Текст книги "Александр Шморель"

Автор книги: Игорь Храмов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Деньги приходилось экономить, поэтому было решено часть «тайной почты» отвозить непосредственно в те города, где находилось большое количество адресатов. 26 января Александр отправился в сторону Австрии. В его рюкзаке было несколько сот листовок. Часть из них была аккуратно упакована в конверты, но в массе своей это были листки, сложенные как письма полевой почты. Скорый поезд прибыл в Зальцбург в первой половине дня. Алекс вышел в город и опустил пачки писем в два почтовых ящика, ближайших к вокзалу. Впоследствии станет известно, что 57 человек из нескольких сотен адресатов законопослушно сдали «Воззвание ко всем немцам!» в полицию. В этот же день, сев на ближайший поезд до города Линц, Александр повторил операцию с отправкой листовок. Уже поздним вечером он приехал в Вену, где и остановился в небольшой гостинице, зарегистрировавшись под своим собственным именем, не прибегая ни к какой конспирации. Распределив часть своего опасного груза по почтовым ящикам города, Александр отправил также пачку листовок, адресованных во Франкфурт-на-Майне. Такой сложной системой рассылки ребята пытались сбить с толку гестапо, чей интерес к авторам подобных текстов был очевиден.

Всё свободное от занятий время несколько студентов проводили на квартире Шоля. Работая попеременно, они делали всё новые и новые оттиски, надписывали конверты, клеили марки. Когда закончились марки, ребята решились на более рискованный шаг. 28 января с наступлением темноты Алекс, Ганс и Вилли поделили между собой свежеотпечатанные листки, и каждый отправился по своему маршруту. Александр унёс свою «порцию» в папке, раскладывая по пути около входов в дома, во дворах, телефонных будках, около магазинов по нескольку экземпляров «Воззвания». Обход «своей» территории занял у каждого около двух с половиной часов. В половине первого ночи все собрались на квартире Шоля. Поделившись информацией о проделанной работе, решили устраиваться на ночлег. Алекс остался у Ганса, а Вилли пошёл к себе домой. Софи в ночной вылазке участия не принимала. «На вопрос об участии Софи Шоль в нашей антигосударственной пропаганде могу сообщить следующее, – давал показания Александр на третий день после казни Софи, Ганса и Кристофа. – Она выехала в Аугсбург в то же время, что и я, для распространения там листовки «Воззвание ко всем немцам!». Мне неизвестно, собиралась ли она из Аугсбурга в другие города. Я присутствовал, когда писали адреса на листовках, и среди них я видел адреса жителей Аугсбурга. Кто писал эти адреса, мне неизвестно. Меня не было, когда надписывали именно их». Несмотря на огромное количество распространённых экземпляров отклика от знакомых и близких ребята не получили, но, судя по небольшому количеству заявлений в полицию, труд юных подпольщиков не пропал даром. Их услышали!

Гестапо было обеспокоено массовым появлением листовок. Пока ещё не была установлена параллель между рассылкой антигосударственных листков летом 1942 года и появившимся в конце января «Воззванием ко всем немцам!». Другой стиль, огромный тираж – тайная полиция активно занялась поисками авторов и распространителей. Появление листовок сперва в Вене, а потом в Мюнхене, письма со штемпелями почтовых отделений, находившихся в непосредственной близости от вокзала, подвели следователей к мысли, что они имеют дело с «гастролёрами» из Австрии. Были подняты все архивы и установлены личности, отличавшиеся политической неблагонадёжностью. Вскоре гестапо вышло на некоего Макса Штефля, бывшего библиотекаря Мюнхенского университета, уволенного с государственной службы за «антиправительственные настроения». Штефль навлёк на себя подозрения тем, что в день распространения листовок оказался в Вене. За ним немедленно было установлено круглосуточное наблюдение, однако радость следователей гестапо оказалась преждевременной. Слежка не дала никаких результатов. Безрезультатными оказались также и проверки поездов в Мюнхене, Штутгарте, Аугсбурге и других городах Баварии, а дальнейшее развитие событий показало, что бывший библиотекарь не имел никакого отношения к «Листовкам движения Сопротивления в Германии».

Лило Рамдор вспоминала, что ещё перед Рождеством в её доме появился рулон серого ватмана шириной около метра. Его как-то вечером принёс Алекс. Развернув ватман на полу, он извинился, что ему приходится доделывать работу у Лило. Контурные буквы толщиной около 10 сантиметров и высотой в метр образовывали надпись «Долой Гитлера!». Алекс принялся вырезать их, следуя линиям карандашной разметки. После установления контактов с Фальком Харнаком от Лило у Алекса не было секретов в отношении деятельности «Белой розы». У неё хранились оттиски листовок, которыми Александр пополнял свой рюкзак перед каждым выходом «на задание». Поэтому шаблон с антигитлеровским лозунгом на полу собственной квартиры не вызвал у Лило особого удивления. Идея Алекса перейти к открытым акциям протеста воплотилась в жизнь лишь в начале февраля. Официальное сообщение о поражении 6-й армии генерала Паулюса под Сталинградом было передано 3 февраля по радио. Газеты также несли жителям Германии эту мрачную весть. В стране был объявлен четырёхдневный траур. Впоследствии на первом же допросе в гестапо Алекс заявит: «В то время как Ганс Шоль был подавлен событиями в Сталинграде, я, как симпатизирующий России, самым настоящим образом порадовался за положение русских на фронте». «Белая роза» моментально отреагировала на события в России: в ночь на 4 февраля Александр и Ганс, вооружившись шаблоном, ведёрком с краской и кисточками, отправились в центр Мюнхена с неслыханными по дерзости намерениями.

«Однажды ночью, это была примерно середина февраля, мы (Ганс Шоль и я) вышли с Франц-Йозеф-штрассе и направились в сторону университета, где я в нескольких местах, примерно на высоте груди, нанёс надписи «Долой Гитлера!», – давал позже показания Александр Шморель. – Ганс Шоль следил в это время, чтобы нас никто не заметил. Оттуда мы отправились кружным путём в центр города и добрались таким образом до Виктуалиенмаркта. По пути я наносил надписи в разных местах – без разбора. И на этот раз Ганс Шоль стоял «на стрёме». Из-за переутомления и так как уже стало светать, там мы и прекратили эту акцию и вернулись в квартиру Шоля. На обратном пути мы проходили мимо здания университета и не могли не сделать ещё одну надпись «Свобода!» (Без шаблона)». Мысль о том, как добиться максимально быстрого и массового эффекта, как обратиться ко всем жителям Мюнхена, нашла своё идеальное воплощение в лозунгах на стенах городских общественных зданий. Алекс приобрёл чёрную, как дёготь, краску заранее, в магазине. В ателье Эйкемайера друзья разжились подходящими кисточками и захватили ещё банку зелёной краски. В общей сложности в эту ночь появилось 29 надписей – в самом центре города! В некоторых местах к лозунгу «Долой Гитлера!» Александр добавлял перечёркнутую свастику. Надпись «Свобода!» появилась не где-нибудь, а справа и слева от центрального входа в университет. Воистину, безумству храбрых поём мы песню!

Не укладывается в голове, что в крупнейшем городе гитлеровской Германии, в «партийной столице рейха», как величали в те годы Мюнхен, двое студентов в течение ночи беспрепятственно перемещались от одного здания к другому с краской, кисточками, перепачканным от неоднократного употребления шаблоном. Перенесём ситуацию на минуту, в порядке буйной фантазии, на знакомый нам город – Москву. Метровые буквы чёрной краской на здании Манежа, Центральном телеграфе, книжном магазине «Москва», Елисеевском магазине, кинотеатре «Пушкинский», полиграфическом комбинате «Известия» – и ещё 23 надписи на стенах домов и заборах одной из центральных улиц города! Чокнутые?! В этих акциях потрясает не только то, как Алекс и Ганс смогли совладать со страхом быть замеченными. У них не было заранее определённого плана: «Мы просто ощупывали оштукатуренную поверхность, чтобы определить, подходит ли она для надписей, – признается потом на допросе Ганс. – Кто хоть раз в жизни пробовал красить стены домов, поймёт меня». Кроме мужества для выполнения такого объёма работы требовались сноровка и значительные физические усилия. Неудивительно, что под утро Шоль и Шморель просто выбились из сил.

Эффект был потрясающим. На следующее утро всеобщее оживление охватило город. Нет, у надписей не толпились зеваки, на стены домов не показывали пальцами, но о лозунгах знал весь Мюнхен. «Как мы отреагировали на них? – Герта Шморель смеётся. – Мы все обрадовались. Наконец-то было высказано то, о чём думали многие». Да ещё как высказано! Несколько дней бедные женщины-уборщицы, некоторые из них иностранки из оккупированных земель, пытались отскрести крамольные надписи с университетских стен. Потом ещё долго слова проступали на мрачном фоне оштукатуренных стен. «Несколькими днями позже я снова был в квартире Шоля, – давал показания Александр. – Когда я уходил вечером, Ганс Шоль сказал мне, что этой ночью он опять пойдёт «красить». К этому времени нанесённые нами несколько дней назад надписи уже давно были уничтожены. При этом Ганс Шоль сообщил, что этой ночью они пойдут вместе с его другом Вилли Графом». Вооружившись зелёной краской из ателье, двое друзей в ночь с 8 на 9 февраля сделали несколько надписей «Долой Гитлера!» и «Свобода!» на входе в университет. Рискованные выходки «Белой розы» привели в состояние повышенной готовности мюнхенское отделение гестапо. Сразу же после первой вылазки Ганса и Алекса гестапо организовало массовые следственные действия в течение одного дня, которые, правда, не увенчались успехом. Тем не менее вскоре были получены результаты криминалистической экспертизы, которая однозначно указала на родственное происхождение «Воззвания» и листовок, появлявшихся в Мюнхене летом 1942 года. Круг поиска сузился: преступники должны были быть из Мюнхена или пригородов. 5 февраля через газету «Мюнхенер нойесте нахрихьтен» полиция обратилась к населению с просьбой оказать содействие в поимке преступников. Солидное вознаграждение в размере тысячи рейхсмарок говорило о высокой степени озабоченности нацистского руководства.

Кристоф Пробст посетил друзей в эти дни. Он привёз свой проект новой листовки, написанной под впечатлением поражения под Сталинградом. Впоследствии этот текст, найденный у Ганса, при аресте, будет стоить Пробсту жизни. Пока же он живо обсуждал с ребятами последние события. Кристоф расценил идею Шмореля с настенными надписями как детскую и просто безумную. Критика больно задела Алекса, но не более того. Бальзамом на его душу были слова Фалька Харнака, который приехал в Мюнхен 8 февраля и одобрил не только смелость поступка, но и меткость самого лозунга. В последующие дни ребята несколько раз встречались на квартире Шоля. Харнак и Хубер также принимали участие в этих встречах. Время проходило в спорах по принципиальным вопросам. В то время как Хубер категорически отрицал возможность какого бы ни было сотрудничества с Советским Союзом, Алекс считал, что у России большое будущее в политическом и экономическом плане. Он подчёркивал, что его отрицательное отношение к коммунизму ни в коей мере не сказывается на отношении к народу, к стране своего детства. Взгляды Харнака и Хубера на послевоенное политическое устройство Германии тоже разнились. «После того, как в квартире Шоля говорили на общеполитические темы, последовал обмен мнениями между профессором Хубером и доктором Харнаком, – давал показания Александр на очередном допросе. – При этом Харнак высказывался за социалистическую форму (национализация крупных предприятий). Профессор Хубер больше склонялся к демократическим воззрениям. Возможно, что Харнак порой высказывал коммунистические идеи, которые, в свою очередь, были отклонены профессором Хубером. По этому вопросу Харнак ссылался на книгу Сталина. В итоге все эти высказывания создали впечатление, что оба собеседника отдавали предпочтение демократической форме правления». Несмотря на довольно яростные споры, действительно разгоравшиеся по многим вопросам, профессор подтвердил, что поддержит студентов в их антигитлеровской борьбе. Этот, один из главных результатов встречи на квартире Шоля Александр сохранил в тайне.

События последних дней под Сталинградом стали поводом для написания новой листовки. На этот раз автором её стал сам Хубер. «Студенты! Студентки! Наш народ потрясён гибелью воинов под Сталинградом. Гениальная стратегия ефрейтора мировых войн бессмысленно и безответственно погнала тридцать тысяч немцев на гибель. Спасибо, фюрер!» – гласил текст, написанный якобы студентами и для студентов. Не только Сталинград, но и события, происходившие в стенах Мюнхенского университета, вся политика высшего образования Третьего рейха нашли критическое отражение в этом воззвании. Согласившись со всеми основными положениями шестой листовки, ребята категорически настояли на том, что слова профессора об уничтожении русского большевизма «во всех его проявлениях», а также о необходимости спасения «прославленного немецкого вермахта» исчезли из предложенного текста. По словам самого профессора, после такого выпада он, возмущённый, покинул квартиру Ганса. Однако, несмотря на демарш учителя, листовка пошла в тираж. «После того, как эти места были вычеркнуты, я напечатал последнюю листовку на машинке. Я помогал также при её размножении и распространении», – рассказывал позже Алекс. На своих первых допросах он категорически отрицал причастность профессора Хубера к изготовлению листовок, брал всю вину на себя и Ганса. Позднее, под давлением показаний других участников процесса, Шморель всё же рассказал об участии профессора в работе группы. Завершая показания по вопросу об авторстве шестой листовки, Шморель сказал: «Если в этой связи речь идёт о том, что своими изменениями проекта последней листовки я выразил мой коммунистический настрой и фанатическую неприязнь к национал-социализму, то я со всей силой должен возразить такому упрёку, так как в действительности я являюсь убеждённым противником большевизма».

За один день Ганс, Алекс и Вилли откатали около трёх тысяч экземпляров. В эти дни Софи находилась в Ульме, у родителей. Кристоф, приехавший на время из Инсбрука, намеревался вместе с Гансом разложить свежую партию листовок в здании университета. Алекс и Вилли в категоричной форме отговорили его от этой безумной затеи, памятуя о том, что Герта, жена Пробста, ждала третьего ребёнка. В понедельник, 15 февраля, листовки готовили к отправке. К работе подключилась и Софи, вернувшаяся от родителей. Адреса для рассылки взяли из старого студенческого справочника. Пока хватало конвертов, надписывали их. Потом адреса стали писать на сложенных листовках. По свидетельству Алекса, в ход пошли обе пишущие машинки, имевшиеся в квартире Ганса. Одна из них – портативная «Эрика» – принадлежала хозяйке квартиры. «Ганс Шоль, Вилли Граф и я разнесли изготовленные нами листовки по разным почтамтам и отправили их поздним вечером 15.2.43. Было около 22 часов. Мы вышли из квартиры Шоля и направились к 23-му почтовому отделению на Ветеринэрштрассе, где один из нас опустил свои листовки в почтовый ящик. Кто был первым, я уже не помню. От Ветеринэрштрассе мы направились через Каульбахштрассе к главпочтамту на Резиденцштрассе, где второй из нас опустил свою корреспонденцию в ящик». «Отметившись» таким образом ещё в двух местах, ребята направились домой. По пути к дому Шоля они не удержались от искушения написать на стене книжного магазина «Долой Гитлера!» и «Гитлер – массовый убийца!». Пока Алекс с Гансом занимались лозунгами, Вилли охранял подходы к магазину.

У друзей оставалось ещё около полуторы тысяч листовок. Адресов для рассылки больше не было, и родилась идея разложить оставшиеся экземпляры в университете перед аудиториями. Сделать это надо было незадолго до перемены. «Эта мысль возникла то ли у меня, то ли у Ганса, – говорил впоследствии следователю Александр. – Во всяком случае, мы были едины в этом намерении. Когда мы обсуждали этот план, не было ни Софи Шоль, ни Графа. Я не могу сказать, узнал ли Вилли Граф о нашем плане впоследствии от Ганса Шоля». «Березина и Сталинград вспыхнули на Востоке. Павшие под Сталинградом взывают к нам!» – в сознании друзей опасность отступила. Удачные ночные вылазки, безнаказанные акции – всё это кружило голову, требовало продолжения. Чокнутые! Неужели они не понимали, что за успехом может последовать и поражение, и что поражение это будет ужасным? Ответом на этот вопрос могут служить лишь слова Александра, сказанные в лицо следователю и зафиксированные в протоколе 25 февраля: «Изготовлением и распространением наших листовок мы – Ганс Шоль и я – хотели добиться переворота. Мы отдавали себе отчёт, что наши действия направлены против сегодняшнего государства и что нас в случае расследования будет ожидать тяжелейшее наказание. Несмотря на это, мы не могли удержаться от подобных действий по отношению к существующему государству, потому что мы оба придерживались точки зрения – таким образом можно остановить войну».

ПРОВАЛ

Может показаться странным, что группа студентов, которых никто никогда не учил навыкам конспирации или подпольной борьбы, на протяжении столь длительного времени водила за нос гестапо. При этом никто из ребят не прибегал к каким-то особым ухищрениям. Всё происходило быстро, изящно, без лишних слов. Как-то во время очередной выставки, посвящённой деятельности «Белой розы», невольно услышал разговор сотрудниц музея, принимавшего экспозицию. Две женщины обсуждали одноимённый художественный фильм, снятый немецкими кинематографистами. Фильм создавался при активном участии родственников казнённых. Родные привнесли в сюжет множество небольших деталей, имевших место в действительности. Умудрённые опытом просмотра боевиков и триллеров последних лет, научные сотрудники солидного исторического учреждения раскритиковали «методы работы» юных антифашистов в пух и прах: «Наши дети-то, поди, умнее себя вели бы, уж они бы точно придумали, как похитрее эти листовки распространять! А то уж больно просто всё у этих героев выходит». Не берусь судить о методах подпольной борьбы, и не дай бог, чтобы детям нашим довелось на практике знакомиться с ними. Верно только одно: вплоть до 17 февраля 1943 года у гестапо не было однозначной версии происходящих в городе антиправительственных акций.

С 9 февраля, после того как надписи появились в городе во второй раз, за Мюнхенским университетом было установлено постоянное наблюдение. Через два дня начала работать специально созданная особая комиссия гестапо под руководством старшего окружного криминального секретаря Роберта Мора. «Появление относительно большого количества листовок в «столице движения» вызвало огромное беспокойство в высших эшелонах власти», – рассказывал он в 1951 году. Как-то утром в кабинете Мора, во Дворце Виттельсбахов раздался звонок руководства. Оказавшись через пару минут у старшего правительственного советника Шефера, Мор увидел груды листовок, штабелями разложенные на столе шефа. «Бросьте все дела, займитесь вот этим, немедленно!» К исполнению приказа приступили не мешкая. Спустя некоторое время удалось установить что все конверты, в которых рассылались листовки, были изготовлены на мюнхенской конвертной фабрике. Бумага, на которой печатались тексты, продавалась, вероятно, только в городе. Вдобавок к этому группа Мора получила сведения о том, что в 23-м почтовом отделении по Людвигштрассе некто приобретал необычно большое количество почтовых марок по 8 пфеннигов.

17 февраля особая комиссия передала пятую и шестую по счету листовки «Белой розы» профессору Хардеру, специалисту по древнегреческим авторам, для проведения анализа текстов с целью составления «политико-социологического» портрета искомых преступников. Портрет получился на редкость привлекательным: «Оба текста отличаются необыкновенно высоким уровнем. Это пишет человек, в совершенстве владеющий немецким языком, продумавший предмет до мельчайших подробностей. Автор точно знает, чего он хочет. Он знаком с деталями. Это немец, причём не эмигрант, а немец, который на протяжении нескольких лет до сегодняшнего дня переживал все политические события внутри страны. Он очень точно ориентируется в политических и личностных взаимосвязях, особенно в Мюнхене…» На пяти страницах заключения, отличающегося подробным анализом отдельных пассажей, Хардер неоднократно восхищается языком листовок: «Автор пишет великолепным немецким стилем, которым может пользоваться лишь человек, давно занимающийся немецкой литературой – предположительно учёный в области духовных наук или теолог». В заключение эксперт сделал утешительный вывод, что целевой аудиторией этой пропаганды, по-видимому, являлись академические круги и студенчество, но узкая направленность листовок и излишняя абстрактность формулировок не могли позволить широкой общественности последовать провозглашаемым преступным лозунгам.

Неизвестно, сколько времени и какие ещё методы понадобились бы гестапо для того, чтобы выйти на «Белую розу». «Первый звонок» раздался вдали от Мюнхена: 17 февраля штутгартское отделение полиции задержало Ганса Хирцеля. Двое его знакомых, с которыми он поделился намерениями распространять листовки в Штутгарте, донесли на него в полицию. Гестапо немедленно разыскало Хирцеля и допросило. Впервые в официальном протоколе было зафиксировано имя Софи Шоль. Вечером того же дня Гансу удалось сообщить о случившемся родителям Шолей, жившим в Ульме. Но это ещё не был провал. По-настоящему роковым для «Белой розы» стал следующий день, четверг 18 февраля. Утром брат и сестра Шоль отправились в университет. С собой у них были коричневый чемоданчик и портфель, заполненные листовками. Кроме текста шестой листовки, они взяли остатки тиража пятой. В здании университета столкнулись с Трауте Лафренц и Вилли Графом. Теперь уже никто не узнает, сообщили ли Ганс и Софи друзьям о своих намерениях, но распространяли они свой опасный груз в пустынных коридорах альма-матер в одиночку. Они спешили опустошить чемодан до окончания лекции и пачками раскладывали антиправительственные листки около входов в аудитории. Не пропустив ни одной двери, Ганс и Софи оказались перед выходом на Амалиенштрассе. В чемодане оставалось несколько сот листовок. До перемены была ещё пара минут. Недолго мешкая, брат и сестра побежали на второй этаж, выложили несколько пачек там. Софи поднялась этажом выше. Длинный коридор, одна сторона которого образовывала лоджию, выходившую в просторный университетский холл, был пуст. Разложив на широких перилах десятки листовок, Софи разом опорожнила чемодан, сбросив остатки содержимого вниз. Это было ужасной ошибкой. Университетский слесарь Якоб Шмид, случайно проходивший мимо, увидел парящие в воздухе листки и бросился вверх по лестнице, надеясь застать хулиганов. Навстречу ему попались Ганс и Софи с пустым чемоданом. Шмид тут же задержал их и не отпускал до прибытия полиции. Брат и сестра не сделали ни малейшей попытки бежать, только Ганс выразил своё удивление: «Это просто смешно, какая дикость, арестовывать прямо в университете!» Гестапо не заставило себя долго ждать и вскоре увезло обоих. Весть об аресте молнией разлетелась по университету. Некоторое время в здание никого не впускали. Выходы тоже были перекрыты. Разбросанные по всему университету листовки собирали специальные группы. Все находки сдавали в ректорат.

Александр узнал о случившемся в полдень, по пути на занятия. Судя по всему, происшедшее стало для него действительно неожиданностью. «Как я уже сообщал, Шоль и я обсуждали за день или за два до случившегося, что оставшиеся листовки можно было бы разложить в университете в Мюнхене. Детали, в особенности, когда это должно произойти и кто этим будет заниматься, мы не оговаривали», – давал впоследствии показания Алекс. Знакомый из студенческой роты по фамилии Айххорн, которого Алекс встретил, подъехав на трамвае к университету, рассказал ему, что только что в университете арестовали двоих студентов во время разбрасывания листовок. Имён он не знал, но Шморель сразу понял, о ком шла речь: «Я сразу подумал о Гансе Шоле и позвонил ему домой из телефонной будки. Никто не отвечал. Мои дальнейшие попытки дозвониться до Шоля не увенчались успехом». Они же не договаривались! Выходит, друзья в одиночку пошли на такой риск. Провал! Александр бросился к Вилли Графу, но того тоже не было. Ещё раз позвонил домой Шолям. Незнакомый голос ответил, что Ганса нет. Алекс тут же повесил трубку. Запыхавшись, он прибежал к Лило, попросил её связаться с родителями. На телефонный звонок отозвалась служанка Мария. Она была одна. Алекса, по словам девушки, никто не спрашивал. О том, как Александр понял, что квартира была под наблюдением, мы, вероятнее всего, уже не узнаем. На этот счёт существовала версия, что Шморель встречался с Юргеном Виттенштайном, который заходил под видом пациента к отцу Алекса на работу. Гуго Карлович принял «больного» и, накладывая дня отвода глаз повязку на ногу студента, поведал, что в доме на Бенедиктенвандштрассе сыну появляться уже нельзя. Как рассказывала Лило Рамдор, Алекс, услышав плохие новости, лишь заметил: «Быстро же работает гестапо». Он уже понял, что нужно бежать, причём как можно скорее.

Александру требовалось срочно достать новые документы. С этим помог его приятель Николай Николаев-Гамасаспян, болгарский подданный, потомок русских эмигрантов армянского происхождения. Узнав об опасности, которой подвергался Александр, он дал ему свой паспорт. Друзья договорились, что в случае ареста, чтобы не пропадать вместе, они скажут, что паспорт Алекс украл, когда заходил на минутку к Николаю. Шморель сдержал слово: «Когда я второй раз заходил к нему, – давал он показания по этому поводу, – Николаев оставил меня на короткое время одного в комнате. Я воспользовался случаем и присвоил паспорт Николаева, чтобы на время бегства у меня были другие документы. На эту мысль меня навёл тот факт, что один из ящиков шкафа в комнате Николаева был выдвинут, и я заметил там паспорт. Таким образом, мне удалось присвоить его без особых затруднений». Перед уходом Гамасаспян дал Александру немного денег и кое-что из одежды. «Истинную причину – намерение бежать из Мюнхена – я скрыл от Николаева», – утверждал Александр во время допросов. По приключенческим романам Алекс знал, что в паспорте надо переклеить фотографию. Легко сказать! Он вновь отправился на квартиру к Лило. Было что-то около трёх. Лило забрала с собой паспорт, новую фотографию Шмореля и отправилась к своей хорошей знакомой, у которой могла быть штемпельная мастика. Вместе они осторожно отклеили фотографию Николая, заменили её новой и подрисовали печать. Возились довольно долго. Вернувшись домой с готовым паспортом, Лило обсудила с Алексом дальнейший план действий. Шморель собирался во что бы то ни стало встретиться на следующее утро с Вилли Графом. Он ещё не знал, что его друг к тому времени уже был арестован гестапо.

Первые же допросы задержанных показали, что к ближайшему окружению Ганса и Софи Шоль принадлежали Вилли Граф и Александр Шморель. Оба немедленно были объявлены в розыск. Вилли боялся, что в случае его попытки к бегству это будет расценено как дезертирство, и потому даже не пробовал скрыться. Гестапо встретило его, когда он пришёл домой вечером того же дня. С Кристофом Пробстом дела обстояли ещё хуже: во время ареста в кармане Ганса был обнаружен рукописный вариант очередной листовки – вклад Кристофа в общее дело. Этот листок означал для Пробста смертный приговор. Его схватили, когда он пришёл за увольнительной, чтобы посетить жену. У них как раз родился третий ребёнок. Удивительно, что, несмотря на неожиданность случившегося и явную легкомысленность друзей, приведшую к провалу всей группы, никто из «Белой розы» не упрекал Ганса и Софи. Все восприняли происходящее как общее дело, как общую неудачу. По словам Герты Шморель, когда родители Александра попытались заговорить с ним об этом в тюрьме, он лишь махнул рукой – для него всё это было уже несущественно.

«В этот четверг я бесцельно бродил по Мюнхену, не решаясь больше идти домой. В конце концов ночь я провёл в Английском саду», – на допросах Александр старался отвести подозрения от близких ему людей. Сообщение о том, что ночь с 18 на 19 февраля он провёл у Лило, могло бы обернуться для неё смертным приговором за укрывательство государственного преступника. Утром 19 февраля Алекс намеревался встретиться с Вилли на штарнбергском вокзале. Лило ожидала его неподалёку. Александр вернулся слишком быстро. Вилли не пришёл. Вместо этого на перроне сотрудники гестапо проверяли документы. Назад, на Принцен-штрассе шли пешком, опасаясь облавы в трамвае. В этот день Александр впервые не явился на утреннюю поверку, что лишь подтвердило опасения гестапо о его бегстве. Розыск Шмореля шёл полным ходом. Дома на Бенедиктен-вандштрассе в комнате Александра гестапо провело тщательный обыск. Во время осмотра вещей присутствовала его сестра Наташа. Усилия следователей увенчались успехом: найденные матрицы, копировальная бумага, большое количество почтовых марок, армейский револьвер русского производства с боеприпасами – всё это хоть и косвенно, но всё же свидетельствовало о незаконной деятельности подозреваемого. Весь дом осматривать не стали. День Александр провёл в доме Лило. Попытки связаться с Вилли не дали результатов. Надо было уходить.

В ночь на 20 февраля Александр покинул Мюнхен. Доехав до Талькирхена, он отправился пешком в Эбенхаузен, следуя вдоль берега Изара. Алекс добрался до цели около трёх часов ночи. Из Эбенхаузена утренним поездом он уехал в сторону озера Кохель. О событиях этих дней Алекс подробно рассказывал следователю. В своих показаниях он старательно обходил все встречи, ни разу не назвав людей, приютивших его. О том, что ночевал он всё же не в стогах сена, станет известно лишь гораздо позже от общих знакомых, но ввиду частого несовпадения рассказов разных людей сегодня воссоздать точный маршрут Александра в те дни и ночи его бегства уже не представляется возможным. Вечером 20 февраля Шморель добрался до Вальхензее, где остановился на ночлег в пансионе «Эдельтрауд». Там он зарегистрировался под фамилией Николаев. «Прежде чем записаться под чужим именем, я оторвал со своего студенческого билета фотографию и переклеил её в болгарский паспорт Николаева, – сочинял Александр свою версию гестаповцам. – Чтобы полиция меня не заподозрила, я во время бегства уничтожил студенческий билет, солдатскую и сберегательную книжку».