Текст книги "Синий конверт"

Автор книги: Игорь Шприц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

– Доктора! Доктора! – сорвался с места второй секретарь и выбежал в коридор.

– …и священника…

Кровавая пена уже пузырилась на губах умирающего.

* * *

Бросившегося навстречу городового снесли грудью лошади. Конные спешились и заняли круговую оборону у подъезда. Берг и Медянников, видевшие поручика, вбежали внутрь. Путиловский огляделся вокруг, ища признаки сообщников. Таковых не наблюдалось.

Только он, облегченно вздохнув, пошел к двери, как она широко распахнулась и на улицу выбежала нелепая чиновничья фигура, истошно кричавшая одно и тоже:

– Доктора! Доктора! Доктора!

Гершуни, стоявший поодаль у перил Синего моста, докурил папиросу, выбросил окурок на подтаявший лед, покрывавший Мойку, и неспешно пошел мимо начавшейся сумятицы и беготни по набережной к Невскому. Отойдя на приличное расстояние, он потер руки и радостно засмеялся…

* * *

Победоносцев внял просьбам Зволян-ского и на похороны Сипягина не поехал – у него еще свежи были в памяти выстрелы Лаговского.

Градоначальник генерал-майор Николай Васильевич Клейгельс, как человек военный, позволить себе такой слабости не мог и гордо отказался. Поэтому Берг и Медянников со своими молодцами окружали его сплошным кольцом.

Путиловский издалека следил за Григорьевым и Юрковской, наряженной гимназистом. Гимназист из нее получился страшненький, снизу толстоват, а сверху женоподобен, но на похоронах не выбирают. Григорьев был вооружен недееспособным револьвером, а Юрковской дали фальшивый стилет. На всякий случай.

Поскольку официально Путиловский и его группа были в отпуске, претензий к ним никто не высказывал, не до того было. Государь пообещал озолотить любого, кто изловит Гершуни. Но пока золото оставалось лежать невостребованным в подвалах казначейства.

Путиловский был уверен, что Гершуни где-то здесь и ждет второй и третьей смерти. Победоносцева и Клейгельса. Так что бравый градоначальник выступал в роли живца, о чем не подозревал.

Кладбищенское отпевание заканчивалось. Вот уже прозвучал ружейный салют, стали засыпать могилу… возложили венки. Все тихо и покойно.

Первым кладбище покинул новый министр внутренних дел Плеве. За ним потянулись остальные. Гершуни не появлялся. Когда Клейгельс уехал, Путиловский снял оцепление. Ну что ж, отрицательный результат тоже результат… Как и в случае с Мириам, исчезнувшей практически без следа, если не считать прощального подарка.

Кстати, список удручавших потерь пополнился Максом. Третьего дня кот был отпущен под честное слово погулять во дворе и домой в назначенный срок не вернулся. Лейда Карловна ждала его всю ночь, утром дворники за великую мзду обшарили дворы, но безрезультатно. В квартире был объявлен постоянный траур, Лейда Карловна плакала по пять раз на дню. Путиловский подозревал, что она даже ставила свечу за здравие пропавшего.

На Невском он отпустил служебный экипаж и прошелся пешком до магазина Фаберже. Скоро пасха, пора позаботиться о подарках. На витрине сверкало точно такое же яйцо с младенцем Иисусом (только скорлупа темно-вишневая, а внутренность синяя), что он подарил в ту безумную ночь Мириам, хотя вначале хотел подарить его Анне. Ну что ж, Анна не должна страдать из-за его безумств, особенно сейчас, когда их будущий ребенок уже подает признаки жизни и резво бьет ножкой в живот матери. Он вошел внутрь магазина.

– Я покупаю это, – указал Путиловский ювелиру и достал чековую книжку.

* * *

Наступил май, в этом году особенно теплый. Уже к третьему числу зацвела черемуха. Вечерело. Окна в кабинете были по-летнему распахнуты, на небе виднелись признаки будущих белых ночей, хотелось все бросить и уехать подальше. Куда глаза глядят.

Но сейчас глаза Путиловского разглядывали фотографию молодого человека в косоворотке. Тонкое красивое лицо, высокий лоб с чуть наметившимися залысинами, пышная шевелюра с пробором на левой стороне головы. Путиловский обмакнул перо в хрустальную чернильницу и надписал на обратной стороне картонки:

«Балмашев Степан Валерианович. 26 апреля 1902 года приговорен военным судом к смертной казни. Приговор приведен в исполнение 3 мая 1902 года. Шлиссельбургская кр-ть». Промокнул надпись тяжелым ониксовым пресс-папье и поставил карточку в домашний архив, в надлежащую ячейку под литерой «Б».

После чего подошел к винному погребцу, плеснул в бокал коньяку и стал прохаживаться по ковру, согревая бокал в руке и вдыхая пряный аромат. Тут, естественно, раздался звонок. Уже по степени совпадения с пробой коньяка можно было стопроцентно утверждать, что объявился Франк. И точно, его голос тотчас же загудел в прихожей, а через минуту и в кабинете:

– Ты звал меня? И пьешь один! Пьеро, ну как можно? Я столько раз говорил: кто пьет один, тот чокается с дьяволом! Лейда Карловна! Будьте так добры, подайте лимончика!

Лейда Карловна внесла блюдечко с лимоном с таким трагическим выражением лица, будто похоронила близких. И тут же удалилась с еще более печальным лицом и слезами на глазах: все здесь напоминало ей Макса.

– Ну как? Не объявился котик? – Франк был посвящен в местную трагедию и пользовался этим, чтобы лишний раз почтить память пропавшего рюмкой коньяка. Вот и сейчас он состроил соболезнующую мину и поднял бокал: – За кота!

– Нет, – отозвался Путиловский. – Сегодня казнили Балмашева. За упокой души раба Божьего Степана…

Франк понимающе поднял брови, выпил и закусил ломтиком лимона. Помолчал, но не смог удержаться от комментария:

– Это ведь первая политическая казнь в царствование нашего мягчайшего Ники!

– Казни бы не было, подай Балмашев на помилование. Сестра уговаривала, а он отказался: мол, это вызовет раздор в партии. Смерть же всех объединит!

– Смерть всех объединяет, – цинично ухмыльнулся философ. – И Степу, и Сипягина, и твоего кота. И нас с тобой. Умереть – значит присоединиться к большинству. Не люблю большинство. За живых!

Выпили за живых. Франк с тоской взглянул на блюдечко с лимоном. После пропажи Макса закуска в этом ранее гостеприимном доме тоже куда-то пропала.

В эту секунду в кабинет вплыла Лейда Карловна. Лицо ее светилось таким неземным счастьем, что первая мысль у Путиловского с Франком была одна и та же: рехнулась, тронулась умом!

– Коттик фернулся! Сител у черного хота, – произнесла Лейда Карловна и заплакала чистыми слезами радости.

Все ринулись на кухню с бокалами в руках. Действительно, худое кошачье существо объемом в одну треть прежнего Макса жадно, но деликатно поглощало пищу, которая каждый Божий день ждала беглеца на условленном месте.

Более тщательный осмотр показал, что это не самозванец (такие случаи описаны в мировой фелинологической литературе), а действительно Макс собственной персоной. Правда, персона эта была несколько изуродована тремя шрамами на морде, которые, впрочем, мужского вида не портили, а только украшали.

Все остальное было цело, руки-ноги на месте, и приятели, погладив кота в знак приветствия (он даже ухом не повел, продолжая есть), удалились, чтобы не мешать Лейде Карловне наслаждаться возвращением блудного сына.

– Вот, получили из Киева прокламацию на смерть Балмашева. – Путиловский протянул Франку желтый листок бумаги с плохо пропечатанными буквами.

Франк близоруко вгляделся и стал читать вслух:

– «Ночью товарищ погиб – жить ему стало невмочь». Хм… завидую! «Труп его свежий зарыт в ту же зловещую ночь!» Однако-с! «С другом надежным сойдись, острый клинок отточи…» – прямо-таки программа действий! «Нужно не плакать, а мстить, мстить за погибших в ночи». Свежие трупы им нужны! Петрарки! Кстати, у индусов наблюдается весьма поучительный обычай: когда тигр-людоед приходит в деревню, все прячутся и не препятствуют ему ни в чем. Но когда он кого-нибудь убьет и потащит тело в джунгли, то все храбро идут в бой за никому уже не нужный труп! В этом есть резон – не дать хищнику испробовать человечинки.

Стали рассуждать о сходстве в поведении животных и людей, завязалась интересная беседа, когда произошло просто-таки чудо. Франк потом долго вспоминал момент появления Лейды Карловны.

Вначале в дверях неведомым образом возник поднос, за которым саму Лейду Карловну видно не было, – так плотно сей поднос был уставлен тарелочками с бужениной, телятиной и тарталетками, соусниками, икорницами и прочей дребеденью. Когда все это богатство было осторожно водружено на подобающее место, Франк, потерявший дар речи, встал и молча поцеловал раскрасневшейся Лейде Карловне ручку.

– Фы бес сакуски фыпиваете! Этто фредно! – и она царственно удалилась.

– Ну что, Пьеро? – радостно захохотал Франк. – Все-таки жизнь побеждает смерть! Хотя бы здесь и сейчас!

И они отдали должное великолепному ужину. Когда муки голода были утолены, закурили по сигаре и блаженно затихли в кожаных креслах.

– Вчера получил письмо от Юрковского, мужа Мириам. Представь себе, они ждут ребенка!

– А что, – осторожно поинтересовался Путиловский, – у них разве недостаточно детей?

– Что ты! Целая трагедия! Молодые, здоровые – и десять лет никого! Дай Бог им счастья! – и расчувствовавшийся Франк подлил себе коньяка за здоровье будущего племянника.

Путиловский встал, достал из ящика стола длинный и узкий футляр кедрового дерева, а из него – два старинных серебряных подсвечника, богато украшенных виноградными гроздьями и листьями.

– Послушай, откуда у тебя эта иудейская древность? – удивился Франк. – Давай зажжем субботние свечи! Вон уже и первая звезда появилась!

Зажгли свечи, погасили электричество. Небо стало темно-синим, над Заячьим островом повисла блестящая точка Венеры. Дверь тихо скрипнула, неслышно вошел Макс и вспрыгнул Путиловскому на колени. Они по старинке обнюхались носами, потерлись лбами. Макс свернулся клубком на коленях и, мурлыкая, заснул.

– Хорошо, – тихо сказал Франк.

Путиловский промолчал, соглашаясь с приятелем, разжал руку – на ладони лежал маленький квадратик картона. Почерк по-женски изящный, с наклоном влево, написано всего лишь одно слово:

«Спасибо».