Текст книги "Синий конверт"
Автор книги: Игорь Шприц
Жанр:
Исторические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)
– Павел Нестерович! У лисы лапа куда крупнее и ноги длинные, а у кота короткие. Вот он брюхом снег и заметал. А кунице белка нужна! Здесь белок нету.
Тут подошел радостный Берг с целым тирольским ботинком и прочел маленькую лекцию:
– Смотрите на этот ботинок! Как новенький! Взрывная волна иногда делает удивительные вещи. Шнурки не развязаны, а ноги нет. Ну не чудо ли? Просто фокус какой-то!
Медянников тут же полез в ботинок и молча продемонстрировал Путиловскому магазинный ярлык «К. Юлинц. Поставщик двора Е. И. В.».
После такой блестящей работы подчиненных надо было что-то делать, и начальник, влекомый охотничьим азартом, пошел по следам человека в галошах.
Вот здесь, на солнечной стороне у ствола толстой березы, следов было особенно много. Человек стоял, курил папиросу. Вот пепел, обгоревшая спичка чернеет на снегу… а вот… Что это? Путиловский достал затоптанную бумагу. Развернул ее. Крупный почерк. Бумага на морозце не намокла, и чернила не расплылись. Путиловскому захотелось похвастаться находкой.
– Иван Карлович! Можно вас на минутку?
Подошедший Берг внимательно обнюхал бумагу.
– Чернила ализариновые, фиолетовые. Ализарин – химический краситель, в древности добывался арабами из корней марены красильной, сейчас синтезируется на фабриках. Служит для окраски тканей в красные, фиолетовые и розовые цвета. Довольно стоек к внешним воздействиям. «Обращение к революционной молодежи России!» Поздравляю, Павел Нестерович! Это ключ!
– Посмотрим.
Путиловский, боясь спугнуть удачу, осторожничал в оценке. Но это действительно был ключ.
ОБРАЩЕНИЕ К РЕВОЛЮЦИОННОЙ МОЛОДЕЖИ РОССИИ!
Пылкая и честная российская молодежь,
умственно и нравственно окрепшая, жаждет
борьбы с врагами народного благосостояния и
народной свободы!
Никакие мирные действия не принесут нам освобождения! Гнет деспотии может быть уничтожен только неукротимой борьбой!
Мы продолжаем дело наших неустрашимых отцов, благоговейно преклоняясь перед их лучезарными образами! Мы обнажаем оружие, которое не выпустим из рук до тех пор, пока не будет пробита брешь в толстой стене закоснелой в насилии и произволе русской деспотии!
Смерть победоносцевым и сипягиным!
Николай Венцель, студент 3-го курса Института корпуса инженеров путей сообщения.
«Красиво написано», – подумал Путиловский, аккуратно сложил бумагу и спрятал в портмоне. Теперь есть адрес, по которому можно будет размотать, по всей видимости, еще совсем маленький клубочек.
Таких обращений он читал множество, а в молодости, когда на несколько дней также решил отдать себя целиком революции, и сам писал похожее. И давал читать знакомым барышням в целях поднятия собственного реноме в их чудных глазках. И реноме существенно поднималось.
Когда же настало время суровой реальности, в качестве первой жертвы революционного насилия единогласно был выбран директор гимназии, много лет успешно душивший свободу личности еще в зародышах. Юному Павлу от имени этих самых зародышей было поручено изучить все привычки старика для успешного проведения акта возмездия.
Павлик рьяно взялся за дело, для чего даже вооружился театральным биноклем. Но чем более он проникал в тщедушные тайны жизни узурпатора, тем менее ему хотелось вторгаться в размеренную жизнь грозы гимназистов. Эта стариковская одышка, эти обязательные прогулки перед сном с таким же дряхлым мопсом, одиночество в кабинете под зеленым абажуром настольной лампы и физическое бессилие со всеми признаками скорой смерти почему-то повернули его младое сознание в совершенно другую сторону.
Ему захотелось стать врачом, и он им стал. Но не плотским хирургом, а хирургом юридическим, плохо ли, хорошо ли лечившим язвы не людские, а социальные. Так что теперь он держал в руке привет из своей гимназической юности.
Директор по весне почил в бозе, и все рыдали на его могиле, потому что понимали, каким безвредным старикашкой он оказался в сравнении с занявшим его пост дьяволом во плоти, старшим инспектором Константином Апполинарьевичем Немзером. А ведь не далее чем за месяц до того не было у гимназистов выпускного класса более приятного, прогрессивно мыслящего старшего товарища, нежели Константин Апполинарьевич! О времена, о нравы… И Путиловский глубоко вздохнул, вспомнив младые годы.
Тем временем все инородное и кровавое было собрано и погружено в подводу. Берг удовлетворенно улыбался, Медянников же озабоченно продолжал нарезать большие круги.
– Что вы потеряли, Евграфий Петрович? Пора в дорогу.
Путиловский надышался свежего воздуха до зевоты, хотелось поскорее очутиться в домашнем кабинете и начать работать по наставлению для умственно и нравственно окрепшей революционной молодежи.
– Котика ищу, Павел Нестерович, котика. В останках его нет, следов наружу тоже… Где-то здесь прячется, подлец. Видать, зашибло серого, боится высунуться! – и в отчаянии Медянников горестно мяукнул.
Макс внимательно следил за пришедшими людьми. Голос у него был сорван задолго до их прихода, однако никто не помог ему освободить задние лапки и хвост. А самому вывернуться не было никакой возможности. И по давней кошачьей привычке он молчал, чтобы не навлечь на себя еще большую беду, – защищаться в таких условиях он не мог. Но этот большой человек, внезапно мяукнувший почти по-кошачьи, вызвал у него редкое среди котов чувство симпатии, и Макс не удержался – мяукнул в ответ.
Только случайность (в этот момент все затихли, оглядывая место недавней трагедии) спасла Макса. В наступившей тишине все услышали отчаянный сиплый вопль погибающего кота.
Фелинолог, то бишь специалист по котам, Медянников рявкнул:
В бревнах он, в бревнах! – и кинулся спасать серую душу.
Всем стало радостно оттого, что невинное животное нашлось, и эта детская радость привела к тому, что уже через несколько минут комок шерсти с четырьмя лапами, хвостом и головой был извлечен из-под бревна.
Все столпились вокруг лежащего на снегу Макса. Кот попытался было ползти, но задние ноги беспомощно волочились тяжелым мертвым грузом.
– Небось, хребет перебило, – авторитетно высказался первый городовой.
– Они живучие-с! Пристрелить, ваше благородие? Чего скотину мучить? – проявил инициативу второй, которого выворачивало. Он пришел в себя и всячески старался загладить позорную для городового слабость, даже храбро достал револьвер.
– Отставить!
Путиловский осторожно взял кота на руки.
Макс безропотно припал к человеку, очень похожему на старого летнего хозяина. Запах от него был точно такой же: сигары, коньяк, лимон и женские духи. Поэтому кот решил, что хозяин вернулся и спас его. Значит, не зря мяукал целый день. И Макс, цепляясь передними лапами, как маленький котенок полез за пазуху Путиловскому.
– Признал-с! – подобострастно обрадовался второй городовой.
Макс залез за пазуху полностью и даже чуть муркнул, так ему стало тепло и хорошо внутри меховой бекеши Путиловского.
Никогда Павел Нестерович не испытывал слишком уж большой симпатии к котам, но атака была произведена так быстро и при столь странных обстоятельствах, что выбора не оставалось. Придется везти кота домой и там решать, что делать. Был у Путиловского знакомый профессор, но тот заведовал ветеринарной кафедрой в Военно-медицинской академии и практиковал исключительно по лошадям. Правда, разницы между котом и лошадью Путиловский сейчас не ощущал: все Божьи твари.
– Может, я к себе его возьму? – предложил Медянников, понимая, что Лейда Карловна, экономка Путиловского, вряд ли обрадуется лишнему рту.
– У вас же канарейки, Евграфий Петрович!
– Ваша правда, – вздохнул Медянников. Действительно, присутствие кота никогда не вдохновляло кенарей, скорее наоборот – они упорно молчали, инстинктивно опасаясь острых кошачьих аплодисментов.
Стемнело. Усевшись в сани и укутав ноги медвежьей полстью, тронулись в обратный путь. Путиловский устало сомкнул веки. Вновь перед его взором возник Лазурный берег…
* * *
…Полосатый облегающий костюм не мешает плыть. Дневной бриз дует с суши на море, поэтому вода у берега спокойная, но холодная: теплый слой отгоняется бризом, а вместо него из глубины приходит непрогретая вода. Пятнадцать по французскому Реомюру, девятнадцать по русскому Цельсию. Анна смотрит в большой морской бинокль. Он машет ей рукой – мол, все в порядке, уплывает далеко в море и ложится на спину. Соленая средиземноморская вода не чета балтийской, в ней можно лежать сколько хочешь…
Дышится спокойно и легко. Сегодня вечером идем в казино. Знаменитая рулетка. Интересно, повезет ли? Говорят, новичкам здесь везет обязательно, особенно если им не везет в любви… Он играл в сестрорецком Курзале по маленькой, правда, больше проигрывался.
Лошади, запряженные в женские кабинки, безропотно стояли по брюхо в воде, ожидая, когда наплаваются спрятанные в кабинках дамские тела. Несколько модниц нового века, презрев условности века старого, в купальных платьях отчаянно шли навстречу глубине и замирали, как и лошади, по пояс в воде. А с берега их щелкали «кодаком» любители светописи. Пора выходить, скоро обед за табльдотом.
Вечером поехали в Монте-Карло: Анна в платье с глубоким декольте, Путиловский в смокинге. Скромное двухэтажное здание с легкомысленной башенкой посередине. Ничего ужасного или дьявольского. Знаменитые мраморные ионические колонны. Путиловский сосчитал – действительно, двадцать одна. Очко. Не врал Франк, три года назад просадивший здесь в одночасье свое годовое профессорское содержание.
Анна была азартна до невменяемости и несколько лет тому назад поклялась на Евангелии, что не подойдет к рулетке. Тем интереснее ей было наблюдать за Путиловским. Купив фишки, они подошли к столу, Анна шепнула ему на ухо: «Черное или красное!»
Несколько ставок Путиловский пропустил. Потом поставил на черное. Выиграл. Подумал и снова пропустил. Он знал закон больших чисел, но, похоже, этот закон здесь знали все, кроме самой рулетки. Иногда столы сходили с ума, и надо было угадать тот момент, когда ничто – ни смена крупье, ни молитвы игроков, ни самоубийства русских князей – не могло увести взбесившийся стол с безумного разорительного пути.
Он осмотрел зал – все столы были спокойны. Обошел кругом, кидая на черное мелочь. Немного выиграл, чуть больше проиграл. Полюбовался на канделябры богемского стекла по сто пятьдесят кило каждый. «Такими не поразмахиваешь!» – мелькнуло в голове. Анна тенью шла сзади, боясь спугнуть удачу, которой пока не было видно. Но что-то витавшее в воздухе давало Путиловскому стопроцентную уверенность в сегодняшнем успехе.
Одно лицо вдруг привлекло его внимание. Где-то он видел этого человека. Он видел этот широкий книзу, лысоватый череп, плотно, почти без шеи влипший в тулово. Толстая фигура, пухлые пальцы, взгляд твердый и уверенный. Мочки ушей большие, отвисшие. Губы несколько восточной, семитской формы. Но сам человек точно из России. Их взгляды встретились, и господин тоже признал Путиловского. На всякий случай оба кивнули друг другу, но вступать в разговор было некогда: именно сейчас этот человек выиграл достаточную сумму, поставив на красное.
Чтобы не мучить свою профессиональную память, Путиловский отошел в противоположную часть зала и сел основательно. Спиной он чувствовал – Анна стоит сзади и волнуется. Чтобы снять дрожь в душе, поставил пятифранковую фишку на красное и выиграл. Крупье кивнул – игрок ему был приятен – и ловко подвинул Путиловскому две выигранные фишки. Обе тотчас же ушли на красное. И снова выиграли.
После шестой ставки на Путиловского обратились лица соседей. После девятой подошли от соседних столов. После двенадцатой сменили крупье. После четырнадцатой стали собираться со всего зала. Он все время ждал команды «Хватит!», но сзади молчали. После шестнадцатой ставки Путиловский оглянулся и похолодел: Анны рядом не было. Она сидела в кресле у стены, закрыв глаза и сжав обе руки в кулачки.
Семнадцатая ставка на красное была сделана машинально: он не мог обмануть ожидания, которое горело во всех без исключения взорах. Шарик, пущенный навстречу движению колеса фортуны, соскочил с нумерованного трека и заскакал по ячейкам, то застревая на долю секунды, то выскакивая на свободу. Колесо послушно замедлило свой ход, шарик задержался в тридцать первом нумере – а это черное! – потом подумал и нехотя перевалил в соседний девятый. Колесо остановилось. Красное. Семнадцать раз подряд.
«Ну и что? Подумаешь!» – мелькнуло в голове Путиловского, когда с помощью служителя он ссыпал на поднос выигрыш. Рядом негромко рукоплескали зрители. Держа поднос с фишками, Путиловский подошел к Анне, все еще с закрытыми глазами сжимавшей кулачки.
– Аня, – тихо сказал он ей на ухо. – Пошли ужинать. Я угощаю.
Неузнанное российское лицо внимательно посмотрело ему вслед, вздохнуло и поставило на красное. Увы, фарт закончился так же неожиданно, как и начался. Безумный стол пришел в себя.
Анна медленно открыла глаза и узрела гору фишек. Ее тут же начало трясти запоздалой ломкой азарта. Не отрывая взгляда от подноса, она шла следом за Путиловским, как шли средневековые дети за дудочкой крысолова. И только когда в ресторане официант принес замороженную бутылку «Дом Периньон», она разжала кулачки – надо же было взять фужер.
Выигрыш честно поделили пополам – по триста двадцать семь тысяч шестьсот восемьдесят франков на человека. Больше в казино не ходили.
Взамен номеров в гостинице они сняли целую виллу, принадлежавшую какой-то августейшей английской чете, и провели на ней незабываемые две недели, описание которых можно найти в Библии, в Ветхом Завете с первых дней сотворения мира вплоть до грехопадения Адама и Евы.
Приходящие прислуга и повар делали их жизнь вполне райской. Вечерами они уезжали ужинать в разные уголки побережья, а вернувшись, любили друг друга в самых неожиданных уголках виллы и большого сада. И тогда их обнаженные тела белели в ночи промеж деревьев, как тела Адама и Евы белели в раю, в котором не было солнца и греха…
Обратная дорога была покороче, потому что Путиловского и кота привезли прямо к дому. Дверь открыла Лейда Карловна. Путиловский еще не успел ничего сказать, как Макс, почуявший жилище, высунул мордочку из-за пазухи.
Высунувшись, он безошибочно уставился прямо в глаза Лейде Карловне, поняв, что пищей в этом доме заведует она, и только она. И Лейда Карловна также безмолвно уставилась в глаза коту. Путиловский заволновался: пауза затянулась…
Глава 2
Возможная жертва
Два господина сидели за накрытым к товарищескому ужину столом и дружелюбно смотрели друг на друга. По всему было видно, что эта компания приятна обоим в одинаковой степени. Никого более в квартире не было, и оттого выражение приятельской симпатии только усиливалось.
Ужин еще не начался, и посему стол, подготовленный приглашенным ресторатором, блистал девственной красотой, столь волнующей сердце каждого гурмана.
По прихоти хозяина меню было целиком рыбным и белым – ничего красного и революционного не присутствовало. Белое сухое вино, белая водка во льду, астраханская белорыбица холодного копчения со светло-янтарными прожилками жирка, камская севрюжка под белым хреновым соусом, белые грибки, устрицы с лимоном, белый виноград и белый пломбир на десерт – все просто и вкусно. Из цветового ряда выбивалась лишь зернистая икра, но калач под нее в салфетке был исключительно белым и горячим.
С него, пока не остыл, и начали: разрезав пополам, закрыли мякоть вкуснейшим вологодским маслом, а поверх масла – зернистой икоркой. Пока масло подтаивало от теплоты калача, быстро налили по большой рюмке холодного хлебного вина и, вновь ласково посмотрев в глаза друг другу, молча опрокинули в горло водку и так же молча закусили калачом.
Глаза у обоих прослезились, дух перехватило, но он тут же вырос и окреп. Всякий пьющий русский знает из своего горького опыта, что чувство мужского единения в первые двадцать секунд после рюмки обостряется донельзя. И если при этом быстро выпить по второй, то мир преображается волшебным образом: все наносное и временное уходит куда-то в запасники памяти (до утра!), а впереди зримо проступают фундаментальные вопросы мироздания, выяснению которых и посвящается оставшаяся часть ужина.
Когда молчание стало немного тяготить потенциальных собеседников, его нарушил хозяин квартиры, Сергей Васильевич Зубатов.
– Ну-с, Евгений Филиппович, – многозначительно сказал он, – давайте по второй.
ДОСЬЕ. ЗУБАТОВ СЕРГЕЙ ВАСИЛЬЕВИЧ
Родился в 1864 году в офицерской семье. Учился в 5-й Московской гимназии, полного курсане кончил, вышел из 7-го класса. В 1884 году определен канцелярским служителем в Московскую дворянскую опеку. В 1886 году телеграфист III разряда на Московской Центральной станции. С начала 1889 года – чиновник для поручений в Московском охранном отделении. С 1894 года – помощник начальника Московского охранного отделения, с 1896 – начальник вышеуказанного отделения в чине полковника жандармерии. Создатель системы политического сыска в России. Родоначальник тактики «полицейского» социализма.
– С удовольствием, – ответил визави.
ДОСЬЕ. АЗЕФ ЕВНО ФИШЕЛЕВИЧ (ЕВГЕНИЙ ФИЛИППОВИЧ)
Родился в 1869 году в местечке Лысково Гродненской губернии, в многодетной семье портного (три брата, четыре сестры). С 1874 года семья проживает в Ростове-на-Дону. В 1890 году закончил гимназию. Репортер газеты «Донская пчела». В 1892 году под угрозой ареста за распространение революционной прокламации уехал в Карлсруэ (Германия), где поступил в политехникум.
4 апреля 1893 года по причине плохого материального положения предложил свои услуги Департаменту полиции. С июня 1893 года секретный сотрудник Департамента с окладом 50 рублей в месяц.
В 1899 году получил диплом инженера-электротехника. Инженер московской конторы Всеобщей электрической компании. Женат, воспитывает двоих детей.
Официальные взгляды: сочувствует программе «Союза социалистов-революционеров», ярый сторонник террористических методов борьбы.
Реальные взгляды: умеренный либерал, сторонник парламентской монархии.
Незауряден, умен, эгоистичен. Прекрасный организатор.
Увлечения: женщины, карты, завсегдатай кабаре и кафешантанов.
Полковник Зубатов радушным жестом указал на стол:
– Закусывайте, не стесняйтесь!
– Спасибо. Торопился, за целый день ни крошки во рту не было, – и Азеф рьяно принялся доказывать истинность своих слов.
Он только что прибыл из Франции, где участвовал в слиянии разрозненных групп социал-революционеров в одну мощную объединенную партию, не успел даже побывать дома и обнять жену с детками. Ему очень хотелось порадовать своего духовного отца Зубатова, и отцу тоже хотелось обнять блудного революционного сына.
Оба понимали, что выбранная ими тактика дьявольски удалась и теперь они оба будут собирать плоды: Зубатов – в виде постов и орденов, а Азеф – в виде денег и прочного положения в рядах новой партии. Будущее казалось блестящим, никаких подводных камней и рифов впереди не ощущалось. А там видно будет. Проблемы надо решать по мере их поступления.
Первым не выдержал Зубатов:
– Итак, что же вы нам привезли? – и, чтобы скрыть волнение, залпом выпил бокал виши.
– Я привез вам все, – скромно ответил Азеф, вкусно прожевывая белый грибок. – Решение объединительной комиссии. Учредительные документы партии. Состав Центрального комитета. Члены с правом голоса и кандидаты в члены. Программу действий. Программу центрального террора. И наконец, самое главное – решение о создании центральной Боевой организации!
– Это еще что такое? – удивился Зубатов и проглотил кусочек белорыбицы. – Рекомендую. Что еще за Боевая организация?
– Ооо… – протянул Азеф. – Это такая штучка, которая испортит нам много крови. Ее придумал Гриша Гершуни!
– Гершуни? – Зубатов не выдержал и вскочил с кресла, пролив при этом на ковер рюмку водки. – Гершуни! Да он мне вот тут, в этой самой вот квартире, на коленях лично обещал, что ничего не будет делать и не прольет ни капли человеческой крови ради революционных идеалов! Клялся на Евангелии!
– Гриша-то? Нашли кому верить. Да он самому мессии на Торе поклянется и тут же мать родную продаст ради революции! – Азеф, сопя от удовольствия, попробовал салат оливье. – Ммм… хорош… лучше, чем в Париже! Бойкий дурачок ваш Гриша… как начал говорить, так все уши и развесили…
– И что говорил? – Зубатов присел, быстро налил водки и выпил.
– Да вы закусывайте, Сергей Васильевич, закусывайте! И маслица побольше кладите, оно не дает опьянеть.
– Да я кладу, кладу.
– Нет, вы мажете, а надо класть. Дайте я вам сделаю настоящий хороший местечковый бутерброд, – и Азеф ловко соорудил из калача, масла, икры и жирного кусочка белорыбицы небольшой, но высокий бутерброд. – А теперь выпьем и закусим!
Что-то в его словах убеждало, потому что Зубатов выпил и закусил. Действительно, не пьянилось. Поэтому повторили еще и еще раз.
Как только жизнь снова стала чарующей, приступили к севрюжке и отдали ей должное. Говорили на нейтральные темы: о Париже, парижанках, кафешантанах, казино, обсудили тему аперитивов и Эйфелевой башни. Но все время чувствовалось желание Зубатова услышать полную информацию о таинственной Боевой организации. Это уже был реальный противник, и полковником овладело нетерпение охотника, услышавшего гон собак и дыхание приближающегося крупного зверя.
Наконец Зубатов не выдержал и, сжимая в руках нож и вилку, гневно уставился на Азефа:
– Евгений Филиппович, не испытывайте моего терпения!
– О чем это вы, Сергей Васильевич? – с полным самообладанием удивился Азеф. – Мы еще к десерту не подошли. А ведь английские джентльмены начинают говорить о делах только после кофе.
– К черту английских джентльменов!
– Ну что ж, тогда начнем.
Азеф со вздохом сожаления оставил на тарелке шестую, еще живую устрицу и для отбития рыбного запаха слегка, по-французски, прополоскал рот белым вином.
– Боевая организация предполагает в себе наличие небольшого круга избранных людей, целиком, вплоть до смерти, посвятивших себя делу революции. Целью Боевой организации является проведение в жизнь террористических актов супротив главных лиц Российской империи. – Азеф говорил точно на заседании акционеров Электротехнической компании, посвященном покупке нового генератора энергии усовершенствованной конструкции. – Боевая организация финансируется как из средств самой партии, так и самостоятельно, путем проведения актов экспроприации денежных средств из российских банков. Возможен сбор средств от меценатов.
Зубатова даже подбросило па стуле:
– От кого?
– От меценатов, – объяснил Азеф. – Многие люди в России и за рубежом готовы пожертвовать деньги на благое дело революции. А некоторые – их меньше, но они есть! – готовы жертвовать только на конкретные акты против конкретных лиц, удаление коих с политической арены благоприятно скажется на здоровье российского общества. И деньги немалые… – прибавил он уважительно.
– Рубить сук, на котором сидишь, это по-русски! – горестно заметил Зубатов.
– Действительно, в мире подобного еще никто не наблюдал, – согласился Азеф и все-таки добил устрицу, чтобы не мучилась. – И поэтому главное – не упустить из рук все эти денежные пожертвования. Чудесные устрицы. Я хочу предложить Гершуни взять на себя ответственность казначея Боевой организации. И мы с вами сделаем так, что все эти деньги будут работать против революции, действительно на благо российского народа.
«Сильно сказано! – подумал про себя Зубатов. – Редкий махинатор. Взять все в свои руки! Прямо так и излагает!»
– У меня к вам, Евгений Филиппович, есть гораздо более конструктивное предложение. Кстати, все время думаю… устрицы вот… к какому классу существ относятся? Раковинообразные?
– Нет такого класса, – авторитетно заявил Азеф, тщательно поливая лимонным соком очередную раковинообразную. – Это… ммм… пищит! Это… ммм… очень пикантно! род двухстворчатых моллюсков. Устрица от греческого «острейон», что означает «раковина»… Так что за предложение?
– Возглавить Боевую организацию.
Зубатов тут же пожалел о сказанном, поскольку лицо Азефа побагровело, а руки взметнулись вверх: устрица явно выбрала не ту дорогу. Зубатов выскочил из-за стола, обежал вокруг и сильно хлопнул Азефа по спине. Устрица-убийца подскочила внутри горла и ушла насовсем в правильном направлении. Азеф закашлялся, но жизнь его уже была вне опасности.
– Спасибо! – сказал он Зубатову совершенно искренне. – Но вот за предложенное «спасибо» сказать не могу. Вы представляете себе, что такое Боевая организация?
– Конечно же! Но только под вашим руководством. А без вас я ее совсем не представляю… – И Зубатов продолжил свою гениальную мысль: – Наверху вы будете лишены всякого контроля. Если у нас, в Департаменте полиции, при, казалось бы, четкой документации и постоянных проверках сам черт ногу сломит в финансах, то что будет при конспиративной работе? А? Вы знаете, что обсуждают арестованные социалисты в камерах, когда остаются одни?
– Не знаю и знать не хочу! Потому что камера и я – несовместимые понятия, – пытался защититься Азеф. Но в голове у него уже вертелись всякие соблазнительные мысли о деньгах, пожертвованиях и отчетах.
– Они обвиняют друг друга в расхищении партийной кассы. А кто обвинит вас? Я?! Боже упаси! Кесарю – кесарево! Мне нужны будут отчеты лишь о моих деньгах. И точка. Евгений Филиппович, не вздумайте перечить! Мысль гениальная. Вы же согласились год назад заняться практическим террором, вспомните!
– Согласился. Но я подразумевал организацию динамитных лабораторий, обучение молодежи, ввоз химикалий и прочих практических штучек. А здесь – полный диктат!
– Справитесь. Вы же на порядок умнее Гершуни. Кстати, где он?
– В Петербурге. Организовывает первые шаги.
– Против кого?
– Он играет в конспирацию и молчит. Но судя по настроению Центрального комитета, речь пойдет о двух актах – против Победоносцева и Сипягина.
– Одновременно?
– Боже упаси! Вначале Победоносцева, а затем, на его похоронах, и Сипягина. И потом, Григорий спит и видит себя диктатором террора. Куда я его дену?
– Гершуни я беру на себя. – Зубатов потер руки и разлил водку по рюмкам. – По последней. Вижу, вы согласны. Ну же! Скажите «да»!
– Да, – ответил Азеф и совсем по-гусарски опрокинул рюмку в горло.
Голова у него внезапно стала абсолютно ясной. Перед его взором открылись такие перспективы, о которых он раньше и не мечтал. «Идея в самом деле гениальна, – подумал он, глядя на довольного Зубатова. – Но ведь этот человек не понимает гениальности своей же идеи! А я понял. Так что теперь это – моя идея!» И он ударил рюмкой об пол, так что брызги хрусталя чиркнули по скатерти.
Такой гусарский задор пришелся по душе полковнику, и он тоже хватанул фужером об пол. Война все спишет!
* * *
Первым делом они попытались напоить кота молоком, хотя правильнее было дать ему простой воды. На кухне сразу выделили место под кошачью мисочку и рядом на коврике положили Макса: стоять он не мог и все время заваливался набок. К морде придвинули блюдце с молоком и стали наблюдать.
Макс несколько минут отдыхал, потом с усилием приподнялся и начал лакать знакомое с детства финское молоко. Путиловский обрадовался, а Лейда Карловна просияла. Она давно мечтала завести кота, но боялась даже намекнуть об этом: кто знает, что подумает Павел Нестерович? И потом, мужчины такие ревнивые, кот стал бы ревновать к хозяину, а хозяин – к коту, и все закончилось бы драмой. Кто-нибудь наверняка ушел из дома.
Покончив с молоком, Макс сразу захотел по-маленькому. Тоскливо оглядев кухню, он понял, что здесь это сделать невозможно в силу невероятной чистоты и уюта. Поэтому он напрягся и выполз в коридор. Путиловский и Лейда Карловна тихонько последовали за ним. Удалившись на приличное по его разумению расстояние, Макс попытался вырыть в паркете ямку, конечно же ничего не вырыл, но инстинкт удовлетворил.
Ходить по-маленькому лежа было неудобно, но никто еще не придумал утку для кота. Пришлось сделать вид, что ничего особенного не происходит. Лейда Карловна тут же принесла тряпку и вытерла лужицу, за что Макс бросил в ее сторону короткий благодарственный взгляд. Лейда Карловна просияла во второй раз, и Путиловский понял, что в доме произошла социальная революция – неявно сменился хозяин.
Если бы он приполз без задних ног и позволил себе в коридоре то, что позволил Макс, лицо Лейды Карловны навряд ли озарилось бы радостью. «Что же, – философски подумал Путиловский, – сик транзит глориа мунди!» И отправился в кабинет. Лейда Карловна этого даже не заметила: как раз в это время она всячески помогала Максу ползком одолеть расстояние до кошачьей кроватки – фланелевой тряпочки, сложенной для пущей мягкости в четыре раза.
В кабинете Путиловского ожидал еще один не то чтобы приятный, но довольно-таки неожиданный сюрприз: в его любимом вольтеровском кресле спал и похрапывал человек, чье лицо показалось хозяину почти что незнакомым.
Присмотревшись повнимательнее, он понял, что сон искажает истинные пропорции человеческого лица и приближает его к усредненному мещанскому типу. Хотя, судя по одежде, спящий принадлежал к высшей интеллигентской прослойке столицы, а именно к университетской, о чем свидетельствовал юбилейный золотой значок.
Видать, при появлении кота Лейда Карловна совершенно лишилась рассудка, забыв сказать Путиловскому, что в его кабинете спит его же приятель, профессор Петербургского университета Александр Иосифович Франк. То, что это он, Путиловский определил по легкому аромату хорошего коньяка и непарламентским выражениям, наполнившим кабинет, едва лишь хозяин потряс спящего за плечо. А ведь Путиловский прокричал у него над ухом весьма приятные вещи:
– Сашка, проснись! Выпей и снова ложись!
Что самое удивительное, Франк так и поступил! Но только уснуть ему Путиловский не позволил, задав простой вопрос:
– Что ты здесь делаешь?
– Сплю, – резонно ответил еще не вполне проснувшийся Франк.
– А почему здесь? Почему не в постели? Ты что, поссорился с Кларой?
Клара имела честь быть женой этого чудовищного профессора, способного в одиночку извести винный погреб любого размера. Но только чужой. Поэтому Путиловский сразу налил и себе тоже, чтобы хоть как-то отметить утрату ведущих мужских позиций в своем собственном доме.
– Я пришел сообщить тебе государственную тайну, – нервно оглянувшись, почему-то шепотом произнес Франк.
– Ты уверен, что мне нужно знать эту государственную тайну? – таким же заговорщицким шепотом ответствовал Путиловский. – Кто много знает, тот долго не живет!
– Я не шучу, – хриплым голосом ответил Франк и прокашлялся. – Речь идет об убийстве высокопоставленного чиновника.