Текст книги "Звезды на рейде"

Автор книги: Игорь Пуппо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Annotation

В первую прозаическую книгу поэта вошли рассказы-воспоминания о детстве, опаленном яростным пламенем войны, о героизме и мужестве советских людей, защитивших Отечество, памятных встречах на журналистской дороге длиною в 30 лет…

Игорь ПУППО

NO PASARAN!

С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ РОДИНА

«ПРИКАЗ ПОНЯЛ. ВЫПОЛНИТЬ НЕ МОГУ»

ПЕРВЫЕ ЦВЕТЫ – В МАЕ

СЕРДЦЕ ПАРТИЗАНА

МАТЬ

ЖИЛ МАЛЬЧИК ЖЕЛТОВОЛОСЫЙ…

ТРИ ВЕТКИ СИРЕНИ

ТРИ СТРАНИЦЫ БОЛЬШОЙ ЖИЗНИ

ОСЕННИЙ ДОЖДЬ

ЦВЕТЫ ТЕРНЕЯ

УЛЫБКА ЧАПАЯ

КИСЕЛЕВСКИЕ ТРАССЫ

ДОРОГА В ГОРЫ

Я ЕМУ РАССКАЗАЛ О БОЛГАРИИ

СЫНОВЬЯ ПРИНИМАЮТ ПРИСЯГУ

ПАМЯТНИК

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

Игорь ПУППО

ЗВЕЗДЫ НА РЕЙДЕ

РАССКАЗЫ

NO PASARAN!

На любом перекрестке планеты,

Эту землю и солнце любя,

По одним нам знакомой примете

Я узнаю, товарищ, тебя.

На улыбку улыбкой отвечу,

Только ты, как условленный знак.

Подними мне, товарищ, навстречу,

По-рот-фронтовски

                 сжатый кулак!..

В моем маленьком домашнем музее, рядом с камешками, собранными у подножья Парфенона, возле пирамиды Хофу, и черно-белым осколком гранита, привезенным сыном Виталькой из Антарктиды, хранится целлофановый мешочек с горсткой крымской земли. Рыжеватобурая, мерцающая кристалликами сивашской соли, эта безжизненная, словно лунный грунт, щепотка щемяще дорога мне, потому что взята на том самом месте, где соль земли обильно смешана с соленой человеческой кровью…

Двадцать лет назад я уже писал об этих парнях, об их удивительном подвиге, но теперь, по прошествии стольких лет, стали известны новые факты их жизни и смерти, и свет их метеоритной вспышки существеннее видится на фоне полыхающего пожара Великой Отечественной войны, на фоне всенародного подвига.

А началось с того, что испанские товарищи, живущие в нашем городе, пригласили меня принять участие в памятной поездке, и я, конечно же, согласился и прихватил с собой десятилетнего сынишку-пионера: для него все, что предстоит увидеть и услышать, будет особенно полезным. Испания, органично вошедшая в детство моего поколения, непременно должна была войти в сердце и ему, рожденному в 1955 году…

* * *

Детство моего поколения грезило сражающейся Испанией, жило ею. Мы пели о ней песни, мы сетовали, что не родились на десяток лет раньше, и с гордостью носили шапочки-испанки с кисточкой впереди, на манер бойцов-республиканцев. В некоторых наших пионерских дружинах и по сей день носят такие шапочки, только надо бы почаще рассказывать детям, откуда они пришли к нам и когда…

Зеленые младшеклассники, мы приветствовали друг друга тогда лозунгами республиканцев «Но пасаран!» – «Они не пройдут!» – и поднимали при этом сжатую в кулак ладонь.

В 1940 году, став пионером, я, помнится, отыскал в книге для чтения стихотворение «Синий автобус» – о том, как вывозили из пылающего Мадрида ребятишек, – увозили от смерти, а привезли – в смерть. Имя автора стихов меня тогда не волновало, а само стихотворение потрясло, и я мгновенно запомнил его:

…С немецкого «юнкерса»

               злобно и тупо

Немецкие каски глядят,

Немецкие бомбы – изделия Круппа, —

На синий автобус летят…

Тогда еще я не мог предполагать, что через год и я, и мои сверстники лично познакомимся с немецкими бомбами – изделием Круппа. И для многих, очень многих тысяч советских детей эта встреча станет роковой…

Не ждите, не стойте же зря на пороге,

Не ждите – гасите огни:

В предместье Мадрида на пыльной дороге

Лежат бездыханно они.

Поет о них песни лишь ветер унылым,

Валяются куклы в пыли…

…Так встретились нынче

               с «культурой» арийской

Дети испанской земли…

Но не все испанские ребятишки погибли тогда. Многих увезли корабли под красным флагом. Многих отогрели, вынянчили советские люди. Для них, обездоленных фашистами, наша Родина стала второй матерью – заботливой и нежной. И они отплатили ей за это сыновней любовью и верностью – до последнего вздоха. Но об этом – ниже.

…Раннее утро 8 мая 1965 года. Шарканье метел по асфальту. Город досматривает сны.

Новенький синий автобус «ЛАЗ» тормознул на улице Дзержинского. В автобусе пожилые и совсем юные пассажиры – смуглый глазастый народ. Слышна негромкая испанская речь. А еще наш автобус благоухает всеми цветами весны и напоминает передвижную цветочную лавку – до самой крыши он забит венками и только что срезанными гвоздиками, тюльпанами и бутонами роз…

Я забегаю за Анчишкиным. Он спит.

– Ты ведь обещал быть готовым! Нас ждут!

– Я всю ночь стучал на «ундервуде». Посмотри на машинку – у нее до сих пор клавиши шевелятся!..

Снизу застенчиво клаксонят.

Писатель Владлен Николаевич Анчишкин на фронте был комбатом. Я не успеваю возмутиться – он уже одет и водит бритвой по лицу.

– Захвати парадный мундир, – настаиваю я. – Так надо. Ну пожалуйста же, Владлен!..

– Свадьба с генералом! – рявкает бывший комбат и нехотя достает из шкафа длиннющий потертый пиджак – серый в полоску, который надевает раз в году на праздник – День Победы. – Тебя хлебом не корми, а подавай показуху! – корит он меня, пока мы спускаемся по лестнице.

В автобусе сонно, прохладно.

Анчишкин накидывает полосатый пиджак на худенькие плечи моего сына Витальки, и тот аж пригибается от его тяжести: пять орденов, дюжина медалей. Пиджак сыну – почти пальто, в автобусе еще будет жарко, но он так и не захочет расстаться с ним.

Мы едем в Крым…

* * *

Там, в Крыму, в степной его части, на околице села Шубино – невысокий гранитный обелиск. Собственно, обелиска сейчас не видно: венок на венок – и вот уже до самой звездочки могила утопает в цветах. Цветы из Киева и Симферополя, из Донецка и Джанкоя. Маки из Казахстана, розы из Душанбе. Отныне с ними рядом – и венки, привезенные из Днепропетровска… А вокруг братской могилы все круче закипает людской прибой и выносит на крохотный гранитный островок розовато-белую пену цветов.

Памятник соорудили шубинские колхозники на собственные сбережения. Он поднялся не по случаю юбилея или праздника. Никто не давал указания крымским хлеборобам соорудить его. Никто, кроме собственных сердец. «Вечная слава героям-десантникам, павшим в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками…»

* * *

От обелиска – степью до побережья гнилого моря Сиваш – километра два-три… На вязком болотистом дне высохшего лимана – отпечатки тысяч подошв. Соленый, но по-майски горячий ветер дует нам в лицо, он слизывает густую жижицу, выступающую из-под каблуков, и тотчас же на том месте, где только что ступила нога человека, серебристо вспыхивают кристаллики соли…

Люди все идут и идут. Старики, женщины, дети…

Топает, прихрамывая, Владлен Николаевич Анчишкин, и вся его сутулая фигура издали очень напоминает аршин землемера, чуток наклоненный вперед. А вообще-то бывший комбат, как мне известно, никому и никогда не кланялся.

Семенит, позвякивая анчишкинскими наградами, Виталька-пионер. Дай бог и тебе, сынок, чтобы ты никогда, никому – даже пулям, не кланялся! Ослепительно сияет на его груди орден Александра Невского.

Идут испанцы, украинцы, русские…

Тут, на плоском, низком берегу, почти у самой белоснежной соленой кромки – изуродованный взрывами и временем, необычной, круглой формы окоп. Как будто те, кто вырыл его, ожидали врагов со всех сторон – с юга, с востока, с севера и с запада. Правда, сейчас это уже не окоп, а просто – круглая, плоская яма. На дне – груды винтовочных и автоматных гильз, позеленевших, старых, а вокруг них – живыми темно-алыми сгустками полыхают тюльпаны и маки. Много лет приходили сюда шубинцы, отдавая дань уважения безымянным героям, – тем, кто принял смерть на скользком сивашском берегу в бою с врагом, который был в десятки – нет, в сотни, в тысячи раз сильнее. Те немногие жители затерянного в степях небольшого крымского села, которым посчастливилось остаться в живых, хорошо помнят, как в далеком марте 1943-го двое суток не смолкала на побережье пальба, как вереницей двигались, буксуя, к Сивашу тупорылые итальянские грузовики, битком набитые жандармами и солдатней. Назад машины возвращались, нагруженные ранеными и убитыми. И еще говорили люди, что на побережье высадился целый полк десантников, что они дерутся, как львы, и не сдаются живыми в плен.

А когда бой окончился и каратели убрались восвояси – в Керчь, в Джанкой, в Симферополь, – жители села Шубино пришли на берег и увидели в полуразрушенном, неглубоком окопе-яме десять мертвых парней. Их суровые лица были покрыты копотью и кровью. Карманы комбинезонов были пусты. Ни клочка записки, ни звездочки, ни солдатских медальонов. И только по стреляным гильзам да по тяжелым кирзовым сапогам шубинцы поняли – это наши. И ночью похоронили безымянных героев в братской могиле, на краю села…

Безымянные герои. Какие ледяные слова! Безымянных героев нет и быть не может. Настоящий подвиг не должен остаться без адреса. Этого не простят потомки. Тысячи красных следопытов ежегодно уходят в походы. Тысячи неизвестных ранее имен вспыхивают золотом на мраморе. К тысячам убитых горем матерей и вдов вновь возвращаются сыновья и мужья, чтобы навсегда, навеки остаться с нами, живыми…

Председатель Токаревского сельсовета Федор Степанович Клименко тоже начал поиск. Ночами ныли раны у старого солдата. Он хорошо знал цену ратному подвигу… Не одну сотню километров протопал Федор Степанович дорогами войны: ходил в атаки, выбирался из окружения, хоронил друзей. Он помнил, чье имя носит его село. В 1942 году боевой летчик Токарев, приземлившись на пылающем самолете в этих местах, был окружен фашистами и бандой предателей-полицаев. До последнего патрона бился отважный сокол в пешем строю, а ту, заветную пулю пустил в свое сердце…

А как же эти десятеро? Неужели останутся безымянными?!

Семь лет разыскивал Клименко имена героев. Сотни ночей и дней. Он писал письма в Министерство обороны, в архивы и военкоматы областей, краев и республик, в редакции газет и журналов. Десятки неизвестных друзей в разных городах и селах помогали ему. В поиски включились работники крымского радио, журналисты, пионеры. И вот…

* * *

«Полетное задание Герою Советского Союза Кошубе. Самолет «Ли-2», Командир корабля – Кошуба, штурман – старший лейтенант Волков. Готовность к полету – 13.III.1943 г. в 21.00. Время старта – 22.00.

Иметь на борту группу десантников-парашютистов в количестве 10 человек и специальное снаряжение, уложенное в грузовые парашюты. Самолет в 22.00 стартует с аэродрома с заданием: до 00 часов 30 минут выйти в квадрат 18–80. После тщательной ориентировки командир сбрасывает парашютистов и груз обязательно по северо-западному курсу, имея по правому борту не менее километра кромки берега»…

Над Адлером клубились черные тучи. Сизый туман сползал с гор, клочьями повисал над взлетной полосой. Ветер утих, но разболтанное вчерашним штормом Черное море неистово било в береговой гранит. И когда наступила ночь, самолет поднялся в черную непролазную мглу неба и лег курсом на Крымский полуостров.

Молча, зажав между колен приклады ручных пулеметов, сидели десантники в ряд. Когда зажглась синяя лампочка, один из них подошел к сидящему с краю у дверцы плечистому командиру:

– Меня зовут Егор Кузякин. Я местный. Разрешите прыгать первым?

Бровастый улыбнулся:

– Я плохо понимаю по-русски. Что значит – местный?

– Родился тут. Местность знаю.

Еще шире улыбка, едва различимая в полумраке:

– Меня зовут Хосе Фусиманья. Я родился в Каталонии – это очень далеко. Но первым прыгать буду я. Я – комиссар.

Прославленный полководец испанской республиканской армии Энрике Листер в своих мемуарах пишет:

«На место Альвареса комиссаром дивизии был назначен Хосе Фусиманья – каталонский рабочий, способный, умный, быстро завоевавший любовь и уважение наших бойцов. Фусиманья был комиссаром 11-й дивизии… а затем стал комиссаром XV армейского корпуса, в рядах которого и закончил войну. Затем Фусиманья уехал в Советский Союз и погиб, сражаясь в рядах Советской Армии против гитлеровцев…»

* * *

«В ночь на 14 марта 1943 года для выполнения специального задания командования на территорию Крыма была сброшена группа парашютистов-десантников. Задание выполнено. После тщательной ориентировки группа десантников-парашютистов (10 человек) и грузы сброшены в квадрате 18–80, причем справа по борту имелось примерно полтора километра кромки берега.

Капитан Кошуба, Герой Советского Союза».

…Что же это за специальное задание командования, о котором так сухо упоминается в рапорте командира самолета? Оно было непосредственно связано с дальнейшим развитием событий на фронтах Великой Отечественной войны, в частности, с нашей будущей победой в грандиозной битве на Курской дуге.

В ту зиму фашистское командование в обстановке глубокой секретности развернуло подготовку к так называемой операции «Цитадель», которая, по его расчетам, призвана была коренным образом изменить шаткое положение гитлеровцев на Восточном фронте. После позорного поражения под Сталинградом операция «Цитадель» была единственным и последним шансом фашистов на реванш. «Зима – блаженство для русских. Мы побеждаем летом!» – уверяли фашисты. Самым подходящим для сокрушительного удара по Красной Армии им виделся сильно укрепленный нами Курский выступ, преодолев который, можно было бы попытаться вновь ринуться на Москву. Но чтобы раскусить такой орешек, нужны были крепкие зубы.

Вот почему на заводах Рура и на предприятиях стран-сателлитов ускоренными темпами и при строжайшей конспирации разрабатывалась и изготовлялась новейшая и мощнейшая техника, способная, по мнению фашистов, сокрушить сопротивление русских. Но прежде, чем все эти новые самолеты и танки ринутся в бой, их надлежало испытать на секретных полигонах и танкодромах. Один из таких полигонов фашисты соорудили близ села Шубино в Крыму. Военнопленные, возводившие этот объект, были немедленно расстреляны, и, как говорится, концы в воду. Под покровом ночи в крымских портах разгружались пузатые транспорты с техникой. Полуостров сотрясался от могучего рева дизелей.

Расчет фашистов был прост: русские навряд ли додумаются, что в этой безжизненной, пропитанной солью хлябистой равнине, куется им поражение.

Рассекретить фашистский полигон – значило подобрать ключи к «Цитадели». Точнее – один из ключей.

* * *

Где-то в конце марта 1943 года старенькая испанская политэмигрантка Родригес Антониа, эвакуированная из Ростова в Актюбинск, получила справку из военкомата: «Ваш сын, комсомолец Варра Родригес Хосе Лупс, старший сержант, действительно является заместителем командира группы 66-й воинской части действующей армии. Справка выдана для получения льгот, полагающихся семьям военнослужащих».

Она была поражена, удивлена, обрадована. А получив скромный паек – рис, маргарин, сахар, отнесла его ребятишкам эвакуированного детдома. До конца войны носила туда половину своего пайка.

Примерно в это же время такую же справку принес почтальон в нетопленую московскую квартиру, в которой проживал профессор Андрей Тарновский.

Старый профессор прошелся по своему запущенному кабинету, искоса взглянул на портрет сына, на его задиристый хохолок, веселые прищуренные глаза, вздернутый нос:

– Ишь ты, комса!.. Кормишь родителя!..

Всплеснула руками Родригес Антониа:

– О, диос мио!^[1] Старший сержант! Да ему ведь нет еще и восемнадцати! Мой Хосе – командир!..

Подумать только, давно ли ее светлоглазый мальчишка с торжествующими воплями гонял футбольный мяч во дворе их дома – здесь, на юге гостеприимной Советской страны, и соседи с восторгом глядели на юного форварда с осанкой и грацией заправского тореадора. Любили подростка-электрослесаря и на автосборочном заводе – за трудолюбие, за белозубую, щедрую улыбку.

– Понимаешь, мама: в зале четыреста человек, и все за меня голосуют, единогласно!

И он бережно протягивает на ладони серенькую книжечку с силуэтом Ильича…

Как хорошо они жили до войны! Целый подъезд большого пятиэтажного дома был заселен испанскими эмигрантами. Оторванные от своей пылающей родины, они не чувствовали себя здесь на чужбине. Плечо друга – надежное, крепкое, и крепкую дружескую ладонь постоянно чувствовали они. Рядом с ними всегда находились советские братья, родители и друзья тех, кто добровольно шагнул в огонь, встав на защиту республиканской Испании, кто покрыл себя неувядаемой славой под Барселоной и Уэской, под Мадридом и в Харамском сражении, чья горячая кровь пролилась на сухую, изувеченную взрывами пиренейскую землю…

А потом в подъезде поселился веселый красавец Хуан Арментерос со своей юной русокосой женой Валентиной. Вот идет Хуан зеленым проспектом Ленина – стройный, красивый, русские девушки заглядываются на него: у Хуана высокий, смуглый лоб, орлиные брови вразлет, лукавые быстрые глаза и упрямые складочки возле рта. Только зря заглядывались девушки: очень любил Хуан свою Валюшу. Косы у Вали пахли русской пшеницей, и испанские женщины, в свою очередь, ахали от восхищения и просили разрешения потрогать эти косы. И когда испанский подъезд усаживался за общий стол на чьем-либо семейном торжестве, среди всех русских друзей Валентину всегда сажали на самое видное место.

И еще в этом подъезде запахло небом, потому что гроза немецких «юнкерсов» и желто-зеленых итальянских «фиатов», пилот Хуан Арментерос приехал на побывку. Он храбро дрался в небе над Малагой и над горами Сьерра-Невады, но увы, все эти тихоходные утюги – «нотезы», устаревшие «ньюпоры» и кургузые «девюатины» не могли соперничать с техникой фашистов. Молодой республике нужны были позарез опытные летчики.

Но хотя обучение шло ускоренными темпами, испанским пилотам так и не пришлось вернуться домой. Над Испанией надолго повисло черное фашистское знамя со свастикой. Вот почему все меньше смеха и песен звенело в подъезде некогда веселого дома на проспекте Буденного. Вот почему, как только началась война, все мужчины испанцы, все, кто мог носить оружие, отправились в военкомат.

Обо всем этом подумала старенькая испанская коммунистка Родригес Антониа, снова и снова перечитывая письмо-справку о сыне. Справка была датирована 15 марта 1943 года. И конечно же, мать не могла предполагать, что полковой писарь отстукал ее на машинке как раз в ту минуту, когда ее сын – молодой и самый глазастый из десантников, старший сержант Варра Родригес Хосо Луис, сквозь непроницаемую пелену тумана первым разглядел атакующие цепи фашистов и отвел рукоятку затвора ППШ в крайнее заднее положение…

Кроме Родригес Антониа и профессора Андрея Тарновского такие же справки, датированные 15 марта 1943 года, получили еще в нескольких испанских и советских семьях. Не вручили бумагу лишь Павлу Ивановичу Кузякину, жителю затерявшегося в крымских степях села Шубино, потому что Крым был в это время глубоким немецким тылом, а почта, как известно, через линию фронта не ходит. И не знал Павел Иванович, что как раз в это время его сын, коммунист Егор Кузякин окопался почти рядом с отцовским домом, но не может и никогда уже не сможет переступить родной порог…

* * *

О чем они говорили, о чем думали в последние дни, часы, минуты, мгновения своей жизни? Об этом мы не знаем и никогда не узнаем. О том, что они совершили, известно доподлинно. Есть документы, ставшие достоянием истории, есть свидетельства местных жителей об их последнем, бессмертном поединке. Возможно, это было так.

Егор Кузякин приладил новый диск к своему ручному пулемету, потрогал раскаленный кожух ствола и прищелкнул языком:

– Однако!..

Потом свернул две козьи ножки – одну себе, а вторую командиру, майору Мигелю Бойсо.

– Держи, командир.

– Спасибо, компаньеро!

Сам Мигель Бойсо не мог свернуть самокрутку. Во-первых, ему никак не удавалось овладеть этой хитрой русской техникой, а во-вторых, полчаса назад осколком гранаты ему раздробило пальцы левой руки.

Голубой махорочный дым поплыл над окопом.

– Здорово мы их причесали! Теперь, в сумерках, не полезут! – улыбнулся радист Вадим Тарновский.

– А хоть и полезут – все равно не пройдут. Патроны есть еще, – подытожил Алексей Кубашев.

– Но пасаран! – сверкнул глазами опьяневший от боя, самый младший – Хосе Луис Варра Родригес.

Они сделали свое дело. Уже Вадим Тарновский передал на Большую землю точные координаты тайного фашистского полигона, сведения о новой военной технике. Теперь слово за авиацией – ждите, фашисты, гостинцев!

А потом радист отстучал последний привет десантников. Они окружены. Кольцо не прорвать. За спиною море. Перед глазами – смерть. Но пусть Родина верит – десять ее сыновей дорого отдадут свои жизни. Они знали, на что идут.

Испанские товарищи хорошо знали, на что идут. Конечно же, армия наша, как ни трудно приходилось ей в те дни, обошлась бы без горстки отважных испанцев. Их пытались уберечь от риска как могли, но разве откажешь людям в самом святом и сокровенном! Вот почему на иных обелисках рядом с именами русских, украинцев, белорусов, казахов, грузин – можно порой прочесть и испанские имена…

Бой начался вскоре после того, как фашисты запеленговали нашу рацию. На поимку или уничтожение горстки смельчаков был брошен эсэсовский батальон. На плоском, как блюдце, берегу защищаться, укрываясь лишь за хлипким бруствером оплывающего окопа, трудно. Но и атаковать на ровном месте – тоже не удовольствие. Постепенно сжимая вокруг окопа смертельное кольцо, шли, проваливаясь по колено в соленую жижу, подбадривая себя визгом и улюлюканьем, цепи предателей-бандитов. Прячась за спинами холуев, шагали цепи эсэсовцев и полевых жандармов. Когда перед взором фашистов открылся молчаливый окоп, атакующие для острастки открыли огонь из сотен автоматов. Но прежде чем автоматные пули стали долетать до бруствера, в упор по цепям врага хлестнули полдюжины «дегтярей».

Неуклюж по нынешним стандартам ручной пулемет Дегтярева, большая морока снаряжать его круглый плоский диск, но обладает это оружие немаловажной особенностью: прицельностью боя, а его пули летят втрое дальше, чем пули хваленых «шмайсеров».

Первый атакующий батальон десантники «выложили» почти полностью – мало кому удалось уцелеть, увернуться от беспощадного огня пулеметов.

Фашисты подвезли артиллерию, минометы. С моря дул ледяной пронзительный ветер. Мокрый снег перемешивался с болотной жижей. Едкий дым застилал побережье. Черные фонтаны земли и соленой воды вздымались вокруг окопа.

Трое суток сражался в дикой солончаковой степи окруженный полчищами врагов крохотный гарнизон. Судя по найденным в окопе многочисленным гильзам и от немецких автоматов, можно предположить, что последние атаки разведчики отражали с помощью оружия, добытого ночью у убитых фашистов. По храбрецам били пушки, их бомбили с неба. Они продолжали сражаться…

А потом все реже стали раздаваться выстрелы десантников и умолкли взрывы гранат. И когда фашисты бросились к окопу, стремясь захватить хоть кого-нибудь из разведчиков живым, из груды мертвых тел поднялся страшный, окровавленный человек и последним усилием вырвал чеку из последней гранаты. Он сжал ее в ладони и вскинул сжатый свой кулак в гордом рот-фронтовском жесте:

– Но пасаран!

«…Они сражались под командованием майора Мигеля Бойсо, которого русские товарищи знали под именем Георгия Георгиевича Боброва. Они погибли, как герои…

От себя лично и от всех испанских товарищей я хочу выразить глубокую благодарность жителям села Шубино за их отеческую заботу о могиле этих героических воинов, за скромный памятник, увенчавший их подвиг.

…Вечная слава нашим товарищам, павшим в борьбе. Они были достойными сынами нашего народа и нашей партии и скрепили своей кровью узы братской дружбы между народами Испании и Советского Союза в совместной борьбе против фашизма.

Председатель ЦК Компартии Испании Долорес Ибаррури».

* * *

Сияют золотом на мраморе имена тех, кто из того боя навсегда ушел в рассвет Победы, вошел в историю борьбы народов против фашизма, борьбы за свободу, за мир.

Вот они:

Мигель Бойсо – член Компартии Испании.

Хосе Фусиманья – член Компартии Испании.

Вадим Тарновский – комсомолец, москвич.

Хосе Пераль – член Компартии Испании.

Егор Кузякин – коммунист, крымчанин.

Хуан Армантерос – член Компартии Испании.

Хосе Луис Родригес – комсомолец.

Педро Панчаме – член Компартии Испании.

Алексей Кубашев.

Хуан Понс – член Компартии Испании.

* * *

И вот мы стоим над старым окопом, алым от гвоздик и тюльпанов. И выходит вперед седовласая коммунистка Мария Луиза Карбональ:

– Я ношу возле сердца щепотку земли Испании, теперь буду носить рядом с нею и эту землю, советскую, в которой смешалась испанская кровь с кровью сынов России. Пусть знают наши враги – они не пройдут!..

И все мы нагибаемся и берем по горстке крымской соленой земли, и стоим, крепко сжав кулаки, и никто не скрывает слез.

Стоит художник Альфредо Герра-Колорадо, инвалид Великой Отечественной войны.

Стоит Владлен Анчишкин – русский писатель и бесстрашный солдат, кавалер пяти боевых орденов.

Стоит директор совхоза «Присивашный» Тимофей Федорович Колесников, русский человек с черными, красивыми, как у Шевченко, усами.

Стоит его заместитель, Иван Максимович Торяник, украинец, прошедший с боями едва ли не всю Европу.

Стоит, как часовой на посту, Федор Степанович Клименко. Спасибо ему за поиск-подвиг.

Застыли в почетном карауле пионеры, колхозники, воины.

Сегодня – 9 мая 1965 года.

И кажется, будто поднимаются из земли и встают рядом с нами десятеро отважных, железных парней – бессмертных сыновей Советской Родины. А с ними рядом – пилоты прославленной эскадрильи «Нормандия – Неман», норвежские антифашисты, французские «маки» – синие береты, болгарские, греческие, югославские партизаны и очень похожие на них «барбудос» Фиделя Кастро. И такая нас несметная сила – живых и мертвых, – что никому и никогда нас не одолеть.

И рядом со взрослыми стоит мой сынишка, десятилетний Виталька – пионер, сверкая анчишкинскими орденами. Он собирает в гармошку непомерно длинный рукав пиджака и, глядя на взрослых, повторяя их жест, поднимает на уровне глаз свой маленький твердый кулачок:

– Но пасаран!

Они не пройдут. Будут впереди у нас трудные годы: будет кровь Вьетнама и трагедия Чили. Дредноуты Великобритании и Соединенных Штатов станут палить из орудий по Сейшельским островам и Ливану. Самая могущественная империалистическая держава всей своей мощью обрушится на крохотный остров Гренаду. Будут обливаться кровью Никарагуа и Сальвадор.

Но они не пройдут. История – неумолимая штука. Мы избавили мир от безумца-маляра, пытавшегося перекрасить планету в коричневый цвет. Помните об этом, господа!

Но пасаран!

С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ РОДИНА

А в самом деле – с чего она начинается? Помните прекрасную песню из кинофильма о советском разведчике? Да, для нас Родина начинается и с картинки в букваре, и с хороших верных товарищей, и с колыбельной, которую мать напевает тихонько над кроваткой дитяти, а несмышленыш с ее голосом впитывает красоту и мелодичность родной речи… И со старой отцовской ли, дедовской буденовки, пилотки или иной солдатской реликвии, случайно обнаруженной в детстве – в старом шкафу или бабушкином сундучке…

Для одного из моих земляков родной дом, родной город, Родина – начались с маленького краснозвездного обелиска, голубеющего над кромкой оврага…

Обелиск стоял на бугре, над крутым обрывом, и в ясную погоду был виден далеко. Пирамидка небесного цвета, увенчанная звездой, как бы парила над рощицей, напоминая очертаниями крыло самолета… «Неизвестному летчику, погибшему в 1943 году».

…Живет в нашем городе скромный человек средних лет – Борис Юрьевич Печеный. Работает механиком в Доме торговли. Почти столько же, сколько помнит себя Борис, помнит он и этот обелиск.

В войну дети взрослели рано. Даже малыши хорошо понимали, кто враг, а кто свой. Жил Борис на самой окраине Лоцкаменки, почти за городом, но и здесь ведь свирепствовал «новый порядок» оккупантов.

Однажды летом в 1943 году он, семилетний мальчуган, вместе с соседскими ребятишками наблюдал за воздушным боем и запомнил все до мелочей. Наш краснозвездный «ястребок» появился из-за Днепра неожиданно и тотчас вступил в схватку – сразу с тремя «мессерами»! Видно, пилот был настоящим асом: его самолет волчком вертелся в огненной карусели, мастерски уклонялся от смертоносных трасс, а его очереди неизбежно достигали цели. Поджег одного «мессера», расстрелял второго в считанные мгновенья, третьего достал тараном – наверное, кончились боеприпасы. Фашистский стервятник рухнул в Днепр, недалеко от нынешней ГРЭС. «Он еще и после войны торчал из воды, – рассказывает Борис, – и мы, мальчишки, когда рыбачили, привязывали лодки к его фюзеляжу…»

Наш пилот попытался, видимо, посадить свою изувеченную машину. Трехлопастный «ЛаГ» срезал плоскостями несколько деревьев лесополосы близ Запорожского шоссе и тяжело ткнулся носом в рыхлый склон оврага.

Старожилы Лоцкаменки вспоминают, что когда они добрались к месту падения, самолет был объят пламенем, а из кабины свешивалось полуобгоревшее тело пилота. Чтоб фашисты не надругались над ним, люди поспешно предали останки героя земле, а когда оккупантов прогнали, на могиле кто-то соорудил обелиск и оградку. Борис с товарищами часто приносил сюда цветы. Подрос, пошел в школу – стали ходить на могилку всем классом. Красили, ремонтировали оградку, а в засушливую погоду поливали посаженные тюльпаны.

Борис все думал, все размышлял о неизвестном летчике, он как бы породнился с ним. Пришла пора служить в армии – попросился в авиацию. Приезжал на побывку – скорее к обелиску. Вернулся домой – снова ухаживал за могилкой, годами приходил сюда – зимой и летом, в будни и праздники. Приводил сюда и семью, прикрепил однажды к обелиску новую табличку из нержавейки.

…И вот мы идем к обелиску – Борис Печеный, генерал в отставке Геннадий Михайлович Куликов, археологи исторического музея, солдаты, вооруженные лопатами и всем необходимым для раскопок. У комиссии ответственная задача – надо по возможности установить имя героя и перенести с почестями его останки на братское кладбище.

Смещен обелиск, снят верхний слой земли. Может быть, впервые выполняя команды женщины, археолога Людмилы Петровны Блиновой, осторожно работают лопатами молоденькие солдаты. Контур из давнего чернозема, напоминающий фигуру человека, явственно проступает на дне широкой ямы.

– Здесь он лежал, – убежденно говорит Людмила Петровна, – но, теперь, пожалуй, его здесь может не оказаться. Ведь много воды утекло с военной поры…

Солдаты осторожно сняли верхние слои почвы, дошли до материковой глины… и, действительно, не нашли ничего. Тут кто-то вспомнил, что сразу же после освобождения города от фашистов летчики прославленной 17-й воздушной армии собрали и перезахоронили останки всех своих крылатых собратьев. Почти сорок лет Борис Печеный ухаживал за символической могилой. Сорок лет!