Текст книги "Каин и Авель"

Автор книги: Игорь Шприц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

– Ну... если только отвлеченно... Если проиграем – будет... будет плохо.

– Не плохо, а очень плохо! Уровень народных чаяний сейчас высок как никогда, все ждут чего-то лучшего. Но если они обманутся в своих ожиданиях, начнется поиск виновных. И искать будут не у нас с вами! Искать будут на самой вершине, вплоть до государя. Вы понимаете, что такое русский бунт? С кого все спрашивают на Руси? Кого кличут выйти на крыльцо?

Мимо, точно специально, промчался царский выезд, сопровождаемый шестеркой летучих кирасир на крупных вороных конях. Занавески в карете были задернуты, но по времени и сопровождению Путиловский понял: государь возвращается в Зимний. Что-то не совсем ладно на Дальнем Востоке...

– Успокойтесь и работайте. Подкорректируем вашу деятельность, все будет хорошо. – Лопухин поощрительно похлопал Путиловского по плечу. Тот панибратства не любил, но на сей раз сдержался, – Кстати, направьте своего гениального пожарного поручика на бал в дом баронессы Кноритц. Там в прошлый раз был пожар, так пусть хоть проинструктирует. И заодно присмотрит.

А в это время в приемной министра его секретарь, Константин Ефимович Пакай, несколько месяцев назад замеченный Плеве в Департаменте полиции и переведенный за усердие в Министерство, высунув кончик розового язычка, с усердием копировал данные и выводы Путиловского прямо с плаката на отдельный листок бумаги. Делал он свою работу быстро и качественно, как и все, за что брался. Прошло не более пяти минут – и бумага была сложена в отдельный конверт с заранее записанным, ничего не говорящим постороннему лицу адресом. Конверт передан с посыльным в экспедицию, сложен вместе с сотнями других похожих министерских писем и отослан по адресу.

Схема, которую придумал сам Пакай, была очень простой. Никому и в голову прийти не могло, что секретные сведения могут таким мака-ром пересылаться из Министерства в любую точку империи. Или, как в вышеописанном эпизоде, за границу. Конверты с грифом «Министерство внутренних дел» в «черный кабинет» не поступали, там хватало работы и без этого. Все гениальное просто, но ведь и все простое – действительно гениально!

* * *

...Это было лоно. Оттого что щека Савинкова при повороте головы прижалась к плоской пустыне живота, взгляд его исказился до такой степени, что ему представилась действительная пустыня, безжизненная и горячая, по которой бредет он сам, лишенный влаги путник. Он чуть смежил веки, чтобы нереальность воображаемого стала более реальной. Помогло. Он ползет, умирая от жажды... Силы на исходе, и подняться ему, видимо, уже не придется. Вокруг, куда ни бросишь взгляд, плавные барханы, сотканные из песчаного шелка. Ни травинки, ни кустика.

Чуть приподняв голову, путник видит вдалеке привычный сознанию мираж-оазис, которому он не верит, потому что грезил о нем постоянно последние – действительно ли последние? – дни бесконечного путешествия-умирания... Никакой надежды у него не осталось, но инстинкт обманывается и на этот раз. Может, это реальный оазис и он спасется, потому что растительность уж очень густая и животворящая. Никогда еще он не видел таких богатых оазисов, хотя путешествует в подобных краях не первый год. Из последних сил он ползет по миллиметру вперед, все ближе и ближе. И чудо свершилось: это не мираж, это реальность.

Вот уже пальцы коснулись первых жестких кустиков, чуть простирающихся за четко обрисованную линию лона. Белая пустынная кожа – и пышная растительность, под которой не видно ни пяди земли... Очертаниями сей обманчивый мираж напоминает переплетения мельчайших черных лиан-волосков, пробиться сквозь которые, на первый взгляд, невозможно. А ведь он должен найти источник, припасть к нему и напиться за несколько дней страданий, напиться на несколько недель вперед, ибо такого оазиса он уже может и не встретить, а пустыня так велика и безгранична, что никто из вступающих в ее пределы не может знать ни цели, ни окончания своего путешествия...

Он закрыл глаза, не веря обретению сиюминутного счастья. В пустыню пришла ночь, целительная и прохладная. Уже на ощупь, одним лишь средним перстом он стал шарить в диком кустарнике, чуть колючем и непролазном, пробираясь все глубже и глубже, не находя в нем протоптанных дикими зверями дорожек (хотя пахнуло зверем) и радуясь своему неявному первопроходчеству.

Наконец он набрел на то, что искал. Заросли расступились, и перед ним, вернее, перед его единственным пальцем, куда сейчас устремилось все его существо (он превратился в один большой средний палец, мыслящий и чувствующий, а тело существовало при нем просто как источник жизни и способ движения по направлению к искомому), открылась расщелина, куда и были направлены все его поползновения, сухая и горячая по краям. Он продвинулся чуть дальше и ощутил всем своим покровом целительную близость влаги. «Спасен!» – молвило все его существо и перевело дух. В благодарность за реальный мираж он поцеловал спасительный, пахнущий диким зверем кустарник, ощущая во рту колючую сухость его неломких веточек и нежную головку похотника.

В пустыне все молчало и не двигалось. Боясь неожиданного нападения, он медленно, одним только кончиком пальца стал проверять края, боясь раньше времени соскользнуть и упасть внутрь. Вот более глубокие слои переходят во влажную пещеру, узкую и непроходимую. В благодарность он второй раз припал к пустыне. Тишина. Можно двигаться глубже. И он пополз, весь превратившись в палец-змею.

Достигнув какой-то чувственной точки, он почувствовал первые тревожные толчки, предвестники телотрясения. Пустыня постепенно стала преображаться, на ней возникли складки, новые рельефы, и чьи-то нежные руки изгнали его из рая-оазиса и опрокинули на барханы прохладных простыней.

– Не торопитесь, – шепнул из ночи женский голос, и тонкие пальцы прикрыли готовящиеся открыться веки.

Он покорно застыл, распластавшись иной пустыней перед новым путником, тоже потерявшимся и идущим той же дорогой к неведомому, но спасительному оазису.

Точно прочитав все его мысли и ощущения, она тронулась в дальний путь, повторяя все его мельчайшие повороты, поцелуи и прикосновения.

От легких укусов сосков он чуть вздрогнул, но остался лежать недвижимым, повторяя и ее реакции на неведомое. Она припала к его животу, плоскому рельефу атлета, острым язычком проникла в первородную впадину отсохшей пуповины и двинулась вниз, к разделяющимся бедрам, ожидая там увидеть оазис, но уже свой.

Теперь он переселился из пальца в ее тело, в ее глаза и губы и стал предвидеть все ее ощущения, особенно когда почувствовал, что в его оазисе, пусть кустарник и победнее, но растет гордость пустыни, великолепная в своем одиночестве финиковая пальма, готовая накормить страждущих сладкими плодами, произрастающими глубоко под землей. Пальма росла и крепла ежесекундно, животворящим столпом возвышаясь над окружающей пустыней, главою непокорной, казалось бы, привлекая ее внимание... Но нет, путешественница была не менее опытна, нежели он сам. Она бродила кругами вокруг пальмы, делая вид или просто не видя той цели, к которой стремилась. Такое кружение не могло пройти незамеченным, и он попытался привлечь ее внимание, сдвинув все тело в сторону ее тела. Но тщетно. Сейчас все решала она сама и его движения в расчет не принимались.

Устав ждать, сладкоплодоносящее древо жизни поникло вершиной и стало опадать раньше времени, не дождавшись плодов. Наступила осень, листья пожухли и опали. Ствол усох, вершина совсем почти вернулась к прежним очертаниям. И тут женщина оказала первые знаки внимания заброшенному растению. Скорее всего она ждала именно такой минуты, когда гордое древо склонит перед ней свою вершину. Повинную голову меч не сечет, и первые ласковые поцелуи показали правильность выбранного пути смирения и покаяния. Она ласкала поникший ствол короткими прикосновениями влажных губ, отчего буйная страсть ушла, впиталась в песок, и осталось лишь нежное чувство к женщине, названной другими, чужими людьми его женой...

Действительно вначале всегда слово. И это слово начало действовать давно, как только ему сказали: «Она твоя жена» и забыли про это. И он забыл. Подумаешь, какая малость по сравнению с тем, что им предстоит совершить вместе! А на самом деле это все было придумано только для того, чтобы сейчас они стали мужем и женой, Адамом и Евой, родителями Каина и Авеля. Только вот кто был первым, он запамятовал. Кажется, Каин. Ну что же, они готовы сотворить Каина, и Авеля, и Сима, и длинную череду других мужчин и женщин. Силами чресел своих.

Плотское желание впиталось в песок. Она это почувствовала, она к этому и стремилась. Вот теперь пришло желание духовное. Она легла рядом. Он зарылся губами в ее черные волосы, нащупал губами розовую раковинку уха и стал тихо-тихо шептать туда заветные слова, которые еще никому не шептал:

– Когда безгрешный серафим взмахнет орлиными крылами, небесный град Иерусалим предстанет в славе перед нами. Ни звезд, ни солнца, ни луны, светильник града – Ангел Божий... У городской его стены двенадцать мраморных подножий. Смарагд, и яспис, и вирилл, богатствам Господа нет счета... но сам архангел Гавриил хранит жемчужные ворота... Я знаю: жжет святой огонь, убийца в град Христов не внидет, его затопчет Бледный конь и царь царей возненавидит...

Она безмолвно покрыла его лицо тихими нежными поцелуями благодарности. И стало им хорошо. И заснули они в объятиях друг друга, муж и жена, так и не познавшие друг друга в первый день творения.

ГЛАВА 4. БАРСКАЯ НЕМИЛОСТЬ

Усталые, но довольные Медянников и Берг спешили на службу. Бессонная ночь, проведенная в трудах праведных на месте взрыва в «Арсенале», быстрое разоблачение причин и виновников взрыва наполняли их души радостью и согласием. Они успели прихватить пару часиков сна в кабинете управляющего заводом, там же плотно позавтракали на счет все того же управляющего, написали соответствующие бумаги, где сам взрыв усилиями Берга был представлен как последнее слово химической взрывной науки, и были с почетом отпущены в Департамент.

Сумрачный Путиловский сидел в кресле, погрузившись в него с головой, и с угрюмой радостью мечтал об отставке. Вот сейчас он возьмет чистый лист бумаги, выведет на нем соответствующие вензеля, вложив туда всю горечь и сарказм, переполняющие его душу, и положит все это на стол Лопухину, минуя все остальное бездарное начальство, менявшееся с калейдоскопической быстротой. Вечером сходит в балет, принародно покажет кукиш Плеве (ежели тот окажется), познакомится с Карсавиной, поведет ее к Кюба...

Далее фантазия отказывала, но это ничего, можно прожить и без фантазий. В крайнем случае можно пригласить Франка и вместе с ним надраться так... Впрочем, Франк, подлец, никогда не надирается! Надраться одному и спать, спать, спать... Можно записаться добровольцем в армию, успеть к шапочному разбору и вернуться героем войны, в орденах и японках... Интересно, сильно ли отличаются по душевному складу и физическому устройству японские жёнки от родных россияночек? Мысли об отставке почему-то выбрали несколько другое, более приятное направление.

И тут заявились эти два гаера.

– Где вы шляетесь целыми днями? – раздраженно вылез из кресла начальник.

– Павел Нестерович! – обиженно, но понимающе прогудел Медянников. – Мы же всю ночь с Иваном Карловичем, как последние цуцики, в дерьме рылись!

Путиловский нахмурился и вспомнил.

– Прошу прощения, я совсем забыл. Ну, и что там на «Арсенале»?

– А-а! – небрежно махнул рукой Берг. – В цейхгаузе аммиачная селитра сдетонировала.

– Вы уверены? Первый раз слышу, что удобрение детонирует.

– Во! Я ж говорю – чтобы навоз взрывался? – вставил свой довод Медянников. – Думали – умысел! Они же там и японских шпионов успели поймать. Глаза узкие-узкие!

– Шпана с Охты! Набили им морды, вот глаза и сузились, – авторитетно опроверг Берг слабую теорию японского шпионажа. – Все просто. Они неправильно хранили аммиачную селитру. Под открытым небом. Она, натурально, смерзлась. Вместо того чтобы ломами раздолбать, решили маленьким взрывом все это сделать. В «Химише цайтшрифт» описан подобный случай. Селитра может детонировать, если постараться.

– Виновник найден?

– Кусочками. И наполовину.

Путиловский прошелся по кабинету.

– Напишите подробный отчет. Но это после. Теперь о делах более существенных. Наш доклад и выводы признаны неверными. Велено поменьше заниматься взрывами и побольше – охраной. Революционеров нет, террора нет, надо сильнее закрутить гайки – и все будет в порядке!

– Как же они не понимают очевидного? – Берг воздел руки к небесам, но оттуда никаких поощряющих знаков не поступило. Тогда он опустил очи долу, но и на полу ничего не нашел.

– Плеве тридцать лет в полиции! – раздраженно бросил Путиловский. – Что мне оставалось? Под козырек и шагом марш!

– А я только-только Дусю выучил... – печально шмыгнул носом Берг.

– Какую еще к черту Дусю? – с удивлением уставился на Берга Путиловский, полагая, что тот опять завербовал новую осведомительницу из очередного развеселого дома.

Евграфий Петрович ринулся спасать Бергову репутацию, но промахнулся:

– Да это Ванина сучка!

– Сучка?!

Путиловский укрепился в своих подозрениях и гневно уставился на Берга. Тот мгновенно стушевался: кто его знает, может вышел новый секретный циркуляр, запрещающий обучать собак женского полу?

– Собачка! – спас Берга Медянников. – Помните, мы ему щеночка подарили? Шустрая такая! Он, сучий потрох, мне динамит в карман сунул, так Дуся меня чуть не съела!

– За десять метров запах динамита чует, – радостно доложил Дусины тактико-технические данные Берг.

Путиловский тяжело вздохнул:

– Рад за вас. Действительно, интересно. Но Дусю отставить. А то нас всех отставят. Террора же нет! И быть не может!

– Да не расстраивайтесь вы так, Павел Нестерович. – Старый служака Медянников и хулу, и поощрения переносил с олимпийским спокойствием. – По-ихнему, нету – значит нету! Пока жареный петух в задницу не клюнет.

– Спасибо, Евграфий Петрович. Да, Иван Карлович, директор просит вас лично курировать охрану благотворительного вечера у баронессы Кноритц. Он состоится через неделю. Возможно, будет государыня с детьми. Время есть. Особенно обратите внимание на пожарные опасности. А то у графини Клейнмихель из-за фейерверка чуть дом не сгорел!

Берг стал лаконичен и серьезен:

– Знаю.

– Вы, Евграфий Петрович, найдите себе дело сами. А я, с вашего позволения, отбуду домой. Если будут спрашивать – приболел-с!

Путиловский зашел в свой кабинет, открыл шкафчик, достал оттуда графин с водкой, налил полстакана, подумал, выпил, занюхал промокашкой и заел лавровым листиком, предусмотрительно отложенным на крайний случай. Этот случай настал. Освободив таким простым образом весь день, он вышел в оперативную часть, записал на себя дежурную пролетку, влез в нее и сказал:

– Давай-ка, братец, дуй-ка ты на Острова.

Очередной кучер попался веселый:

– Так Острова большие, ваше благородие!

– На Петровскую косу, в яхт-клуб! – уточнил Путиловский и задремал под мягкое покачивание рессор.

* * *

Произошедшее понравилось новизной ощущений, и по нескольку раз за день они теперь ласкали друг друга, так и не позволяя себе до конца стать мужем и женой. Это вошло в привычку и помогало поддерживать огонь в очаге страсти, хотя пару раз, не стерпев накала, Савинков посетил дом терпимости, тем сняв напряжение и получив возможность доводить Дору до более высокого градуса. Шла древняя любовная игра – кто первый не выдержит. Пока оба были на высоте.

Остальная жизнь текла своим чередом. Окольным путем из Швейцарии через Норвегию прибыл посыльный с динамитом и корпусами бомб. Дора придирчиво и не торопясь подыскивала хорошую квартиру, которая должна была стать опорным пунктом для сбора всей команды. Легенда разрасталась: кафешантанная дива-барыня с мужем-иностранцем, при них старенькая экономка, двое слуг по хозяйству и кучер с экипажем для поездок по городу. Наконец подходящая «фатера» нашлась, дело было за слугами и экономкой.

Въезжать лучше всего было полным составом, чтобы не вызывать подозрений окружающей челяди некомплектом прислуги. Могли сразу посыпаться предложения, которые надо логично отвергать, что сразу вызовет кривотолки и мелкую месть в виде доносов: приехал немчура, наверняка японский шпион. Тем более что у Савинкова действительно в лице было немного татарщины, отчего при внимательном рассмотрении и болезненной фантазии его могли принять за японца.

Два таких случая уже произошли. Выручили безупречные английский и документы.

Гуляя утрами по столице, он посетил дом Плеве и отметил в окрестностях чрезвычайную концентрацию агентов в штатском. Любого остановившегося тут же начинали пасти несколько молодцов без определенного рода занятий. Руководил ими грузный пожилой человек с лицом смекалистого простолюдина. Вычислил его Савинков случайно: неторопливо раскуривая трубку, задержался у подъезда и видел, как этот простой прохожий завел одного молодца за угол и там дал ему по шее, очевидно за ротозейство. Евграфий Петрович таким образом выполнял волю Путиловского, велевшего ему найти занятие по душе.

Относительной свободой возле дома министра пользовались только извозчики и папиросники, но их было трудно подделать. На это и указал Савинкову Азеф, проделавший с ним пару экспедиций к дому Плеве.

– Привычное не привлекает внимания. Никаких офицеров, студентов, дам в вуалях или евреев! Только серенькие, незаметные личности, лучше крестьянские тупенькие личики. Вот вас, Викентий, трудно вообразить кучером. А Авель – это идеальный извозчик. Второй – папиросник. Им будет Боришанский.

– Он же иудеи! – логично возразил Савинков.

– Нетипичный. Я вот тоже иудей, но могу быть и русским купцом.

Азеф состроил туго думающую купеческую морду, и Савинков рассмеялся: похож!

– Они все выследят, вычислят распорядок, маршруты – и Плеве наш. Если не будет провокации, – добавил Азеф необходимое и достаточное условие. – И вот еще что: купите автомобиль. Пора внедрять новые, прогрессивные методы террора.

– Зачем нам авто? – искренне удивился Савинков. – Тысячу рублей на воздух!

– Вы не понимаете современную молодежь, Викентий. – Азеф мечтательно поднял глаза к небу. – Они любят все новое, техническое. Век такой пошел, все хотят стать инженерами. Представьте себе: Плеве убит из проносящегося мимо авто! Да это просто символ эпохи – новое ликвидирует старое! Вся молодежь с потрохами будет наша, поверьте мне. Вот еще бы цеппелин приспособить... или авиетку раздобыть!

– Летающую этажерку? Вы шутите!

– Нисколько, милый мой! Надо быть инженером, чтобы увидеть новое в непривычном. Вот вы, юристы, все делаете по древним рецептам: римское право, английское право... тьфу! Право у тех, кто моложе, кто энергичнее, прогрессивнее. Вот я начиню авиетку бомбами, взлечу из пригорода – и пусть меня охранка ловит! Прилетаю на место, кидаю бомбы – и через несколько секунд меня уже не видно!

– А если промахнетесь?

– Логично. Тогда сажаю юношу, готового на все, он просто врезается в кортеж и ценой своей гибели меняет ход истории. Одна авиетка, один юноша – одна революция! Согласитесь, совсем небольшая плата!

Так они бродили по столице дня три, развивая друг перед другом планы будущего технического террора, способного за несколько дней переделать весь мир. Кровь бурлила, мысли текли самые необычные. Перед ними раскрывался такой радужный, светлый мир, что Савинков готов был тут же обнять Азефа и расцеловать его. Он полюбил этого внешне неромантичного, толстого, некрасивого человека, способного сквозь серые будни видеть рассвет и сияние будущего, одним-двумя штрихами обозначить дорогу, зажечь в любом сердце огонь жертвенности.

В отличие от Гершуни (Савинков встречался с Григорием, но инстинктивно не поверил его пустословию и болезненной энергичности) Азеф все делал основательно, прочно, ничего не пуская на самотек. Он подходил к делу ликвидации Плеве как к решению пусть сложной, но вполне выполнимой технической задачи.

Имеются начальные условия: физическое тело П весом в пять пудов каждый день в определенное время совершает путь из определенной точки А в точку Б. Движется со скоростью С. Любой мыслящий человек с гимназическим математическим багажом в состоянии оценить траекторию движения данного тела, расставить на его пути другие физические тела, способные пойти на смерть и тем самым распылить на атомы исхбд-ное тело П. Что и требовалось доказать. Все очень просто.

Азеф пел дифирамбы любимому социальному механизму:

– Террор, он же концентрация политической борьбы, способен как сильное, но чудодейственное лекарство вылечить любую социальную несправедливость в кратчайшие сроки. Но, как и всякое лекарство, он должен назначаться а – профессиональным террористом, бэ – строго дозированными порциями и вэ – только при случаях болезненных! Считайте, что Плеве уже нет.

– Хорошо, – согласился Савинков, раскуривая очередную порцию свежего табака, только что купленного в Гостином дворе у поставщика его императорского величества. – Плеве исчез. Вместо него другой. Убиваем и его.

– Ни в коем случае! – радостно возразил Азеф и даже замахал рукой. – И не мечтайте! Террор – это диалог двух систем. Одна из них старая и не могущая реформироваться самостоятельно. Вторая еще слишком молода и слаба, чтобы захватить власть традиционным путем. Мы хотим достучаться до Николая. Мы будем уничтожать всех его сатрапов, пока на месте министра внутренних дел не очутится приемлемый для нас человек. Приемлемый хотя бы на десять, на пять процентов! Чтобы он нас услышал и начался цивилизованный разговор.

– А если Николай не остановится?

– Тогда мы остановим Николая. Уберем его из истории. Знаете ли вы, что в самих верхах уже зреют мысли о том, что хорошо бы убрать Николая из политической жизни любым способом? России не повезло с государем. И мы исправим это положение!

– Так может... – и Савинков, указывая на двуглавого орла в витрине рыбного магазина купцов братьев Худолеевых, сделал характерный жест рукой – дескать, свернуть ему голову, и амба!

– Рано, – серьезно ответил Азеф. – Еще рано. У него очень большой кредит доверия, как говорят англичане. Нас не поймут в деревне. А Россия – это одна большая деревня. Он должен сделать что-то ужасно непопулярное, чтобы мы получили карт-бланш на устранение государя. Вот война с японцами. Мы ее проиграем.

– Да бросьте вы! – Савинков даже огорчился, оттого что такой умный человек не понимает силы государства российского. – Они же двадцать лет йазад жили в средневековье!

– Ерунда все это. А мы живем до сих пор! Русский мужик не инициативен, необразован и не индивидуален. И это самое страшное: ему никогда не стать европейцем, пока он не поймет, что община есть зло. Он должен быть мобилен и одинок. Тогда дешевые рабочие массы начнут двигаться в свободные районы, они расцветут, и Россия станет богатой по краям. А когда только середка сыта, краешки не играют! Страна растянута как червяк, голова в одном месте, руки в другом, так что Куропаткин точно будет в заднице. Японцам мы проиграем. У них компактный остров, все делается быстро, и уровень техники у них выше. А значит, все двигается быстрее. В этом проигрыше для нас скрыта большая удача!

– Разве? – Савинков душевно не мог примириться с поражением. – Народ патриотичен и не простит нашей пораженческой позиции.

– Русский народ, как бы это сказать помягче, совсем не богатырь. То есть он, может быть, и богатырь, но слегка убогий по уму и по развитию. Толпа всегда ходит по протоптанным дорожкам, вот мы их и должны протоптать!

Проходя мимо торговки мочеными яблоками, Азеф бросил ей в кошель копеечку, сунул руку в бочонок, не глядя достал крупное яблоко и стал вкусно есть.

– Рекомендую! Весьма полезная вещь для нашего климата. Я всегда ем их зимой, отлично помогает пищеварению. Так вот, следите за ходом моей мысли: мы немного проигрываем войну, подписываем весьма неудобный мир, народ стервенеет, мы указываем на истинных виновников катастрофы и инициируем выступления. Учтите, что все это подкреплено точечным центральным террором! То есть мы направляем реку истории в нужное нам русло.

– Но мы же не можем беспрерывно убивать!

– Вы задали главный вопрос: до каких пор? Естественно, до логической точки – принятия конституции и передачи всей полноты власти парламенту, думе, собранию... да любому выборному органу европейского типа! Они в Европе даром времени не теряли. Выработаны довольно совершенные, либеральные механизмы управления государством!

Азеф догрыз яблоко и вытер рот тонким шелковым платком цвета давленой малины со сливками.

– И что с монархией?

– Она должна перемениться и ограничить себя в правах. Не захочет – тогда вот что! – и Азеф ловко метнул огрызок яблока в бочонок с грязными опилками, который малец тащил из рыбного магазина. – На свалку истории! В нужник! А пока их надо дрессировать, как зверей в цирке: выполнил наше требование – получил отсрочку, не выполнил – вот тебе кнутом!

– А если охранка нас переиграет? – задал мучивший его все время вопрос Савинков. Как сын юриста, он инстинктивно боялся ареста, тюрьмы и каторги.

– Ха! – ухмыльнулся Азеф. Видно было, что для него все эти вопросы давно заданы и решены. – Знаете, почему удаются побеги из тюрем?

– Нет, – признался Савинков, до сих пор счастливо избегавший подобной участи. – Подкупают стражу?

– Это всего лишь один из способов. Просто узник все время думает о побеге, а тюремщик —

только на службе. Так вот, я все время думаю о терроре. Днем и ночью, наяву и во сне. А охранка думает обо мне только на службе, да и то не каждый день. Ей меня не провести!

– А если у нас в организации появится провокатор? Мы ведь не застрахованы от провала.

Азеф приблизил свое тяжелое лицо вплотную к лицу Савинкова:

– В Боевой организации нет провокаторов! Нет провокаторов! Повторяйте это три раза в день – и провокаторов не будет! Я знаю, как искать нужных людей, кого выбирать и кому отказывать. Понимаете ли вы, что человеческие глаза не в силах обмануть? Они всегда говорят правду, даже если вы лжете. Как только я увижу в ваших глазах ложь, я первый устраню вас. Но если вы увидите ложь в моих глазах, то безо всякого сожаления тоже должны устранить меня. В этом наша сила! – Прошел некоторое время молча и добавил: – А охранка – дрянь люди. Мелкие и глупые. Поверьте мне, я их хорошо изучил.

– Где? – спросил Савинков.

– Хороший вопрос. У меня были контакты с охранкой. Когда-нибудь я расскажу о них. – Азеф хитро прищурился, даже остановился. – У вас ведь тоже есть опыт общения с этими господами?

Савинков несколько секунд молчал, потом ответил:

– Естественно. Ведь я был под стражей. Они не упускают таких моментов...

– Я знаю, – серьезно ответил Азеф и продолжил путь. – Давайте зайдем в этот кафешантан. У них хорошая кухня, повар из Франции. Без обмана. Уже пора быть спарже.

И они пошли есть первую спаржу...

Савинков достал брегет, прозвонил – время ленча. Но до этого надо встретить первого из незнакомых посланцев. Он подошел к длинной череде извозчиков, стоявших позади Казанского собора, по описанию нашел нужного и несколько секунд вглядывался в его лицо.

Улыбчивый парень ничем не показывал своей причастности к Московскому университету. Обычная тамбовская морда, откормленная на свежем деревенском воздухе, голубые глаза, румянец во все щеки. «Ошибка», – вяло подумал Савинков и уже хотел уйти от греха подальше. Но в последний момент решил рискнуть и произнести условленную фразу. Хвоста за собой он не видел, так что английский язык сейчас был ни к чему.

– Эй! – сказал он парню.

– Барин! – обрадовался тот. – Куда изволите, барин? Сей минут домчу!

И в подтверждение своих слов мастерски щелкнул кнутом. Крепкий конек осел на задние ноги и насторожил уши, собираясь рвануть с места в карьер.

– На Знаменку, – сказал Савинков и оглянулся – никого.

– Такой улицы, барин, здесь нет. Эта улица, барин, в Москве! – ответил Созонов. Он уже дня три ожидал этого вопроса.

Соседи по очереди заржали в полный голос:

– Так и вези барина в Москву! Не меньше двадцати рублев бери! Да на этом мерине им ни в жисть до Москвы не добраться!

– Цыц! – гаркнул на них Созонов.

– Небось, много берешь за провоз? – Савинков сел в сани.

– По-божески, – ответил второй половиной фразы Созонов и тронул конька.

Сзади засвистели:

– Москва не в той стороне, милай!

Савинков наклонился и тихо сказал:

– Здравствуйте, Авель!

– Викентий, как я вам рад...

– Давайте к Лавре.

Савинков укутал ноги меховой полостью. Чудно, все идет по плану. Все-таки «Толстый» – гений конспирации и организации дела. Когда он, Савинков, станет диктатором России, то точно назначит Азефа премьер-министром. Вдвоем они перевернут этот мирок.

* * *

Берг лихорадочно искал чистое и целое белье. Дуся сидела тихо, склонив набок умную коричневую головку, и наблюдала за Хозяином, не понимая, чего он хочет от шкафа, коробок и застиранных кальсон.

В другое время и при иных обстоятельствах Берг надел бы привычное ношеное, не сильно задумываясь о последствиях. В конце концов, при визитах нескромного рода все белье рано или поздно оказывается на полу спальни и никому своим видом не мешает, потому что в спальне темно и ее обитательнице (обитательницам!) не до разглядывания Бергова белья – они торопятся невесть куда, а достигнув конечной точки, быстро хотят начать процесс сначала – и так до бесконечности (в идеале).

Но сейчас визит был совсем иного качества! Впервые Берга пригласила в свой дом аристократка, да не простая, а баронесса N! Имени ее Берг не произносил даже мысленно, однако искушенный в светской жизни человек мог догадаться с трех раз, тем более что за два дня до назначенного свидания Берг дежурил в доме баронессы на благотворительном балу в пользу раненых матросиков с крейсера «Варяг».

Сами матросики еще были в долгом пути, но к их приезду уже готовились по мере сил. А поскольку баронесса Кноритц ничего, кроме балов, делать не умела, тут же был изобретен новый «морской» бал. Завистницы кусали себе локти, что не они придумали первыми такое роскошное зрелище.

Для этой цели все слуги в доме баронессы были одеты в военно-морскую форму, отчего опустел один из складов в Кронштадте. Дом был украшен по фасаду флагами расцвечивания. В одном месте шутники-матросы якобы случайно выложили на военно-морском языке неприличное словосочетание. Никто, кроме причастных к пониманию морской азбуки, об этом не догадывался, а догадавшиеся только хихикали и указывали друг другу на матерное посвящение баронессе.