Текст книги "Крымская война 1853-1856 гг."

Автор книги: Игорь Бестужев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

При этом нехватка боеприпасов в городе становилась все острее, а огонь осадных батарей противника непрерывно усиливался. В период четвертой бомбардировки Севастополя, например, в ответ на 72 тысячи снарядов противника русские смогли выпустить только 19 тысяч. Потери севастопольцев увеличивались с каждым днем. Чтобы хоть в какой-то степени смягчить недостаток боеприпасов, был организован сбор ядер, неразорвавшихся бомб и свинцовых пуль картечи, за сдачу которых устанавливалась особая плата. И все же героический Севастополь продолжал попрежнему оказывать противнику упорное сопротивление, несмотря ни на что.

10 июля 1855 г. защитников города постигла особенно тяжелая утрата – погиб адмирал Нахимов. С утра в этот день Нахимов объезжал, как обычно, бастионы оборонительной линии и делал необходимые распоряжения, подавая пример спокойного выполнения своих боевых обязанностей под сильным огнем врага. Прибыв на Малахов курган, подвергавшийся наиболее ожесточенному обстрелу, он подошел к валу и стал рассматривать в подзорную трубу осадные работы противника, которые отстояли здесь всего лишь на несколько десятков метров от бастиона. В этот момент он был сражен вражеской пулей и через день, не приходя в сознание, скончался.

Свыше трех часов длилось прощание севастопольцев с телом великою русского флотоводца, прикрытым тем самым изорванным снарядами флагом, который развевался на корабле Нахимова в день Синопского сражения. В траурной процессии приняли участие все свободные от боевой вахты защитники города. Нахимов был погребен рядом с прахом своего учителя – адмирала Лазарева и своих соратников – адмиралов Корнилова и Истомина.

Формально старшим начальником в Севастополе числился начальник гарнизона города генерал Остен-Сакен, сменивший генерала Моллера, а Нахимов с февраля 1855 г. занимал должность его помощника, сменив одновременно адмирала Станюковича на посту командира порта и военного губернатора города. Но фактически, по причине крайней бездарности и полной бездеятельности Остен-Сакена, всю тяжесть руководства обороной Севастополя Нахимову пришлось взять на себя. «По званию главы Черноморского флота, – вспоминал один из защитников города, – он был истинный хозяин Севастополя. Постоянно на укреплениях, вникая во все подробности их нужд и недостатков, он всегда устранял последние, а своим прямодушным вмешательством в ссоры генералов он всегда прекращал их»[69]69
  Е. В. Тарле. Крымская война, т. II, стр. 280.


[Закрыть].

Нахимов по праву был назван вдохновителем и организатором Севастопольской обороны. Талантливый флотоводец, он оказался не менее талантливым руководителем боевых действий на суше и выдающимся военным администратором. Как командир Севастопольского порта он должен был распоряжаться громадным хозяйством: многочисленными складами, мастерскими, доками, – всем, что составляло материальную базу русского Черноморского флота, за счет которой производилось в основном оснащение севастопольских укреплений. Как военному губернатору города ему приходилось поддерживать в нем порядок осадного положения, заботиться о состоянии жителей и раненых воинов, о снабжении города водой и т. п. В записной книжке Нахимова, наряду с пометками, касавшимися непосредственно вопросов обороны города, сохранились и такие записи, как: «поверить аптеки», «поверить казначейство», «чайники для раненых», «дом Никитина освидетельствовать», «колодцы очистить и осмотреть». И все это при постоянном, деятельном руководстве напряженной борьбой на переднем крае! Не было, пожалуй, ни одного сколько-нибудь крупного успеха защитников города, в котором так или иначе не проявились бы ум, воля и беззаветное мужество этого великого русского патриота. 10 июля 1855 г. Россия потеряла в лице Нахимова одного из своих наиболее выдающихся прогрессивных военных деятелей XIX века.

Как военному организатору и администратору, Нахимову были свойственны та же непримиримая борьба со всякой косностью и рутиной, то же смелое новаторство, которое он проявлял в области военного и военно-морского искусства. В условиях николаевской России, с ее системой мелочной регламентации и канцелярской волокиты, под прикрытием которой процветали чудовищные хищения и казнокрадство, Нахимов не поколебался нарушить многочисленные устаревшие инструкции, связывавшие защитников Севастополя по рукам и ногам. «Неутомимый враг всякого педантства, всякой бумажной деятельности, – вспоминал один из севастопольцев, – он отверг все стеснительные при настоящих бедственных обстоятельствах формальности и этим только достиг возможности быстро и успешно осуществлять свои намерения»[70]70
  «Адмирал Нахимов». Документы, стр. 193


[Закрыть]. По свидетельству того же очевидца, он «с нещадною ненавистью клеймил… всякое злоупотребление, особенно такое, от которого могли пострадать его матросы», «с готовностью выслушивал всякое предложение, могущее повести хотя к малейшему улучшению»[71]71
  Taм же.


[Закрыть].

Для того чтобы, например, взять на себя ответственность за самовольную выдачу со складов военно-морского ведомства восьмисот матрацев для «чужих», «армейских» раненых, как это сделал Нахимов после сражения на Альме, или за самовольную выдачу с тех же складов для нужд обороны Севастополя корабельного леса, парусины, тросов, нужно было иметь в то время большую смелость. Нахимов недаром горько шутил, что он «всякий день готовит материалы для предания его после войны строгому суду за бесчисленные отступления от форм и разные превышения власти, что он уже предоставил все свое имущество на съедение ревизионных комиссий и разных бухгалтерий и контролей»[72]72
  ЦГИАМ, ф. 722, д. 177, л. 137.


[Закрыть]. И почти наверное, добавляет участник Севастопольской обороны, приведший эти слова Нахимова, Павел Степанович был прав, хотя снабжение севастопольцев всем необходимым поддерживалось иногда только благодаря его самоотверженным усилиям.

Павел Степанович Нахимов.

Нахимов, по своим взглядам, был, разумеется, далек от революционеров-демократов. Но в отличие от генералов-крепостников, видевших в солдате и матросе «серую скотину», которую муштрой и побоями надо приучить к механическому исполнению команд начальства, Нахимов стремился развить у солдат и матросов чувство собственного достоинства, «старался вселить в них, – по выражению современника, – гордое сознание великого значения своей специальности»[73]73
  «Адмирал Нахимов». Документы, стр. 202.


[Закрыть], сделать их сознательными, инициативными воинами.

Нахимов знал в лицо многих рядовых защитников Севастополя, часто бывал среди солдат и матросов, запросто беседовал с ними, внимательно выслушивал их советы. Исключительно большое внимание уделял он повышению боевого мастерства севастопольцев. Нередко можно было видеть, как адмирал сам наводил орудие в цель и давал указания артиллеристам, показывая канонирам, как лучше вести огонь. Метод личного примера – эта заповедь Лазарева, требовавшего, чтобы офицер был лучшим боцманом, лучшим матросом и лучшим командиром на корабле, – продолжал оставаться одним из основных воспитательных приемов Нахимова.

С высокой требовательностью к солдату и матросу Нахимов умел соединять волнующую по своей теплоте заботу о нем. Враг всякого педантизма, он, по свидетельству хорошо знавших его морских офицеров, становился самым неумолимым педантом, когда дело касалось заботы о нуждах воинов. Нарушить отдых солдата или матроса без особой на то необходимости он считал тягчайшим преступлением.

«Матросы! – писал Нахимов в одном из своих приказов по гарнизону. – Мне ли говорить вам о ваших подвигах на защиту родного вам Севастополя и флота? Я с юных лет был постоянным свидетелем ваших трудов и готовности умереть по первому приказанию. – Мы сдружились давно; я горжусь вами с детства»[74]74
  «Адмирал Нахимов». Документы, стр. 158.


[Закрыть]. Для николаевской России подобный приказ адмирала был неслыханным явлением.

За доверие и любовь русские солдаты и матросы платили Нахимову такой же любовью и доверием. Современники единогласно свидетельствовали об «огромном авторитете» Нахимова среди солдат и матросов, о его «неограниченном влиянии» на них[75]75
  Там же, стр. 167.


[Закрыть].

Нахимов пользовался большой любовью и уважением не только у солдат и матросов, но и у прогрессивно настроенных офицеров, особенно у морских офицеров, его воспитанников. Деятельность Нахимова, протекавшая в непрерывной борьбе с рутинерами, находила также поддержку у некоторых генералов и адмиралов, сочувствовавших его передовым методам руководства обороной города. Постепенно вокруг него сплотилась плеяда талантливых военачальников, таких, например, как контр-адмирал В. И. Истомин, вице-адмирал Ф. М. Новосильский, генерал-лейтенант С. А. Хрулев, контр-адмирал А. И. Панфилов, генерал-майор А. П. Хрущев, полковник В. И. Васильчиков, капитан первого ранга А. А. Зорин, капитан второго ранга Г. И. Бутаков, военные инженеры Э. И. Тотлебен, В. П. Ползиков, А. В. Мельников и другие. Они сыграли выдающуюся роль в организации обороны Севастополя, обеспечив продуманное и оперативное управление боевыми действиями защитников города.

Царь и окружавшие его сановные крепостники с большим неудовольствием смотрели на многочисленные отступления Нахимова от буквы и, главное, от духа николаевских уставов, на резкую прямоту его высказываний о грубых стратегических ошибках бездарных царских генералов, о вопиющих недочетах военной системы тогдашней России. «Ему бы канаты смолить, а не адмиралом быть», – злобно отзывался о Нахимове Меншиков в кругу своих штабных офицеров. Но правящей верхушке невыгодно было открыто выражать свое негодование поведением Нахимова: имя его гремело по всей России и значение его как вдохновителя и организатора Севастопольской обороны, приковавшей к себе основные силы противника, было слишком очевидным. Поэтому в Петербурге вынуждены были мириться с пребыванием Нахимова на одном из самых ответственных участков обороны государства и даже награждать его.

Доверие войск к своему руководителю было немаловажным фактором успешной обороны Севастополя в течение столь длительного времени и имело в напряженной борьбе под Севастополем тем большее значение, что у англичан и французов наблюдалась в этом отношении как раз обратная картина. Там Канробер ушел с поста главнокомандующего французскими войсками, публично признав, что он не имеет среди своих солдат и офицеров должного авторитета. Преемник его – генерал Пелисье за свою кровавую «систему атак» снискал себе в рядах французских войск такую ненависть, что на его жизнь производились покушения. Смерть Раглана летом 1855 г. от болезни и замена его другой, столь же бесцветной личностью – генералом Симпсоном были встречены в английской армии с поразительным равнодушием.

VI

В середине августа Горчаков в последний раз попытался отвлечь силы противника от Севастополя, предприняв наступление со стороны реки Черная против обсервационного корпуса союзников, состоявшего к тому времени из 20-тысячного французского, 10-тысячного сардинского и 10-тысячного турецкого отрядов, а также из двух французских и одной английской кавалерийских дивизий.

Обсервационный корпус союзников занимал выгодную оборонительную позицию перед Сапун-горой, прикрытую рекой и протекавшим за ней водопроводным каналом, к которому круто спускались Федюхины и Гасфортовы высоты. На Федюхиных высотах располагался французский отряд, а на Гасфортовых – сардинский. Оба отряда имели сильные предмостные укрепления на противоположном берегу реки Черная. Первое из них прикрывало так называемый Трактирный мост перед Федюхиными высотами, а второе, расположенное на Телеграфной горе, – мост перед позициями сардинцев. Турки обороняли высоты перед Балаклавой. Кавалерия находилась в тылу корпуса, образуя резерв.

По замыслу русского командования 15-тысячный отряд генерала Реада должен был взять штурмом французские укрепления перед Трактирным мостом, а отряд генерала Липранди, численностью также в 15 тысяч человек, – выбить сардинцев с Телеграфной горы. После этого, смотря по обстановке, Горчаков предполагал ввести в действие на том или другом направлении свой резерв, насчитывавший до 20 тысяч человек пехоты, до 8 тысяч человек кавалерии и несколько батарей артиллерии. Такой план давал возможность сосредоточить на направлении главного удара до 50 тысяч человек против 10–20 тысяч у противника. При этом осадный корпус союзников намечалось сковать вылазкой 20-тысячного отряда Хрулева из Севастополя, а остальные войска из обсервационного корпуса – демонстративным выдвижением к Балаклаве и Сапун-горе незначительных наблюдательных отрядов.

Наступление русских войск началось на рассвете 16 августа выдвижением отрядов Реада и Липранди на исходные позиции. Пользуясь предрассветным туманом, отряд Липранди внезапно атаковал Телеграфную гору и отбросил с нее сардинцев за реку. Затем артиллерия русского отряда начала обстрел Гасфортовых высот. Одновременно открыла огонь и артиллерия Реада. Дальнейший ход наступления зависел от распоряжений Горчакова.

Горчаков же, вместо того чтобы избрать себе определенный командный пункт, с которого можно было бы координировать действия обоих отрядов, прибыл к отряду Липранди и фактически возглавил его, упустив из виду отряд Реада, который, согласно диспозиции, должен был продолжать артиллерийскую подготовку атаки до получения нового приказания. Между тем случилось так, что орудия Реада открыли огонь со слишком далекой дистанции и были вынуждены временно прекратить его для перемены позиции. Горчаков послал к Реаду адъютанта с приказом «начинать дело», т. е. открыть огонь. Реад же понял это туманное распоряжение как приказ начинать атаку, так как его артиллерия в это время уже возобновила огонь. Привыкнув механически исполнять команды свыше, он, не раздумывая над несообразностью полученного приказа с обстановкой на поле боя, тотчас же двинул в атаку половину своего отряда – три пехотных полка, построенные в линию батальонных колонн.

Русские полки выбили противника с предмостного укрепления у Трактирного моста, форсировали обе водные преграды и поднялись на Федюхины высоты, захватив там несколько вражеских батарей. Но этот успех стоил наступавшим колоннам громадных потерь. «На Федюхины высоты нас пришло всего три роты, а пошли полки!» – с горечью говорилось по этому поводу в популярной под Севастополем солдатской песне, сложенной Л. Н. Толстым. 20-тысячному французскому отряду нетрудно было первой же контратакой отбросить остатки втрое уступавших ему по численности русских полков на исходные позиции.

Убедившись в неудаче, Реад послал в атаку вторую половину своего отряда. Повторилось наступление семи тысяч человек на укрепленные позиции 20-тысячного отряда противника, и снова русские колонны были отброшены с большими потерями. После этого отряд Реада потерял значение активной боевой силы.

Для Горчакова атака Реада явилась полной неожиданностью. Он уже избрал направлением главного удара Гасфортовы высоты и приказал усилить отряд Липранди пехотной дивизией из резерва. Узнав о самовольной атаке Реада и считая ее недоразумением, главнокомандующий, однако, не постарался уяснить себе обстановку, а поспешно изменил решение и перенес направление главного удара на Федюхины высоты. Он приказал дивизии из резерва повернуть в распоряжение Реада, рассчитывая поддержать и развить его наступление, хотя при мало-мальски налаженной связи легко мог бы узнать, что было уже поздно: отряд Реада был сброшен со счетов, а к французам и сардинцам подошли из резерва три пехотные дивизии, что довело численность союзников на обеих высотах до 60 тысяч человек. Продолжение наступления со стороны русских стало бессмысленным, поскольку силы оборонявшихся значительно превышали силы наступавших.

Тем не менее Реад, не получая от Горчакова других распоряжений, приказал продолжать атаку силами подошедшей к нему дивизии. При этом он двинул в атаку даже не всю дивизию целиком, а лишь один полк из ее состава, что дало основание окружавшим его офицерам усомниться в психической нормальности своего начальника. Мало того, когда командир дивизии передал команду Реада своему головному полку, Реад вернул двинувшиеся было колонны и приказал послать в атаку другой полк, который, по расчету «нормального боевого порядка» дивизии, должен был начинать атаку. До такой нелепости не доходила дело еще ни у одного из николаевских генералов, слепо придерживавшихся буквы устава.

Колонны атакующего полка под огнем противника, превосходившего их численностью в десятки раз, достигли водопроводного канала и, потеряв половину своего состава (в том числе почти всех офицеров), в беспорядке повернули обратно. Следующий полк был также отброшен с большими потерями. Теперь у Реада оставалось лишь два полка, явно не способных одержать успех в борьбе против 40-тысячного отряда французов, сосредоточившегося на Федюхиных высотах. И все же Реад повел в атаку еще один полк, который был немедленно окружен французскими дивизиями и с трудом пробился обратно. В ходе этой атаки Реад был убит, и управление войсками прекратилось, так как почти все старшие офицеры также выбыли из строя. Началась беспорядочная перестрелка.

Только тогда, наконец, Горчаков прибыл на направление своего главного удара и получил возможность оценить обстановку. Опасаясь, что французы с их подавляющим перевесом в силах предпримут в свою очередь атаку на остатки дивизий Реада, – а это грозило бы им полным разгромом, – он приказал начать немедленный отход к укрепленным позициям на Мекензиевых и Чоргунских высотах, а двум полкам из отряда Липранди произвести демонстративную атаку с целью оттянуть на себя силы французов. Оба полка, несмотря на тяжелые потери, справились с поставленной перед ними задачей, выбив противника с одной из его позиций и отступив при сосредоточении против них нескольких французских и сардинских дивизий. Тем временем русские войска успели отойти на свои укрепленные позиции и приготовиться к отражению вражеского наступления. Но англо-французское командование так и не решилось перейти в наступление и ограничилось тем, что заняло предмостные укрепления, тем самым упустив возможность использовать выгодно сложившуюся для него обстановку и соотношение сил. Отряд Хрулева и наблюдательные отряды русских на протяжении всего сражения никаких распоряжений от Горчакова не получили и остались в бездействии.

Было бы, разумеется, неверным объяснять причины неудачи наступления русских войск в сражении на реке Черная только бездарностью Горчакова, Реада и других царских генералов. Здесь сказались и порочность ставки на механическое исполнение команд свыше, и порочность шаблонных боевых порядков, и неспособность сомкнутых построений противостоять огню нарезного оружия противника, и плохо поставленная служба связи, и многое другое. Одним словом, здесь еще раз в полной мере сказалась порочность николаевской военной системы, не соответствовавшей сложившимся условиям боя и не совместимой с творческим восприятием опыта войны.

Русские войска потеряли в этом сражении 8 тысяч человек убитыми и ранеными, что в несколько раз превышало потери противника.

На следующий день после сражения осаждавшие начали пятую бомбардировку Севастополя. Превосходство их в силе артиллерийского огня стало совершенно очевидным. Англичане провели от Балаклавы к своим позициям под Севастополем железнодорожную ветку, и непрерывный подвоз боеприпасов позволил союзникам все время наращивать темп обстрела. Особенно разрушительным был навесной огонь тяжелых мортир, которых у союзников насчитывалось свыше двухсот. Севастопольцы же попрежнему должны были экономить снаряды, так как запасы пороха в городе были ничтожны и приходилось перебиваться со дня на день в ожидании очередного обоза с боеприпасами. Уже 19 августа начальник севастопольского гарнизона донес Горчакову, что запас снарядов в городе подходит к концу, и если не будет усилен подвоз, то через несколько дней артиллерия обороны прекратит огонь. Из штаба Горчакова ответили требованием еще более сократить темп стрельбы, ссылаясь на то, что запасы пороха «на всем юге империи совершенно истощены». «Досадно видеть, – писал в те дни один из севастопольцев, – что противники наши обладают такими средствами, какими мы – не в состоянии… На каждый наш выстрел они отвечают десятью: наши заводы не успевают делать такого количества снарядов, которое нужно выпускать»[76]76
  Сборник рукописей о Севастопольской обороне. СПб., 1872, т. II, стр. 421, 424.


[Закрыть].

К тому же в городе подошли к концу и запасы леса, так что строительство блиндажей пришлось резко сократить. Потери гарнизона возросли до двух-трех тысяч человек в день, а существенных подкреплений Крымская армия русских больше не получала: дальнейшее выкачивание рабочей силы из малопроизводительного крепостного хозяйства в армию грозило полной экономической катастрофой государства, и поэтому развертывание армии затормозилось.

В связи со всем этим Горчаков в своих донесениях к царю все настойчивее просил разрешения оставить Южную сторону Севастополя, поскольку при сложившихся условиях удерживать ее далее становилось невозможным. Но этот шаг был связан с большим риском. Совершить его можно было либо путем отхода вдоль южного берега рейда к устью реки Черная, либо на судах через рейд, либо комбинированным путем. Во всех случаях 50-тысячный гарнизон города, растянувшись на марше или при посадке на суда, мог быть легко разгромлен по частям втрое более сильной армией противника. «Не предвижу, как дать делу хороший конец, – писал Горчаков Александру II, – …теперь я думаю об одном только: как оставить Севастополь, не понеся непомерного, может быть более 20-тысячного урона»[77]77
  ЦГИАМ, ф. 722, д 188, лл. 53, 67.


[Закрыть]. Основные надежды возлагались в данном отношении на пловучий мост через рейд из громадных бревен. По нему можно было в сравнительно короткий срок эвакуировать гарнизон Южной стороны, не подвергая его риску разгрома.

Сооружение моста, начатое еще в июле 1855 г., было закончено лишь 27 августа, и Горчаков немедленно донес военному министру о своем решении «очистить Южную сторону Севастополя» в самое ближайшее время. Начались спешные приготовления к отходу. На Южной стороне были подготовлены к взрыву наиболее важные военные объекты, сооружены предмостные укрепления для прикрытия переправы, разработан порядок следования войск. По наведенному мосту на Северную сторону потянулись сотни повозок с военным имуществом. И вдруг утром 5 сентября осаждавшие начали очередную, шестую по счету, бомбардировку города, заставившую русское командование в ожидании нового генерального штурма прекратить начатую было эвакуацию Южной стороны.

Действительно, англо-французское командование, узнав о начавшейся эвакуации противника, решило новым штурмом принудить севастопольцев к сдаче или полностью уничтожить героический гарнизон.

Шестая бомбардировка Севастополя оставила далеко позади все предшествовавшие и по числу орудий и по темпу огня. Для участия в ней союзники сосредоточили на своих осадных батареях свыше 800 тяжелых орудий, т. е. до 150 орудий на один километр фронта, что уже приближалось к нормам первой мировой войны 1914–1918 гг. Запасы снарядов у них были фактически неограниченными, и они выпускали по городу 75–85 тысяч снарядов в день. Русские же батареи имели боеприпасов всего на 49 тысяч выстрелов и поэтому отвечали одним выстрелом на пять – десять выстрелов противника, выпуская в день не более 10–15 тысяч снарядов. Несмотря на героический труд защитников города, они уже не успевали под таким огнем восстанавливать разрушенное. К 8 сентября в валах бастионов главной оборонительной линии образовались широкие бреши. Рвы перед ними были засыпаны землей от взрывов. Путь штурмующим колоннам был открыт.

Для участия в штурме командование союзников выделило 8 французских дивизий (свыше 50 тысяч штыков), 5 английских дивизий (около 11 тысяч штыков) и одну сардинскую бригаду (свыше тысячи штыков), т. е. на 15–17 тысяч человек больше, чем 18 июня. Гарнизон же Севастополя в связи с огромными потерями, которых не успевали покрывать прибывавшие подкрепления, к тому времени составлял всего лишь 40 тысяч человек (из них 17 тысяч на Городской стороне под командованием генерала Семякина и 23 тысячи на Корабельной стороне под командованием генерала Хрулева), т. е. на 10 тысяч человек меньше, чем при отражении первого штурма. Союзники постарались сделать нападение внезапным. С утра 8 сентября они несколько раз прерывали бомбардировку и возобновляли ее сначала, притупляя тем самым бдительность осажденных. Наконец, ровно в полдень 8 сентября 1855 г. артиллерия союзников снова замолкла, и свыше 40 тысяч французов и англичан устремились на главную оборонительную линию Корабельной стороны, где находилось всего лишь 3–4 тысячи защитников города[78]78
  Остальные войска были отведены из-под огня противника за вторую линию обороны.


[Закрыть]. Быстро пробежав несколько десятков метров, отделявших передний край осадных работ от первой линии обороны, союзники ворвались на бастионы прежде, чем севастопольцы изготовились к обороне. Завязалась неравная рукопашная схватка, и вскоре штурмующие вытеснили в десять раз уступавших им по численности русских за вторую линию обороны.

Но на этом успехи штурмующих кончились. Момент внезапности прошел, и в дело вступил испытанный прием севастопольцев: колонны французов и англичан были встречены со второй оборонительной линии картечью, после чего контратака подоспевших к русским резервов обратила противника в бегство. Преследуя бегущих, русские войска снова овладели вторым и третьим бастионами, но были остановлены перед Малаховым курганом, окруженным с тыла глубоким рвом и валом для круговой обороны, так что французы теперь оборонялись в нем, как в крепости.

Колонны французов и англичан несколько раз подряд пытались вновь овладеть потерянными бастионами, но каждый раз отбрасывались с громадными потерями огнем и штыками оборонявшихся, которым, как обычно, оказывали активное содействие фланговым огнем русские пароходы. Чтобы поддержать атакующих артиллерийским огнем, французы выдвинули вперед две свои полевые батареи. Однако забвение уроков Альмы и Инкермана не прошло им даром: через несколько минут почти все артиллеристы обеих батарей были выведены из строя ружейным огнем русских. Не увенчались успехом также атаки французов и сардинцев на укрепления Городской стороны. Остатки некоторых английских и французских дивизий, не желая идти на верную гибель, отказались наступать. В три часа дня, убедившись в безрезультатности своих усилий, союзники прекратили штурм.

Бой продолжался с этого момента лишь у Малахова кургана, где русские войска тщетно пытались взять штурмом его тыльные укрепления. Хрулев, руководивший атаками, вскоре выбыл из строя; за ним последовало еще несколько генералов, сменявших друг друга в ходе атак. Оставшись без единого командования, солдаты упорно продолжали атаки. При этом им деятельно помогали остатки гарнизона кургана, не успевшие отступить в начале штурма. Укрывшись в развалинах полуразрушенной башни, они долгое время обстреливали противника с тыла и капитулировали лишь после того, как против них начали действовать подвезенные французами артиллерийские орудия.

В пять часов дня к кургану прибыл Горчаков. Он приказал приостановить атаки и начать отступление, рассчитывая, что огромные потери и деморализация в войсках союзников после неудачного штурма позволят ему, наконец, эвакуировать Южную сторону Севастополя, не подвергая ее гарнизон риску разгрома.

Войска союзников были, действительно, совершенно измотаны и обескровлены штурмом. По официальным, явно преуменьшенным, данным англо-французского командования, они потеряли свыше 10 тысяч человек убитыми, ранеными и пленными, а по данным захваченных у них впоследствии пленных, эти потери составляли 20–25 тысяч человек, – примерно вдвое больше того, что потеряли оборонявшиеся. Что же касается деморализации в рядах англичан и французов, то о ней с достаточной убедительностью свидетельствует поведение их солдат в конце штурма, когда целые батальоны отказывались идти в атаку.

Взорвав все важные объекты Южной стороны Севастополя, русские войска в ночь на 9 сентября беспрепятственно совершили отход по пловучему мосту через рейд на глазах у англо-французского командования, бессильного предпринять что-либо в сложившейся обстановке. После этого мост был разведен, а оставшиеся корабли затоплены на рейде. Легендарная Севастопольская страда окончилась. Русские войска закрепились на новых, заранее подготовленных позициях на Северной стороне.