Текст книги "Звезды на рейде"

Автор книги: Игорь Пуппо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

– А в Софии? – спрашивает Иван, и глаза его сужаются, чуть поблескивают вопросительно из-под длинных ресниц.

– В Софии, – продолжаю я, – мне очень запомнился памятник Василю Левскому. Он воздвигнут на месте бывшей виселицы, где капала кровь Василя Левского… Это был легендарный народный герой, вроде нашего Пугачева или Кармалюка, только пограмотней, пожалуй, человек необычайного мужества и огромной физической силы. Левским назвали его люди за львиное сердце. Он работал сельским учителем, позже ходил из деревни в деревню, из города в город, обучал детей родному языку, грамоте, призывал народ на борьбу с турецкими поработителями. Не раз хватали его янычары, но Василь Левский всегда убегал из самых неприступных темниц и опять продолжал борьбу. Наконец турки снова выследили героя, тяжело ранили, заковали в цепи. Посреди Софии соорудили виселицу и согнали народ на казнь. Тогда Василь, чтобы не даться живым палачам, с разбега разбил голову о каменную стену. Он погиб за несколько месяцев до освобождения родины от турецкого ига…

– А какие еще в Софии памятники? – спросил Иван, глядя туда, где красный ободок солнца чуть-чуть еще выглядывал из-за волн.

– Был я в Мавзолее Георгия Димитрова и в Центральном парке, на могиле советских солдат. Там воздвигнут целый мемориальный ансамбль, а главный обелиск так высок, что, кажется, звездою цепляется за тучи…

– И цветы там есть? – быстро спросил Иван.

– Конечно же!

– Там лежит мой отец, – вдруг не сказал, а тихо выдохнул Довженко. Он меня никогда не видел. Я родился уже после…

Он встал, старший лейтенант Довженко, выпрямился во весь свой двухметровый рост, всей грудью вдохнул прохладного воздуха и шагнул к люку.

– Спасибо за рассказ…

Через мгновение я услыхал, как трап загудел под его могучим телом…

СЫНОВЬЯ ПРИНИМАЮТ ПРИСЯГУ

Ослепительно сверкает снег. Синий предрассветный снег. Он выпал только что ночью, серебристым маскхалатом укутал овражки, кусты и озимь, и вековые ели нахлобучили на макушки седые генеральские папахи. Каждая такая ель сияющим новогодним чудом украсила бы самую широкую городскую площадь…

В декабре светает поздно. Фиолетовой дымкой подернут плац. Пуст плац – лишь вдалеке у КП маячат фигурки часовых. И тихо – так тихо, что слышно, как падают с елей пушистые хлопья снега и высоко в небе позванивают ледышками замерзшие звезды…

Тонко запела труба. Ее призывный, пронзительный голос, словно луч прожектора, рассек сумрак; тотчас грянул оркестр – медноголосо, солнечно, как-то по-особому молодо – и весь военный городок, и перелески, и даже большие высокие звезды содрогнулись от ритмичного шага сотен солдатских сапог.

«Легендарный Севастополь», – пели трубы в морозном воздухе – «неприступный для врагов…»

Почему Севастополь, – вдруг подумалось мне, – почему именно Севастополь – здесь, за тысячи километров от черноморских берегов? Ах, ну как же я сразу не догадался – ведь это шагает прославленный гвардейский мотострелковый Севастопольский Краснознаменный полк! Вот и марш подобрали – соответствующий…

За оркестром плывет полковое знамя. Вьются над древком орденские ленты, посверкивают обнаженные клинки эскорта. Поротно, побатальонно входит полк на плац. Четкие слова команды – замерли серые квадраты выстроенных рот.

В тот же миг широко распахнулись ворота городка и легкий шелест прошел по шеренгам солдат. Потому что на плац ступили сотни гражданских – потянулись неуверенно, обходя колонны, густой, плотной толпой обтекая трибуну. Шли мамы – с чемоданчиками, клуночками, сумками с домашними гостинцами, степенно вышагивали отцы. И каждый из молодых солдат украдкой косил глаза влево, отыскивая дорогое лицо. И улыбался, узнавая. А материнские взоры жадно тянулись к замершим серым шеренгам: попробуй среди многих сотен таких, на первый взгляд, одинаковых отыскать своего!

Мчится время – славные старые традиции, живущие в нашей армии, приобретают новый смысл. Раз в жизни юноша присягает на верность Отчизне, и надо, чтоб этот день запомнился навсегда. Вот и побеспокоились командиры – прибыли родители из Киева и Днепропетровска, из Харькова и Донецка, и даже… из Хабаровска.

Спрашиваю «свою» роту и по кромке плаца приближаюсь туда, где перед высоким, очень молодым лейтенантом застыли шеренги солдат с воронеными АКМ на груди. Перед строем столик, покрытый красной скатеркой. На столике в красной папке – текст боевой Присяги. Поодаль толпятся родители. Безошибочно узнаю днепропетровцев. Вот, переминаясь с ноги на ногу, волнуется кряжистый Анатолий Александрович Чичетка, машинист разливочного крана большого мартена завода имени Карла Либкнехта, солдат первого послевоенного призыва: сейчас присягу будет принимать его сын Александр – токарь того же завода. Один за другим, отбивая парадный шаг, выходят к красному столу Вячеслав Булыгин – слесарь днепропетровской ремонтно-эксплуатационной базы флота, Игорь Блинов – вальцовщик шинного завода, Александр Кириченко – слесарь-наладчик завода шахтной автоматики.

Берут в руки красную цапку Присяги, поворачиваются лицом к товарищам, к отцам, к матерям – ко всей стране! – и звучат над плацем священные слова:

– Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик…

Волнуется Любовь Филипповна – травильщица трубного завода ВНИТИ. Пока добиралась к сыну – глаз не сомкнула всю ночь. Но когда Саша Кириченко произнес последние слова Присяги, не выдержала мать, огибая строй, бросилась к сыну, обняла, поцеловала. Стало суровым худощавое лицо Саши: «Отойди, мама, ну разве так можно!» Но лейтенант Евгений Сергеевич Галочкин молча кивнул – можно! – и у лейтенанта почему-то дрогнули губы.

А я стоял и неотрывно смотрел на третьего парня с левого фланга, на его широкие плечи и большие руки, крепко сжимающие автомат. И на его покрасневшие от мороза уши. И почему-то вдруг вспомнил, как у него, тогда еще совсем маленького, ночью вдруг разболелись уши, и я, утопая в сугробах, нес его по студеной спящей Алма-Ате до ближайшей больницы. Даже не верится, какие уже большие стали наши дети! Какие сегодня они сильные!

А потом начался митинг. Родители напутствовали сыновей. И старослужащие солдаты приветствовали их по-братски. И седовласый офицер, участник Великой Отечественной войны Анатолий Филиппович Ковров сказал им:

– Сыны мои! Страшной, дорогой ценой мое поколение отстояло для вас эту мирную землю, это небо, эти сосны… Вот стоят сегодня здесь ваши матери, отцы, невесты… Берегите их, берегите нашу святую землю. А вы, родители, верьте – ваши парни вернутся здоровыми и невредимыми, и такими же хорошими, как и пришли сюда, а кое-кто станет еще и лучше.

Родителям показали классы, оснащенные по последнему слову техники. Папы и мамы пристально всматривались в совершеннейшую учебную аппаратуру, задумывались о чем-то дорогом, о своем… И в то же время, чувствовалось, это была дума о делах общих, раздумья о прошлом и будущем родной Отчизны.

Повели их в казармы – просторные и светлые, и дивились мамы чистоте (здесь научат порядку!), придирчиво ощупывали новенькие шерстяные одеяла (не мерзнут ли?), пробовали наваристые армейские щи (всегда ли так вкусно кормят?)…

…Шагает полк. Мерно покачиваются четкие квадраты взводов. Покачиваются серые ушанки и вороненые стволы автоматов. И я думаю о том, что нам, офицерам запаса моего поколения, которым через несколько лет придется сниматься с воинского учета, можно быть спокойными: сыновья не подведут.

Шагает полк. Задиристый мальчишеский голос запевалы высоко звенит в морозном воздухе:

Безусые комбаты

Ведут своих орлят.

И песню дружно подхватывают сотни юных, пусть еще и не совсем окрепших голосов, и она, словно клятва, гремит над плацем:

Когда поют солдаты

Спокойно дети спят.

И я думаю о том, как мирно спится в этот ранний час моему маленькому сыну за широкими плечами старшего брата, как мирно спится в колыбельках и кроватках ребятишкам всей нашей чудо-Родины вот за этими тысячами плеч, на которых погоны еще без лычек, звездочек и просветов, но на которых золотом сияют две горделивые буквы – «СА».

ПАМЯТНИК

…Он освистал меня, окутал молочно-белым облаком колючего банного пара и весело умчался вдаль по сверкающим рельсам, таща за собою пульман, нагруженный еще теплыми глянцевитыми трубами. Голубые волны подогретого воздуха тончайшей кисеей вились над ними. Еще раз мелькнул в оконце будки русый чубчик, улыбчивое румяное лицо, – машинист помахал мне рукой и скрылся в осенней туманной дымке.

Паровозик-реликт? В наше-то время? Или всеобщая тяга к «ретро» коснулась и заводского транспортного хозяйства? Стоп! Да это же он, мой старый знакомый, тот самый № 7565. И припомнилось мне, как много лет назад, вот таким же туманным осенним утром мы шли бесконечными заводскими площадями и нас обогнал симпатичный голубенький паровозик с ярко-алым и золотым значком на свежеокрашенном боку, освистал нас и, выкупав в облаке колючего, забивающего дыхание пара, стремительно помчался вперед, – чумазый, курносый машинист помахал нам рукой и растаял в туманной дымке…

В комитете комсомола я, помнится, тогда спросил, откуда это чудо с трубой и дымом в эпоху электровозов и тепловозов. И старый мой приятель, вожак заводской комсомолии Ваня Крот, поведал мне удивительную историю и познакомил с ее действующими лицами. Я написал о них очерк, опубликовал в газете и даже получил какую-то премию. Прошло двадцать лет, старые блокноты не сохранились, годы выветрили из памяти многие имена и детали, но я все-таки попытаюсь рассказать вам, как было дело…

* * *

Начало шестидесятых. Лето. Утопающий в садах маленький южный город на берегу рукотворного моря.

В маленьком этом городе есть огромный завод, известный на всю страну. В самом дальнем углу заводской территории площадка, пересеченная, словно тыльная сторона старческой ладони, ржавыми узловатыми венами железнодорожных путей, заросших густым бурьяном. Это так называемый «черметовский» участок, кладбище отжившей, износившейся техники, дожидающейся своей очереди в мартен. Груды искореженного, мертвого металла, когда-то верно послужившего человеку, громоздятся вдоль путей.

Сюда не долетает гул цехов, людские голоса – только мыши попискивают в траве, да вверху над ними орут горластые желторотые скворчата, уютно себя чувствующие в приспособленных под гнезда разбитых фарах паровозиков-«кукушек». Старые паровозики тоже ждут своей очереди – на переплавку.

* * *

Многие мальчишки в детстве мечтают стать машинистами. Но у Васи Швеца на это все основания. Дед его еще до революции водил поезда по Екатерининской дороге, а в гражданскую носился по громыхающим просторам на бронепоезде имени товарища Худякова с легендарным матросом Железняком во главе. Отец до войны работал на заводе, в транспортном цехе. Отсюда, в грозном августе сорок первого, повел на Урал эшелон с заводским оборудованием, да не добрался до места назначения – сгинул где-то в пути, в огненной круговерти…

Отца Васек не помнил – слишком уж мал он был в том дымном августе сорок первого года. Но запомнил Швец-младший, как уже после победы однажды громко постучали в дверь, и, поскрипывая костылями, порог переступил высокий военный в черной железнодорожной шинели. Мать бросилась навстречу, а Васек, узрев на погонах белые паровозики, а в лице пришедшего – знакомые черты, радостно закричал: «Папка, папка приехал!»

Но был то не отец, а давний отцов приятель и сослуживец, дядя Игнатий, – тоже машинист. В тот вечер они долго сидели за столом, пили чай с шипучим сахарином, привезенным Игнатием; он рассказывал, мама плакала, а Василек уяснил для себя одно: отец не вернется никогда. И могилки его на земле – не существует.

– Бомба попала прямо в паровоз – хоронить некого было… Теперь уж и разъезда того не припомню. А я был в конце состава, на «толкаче», очухался в госпитале аж через месяц. Так и не знаю, кого благодарить, кто меня из того пекла вытащил!

Только эти слова и запомнил мальчик, засыпая на руках отцова друга, вдыхая запахи угля, железа и горьких ветров войны…

Окончил Васек железнодорожный техникум, в железнодорожных войсках отслужил срочную. А вернувшись домой, пошел на завод, в тот самый транспортный цех, где до войны работал отец.

– Это прекрасно, – сказали ему на заводе, – что у нас в резерве объявился помощник машиниста с армейским опытом. Но сейчас нам позарез нужны слесаря-ремонтники: переводим наши паровозики на мазут, чтоб копоти было поменьше.

В слесаря, так в слесаря – дело знакомое. А вскорости Васек благодарил судьбу в лице кадровика, определившего его в бригаду слесарей. И вот почему.

Однажды ремонтировали они маневренный тепловоз, и какой-то там детали к воздушному тормозу под рукой не оказалось.

– Не знаешь, где взять? – пришел на выручку Афанасий Мащенко, мужик опытный, башковитый, к тому же мастер на все руки. – Дуй на «черметовскую» линию, сними с какого-нибудь старого котла все, что тебе нужно. Там этого добра – хоть греблю гати!

Пустырь встретил Василия настороженной тишиной, прерываемой лишь птичьим щебетом да стрекотаньем кузнечиков. Унылые остовы паровозиков. Кипы железного лома. Пыльные травы. Покой. Запустение.

Раз-другой обошел вереницу стареньких «кукушек». Казалось бы, чего ходить-то: забирайся в любую будку, снимай необходимое. Однако Васек уйти не может: то ли непривычная для уха кладбищенская тишина, то ли вид печальных этих паровозиков, по ступицы утопающих в траве, так разбередили душу. Бредет Васек вдоль шеренги мертвецов, чувствует, как сердце стучит до странности учащенно. Бредет, а сам нет-нет, да и оглянется – тянется взором к паровозику, на боку которого сквозь грязь и старую копоть четко проступает цифра 7565. Что за магическая цифра такая?

Словно магнитом притягивает паровозишко парня. Подошел, сковырнул ногтем с заводского клейма прилипшую грязь: ба, да он совсем молодой еще, сорокового года рождения, даже его, Васьки, на год моложе!

Поднялся в будку, постоял малость, да так и не достал из кармана разводной ключ и отвертку. С трудом дождался конца смены, – домой не шел, а бежал. И скорее – к шкатулке, где семейные снимки хранились.

Вот она, фотокарточка искомая. Вовсе не пожелтела, будто вчера снимали. А на ней отец – в спецовке, в козырькастой фуражке с молоточками, молодой, Васькиных лет, и улыбающийся! Рядом – дядя Игнатий в тужурке с петлицами, а за спиной у них – паровозик, и на тендере его четко виден все тот же номер – 7565!

* * *

Какой уж тут сон, еле дождался рассвета. И началась с того утра у Василия двухсменная трудовая пора: в цехе само собой, старается от ребят не отстать, а сердцем – там, на «черметовских» путях. Домой после смены не торопится – спешит к «своему» паровозику. Для начала оборвал бурьян вокруг, обеспечил подход к рабочему месту. Паклен обзавелся, керосином – ржавчину очищать. Выпросил на складе пару ведер небесно-голубой краски, резонно смекнув: надобно паровозу сперва внешний облик вернуть, чтоб его ненароком не порезали на металл до того, как он от газорезчиков своим ходом сбежит…

Дома мать всполошилась – приходит Васька домой затемно, с ног валится. Что-то с сыном творится непонятное: пить вроде бы не пьет, всю получку домой приносит. Однако отцовский инструмент зачем-то из чулана унес куда-то.

А Васек только отшучивается, ни матери, ни товарищам по работе – ни слова. Однако вскоре понял: не под силу одному такая работа. Да и зачем скрывать от друзей, разве он что-нибудь плохое затеял?

– А мы давно уже «в курсе дела», – сказал ему Мащенко. – Все ждали, когда ты дурью маяться перестанешь и на помощь позовешь. Тоже мне, одинокий рыцарь печального образа!

Наутро в кабинете начальника цеха произошел крупный разговор. На просьбу комсомолии – разрешить отремонтировать паровоз № 7565 в цеховых условиях – начальство категорически возразило:

– Нечего всяким барахлом цех загромождать, и без того повернуться негде.

– Никакое это не барахло, я его сам осмотрел, – вмешался Афанасий Мащенко, – паровозик крепкий, а котел, головой ручаюсь, еще тридцать лет пыхтеть будет.

Начальник аж вскочил со стула:

– Нужна мне твоя голова! Кончайте шуточки-улыбки, делом занимайтесь. Новый легче построить.

Однако поглядев на решительные лица ремонтников, понял – никто шутить не собирается.

– Оно, конечно, может быть, и впрямь легче новый построить, – угрюмо сказал Мащенко, – но это, Михайлович, не просто паровоз. Это… – он подыскал подходящее слово и закончил решительно. – Это – реликвия!

Николай Михайлович Заречный, начальник цеха, только рукой махнул.

– Ладно. Шут с вами, делайте, как знаете. Только имейте ввиду – не в рабочее время!

Вскоре паровоз № 7565 перекочевал с «черметовской» линии в цех. Над его реставрацией работали все и с таким азартом, что поименно никого выделить невозможно. Включилась в дело бригада вагонных мастеров, хотя их персонально никто не приглашал, в свободное от работы время приходили трубопрокатчики, все члены заводского комитета комсомола отработали на «комсомольском» паровозе: чистили, латали, красили. Короче говоря, разобрали и собрали паровоз по винтику, хотя цех не был приспособлен для такого ремонта.

Одновременно работали заводские экономисты. Они подсчитали, что спасенный комсомольцами паровоз даст предприятию чистой экономии 10 тысяч 959 рублей 30 копеек – ежегодно. Но ребят, как вы сами понимаете, больше интересовала не материальная, а моральная сторона этого вопроса…

* * *

…И пришел день, когда коммунист Афанасий Иванович Мащенко – мастер на все руки, и комсомолец Василий Швец поднялись в будку паровоза. И Васек взялся рукой за рычаг, который, казалось, сохранил тепло отцовской ладони. Весело, раскатисто пропел свисток, вздрогнули могучие колеса, и № 7565, сверкая голубой краской и ало-золотистым комсомольским значком, заново рожденный, вышел в свой первый рейс на заводские магистрали. А хлопцы, те, что вернули его из небытия, стояли, обнявшись, у ворот цеха, глядели ему вслед и, как вспоминают очевидцы, пели любимую песню комсомольцев 20-х годов:

Наш паровоз,

          вперед лети,

В коммуне остановка!..

Игорь ПУППО

ЗВЕЗДЫ НА РЕЙДЕ

…А в самом деле – с чего начинается Родина? Помните прекрасную песню из кинофильма о советском разведчике? Да, для нас Родина начинается и с картинки в букваре, и с хороших верных товарищей, и с колыбельной, которую мать напевает тихонько над детской кроваткой. И со старой отцовской ли, дедовской буденовки, пилотки или иной солдатской реликвии, случайно обнаруженной в детстве…

Для одного из моих земляков, родной дом, родной город, Родина начались с маленького краснозвездного обелиска, голубеющего над кромкой оврага. Он стоял на бугре, над крутым обрывом, и в ясную погоду был виден далеко. Пирамидка небесного цвета, увенчанная звездой, как бы парила над рощицей, напоминая очертаниями крыло самолета. «Неизвестному летчику, погибшему в 1943 году»…

«ПРОМIНЬ»

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

notes

Примечания

1

О, мой бог! (исп.).

2

«Первые цветы в мае» – строка из романса.

3

Левой… Товарищ… Рабочий.

4

Левой… Товарищ… Рабочий.

5

Левой… Товарищ… Рабочий.

6

Пожалуйста, маленькая куколка!

7

Хорошо.

8

пастбище