треугольник».

Но продолжу письмо.

«Сейчас я здоров, все наладилось. Коля Губенко уходит сниматься, и я буду играть Керенского, Гитлера и Чаплина вместо него. Мандраж страшньШ, но – ничего, не впервой!

Вот, пожалуй, пока все. Пиши мне, Васечек, стихи присылай. Теперь будем писать почаще. Извини, что без юмора, не тот я уж, не тот. Постараюсь исправиться. Обнимаю тебя и целую.

Васек».

Хочу пояснить. «Васек» – так мы называли друг друга в школе. Откуда эта кличка и с чего она началась – теперь и не помню, но так мы стали обращаться друг к другу со школьной парты.

«Постскриптум. Придется мне, Гарик, писать теперь про Анадырь. Это трудно, потому что я не знаю про Анадырь. Про Магадан знаю, а про Анадырь – нет. Ты уж мне напиши, что это за место такое. Можно еще и так:

И приехал в Анадырь Кохановский богатырь.

Повезло Анадырю – я, бля, точно говорю!

Извини за бездарность».

Довольно много места в письмах Володи занимают рассказы о гастролях и о съемках в кино. Снимаясь, он изъездил почти всю нашу необъятную страну, и всегда очень забавно и тонко описывал увиденное. Вот о чем писал он мне из Тбилиси.

«Я с театром на гастролях. Грузины купили нас на корню – мы и пикнуть не смей, никакой самостоятельности. Все рассказы и ужасы, что вот-де там споят, будут говорить тосты за маму, за тетю, за вождя и так далее, будут хватать женщин за жопы, а мужчин за яйца, и так далее,– все это, увы, оправдалось! Жена моя Люся поехала со мной и тем самым избавила меня от грузинских тостов аллаверды, хотя я и сам бы при нынешнем моем состоянии и крепостц духа устоял. Но – лучше уж подстраховать, так она решила. А помимо этого, в первый раз в жизни выехали вместе. Остальных потихоньку спаивают, говорят: “Кто не выпьет до дна – не уважает хозяина, презирает его и считает его подонком". Начинают возражать: “Что вы, как это, генацвали?” А вечером к спектаклю – в дупель.

Васечек, как тут обсчитывают! Точность обсчета невообразимая. Попросишь пересчйтать три раза – все равно на счетах до копеечки та же неимоверная сумма. И ты, восхищенный искусством и мастерством, с уважением отходишь. Вымогать деньги здесь, вероятно, учат в высших учебных заведениях. Наверное, существуют профессора и кафедры, потому что все торговцы – фруктами, газировкой, бюстгальтерами и так далее – очень молодые и интеллигентные на вид лица. Так и думаешь: этот – кончил экономический, этот – химический, а этот – просто сука. Больше ничего плохого грузины нам не делают, правда, принимают прекрасно, и вообще народ добрый и веселый...»

Получилось так, что через несколько месяцев после этого письма, где-то в двадцатых числах декабря 66-го года, я прилетел в Москву. Один из моих приятелей организовал мне командировку на три недели. Володя очень обрадовался моему приезду. Тогда-то и появилась эта вторая обращенная ко мне песня:

Что сегодня мне суды и заседанья!

Мчусь галопом, закусивши удила.

У меня приехал друг из Магадана, так какие же тут могут быть дела.

Он привез мне про колымскую столицу небылицы,

ох, чего-то порасскажет он под водку мне в охотку!

Может, даже прослезится

долгожданная девица —

комом в горле ей рассказы про Чукотку.

Не начну сегодня нового романа.

Плюнь в лицо от злости – только вытрусь я.

У меня не каждый день из Магадана приезжают мои лучшие друзья.

Спросит он меня, конечно, как ребятки – все ипорядке!

И предложит рюмку водки без опаски – я в завязке.

А потом споем на пару —

ну, конечно, дай гитару! —

«Две гитары» или нет – две новых сказки.

Не уйду – пускай решит, что прогадала, – ну и что же, что она его ждала: у меня приехал друг из Магадана – попрошу не намекать – что за дела!

Он приехал не на день – он все успеет – он умеет,

у него на двадцать дней командировка– правда, ловко?

Он посмотрит все хоккей —

поболеет, похудеет, –

у него к большому старту подготовка.

Он стихов привез, небось, два чемодана,– хорошо, что есть кому его встречать!

У меня приехал друг из Магадана – хорошо, что есть откуда приезжать!

Возвращаясь к Володиным письмам, хочу сказать, что, несмотря на все его остроумие, на всю веселость и легкость, с какими, казалось, он относится к любым жизненным перипетиям, я знал, что живется ему нелегко. Подрастают дети, надо содержать семью, а зарплата в театре мизерная. Поэтому не удивился, когда в одном из писем прочел:

«Я плюнул на дурацкую^ щепетильность, и чтобы иметь возможность спокойно работать тдлько в театре и там уже что-то создавать, написал песни к трем фильмам, в двух из них сам снимаюсь: “Я родом из детстве?’ – в Минске, скоро он выйдет, “Саша-Сашенька” – комедь, тоже в Минске, пока только идут съемки, и “Последний жулик” – комедь, в Риге, там играет Губенко. Это, правда, не “Тот, кто раньше с нею был?’, но и не гимны и дифирамбы – везде есть своя, Высоцкая, червоточина, которую ты любишь и в которой весь смысл и смак. А потом – за это платят, не очень-очень, но можно не заботиться о том, что нечего жрать, не метаться по телестудиям и так далее...»

Кстати, в каждом письме Володя непременно писал о своих песнях, о работе над ними или о том, что с ними связано. По той цифре, которая промелькнула в каком-то его интервью (более 800 песен), может показаться, что давались Они ему без особого труда. Это далеко не так. Свидетельством тому – собранные вместе в хронологическом порядке отрывки из его писем на эту тему.

Год 65-й:

«Моя популярность песенная возросла неимоверно. Приглашали даже в Куйбышев на телевидение как барда, менестреля и рапсода. Не поехал. Что я им спою? Разве только про подводную лодку? Новое пока не сочиняется. Решил пока не поздно использовать скандальную популярность и писать песни на продажу. Кое-что удалось...»

Год 67-й:

«Теперь насчет песен. Не пишется, Васечек! Уж сколько раз принимался ночью – и никакого эффекта. Правда, Зоя – та, что Оза, – сказала, что и в любви бывают приливы и отливы, а уж в творчестве и подавно. Таaj что я жду следующего прилива, а пока ограничиваюсь обещаниями, что ско-ро-де напишу целый новый цикл про профессии. Когда и как этобудет – еще не знаю, нообещаю. Сегодня приехалодин парень из Куйбышева. Я недавно ездил туда на один день пе/Нь. Пел два концерта. Очень хорошо встретили. А этот парень привез газету, и в ней написано, что я похож на Зощенко. Ну вот. Роятся всякие темы, но боюсь трогать, потому что кое-что испортил...»

Год 68-й:

«Встречаюсь со своими почитателями, пою в учреждениях, в институтах и так далее. Месяц назад был в Куйбышеве. У них там есть молодежный клуб и отличные ребята, которые каким-то образом такую развели свободу, что мне дали выступить во Дворце спорта по 7 тысяч человек, два концерта. Ощущение жуткое. Громадное здание, и одна моя небольшая фигурка средь шумного зала. Но приняли грандиозно. Раздал автографов столько, что, если собрать их все, будет больше, чем у Толстого и Достоевского. Ставил свою подпись, а иногда слова из песен, или что-нибудь вроде “будьте счастливы”. Получаю бездну писем с благодарностью за песни из “Вертикали”. А альпинисты просто обожают. Вот видишь, Васечек, как все прекрасно! Правда?..»

И вдруг, через несколько строчек:

«Ебаная жизнь! Ничего не успеваешь. Писать стал хуже – и некогда, и неохота, и не умею, наверное. Иногда что-то выходит, и то редко. Я придумал кое-что напиЬать всерьез, но пока не брался, все откладываю – вот, мол, на новой квартире возьмусь. А ведь знаю, что не возьмусь, что дальше песен не двинусь, да и песни-то, наверное, скоро брошу, хотя – неохота...»

Это письмо 68-го года было отправлено Володей 8 января. А через несколько месяцев, в мае, Володя во время очередного загула прилетел ко мне в Магадан.

...В этот вечер я дежурил «по газете». Вычитав все полосы, я договорился с печатниками, что они позвонят*¹ мне, когда надо будет подписывать газету в печать. Жил я тогда в доме, от которого до типографии было буквально пару минут ходьбы.

Только сел попить чайку – звонок:

– Васечек, это я!

Услышав голос Володи, я ничего не мог понять, так как сначала подумал, что звонят из типографии.

– Ты?! Ты ще?

– Я здесь, в редакции. Звоню от дежурного милиционера. Он мне дал твой телефон...

– Стой там. Я через пять минут буду!

Я все еще не мог поверить, что это Володя. Здесь, в Магадане...

Едва мы обнялись, он тут же мне выпалил, что приятель его приятеля оказался Летчиком, летающим в Магадан, и... вот он здесь.

Проговорили мы почти всю ночь. Тогда я узнал, что Володя влюбился в Марину Влади. Но я как-то не придал особого значения этой новости, так как родилась она, насколько я мог понять, во время этого загула. А в такие периоды с Володей могло произойти все что угодно и прекращалось сразу же, как только прекращался и сам загул.' Я подумал, что и на сей раз с этой новоявленной любовью будет то же самое. Укрепил меня в этом предположении и довольно забавный эпизод. .

Мы шли по Магадану. Я был в качестве гида и показывал районы, где когда-то находились лагеря, оставившие свои следы в перекошенных строениях барачного типа.

Проходя по центру города, мимо Главпочтамта, я сказал, что вот здесь получаю от него письма, которые ой, хоть и редко, но все же мне пишет...

– Васечек, давай зайдем,– встрепенулся вдруг Володя.

– Зачем?

– Хочу позвонить Марине.

– Куда?

– В Париж.

– Ну и что ты ей скажешь?– продолжал допытываться я.

– Скажу, что люблю ее.

– Васечек, она воспримет это как шутку. Почему же ты не позвонил ей из Москвы и не сказал об этом? Неужели для этого необходимо было прилететь в Магадан?

– Нет, ты не понимаешь,– пытался убедить меня Володя.– Я ей скажу, что вот мы здесь, с тобой (я ей все рассказал о тебе, и она знает, какой у меня есть настоящий, замечательный друг), и говорим о ней, и ты мне сказал, что если я ее люблю, то надо, чтоб она об этом узнала, и чем'раньше, тем лучше, и поэтому я решил ей немедленно позвонить, чтоб исполнить твой совет... .

– Васечек, не дури. Она поймет, что ты под хорошей банкой, и только посмеется над твоей выходкой.

– Ну и что же, что под банкой... Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке... Может, мне смелости не хватало сказать ей об этом в Москве или позвонить оттуда. А вот здесь, с тобой, мне спокойно, я больше уверен в себе, никаких рефлексий, и ты мне посоветовал сказать ей об этом... Вот я и позвонил...

Я понял, что от этой сумасбродной идеи отговорить его не удастся. Мы зашли на Главпочтамт. Заказы на междугородные разговоры принимала очень милая телефонистка.

– Девушка, у меня к вам просьба, можно сказать, всей моей жизни. Если вы мне откажете, то сделаете меня самым несчастным человеком на земле. Вот вы такая милая, молодая, красивая. Скажите, вы счастливы?

Телефонистка кокетливо улыбалась.

– Ну, правда, скажите, вы счастливы?– не унимался Володя.– Не может быть, чтобы вы не были счастливы... У вас непременно должен быть человек, которого вы любите и который безумно любит вас. Ведь правда, я угадал?

– Правда,– чуть смущенно ответила телефонистка.

– Тогда вы не можете не понять меня и не выполнить мою просьбу.

– А какая у вас просьба?

– Мне необходимо поговорить с Парижем.

– С Парижем?

– Да, с Парижем.

– Вряд ли. Но сейчас узнаю. Быть может, как-то через Москву. А какой номер в Париже?

– Не знаю.

– Как не знаете? А кому же вы хотите звонить?

– Марине Влади.

– Марине Влади?– изумлению телефонистки не было предела.

– Да, Марине Влади.

– Ну, ладно, ребята. Я думала у вас действительно что-то серьезное...

– Девушка, милая, у меня очень серьезное... Мне необходимо поговорить с Мариной Влади!

Телефонистка продолжала улыбаться, но уже не слушала Володю, так как, судя по всему, все-таки соединилась с Москвой.

– Пятая, это Магадан. Здесь одщн чудак хочет заказать Париж, правда, не знает номера телефона.

Наступила пауза, bq время которой московская телефонистка, вероятно, что-то уточняла.

– С Мариной Влади,– назвала магаданская.

Опять пауза.

– Нет-нет,– сказала девушка и рассмеялась. Продолжая улыбаться, она объяснила нам, что это невозможно по техническим причинам.

– А почему вы так смеялись?– расстроенно спросил ее Володя.

■– Москва сказала, что попытается это сделать только в том случае, если разговор заказывает Ален Делон, Бельмондо или еще кто-то из этой элегантной компании.

И я понял, что рассмешило телефонистку.

Володя был с хорошего похмелья. Это было заметно даже непосвященному в происходившее накануне. К тому же он был небрит – с утра не мог себя заставить побриться. Поэтому сравнение со знаменитыми французами действительно звучало смешно.

Мы вышли из Главпочтамта. Володя как-то быстро успокоился и стал рассказывать, какой Марина в Москве произвела фурор, снимаясь в фильме «Сюжет для небольшого рассказа» в роли Лики, и какая она красивая, и как за ней увивались и Женя Евтушенко, и Вася Аксенов и еще – какой-То режиссер с «Мосфильма», и как она всем этим знаменитостям предпочла его...

– Васечек, что значит «предпочла»?– невольно полюбопытствовал я.

– Нет, еще ничего не было. Но, кажется, будет...

На этом тема Марины была закончена. Но зато продолжалось то давно знакомое мне его состояние, когда ему непременно надо было куда-то ехать или кому-то звонить.

– Васечек, позвони Люсечке,– вдруг каким-то упавшим и озабоченным тоном попросил он.

– А что я ей скажу?

– Ну, скажи, что я у тебя и что со мной все в порядке...

Мы вернулись в мою магаданскую хибару, и я заказал Москву.

– Люсенька, привет, это я.

– Ой, Васечек, как я рада тебя слышать!

Я представил ее, улыбающуюся своей обезоруживающей улыбкой.

– Люсенька, Володя у меня, с ним все в порядке...

В ответ – молчание. А потом:

– Да какое там в порядке... Васечек, ты передай ему,– она понимала, что Володе трудно набраться храбрости и поговорить с ней; в такие минуты он всегда вел^себя как нашкодивший школяр,– передай, что его ждут послезавтра в Одессе, у него съемка...

– Хорошо, Люсенька, передам и посажу в самолет. Ты не волнуйся...

– Я, кажется, разучилась волноваться,– в голосе была усталость и отрешенная обреченность.

На следующий день я купил ему билет, проводил в аэропорт, посадил в самолет, вручил коньяк стюардессе и взял с нее слово, что давать его Володе она будет только в крайних случаях (когда начнет буянить) и маленькими дозами, так как в самолет он садился уже в полуразобранном состоянии. Хорошо еще, май в Магадане был довольно холодным, и пока мы ехали в аэропорт (это километров в шестидесяти от города), я открыл в такси все окна, и это немного привело его в чувство.

В результате этого Володиного «рейда» появилась еще одна песня – «Нагаевская бухта», или, как она названа в одном из вышедших Володиных сборников, «Я уехал в Магадан».

Ты думаешь, что мне – не по годам, я очень редко раскрываю душу, – я расскажу тебе про Магадан – слушай!

Как я видел Нагаевскую бухту

да тракты, —

улетел я туда не с бухты-

барахты.

Однажды я уехал в Магадан – я от себя бежал, как от чахотки.

Я сразу там напился вдребадан водкй!

Но я видел Нагаевскую бухту

да тракты, —

улетел я туда не с бухты-

барахты.

За мной летели слухи по следам, опережая самолет и вьюгу, – я все-таки уехал в Магадан к другу!

И я видел Нагаевскую бухту да тракты, – улетел я туда не с бухты-• барахты.

Я повода врагам своим не дал – не взрезал вены, не порвал аорту, – я взял да как уехал в Магадан,

к черту

Я увидел Нагаевскую бухту

да тракты, —

улетел я туда не с бухты-

барахты.

Я, правда, здесь оставил много дам, – писали мне: «Все ваши дамы биты!» – ну что ж – а я уехал в Магадан, – квиты!

И я видел Нагаевскую бухту

да тракты, —

улетел я туда не с бухты-

барахты.

Когда подходит дело к холодам, – пусть это далеко, да и накладно, – могу уехать к другу в Магадан – ладно!

Ты не видел Нагаевскую бухту – дурак ты! _

Улетел я туда не с бухты-барахты.

Летом 68-го я прилетел в Москву. В день приезда, под вечер, Володя приехал ко мне и подарил еще одну песню.

Возвратился друг у меня неожиданно.

Бабу на меня променял...

Где же это видано!

Возвратился друг, когда нет вокруг никого,

с этим свыкнулся...

Ну а он в тот же час враз все понял без фраз и откликнулся.

Может, это бред, может, нет, только знаю я...

Погасить бы мне красный свет, и все же зажигаю я... '

Оказался он, как брони заслон, а кругом —

с этим свыкнулся – нет как нет ни души, хоть пиши, хоть вороши, а он откликнулся.

Правда, этот друг – не секрет – ну ни грамма вам... -

А у меня уже много лет – с детства самого.

Он передо мной, как лист перед травой, а кругом – с этим свыкнулся – ни души святой, даже нету той...

А он откликнулся.

У меня был Северный отпуск за три года, заканчивался он в конце ноября. Но мне удалось его продлить, так что Новый, 1969-й год мы с Болодей встречали вместе.

Потом я вернулся в Магадан, чтобы закончить свою колымскую эпопею, и начать чукотскую, старательскую, на которую Володя тоже откликнулся песней (существующей, правда, на сегодняшний день только в рукописи – магнитофонной записи, кроме первых двух куплетов, до сих пор найти не удалось).

Друг в порядке – он, словом, при деле, – завязал он с газетой тесьмой: друг мой золото моет в артели, – получил я сегодня письмо.

Пишет он, что работа – не слишком...

Словно лозунги клеит на дом:

«Государство будет с золотишком, а старатель будёт с трудоднем!»

Говорит: «Не хочу отпираться, что поехал сюда за рублем...»

Говорит: «Если чуть постараться, то вернуться могу королем!»

Написал, что становится злее.

«Друг,– он пишет,– запомни одно: золотишко всеща тяжелее и всегда оседает на дно.

Тонет золото – хоть с топорищем.

Что ж ты скис, захандрил и поник?

Не боись: если тонешь, дружище, значит, есть и в тебе золотник!»

Пишет он второпях, без запинки:

«Если грязь и песок над тобой – знай: то жизнь золотые песчинки отмывает живящей водой...»

Он ругает меня: «Что ж не пишешь?!

Знаю – тонешь, и знаю – хандра, – все же золото – золото, слышишь! – люди бережно снимут с ковра...»

Друг стоит на насосе и в метку отбивает от золота муть.

...Я письмо проглотил, как таблетку, и теперь не боюсь утонуть!

Становлюсь я упрямей, прямее, – пусть бежит по колоде вода...

У старателей – все лотерея, но старатели будут всегда!

И последнее, о чем я хочу сказать, делая, условно говоря, обзор Володиных писем,– о его одиночестве. Сегодня, видимо, это звучит странно, учитывая буквально половодье воспоминаний многочисленных его друзей. Как-то не верится, что появились эти друзья в те последние пять-семь лет его жизни, когда мы с ним редко виделись. Ну да, как говорится, Бог с ними, с этими воспоминаниями. Пусть Володя говорит сам за себя в своих письмах:

«Васечек! Друзей нету! Все разбрелись по своим углам и делам. Очень часто мне бывает грустно, и некуда пойти, голову прислонить. А в непьющем состоянии и подавно. А ты, Васечек, в Магадане своем двигаешь вперед журналистику, и к тебе тоже нельзя пойти. Ты, Васечек, там не особенно задерживайся, Бог с ней, с Колымой! Давай вертайся! Мы все с тобой обсудим и решим. А вообще-то я позвонить тебе хочу. Выясню у матушки твоей, Надежды Петровны, как это сделать, и звякну. Послушаем другдружкины голоса...»

А вот в другом письме:

«Часто ловлю себя на мысли, что нету в Москве дома, куда бы хотелось пойти...»¹

Потом у него этот дом появится – квартира на Малой Грузинской. Там летним вечером 77-го мы будем попивать чаек и болтать о том о сем, сидя на кухне. Поговорить нормально не даст телефон, который будет трезвонить с небольшими перерывами весь вечер...

«Экслибрис» 28.01.90

Необходимое пояснение

ВСТРЕЧА ЧЕРЕЗ ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ

Волею судеб в августе 89-го я оказался на радио «Свобода». При жизни Володи Высоцкого об этом нельзя было и помышлять, не говоря уже о том, чтобы высказать такое йредположение вслух: сочли бы изменой Родине! Теперь же другие времена, и на радио «Свобода» захаживают даже правоверные марксисты. Но это теперь, в 91-м. А два года назад я был одной из первых ласточек...