Текст книги "Александр Шморель"

Автор книги: Игорь Храмов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

ФИНАЛ

Бюрократическая машина нацистского правосудия завертелась. Потянулись томительные недели ожидания – ожидания суда, приговора, смерти. Не рассчитывая на мягкий вердикт для своего родственника, Рудольф Гофман решил опередить события и 17 марта направил прошение на имя рейхсфюрера СС Гиммлера. Обладатель золотого партийного значка НСДАП просил пощадить чувства сестры и сохранить жизнь её сыну Александру. Обращение старейшего члена партии было высочайше рассмотрено. Спустя месяц Гофман даже получил письмо за подписью Гиммлера, в котором шеф гестапо выражал сожаление по поводу «недостойного деяния Александра Шмореля» и сообщал, что не может содействовать помилованию. В качестве обоснования необходимости смертной казни он предлагал «уважаемому партайгеноссе» лично ознакомиться с материалами дела. Первопричиной зла, по его глубокому убеждению, было присутствие русской крови в жилах Александра. Таким образом, приговор был вынесен, не дожидаясь юридических формальностей.

События тех дней довольно подробно описывает Фальк Харнак. Лишь двое из четырнадцати подсудимых – Шморель и Хубер – могли выбирать адвокатов. Защитников для остальных назначил сам Народный суд. За три дня до процесса появился официальный текст обвинительного заключения, в котором наряду с «призывами к саботажу в военное время», «разложением вермахта» и прочими прегрешениями имелись даже пассажи о «гнусном оскорблении фюрера». Дата суда была назначена на 19 апреля 1943 года.

Ранним утром обвиняемых на зелёном тюремном фургоне доставили во Дворец юстиции, заезжая по пути во все тюрьмы временного содержания и забирая группы остальных заключённых. За долгие месяцы они впервые оказались вместе. Машина ехала через весь город. Разговаривать было нельзя. Настроение было тяжёлое, но, как отмечает Харнак, «между нами царила какая-то необъяснимая внутренняя гармония». Сквозь щели в кузове фургона время от времени можно было увидеть кусочки мюнхенского пейзажа. Во дворе подсудимых встретил полицейский кордон. Им сковали руки и препроводили в большую камеру. Друзья могли обмениваться лишь краткими репликами. Александр молчал. Он уже всё решил и не тешил себя никакими надеждами. Через какое-то время двери открылись. Друзей, не снимая наручников, повели по длинному коридору, вдоль стен которого толпились люди: студенты Мюнхенского университета, рабочие, солдаты. В их взглядах не было осуждения, лишь сочувствие.

Первым в зал судебных заседаний вошел Шморель. Следом за ним – профессор Хубер. Затем проследовали остальные. Рядом с каждым из подсудимых находился охранник. В зале было много народа – процесс был «открытым», то есть на нём присутствовали исключительно партийные функционеры, агенты гестапо, старшие офицеры. Среди этой безликой массы выделялись два боевых генерала, обер-бургомистр Мюнхена, заместитель гауляйтера и другие высокопоставленные особы. Их настрой был диаметрально противоположен настроению, царившему в коридоре. Вскоре открылась дверь рядом со столом заседаний, и из неё появились члены суда. За председателем Фрайслером проследовали директор Земельного суда Штир, группенфюрер СС, генерал-лейтенант Брайтхаупт, группенфюрер СА Бунге, группенфюрер СА, госсекретарь Кегльмайер. Генеральный имперский прокурор занял место за своим столом. В свойственной ему вызывающе хамской манере Роланд Фрайслер зачитал отдельные пункты обвинения. Как рассказывал Харнак, после оглашения текста листовок «Белой розы» случилось непредвиденное: адвокат профессора Хубера вскочил, выкрикнул приветствие «Хайль Гитлер» и с пафосом обратился к председателю Народного суда с просьбой освободить его от защиты клиента. «Поскольку я лишь сейчас узнал о содержании листовок, то как гражданин Германии и блюститель права германского рейха считаю для себя невозможным осуществлять защиту такого чудовищного преступления». Торжествующий Фрайслер одобрил поступок «адвоката».

Первым к барьеру вызвали Александра. Бесконечный поток обвинений обрушился на голову студента. То и дело срываясь на крик, беснуясь и извергая одно оскорбление за другим, Фрайслер не давал обвиняемому ни секунды на парирование того или иного чудовищного измышления. Шморель не собирался оправдываться. Но даже попытки объяснить мотивацию своих поступков обрывались председательствующим на полуслове, тонули в истеричной демагогии Фрайслера. На вопрос о том, что подсудимый делал на фронте, Алекс спокойно ответил: «Заботился о раненых в соответствии с моими врачебными обязанностями». «Когда русские наступали, – спросил Фрайслер, – вы не стреляли по ним?» Утвердительный ответ Александра, пояснившего, что он не стрелял в русских, как не стал бы стрелять и в немцев, взбесил председательствующего, дав повод для очередного упражнения в риторике. Несмотря на бешеный темп ведения заседания – а технику политического процесса Фрайслер отточил до совершенства – Шморелю всё же удалось высказать несколько суждений. В частности, он довёл до сведения присутствующих факт отказа от принятия присяги Гитлеру и своё русско-немецкое происхождение, но это не интересовало ни судей, ни сидящую в зале массовку.

После Шмореля вызвали Хубера, которому сразу же сообщили, что университет лишил его профессорской должности и докторского звания за «разложение немецкой молодёжи». Профессору стоило немалых усилий выдержать неослабевающий натиск Фрайслера. Третьим перед судом предстал Вилли Граф. Процесс длился 14 часов. В обеденный перерыв, когда члены Народного суда удалились из зала, подсудимых оставили на своих местах. Литровая кружка воды, принесённая одним из охранников, одна на всех, облегчения не принесла. Около девяти вечера прокурор начал зачитывать обвинительное заключение. Суду предлагалось приговорить к смертной казни Шмореля, Хубера, Графа и Гриммингера. Последнее слово старших товарищей было произнесено каждым как хорошо подготовленная финальная речь, причём в случае с Гриммингером произошёл инцидент, спасший впоследствии ему жизнь. При обсуждении вопроса о деньгах, которые он дал студентам, вмешалась его секретарша, показания которой свели всю политическую подоплёку дела к простой поддержке «бедствующих студентов». Граф и Шморель ещё раз коротко подтвердили своё осознанное участие в «Белой розе» во имя «новой Германии».

Поздно вечером всех подсудимых препроводили в общую камеру, где им предстояло дожидаться вынесения приговора. Густая каша, предложенная заключённым, не лезла в горло после многочасового невероятного нервного напряжения. Никто даже не присел. Все ходили взад и вперёд в томительном ожидании. Присутствующие охранники ни во что не вмешивались, и казалось, происходящее мало интересовало их. В половине одиннадцатого вечером было предложено проследовать на оглашение приговора. Всем подсудимым опять надели наручники. В зале заседания присяжных Фрайслер зачитал приговор, сопровождая его собственными пространными комментариями. Александр Шморель, Курт Хубер и Вилли Граф были приговорены к смертной казни. Остальные получили различные сроки тюремного заключения или каторжных работ. Фальк Харнак был оправдан. Друзья восприняли приговор внешне спокойно. Что творилось в душе каждого из них, мы никогда не узнаем.

Лишь благодаря подробному описанию Фалька Харнака можно реконструировать хронологию событий того страшного дня. Осуждённых сразу вывели под конвоем во двор, где их уже ожидала тюремная машина. Началась поездка по ночному Мюнхену. Нужно было забрать личные вещи в тюрьмах, где молодые люди содержались до суда. Сперва заехали в Нойдек. Александру, профессору и другим, «квартировавшим» здесь несколько недель, понадобилось не больше четверти часа. Дальше машина направилась в «Корнелиус». Тюремные служащие уже приготовили нехитрые пожитки Графа и Харнака. Зелёный фургон тронулся. Друзей везли на окраину города – в Штадельхайм. Через полчаса машина остановилась. Скрипнули ворота тюрьмы, и группа заключённых оказалась во дворе. В приёмнике их ожидал инспектор со списком арестантов в руке. По свидетельству Харнака, вновь прибывших стали сортировать как товар: «Смертная казнь – в правый угол, колония – в левый, тюрьма – вон туда». Фалька, недолго думая, отправили к «смертникам». Прощание было неописуемо. Шмореля, Хубера, Графа и Харнака повели длинными извилистыми коридорами, пока они не оказались перед открытыми дверями, обитыми железом. На каждой двери была прикреплена чёрная табличка с белыми буквами «TU» – «смертный приговор». У входа лежали пакеты для одежды. Как писал позже Харнак, смертникам запрещалось спать в одежде, и на ночь их заковывали. Перед тем, как разойтись, теперь уже навсегда, друзья коротко, но очень тепло попрощались. «Передай привет Лило, я много о ней думал», – сказал Алекс напоследок Фальку.

Тайным надеждам родных и друзей Алекса на чудо не суждено было сбыться. Памятуя о незамедлительном приведении приговора в исполнение после первого процесса по делу «Белой розы», родители написали прошение о помиловании сына на имя самого фюрера. Они умоляли «вождя» позволить Александру в порядке исключения пасть как солдату на поле сражения, а не под топором палача. Этот крик души Гуго Карловича и Елизаветы Егоровны был отклонён, их вновь арестовали. Вступаясь за «врага народа», который был их собственным сыном, родители сами «выступили против государственного строя» и, пользуясь терминологией Гиммлера, «должны были быть исключены из общества». Шморелям грозил концлагерь. Мачеха Александра не выдержала напряжения последних недель и тяжело заболела. Тюремный врач объявил о невозможности её дальнейшего пребывания под арестом. На этот раз другой родственник Гофманов Ганс Мёссмер, директор пивоваренного завода в Бамберге, поднял свои старые берлинские связи. «Нельзя же карать родителей за деяния сына!» – взывал он к нацистским бонзам. Родителей отпустили домой. Александр ждал своего смертного часа.

Восприятие времени в тюрьме и на воле претерпело удивительное искажение. Дни, тянувшиеся для родных мучительно долго, сменялись перед Александром как в калейдоскопе. После вынесения приговора Шморелю изредка разрешалось передавать письма родителям. «Ничего нового написать не могу. Один день похож на другой. Время летит быстро…» «Вот ещё две недели прошли! Я не могу понять, как быстро они мелькают. Не успеешь оглянуться, а уже опять воскресенье!» Ещё в мае, когда родные надеялись на помилование, Алекс пытался успокоить их, подготовить к тому, что чуда, на которое они так надеялись, не свершится: «Дорогой папа, дорогая мама! Если мне придётся умереть, если прошение будет отклонено, знайте: я не боюсь смерти, нет! Поэтому не мучайте себя! Я знаю, что нас ожидает другая, более прекрасная жизнь, и мы ещё обязательно встретимся». «Поймите, смерть не означает завершения жизни. Наоборот, это – рождение, переход к новой жизни, великолепной и вечной! Страшна не смерть. Страшно расставание». Александр тяжело переживал разлуку с близкими: «Лишь сейчас, когда нас разлучили, когда я потеряю вас всех, я осознал, как любил я вас», «Помните о встрече здесь, на земле, или там, в вечности. Господь направляет ход вещей на своё усмотрение, но на наше благо. Потому мы должны довериться ему и отдать себя в его руки, и тогда он никогда не оставит нас, поможет нам и утешит нас».

Каждое письмо – утешение родным, жизнеутверждающий оптимизм. «У меня всё в порядке… Я много читаю – мне дают много хороших книг… Высыпаюсь – сплю по 11–12 часов… Каждый второй день – часовая прогулка, вчера даже искупался… Настроение хорошее. Недавно прочитал в одной значительной книге пассаж, который так хорошо подходит к вам: «Чем больше трагика жизни, тем сильнее должна быть вера, чем сильнее кажется, что Бог отвернулся от нас, тем больше должны мы доверять свои души его отеческим рукам». Кажется, этот настрой не был показным. Он шёл из глубины души, от самого сердца. «Ты, наверное, удивишься, – писал Александр 2 июля сестре Наташе, – что я изо дня в день становлюсь всё спокойнее, даже радостнее, что моё настроение здесь зачастую бывает намного лучше, чем раньше, когда я был на свободе! Откуда это? Я сейчас объясню. Всё это ужасное «несчастье» было необходимо, чтобы направить меня на истинный путь, и потому это, собственно, совсем не «несчастье». Прежде всего, я счастлив и благодарю Господа за то, что он дал мне понять это знамение Божие и последовать в верном направлении. Что я знал прежде о вере, о настоящей, искренней вере, об истине, о Боге? – Так мало!.. Всё это несчастье было необходимо, чтобы открыть мне глаза. Нет, не только мне, всем нам, всем тем, кого коснулась чаша сия, в том числе и нашей семье. Я надеюсь, вы тоже правильно поняли этот божественный знак». У Наташи во время заключения в гестапо произошло отслоение сетчатки. Она почти ослепла на один глаз. Александру в порядке исключения позволили написать короткую записку родителям, где он очень беспокоился по поводу здоровья сестры, давал рекомендации, к кому лучше обратиться за помощью, просил неукоснительно следовать рекомендациям специалиста. Знал ли он тогда, что до его казни оставалось всего два дня?

Это случилось 13 июля 1943 года.

«Мои дорогие папа и мама!

Ничего не поделаешь. Сегодня по Божьей воле мне суждено завершить земную жизнь, чтобы перейти в другую, которая никогда не закончится и в которой мы все снова встретимся. Пусть эта встреча будет вашим утешением и вашей надеждой. К сожалению, для вас этот удар тяжелее, чем для меня, потому что я ухожу с сознанием, что служил моим искренним убеждениям и правому делу. Это позволяет мне со спокойной совестью ожидать смертного часа.

Помните о миллионах молодых людей, расстающихся с жизнью там, на поле битвы. Их судьба – моя судьба. Огромный сердечный привет всем моим дорогим! В особенности, Наташе, Эриху, няне, тёте Тоне, Марии, Алёнушке и Андрею.

Через несколько часов я окажусь в ином, лучшем мире, у мамы. Я не забуду вас и буду молить Господа об утешении и покое для вас. Я буду ждать вас!

Об одном прошу Вас: не забывайте Бога!

Ваш Шурик.

Со мной идёт проф. Хубер, от которого передаю вам сердечный привет!»

Казнь была назначена на 17 часов. В полдень Александра посетил священник Русской православной церкви, который исповедовал его. Чуть позже в камеру пришёл адвокат Зигфрид Дайзингер – защитник Шмореля. Его описание воссоздаёт атмосферу последних часов жизни Алекса. «Вы удивитесь, что я совершенно не волнуюсь в такой момент, – обратился к адвокату Шморель, – но я должен сказать, что даже если вы принесли бы мне известие о том, что вместо меня должны казнить, к примеру, моего же охранника, то я всё равно предпочёл бы смерть. Знаете, я пришёл к выводу, что моя жизнь должна завершиться сейчас, как рано бы это ни показалось. Я выполнил свою миссию в этой жизни и не представляю себе, чем мог бы ещё заняться в этом мире, даже если бы меня сейчас освободили». Александр мужественно попрощался с Дайзингером. Перед тем, как адвокат успел покинуть камеру, Шурик передал ещё один тёплый привет родным.

По словам адвоката, за 15 минут до казни в помещении комиссии по приведению приговоров в исполнение неожиданно появились трое офицеров СС – два подполковника и майор. У них было письменное разрешение Генеральной прокуратуры и гестапо на присутствие во время экзекуции. Это поразило всех присутствующих, так как даже тюремные служащие не имели права находиться при приведении приговора в исполнение. Дайзингеру запомнилось, как долго эсэсовцы выясняли у тюремного врача мельчайшие подробности казни. Судя по всему, они прибыли полюбоваться на повешение, и тот факт, что осуждённый будет гильотинирован, разочаровал их. Процедура затянулась ещё на несколько минут, поскольку директор тюрьмы посчитал необходимым показать нежданным гостям помещение изнутри, рассказать о принципе действия рубящего механизма и сроке службы подобной гильотины. Наконец, когда животное любопытство присутствующих было утолено, вызвали Алекса. Чётко и громко прозвучал его ответ «Да» на вопрос дежурного прокурора о том, действительно ли осуждённый является Александром Шморелем. Пару мгновений спустя жизнь двадцатипятилетнего молодого человека оборвалась.

Зигфрид Дайзингер принёс родителям ужасную весть. Чуть позже доставили официальное уведомление дирекции отдела захоронений о приведении приговора в исполнение, месте и времени захоронения, куда надлежало явиться родным, имея при себе 100 рейхсмарок на оплату расходов по погребению. В тот же день верховный прокурор Мюнхена отчитался перед руководством о проделанной работе: телеграмма, отправленная в Берлин в 17:20, гласила: «мероприятие проведено сегодня без каких-либо происшествий». Вечером следующего дня тело Александра было предано земле на мюнхенском кладбище Ам Перлахер Форет. Присутствовали только близкие родственники и адвокат. Эрих Шморель хорошо помнит, как, подходя к могиле Александра, господин Дайзингер украдкой снял с лацкана пиджака свой партийный значок.

Никаким особым репрессиям семья казнённого более не подверглась. Зверства гестапо в отношении всех, кто окружал «врагов нации», начались значительно позже, после неудачного покушения на Гитлера 20 июля 1944 года. Тогда целые семьи причастных к заговору графа фон Штауффенберга попадали в концентрационные лагеря, детей отнимали у матерей, малейшее подозрение в пособничестве могло закончиться смертной казнью. Для Гуго Карловича всё обошлось относительно благополучно. Мюнхенский профсоюз врачей хотел лишить его врачебной лицензии. Коллеги долго спорили. В конце концов председатель высказался в том духе, что «родители не должны отвечать за проступки детей», и тему закрыли.

Некоторое время спустя Шморели получили ещё одну запоздалую весточку от сына. Адресована она была подруге из Гжатска и датирована 18 июня. Написанное на клочке бумаги письмо вынес священник, исповедовавший Александра перед казнью. Как знать, быть может, эти строки, написанные по-русски в соответствии со старой орфографией, ещё найдут своего адресата:

«Милая Нелли!

Раньше, чемъ мы всѣ думали, мнѣ было суждено бросить земную жизнь. Мы съ Ваній и другими работали противъ немецкаго правительства, насъ поймали и приговорили къ смерти. Пишу тебѣ изъ тюрмы. Часто, часто я вспоминаю Гжатскъ! И почему я тогда не остался въ Россіи?! Но все это воля Божія. Въ загробной вечной жизни мы опять встретимся!

Прощай, милая Нелли! И помолись за меня!

Твой Саша.

Все за Россію!!!»

ПОСЛЕСЛОВИЕ

За вторым процессом по делу «Белой розы» последовали третий, четвертый, пятый. В общей сложности были приговорены 29 человек. Ещё десятки, если не сотни людей длительное время провели в следственных изоляторах и камерах предварительного заключения. Но зёрна, посеянные «Белой розой», не погибли на железобетонных руинах немецких городов, разрушаемых смертоносным дыханием войны, зародившейся здесь же, в Германии. Они были подхвачены ветром свободы и понеслись по свету. Часть из них попала на благодатную почву. Текст шестой листовки через участников скандинавского Сопротивления оказался в Великобритании. Ещё шли процессы Народного суда, ещё бесновался Фрайслер, изощряясь в формулировках обвинений, а текст «Белой розы», сопровождённый небольшим комментарием и заголовком «Манифест мюнхенских студентов», уже был отпечатан огромным тиражом. В июле 1943 года тысячи этих листовок были сброшены самолётами Британской королевской авиации над крупнейшими городами «великого и несокрушимого» Третьего рейха.

Пленённые на Восточном фронте солдаты и офицеры, объединившиеся в Национальный союз «Свободная Германия» и с разрешения советских властей призывавшие своих товарищей, находящихся по другую сторону линии фронта, к прекращению военных действий, были потрясены известием о подвиге мюнхенских студентов. «Склоните знамёна над свежими могилами борцов за свободу и независимость Германии!» – была озаглавлена их листовка, рассказывающая о беспримерном мужестве молодых людей, выступивших против нацистского террора, против геббельсовской кампании лжи, против осознанного уничтожения немецкого и десятка других народов в горниле бессмысленной по сути и ужасной по масштабу войны.

Прошли годы. С окончанием Второй мировой на свободу вышли оставшиеся в живых, осуждённые по делу «Белой розы». Как относились к ним, к их казнённым товарищам соседи по улице, сослуживцы на работе, знакомые продавцы в магазине? Были ли участники Сопротивления в сознании окружающих героями, или к ним всё же подспудно относились как к предателям, пособничавшим врагу и приведшим к краху цветущего государства? Сложный вопрос. Потребовалось ещё много лет, чтобы в сознании всех немцев история «Белой розы» стала символом, образцом свободомыслия и гражданского мужества. Книга Инги Шоль, сестры Софи и Ганса, рассказала о «Белой розе» миллионам читателей – по-своему, субъективно, но именно после её выхода в свет память ребят стали чтить. Не только в Германии, но и во многих странах мира. В большинстве случаев – искренне, кое-где – официозно, напыщенно. Но нет сейчас города или посёлка в Германии, где улица, площадь, школа или парк не носили бы имя «Белой розы» или кого-нибудь из её участников. Есть в Мюнхене и Шморель-плац, неподалеку от несуществующего уже дома родителей в Ментершвайге. Родственники Александра были против, но бургомистрат Мюнхена решил таким образом увековечить память одного из основателей «Белой розы».

В 1987 году родственники и близкие казнённых создали фонд имени «Белой розы», занимающийся популяризацией истории движения студенческого Сопротивления, доводящий до сегодняшней молодёжи идеи, которыми руководствовались её сверстники в годы Второй мировой войны. Эрих и Наталья Шморель не вошли тогда в этот фонд. Да, Эрих время от времени ездил с выступлениями по приглашению школ, музеев Германии, но делал это больше «по обязанности» – люди приглашали, просили рассказать о брате… Семья, исконно чуждая идеологических догм, не желала «создавать себе кумира». Она хотела оставить память об Александре, Алексе, Шурике как о брате, Человеке, а не национальном герое. Лишь Шморели не издали своих интервью, воспоминаний, фотоальбомов об Александре. Собрание его писем, переведённое на немецкий язык, аккуратно перепечатанное и бережно переплетённое, хранилось в их личном архиве.

Удивительно, но экспозиция мюнхенского фонда им. «Белой розы» на нескольких иностранных языках и в нескольких экземплярах одновременно выставлявшаяся в разных городах Европы и Америки, художественный фильм известного немецкого режиссёра Михаэля Ферхёвена и одноимённая опера выдающегося композитора Удо Циммермана, наверное, так и колесили бы вдали от России, если бы Эрих Шморель вместе с супругой Гертой не посетили в июне 1999 года родину своих предков. Неделя, проведённая в Оренбурге, знакомство с городом, о котором столь много было говорено, столь много прочитано за все эти десятилетия, обострили чувства, освежили в памяти приглушённые картины минувших дней.

Не могу забыть тот миг, когда, подъехав к знаку, символизирующему границу Европы и Азии, расположенному на берегу Урала, гость города вдруг устремился не к туристической достопримечательности, а вниз, к воде. Лицо Эриха, ополоснувшего руки уральской водой, излучало такое счастье, как будто свершилась самая заветная мечта его жизни. Может, это и была его тайная надежда, хранившаяся глубоко в укромных уголках подсознания? Посещение Государственного архива Оренбургской области, прикосновение к документу, написанному рукой матери, произвели на гостя из Мюнхена гораздо большее впечатление, чем гостеприимно продемонстрированный директором оригинал «Привилегии городу Оренбургу…» с автографом императрицы Анны Иоанновны. А разве небезразличны были для Эриха посещения пивоваренного завода, принадлежавшего деду, и улицы, где раньше стоял дом Шморелей?

Осенью 1999 года в Оренбурге стартовало выставочное турне по России ««Белая роза» – студенческое Сопротивление гитлеровскому режиму. Мюнхен, 1942–1943 гг.». В нём, так же как на англоязычной, немецкой, французской, итальянской выставках, рассказывается о друзьях, объединённых общей идеей, о нашем земляке Александре Шмореле, о его любви к России. За минувшие годы эта выставка стала откровением для тысяч людей от Калининграда и Смоленска на западе до Южно-Сахалинска, Петропавловска-Камчатского, Хабаровска на востоке. Вместе с послами России и Германии, Израиля, с главами епархий Русской православной церкви мы открывали эту экспозицию в Минске и Киеве, Риге, Астане, Алма-Ате, Ташкенте, «Белая роза» несколько раз демонстрировалась в Москве и Санкт-Петербурге. Особые чувства она вызвала у посетителей на гжатской земле. Сотрудники Объединённого мемориального музея Ю. А. Гагарина до сих пор не теряют надежды узнать о судьбе упоминавшихся Вали, Зины, «тёти Наташи». Как сложилась судьба Нелли, так и не получившей последнего письма Александра? Благодаря освещению хода выставочного турне в центральных средствах массовой информации, нашлись и потомки Шморелей, живущие ныне в России – в Москве и Калининграде.

В 2000 году судьба свела известного российского кинорежиссёра Савву Кулиша и ключаря русского православного собора в Мюнхене отца Николая. Узнав от священнослужителя историю Александра, процесс канонизации которого в Германии уже был инициирован Русской Православной Церковью Заграницей и чей образ уже был запечатлён на иконе в Мюнхенском Кафедральном соборе святых Новомучеников и исповедников Российских, Кулиш договорился о встрече с Эрихом Шморелем. После беседы с ним, по словам самого режиссёра, он просто не мог не снять новый документальный фильм «В поисках «Белой розы». Эту замечательную, искреннюю картину уже увидели и ещё увидят тысячи людей.

Александр хотел быть похороненным в русской земле. Его мечта сбылась спустя более полувека. В первый приезд брата в Оренбург настоятель Дмитриевской церкви отец Александр в торжественной и очень трогательной обстановке освятил оренбургскую землю и передал её Шмо-релям. Бережно доставленная в Мюнхен и в полном соответствии с православным обрядом возложенная на могилу Александра, она упокоила душу нашего земляка. А 16 сентября 2007 года впервые за всю послевоенную историю день рождения Александра Шмореля – его 90-летний юбилей – отметили в Оренбурге. Для большой делегации, приехавшей из Германии и США, по этому случаю был приём у главы города. А ещё была панихида по Александру в Никольском Кафедральном соборе, служил которую архиепископ Берлинский и Германский Марк. И было множество разговоров и воспоминаний, ведь среди гостей находился друг Алекса Николай Данилович Гамасаспян.

Тогда, в беседе с владыкой Марком я задал, наверное, наивный вопрос о том, как много времени потребуется ещё на то, чтобы процесс канонизации нового святого был завершён. Ответ меня смутил: «Остаётся лишь написать текст службы по святому новомученику». «Как, всего лишь?» – удивился я. «Да, только путь к этому нелёгкий. Этот текст нельзя просто сочинить, он должен прийти».

Лишь посвящённые знают, что именно владыка Марк был тем человеком, который непосредственно готовил историческое решение о воссоединении Русской православной церкви Московского патриархата и Русской Православной Церкви Заграницей, по сути, ликвидации раскола, возникшего в результате революции 1917 года и Гражданской войны. Такой «Акт о каноническом общении», восстанавливающий единство внутри Поместной Русской православной церкви, был торжественно подписан 17 мая 2007 года в храме Христа Спасителя в Москве Святейшим Патриархом Московским и всея Руси Алексием II и Первоиерархом Русской Зарубежной Церкви митрополитом Восточно-Американским и Нью-Йоркским Лавром в присутствии президента России Владимира Путина. А уже год спустя Отдел внешних сношений Московского патриархата распространил официальное заявление о том, что Александр Шморель станет первым новомучеником Российским, прославленным после долгожданного объединения! Неужели и после смерти Александр продолжает служить делу мира и согласия между народами, странами, конфессиями, сближает людей?

Сообщение о торжественной заключительной церемонии канонизации, намеченной на 4–5 февраля 2012 года в Мюнхене, пришло неожиданно. Честно говоря, я вовсе не думал ехать туда. Промозглым ранним утром мы говорили об этом с сопредседателем фонда «Белая роза» Вернером Рехманом в привокзальном кафе Ораниенбурга – городка чуть севернее Берлина, сюда нас привели съёмки фильма о Грабовзее – месте, где прошло моё детство. «Ты просто обязан быть там – ты же биограф Шмореля!» – воскликнул Вернер. Я полетел в Мюнхен, оповестив о событии российские федеральные каналы и пару знакомых из ведущих газет Германии, даже не предполагая, какое медийное эхо вызовет это событие.

Торжественная церемония, проходившая в Мюнхенском Кафедральном соборе святых Новомучеников и исповедников Российских и святителя Николая, длилась два дня и сопровождалась необычайным для юга Германии, поистине сибирским морозом – минус 26 градусов. Но это никоим образом не испортило настроения собравшимся на это знаменательное событие людям. И крестный ход от храма на кладбище с отданием почестей на могилах Ганса и Софи Шоль, Кристофа Пробста, Эриха Шмореля и няни Шурика, родителей Александра, захороненных по европейской традиции в его же могиле, и всенощное бдение в соборном храме с выносом иконы новомученика и исполнением новописаной службы – все это стало большим праздником – и для православных, и для представителей других конфессий, и для неверующих.

Среди гостей этого торжества были родные и близкие Александра, потомки других казнённых участников группы «Белая роза». На следующее утро служившие Божественную литургию митрополит Оренбургский и Бузулукский Валентин, митрополит Черновицкий и Буковинский Онуфрий, архиепископ Берлинский и Германский Феофан (Московский патриархат), епископ Женевский и Западно-Европейский Михаил, епископ Штутгартский Агапит получили в дар по иконе с ликом новомученика святого Александра Мюнхенского (Шмореля).

Оказалось, что создание иконы святого – тоже непростое дело. Особенно когда речь идет о новомучениках недавнего прошлого – о тех, чьё фотографическое изображение дошло до наших дней. Что уж тут говорить об Александре Шмореле, когда на церемонии канонизации были и его друг Николай Гамасаспян, и один из обвиняемых по делу «Белой розы» Генрих Гутер, когда в 2013 году в солнечной Санта-Барбаре в штате Калифорния я подарил изображение иконы святого Александра Юргену Виттенштайну – товарищу Алекса, сделавшему в 1942 году массу фотографий Шмореля и его друзей, а после войны – блестящую карьеру кардиохирурга в Соединённых Штатах? А с какими чувствами посмотрит на лик святого Алёнушка – княжна Шаховская, живущая сейчас под Сан-Франциско, но сохранившая его в своей памяти как Шурика?