Текст книги "Ящик водки. Том 4"

Автор книги: Игорь Свинаренко

Соавторы: Альфред Кох
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Вот смотри. Журналисты знают, что для того, чтобы получать зарплату, их издание должно быть коммерчески успешным. Для того, чтобы оно было коммерчески успешным, нужно, чтобы его покупали, чтобы у него была большая аудитория, большой тираж и так далее. А для того, чтобы у них был большой тираж, чтоб у них размешали рекламу, они должны печатать факты жареные, скандальные, которые публика расхватывает как пирожки. Какие факты расхватывает публика как пирожки? Факты из жизни знаменитостей, будь то политики, актеры, спортсмены, известные люди, предприниматели. Факты из их личной жизни – с кем они трахаются, как они развелись, какой длины у них член, лысеют ли они, есть ли у него геморроидальные шишечки на анусе.

Но поскольку это нарушение прайвеси, причем откровенное, лобовое, то придумывается некая новая мораль – относительно того, что народ вправе знать о прайвеси известных людей. Какого хера? Что это меняет? Что, если я узнаю,что у прокурора Пупкина геморрой, что это изменит в моем представлении об этом прокуроре? Ничего! Но! Я куплю эту газету, поскольку мне интересно, что у него геморрой. Понимаешь? Нету, нету исключений! Прайвеси – оно прайвеси. Оно никогда не должно быть нарушено. Ни по отношению к известному человеку, ни к политику, ни к актеру. Но поскольку мое издание должно продаваться, я придумал себе облегченную мораль, что прайвеси вот этих людей может быть нарушено. И если это в какой-то степени касается политиков, то почему это должно касаться спортсменов, артистов, почему это должно касаться, например, просто чиновников, которые не занимаются политикой. А возглавляют, например, какое-нибудь статистическое управление?

– Алик, у меня нет для тебя другого народа.

– Ты журналистов имеешь в виду?

– Нет, вообще – читателя. Нет другого.

– А это проблема не народа. Это проблема журналистов. Народ везде одинаковый.

– Нет, это проблема народа. Вы построили рынок для всех, а не только для журналистов. И пресса вместе со всеми живет по законам рынка.

– А рынок может быть и аморален. Есть, к примеру, рынок киллерских услуг, где есть спрос и предложение. Но мы же не говорим, что этот рынок морален и что у киллеров есть своя особая мораль.

– Может быть, журналист так приносит пользу обществу – дает ему возможность выпустить пар в свисток.

– Перестань. Какой пар спускали, когда показывали Ковалева в бане? Ну, какой? Куда этот пар должен быть канализирован, если бы его не выпустили? В народное восстание? И вот эта толстая баба (не помню ее фамилию) из газеты «Версия» или «Совершенно секретно» целый год не сходила с экранов телевизора и рассказывала, что она точно знает, что вот так оно и было, он сидел в бане, а рядом с ним сидела голая девушка.

– И тем не менее, повторяю, в каждой профессии есть своя мораль.

– Я предложу тебе редакцию, которая нас должна примирить, как мне кажется. В каждой области есть своя некая профессиональная этика, которую нельзя назвать моралью. Это некая профессиональная этика – этика гинеколога, этика палача, этика милиционера, этика вора и так далее. Но я готов признать существование профессиональной этики при двух обстоятельствах. Первое – в основном эта этика должна быть либо вложена внутрь общечеловеческой морали, либо ужесточать требования, делать их еще более жесткими, чем общечеловеческая мораль.

Если же профессиональная этика все-таки не укладывается в общечеловеческую мораль, тот, кто этой этикой пользуется, в глубине души прекрасно понимает, что он совершает глупость, мерзость, грех и низость. И вынужден с этим смириться, поскольку человек несовершенен, ему нужно семью кормить и так далее. Но внутри он признает, и так между собой они признают, – ну да, лучше, конечно, этого не делать, но поскольку иначе деваться некуда… И только журналисты настаивают на том, что у них не профессиональная этика, а именно мораль своя, что она сильно и радикально отличается от человеческой и что такого рода моралью могут пользоваться только они, а все остальные – нет. И делают все это они, конечно же, во благо человечества, и никаких угрызений совести они при этом не испытывают и так далее. Вот это мне кажется очень важно. И, по-моему, недооценено. Пресса, которая через предложение говорит о морали, сама по себе крайне аморальна. По своим базисным, фундаментальным основам.

– Тебя просто достали журналисты, и потому ты так пристрастен. Но разговор серьезный. Еще тебе мысленный эксперимент. Если ты возьмешь сейчас автомат и побежишь стрелять людей на улице – тебя поймают и посадят. Но ты сможешь спокойно делать ровно то же самое при наличии некоторых незначительных дополнительных условий: люди на улицах будут одеты несколько иначе – в чужие мундиры, и вместо зонтиков у них в руках будут винтовки «М-16», и вместо шопинга они будут заниматься обстрелом российских блокпостов. Если будешь стрелять по таким ребятам, то тебя не посадят, а, напротив, могут дать медаль.

– Нет. Секундочку. Мне ничего не будет, если я убью врага.

Комментарий Свинаренко

Даже фашисты, если ты помнишь, военнопленных худо-бедно отправляли в лагерь, согласно Женевской конвенции. А гражданских, пойманных с оружием, вешали и цепляли им на грудь табличку: «Он помогал партизанам». На их взгляд, наши партизаны были боевики под началом полевых командиров и Женевская конвенция на них не распространялась. И поди сейчас скажи, что в этом не было никакой формальной логики…

– О чем и речь. И в одном, и в другом случае ты убиваешь людей. Но последствия разные. И в общественном мнении ты по-разному выглядишь. По одной простой причине: профессиональная мораль (в данном случае военнослужащего) отличается от общегражданской…

– Кажется, у нас с тобой разные представления о морали. По мне, так мораль, в отличие от закона, заключается в том, что если я нечто аморальное совершу, меня совесть замучает. Мне будет хреново, мне будет неприятно, я буду знать, что я совершил грех. В случае если я нарушаю закон, меня наказывает общество, а если я нарушаю мораль, то общество меня может и не наказать, но я сам себя буду казнить сильнее, чем кто-либо.

– Ну так журналисты почему столько пьют? Может быть, они как раз страдают от угрызений совести. А ты их козлишь.

– Я что-то не видел по вашим лицам, чтоб вы сильно страдали… Думаю, что пьет журналистская братия совершенно по другой причине. Просто журналисты по сравнению с остальными гражданами неплохо зарабатывают, а фантазии не хватает придумать, на что б деньги потратить. Их еще недостаточно много, чтобы купить себе «Роллс-Ройс» и дом за городом, но уже достаточно много для того, чтобы просто хорошо питаться и много бухать. И поэтому остаток, который, в общем, девать некуда, они пропивают. А журналисты, которые более-менее нормально зарабатывают, они малопьющие, если ты обратил внимание. Потому что у них есть куда девать деньги. Или там, допустим, Женя Киселев – он коллекцию вин собирает. – Можно и коллекции собирать и при этом нормально бухать, тут нет противоречия… Ты когда мне говоришь – у вас, журналистов, херовая мораль, двойная – я слушаю и пытаюсь тебя понять. Поэтому я тебе говорю, что я не провожу различия между тем, как человек на базаре нахваливает свой говенный товар и не шлет клиентов к конкуренту, у которого товар реально качественней и дешевле, – так и журналист… Тот же рыночный торговец как честный человек должен сказать: «Не покупайте у меня! Или дайте мне полцены, и я ухожу отсюда». Одно и то же! И потом, без Минкина было бы скучно в журналистике. Как и без Караулова какого-нибудь. Без улыбки Пьяныха телеэкран теперь совсем другой… (Незадолго до сдачи книги в типографию Пьяных вернулся на ТВ. – Прим. авт.)

– Блин, ну нельзя для развлечения портить людям судьбу. Нельзя для развлечения публики досужей ломать людям судьбу, рушить их карьеру, семейные отношения. Нельзя. А может, даже доводить их до смерти путем инфаркта и так далее. Я могу простой пример тебе привести. Вот ты знаешь состав обвинения, который предъявляла пресса мне в 97-м—99-м годах. Не знаю, как ты к этому относишься, но мне кажется, что в значительной степени, в подавляющей – это все лажа пустая. И такого рода претензии – относительно книг и так далее – можно предъявить огромному количеству людей. Почему-то выбрали именно меня. Сейчас не будем анализировать причины. Я молодой здоровый мужик. Со среднеустойчивой психикой. А вот мать у меня, например, в результате этого на нервной почве заболела сахарным диабетом. Кто за это Должен ответить? Ах, иначе было бы скучно? Охерительно повеселились! Весело теперь. А если бы кто-нибудь из моих родственников крякнул от инфаркта? Например, теша моя слабонервная. Тогда, блядь, кто веселился бы? Кому было бы весело от этого? Вот это называется особая журналистская мораль – никаких угрызений совести, ну померла так померла, что я могу сделать. Вот какая реакция стандартного журналиста, и это меня возмущает.

– Вот мы с тобой с Горшковым, который сайт «компромат.ру» сделал, разговаривали, он же все рассказал. Он как раз на острие. Вот он – настоящий журналист! А я так скорей нет…

– Это-то тебя и возмущало! Сидя и разговаривая с Горшковым, ты-то и обалдел от духовной нищеты этого человека.

– Ну зачем же так жестко… И потом, мы же его не побили, не выгнали – мы с ним выпили и поговорили.

– Ну, старик… У нас была другая задача.

– О! Наконец-то ты осознал, что мораль может быть профессиональной. Вот как залез в шкуру журналиста, так сразу и осознал. Как только взял на себя функцию работника mass media, сразу стал себя иначе вести, не как простой человек. Ты уже не бьешь человеку физию, а разговариваешь с ним как со старым другом, наливаешь ему и шутки шутишь…

– …А наша задача, нисколько не соврав, дать его прямую речь и сказать: «Делайте выводы сами».

Мы же не пишем: Горшков —пидорас конченый, не любит Россию, мизантроп, все делает для того, чтобы извести человечество. А они как? Ну, ради бога, дайте распечатку моего интервью в 98-м году, повесьте его в Интернете, напечатайте в «МК». Но зачем же его резать, зачем же переставлять абзацы, зачем же все «ай-яй-яй», сопли и слезы? Зачем? А потом вся пиар-поддержка, и Кира Прошутинская проводит заседания у себя в прямом эфире, и все заламывают руки, и все говорят – какая сволочь этот Кох. Хинштейн в поддержку Минкина вскакивает и говорит: «Как же можно так не любить Россию!» И это все видят и все смотрят.

– А я помню, мне Минкин показал письмо от читательницы. Говоря при этом: «Как меня любит народ! Видишь, мне письмо прислала какая-то там бабушка. И знаешь, как она ко мне обращается: „Дорогой Миночка!“ Вот это – любовь». Да… Что у нас еще было в 98-м?

– Осенью было мое знаменитое интервью.

– А, то самое! Хорошо оно тогда прозвучало. Ты находился тогда в Нью-Йорке и дал его по телефону.

– Нет. Я ездил непосредственно в радиостудию, куда-то в Нью-Джерси. А вот у тебя какая была реакция? Ты помнишь?

– Помню. Я прочитал твое это интервью знаменитое и подумал: ну вот, все и всех обосрал. А на себя бы посмотрел!

– Ты подумал – вот пидорас.

– Типа того. Кох злой, циничный, бессовестный – ну в таком духе. Не удивительно, что на тебя после этого интервью накинулись.

– Откуда взялся тот пафос обличения меня?

– Знаешь откуда? Кто-то из классиков сказал, что когда говоришь правду без любви, то получается не правда, а злобное обличение. У тебя там действительно стилистически было как бы противопоставление: «Вы мудаки, а я – хороший». Вот это всегда вызывает неприятие. Согласись!

– Не исключаю. Особенно после минкинской редактуры.

Комментарий

Неизбежность необходимости[1]1
  «Неизбежность необходимости» – по правилам логики два отрицания аннигилируются. Значит, остается «избежность обходимости». «Избежность» – как способность избежать чего-то, или собственно избегание, а «обходимость» – способность обойти, не заметить, промолчать. Таким образом, я, имея возможность промолчать, не отреагировать на статью Минкина (по принципу: не трогай – не воняет), избегаю этой возможности и делаю се подробный разбор. Как говорится – битому неймется.


[Закрыть] комментировать известную статью Минкина, которая претендует на объективный анализ моего злосчастного интервью, мне уже теперь очевидна… Без этого комментария книга в целом была бы неполной. У читателя возникло бы ощущение некоего авторского малодушия. То ли ему сказать нечего, то ли нет убедительных аргументов, чтобы дезавуировать «убийственные» доводы Минкина. То ли Кох связываться не хочет, что называется, «мараться»… Короче, есть ощущение незаконченности полемики.

Есть, правда, ответ в виде статьи «Альфред Кох: Настала пора объясниться» (см. приложение 1) в «КоммерсантЪ-Daily» от 11 ноября 1998 года, в которой я ответил на основные претензии разгневанной «культурной общественности», но вот минкинский пафос… Вот что с этим пафосом делать-то? Как ни начнешь читать Минкина в «МК» или в «Новой газете», так сразу – пафос. По любому поводу. Засилье порнографии – пафос. Госчиновники жируют – пафос. Опять кто-нибудь провинился перед Минкиным – снова пафос! Способен ли он писать без пафоса? Особенно без обличительного пафоса? Ну, например, с самоиронией? Или писать мужественную «ремарковскую» прозу? Мне кажется, что хемингуэевщинка в большей степени подошла бы его мужественному, чуть заросшему брутальной щетиной простому лицу настоящего мачо. Аскетичный текст, без лишних эпитетов, стоическое, созерцательное отношение к гнилости власти и власти гнилости… Кох бы извертелся бы под презрительным взглядом холодных глаз Минкина-пулеметчика. Ан нет, свалился в обычный для него пафос, заламывание рук, перешел на личности. Слабо… Скажем прямо, если бы не сильный сам по себе материал Коха, то можно было бы сказать, что в этой статье минкинский гений не раскрылся в полную его силу. Одной из задач настоящего текста и является выявление скрытых пружин минкинской гениальности и мощи.

Я позволю себе сразу по ходу минкинского текста давать свои комментарии, то есть воспользуюсь методом самого автора. Так будет нагляднее. Кстати, текст по праву может быть назван минкинским, поскольку его редактура меня полностью изменила как акценты, которые я пытался расставить в интервью, так и, в некоторых случаях, смысл того, что я сказал.

Нуте-с, приступим.

ПРОЩАЙ, УМЫТАЯ РОССИЯ

Признания бывшего вице-премьера

Александр Минкин

В прежнее время, если молодой человек, сделавший хорошую карьеру, начинал плохо себя вести, ему с упреком говорили: «Родина вам дала все, а вы…»[2]2
  Здесь и далее в этом комментарии полужирным шрифтом даны слова Минкина и приведенные им цитаты из старого интервью Коха.


[Закрыть]

Да, да… Вспоминаю… Так говорила наша завуч в школе, когда мы хулиганили. Я всякий раз пытался подвести какую-нибудь бухгалтерию, какой-то баланс. И я всегда интересовался, что же такого особенного дала мне Родина? Что же она мне дала такого, что мне нельзя перед ее лицом стрелять из рогатки гнутой алюминиевой проволокой по аппетитным попкам старшеклассниц, драться за школой на куче сгоревшего мусора, играть в «трясучку»? И почему, когда идет перечень добрых дел, которые сделала (в минкинско-завучевской терминологии – дала) для меня Родина, то на первом месте идет не теплая Волга с жирными лешами на мелководье, полуденным летним зноем, не весенние, в расцветьях жарков, алтайские горы с мошной южной тайгой на скалистых склонах, не ковыльная степь под Семипалатинском, не бабушка, читающая наизусть выученного еще в церковно-приходской школе, ныне забытого Плещеева, не тетка, поющая немецкие песенки, а вот это занудное – бесплатное образование, здравоохранение и пенсионное обеспечение?

И когда я смотрю на жизнь моей двоюродной сестры, которая врач, и муж ее – врач, и мать ее, моя тетка, тоже врач (а вот отец ее подкачал – он был учителем), то я начинаю понимать, что это не доброе государство мне «дало» бесплатное здравоохранение, а измученный нищенской жизнью участковый терапевт мне дал это, будь оно неладно, бесплатное здравоохранение. Оно бесплатное не потому, что доброе и щедрое государство придумало, как его профинансировать, наступив на горло своим великодержавным амбициям, а бесплатное оно потому, что вырвали кусок изо рта врача и его детей и дали его мне. Жри, говорит, это тебе я, твое любимое государство, так бесплатно здоровье охраняю. Не застрянет ли этот кусок в горле? Не подавлюсь ли я добротой Родины?

И когда я вижу, как одуревший от круглосуточных операций хирург сидит на скамье подсудимых, а сытые и выспавшиеся военные прокуроры требуют для него срок за то, что он забыл поставить шлагбаум на въезде в госпиталь, то я умоляю – если я буду платить за здравоохранение, образование и не попрошу пенсии ни для себя, ни для моих детей, то ты, добрая Родина, не заберешь моего сыночка в армию? Все равно заберешь? Так что же ты для меня сделала, моя Родина? Ты ж предупреди меня, что все это не бесплатно. Что иногда платить за доброту твою придется самой высокой ценой – жизнью детей.

Альфред Кох – бывший вице-премьер России, бывший глава Госкомимущества России, солидный, богатый бизнесмен, президент фирмы «Монтес аури» («Золотые горы»), которая выплачивала Чубайсу и его соратникам сотни тысяч долларов и, возможно, продолжает выплачивать. Кох был нашим правительством. Он был на самом верху. Выше только две должности: премьер и президент.

Типичные журналистские приемы. «Солидный, богатый бизнесмен» в тот момент (сразу после дефолта) имел долгов несколько миллионов долларов и никогда не был не то что президентом, а даже акционером компании «Монтес аури». Был председателем совета директоров. Специалисты знают, что это «две большие разницы». А неспециалисты, как Шура Балаганов, «ориентируются на интонацию». А интонация у Минкина всегда одна и та же. Обличительная, пафосная.

Далее – более. «…И, возможно, продолжает выплачивать». Вот это «возможно» – это малодушие. Ну, право, Александр, ну уж наберитесь мужества и оскорбите же наконец Чубайса по-настоящему. Напишите: Чубайс – взяточник. Все знают, что вы его ненавидите. Ненавидите беспричинно, дикой биологической ненавистью. Такие случаи описаны. Ничего страшного. Вас будут судить. Вы проиграете процесс. Заплатите штраф. Но зато вы хоть дадите наконец выход своей ненависти. А то ж нельзя так. Всю жизнь копить, копить… Придумывать всевозможные «возможно», «якобы», «предположительно»… Надо дать выход своему бессознательному. Иначе можно свихнуться. И мы потеряем блестящего публициста. Он, «возможно», закончит свои дни в Кащенко.

И дальше. Не был я «вашим» правительством. Я был частью правительства. Нужно объяснять разницу между частью и целым? Нет? Прекрасно! Значит, все не так безнадежно. Напомню, что другими частями правительства, помимо прочих, были министр внутренних дел Куликов, министр обороны Сергеев, министр иностранных дел Примаков, директор ФСБ Ковалев, председатель правительства Черномырдин… Такое вот «правительство молодых реформаторов».

Вранье также и то, что выше меня были только премьер и президент. Выше меня были много кто. Например, руководитель администрации президента, первые вице-премьеры, председатели всех федеральных судов, спикеры обеих палат парламента, Генеральный прокурор – это формально, а неформально – еще прибавьте сюда Татьяну Дьяченко, незабвенных Бориса Абрамыча и Владимира Александровича, МИД, ФСБ, МВД, МО и Совбез… Это то, что первое приходит в голову. Так что не стыкуется, г-н Минкин. На бумаге все красиво, а по существу – мимо кассы.

Недавно в Америке вышла в свет книга «Распродажа советской империи», за обещание написать которую Кох два года назад получил 100 тысяч долларов от маленькой швейцарской фирмы. В связи с выходом книги Кох на днях дал интервью русской радиостанции (WMNB) в США. Поскольку он упомянул там меня, мне позвонил из Нью-Йорка Михаил Бузукашвили и предложил послушать запись. Я послушал и сказал: «Думаю, что об этом должны знать в России».

Я не знаю, как обозначать нестыковки, искажения и вполне сознательные смысловые уловки г-на Минкина. Вранье? Слишком сильно для мелкой гадости, которую выдает он. Ложь? Дезинформация? Слишком литературно… О, придумал! Шептунок! Шепотком так, раз – украдкой… И все переглядываются, нос воротят. Запахло. А? Что? Да при чем тут гений пафоса? Да нет, ну что вы! Это случайно вырвалось. Поел что-то…

Вот, например, Я получил гонорар не за «обещание» написать книгу, а за «обязательство» написать книгу. Разница понятна. Намерение Минкина исказить смысл тоже понятно. Цель – яснее не придумаешь. Раз – и воздух испорчен.

Или не шептунок, но перл. Перл, много говорящий об авторе. Вот как бы написал обычный человек? Он бы написал так: я послушал и сказал: «Об этом должны знать в России». Но не таковский Минкин! Минкин пишет: я послушал и сказал: «Думаю, что об этом должны знать в России». Минкин не сомневается, что читателю будет важно увидеть не только результат минкинских мозговых усилий, но и то, что называется «творческой кухней». То есть читатель, безусловно, заинтересуется, думал ли Минкин, прежде чем сделать это эпохальное заявление. И Минкин спешит удовлетворить законное любопытство. Думаю, говорит Минкин, следовательно – существую.

Граждане, у вас есть уникальная возможность увидеть образ мыслей нашего правительства. Увидеть, как они думают и что они думают.

Ну, хорошо, хорошо… Допустим, хотя это очевидная натяжка, из того, что я говорю в интервью, можно сделать вывод о том, что думает правительство. (Господи! Какая ахинея! Что я несу!) Но как из этого можно понять не что, а как оно думает?! Как можно узнать особенности течения биотоков по нейронам? Увидеть их соединение в мириады электрических комбинаций и цепей? И потом, кто это – они? Уринсон? Сысуев? Немцов?

Вот она, поступь гения! Написал: «как они думают, и что они думают», а дальше – ломайте голову, что это значит. Вот я и ломаю. Мне, недоумку, не понять, как из слов одного, отнюдь не самого характерного, члена правительства можно понять не только что думает все правительство в целом, но и выведать, как оно думает. Ну признайтесь же, что Минкин гений. Ну, право, какие еще доказательства нужны? Человек, мощью своего интеллекта постигший величайшую тайну разума, воистину равен богам!

Читая, не забудьте: перед вами не телефонный разговор, кем-то подслушанный. Перед вами – открытое, публичное выступление.

Очень дельное замечание. Разоблачительный пафос нашей неподкупной прессы так часто крутится вокруг замочной скважины, что читатель и вправду может не заметить, что на этот раз – редкий случай: открытое и публичное выступление.

Чубайс много раз говорил о Кохе как о честном человеке и своем единомышленнике. То же самое Чубайс говорит о Гайдаре, а Гайдар – о Чубайсе.

И это правда – они единомышленники. Поэтому, читая, помните: перед вами не уникум, а член команды. И если такие вещи Кох говорит в микрофон, можно представить, что они – Кох, Чубайс, Гайдар и пр. – говорят между собой.

Спешу удовлетворить любопытство Минкина и всех остальных. Ни о чем таком, о чем нужно было бы стесняться говорить публично, я никогда не говорил ни с Чубайсом, ни с Гайдаром. Более того, тема, которую я затронул в нижеприведенном интервью, никогда, ни в каком виде мною с этими двумя людьми не обсуждалась. Кстати, насколько я помню, Гайдар меня даже публично осудил с экрана телевизора за образ моих мыслей, а Чубайс в приватном разговоре назвал мудаком. Это – правда! А домыслы Минкина – всего лишь плод его фантазии и нереализованных желаний. Очень хочется ему разоблачить гайдаровско-чубайсовский заговор против России, а его никак нету. Вот он и мечтает. Со страниц газеты.

И что они думают наедине с собой – тоже легко себе представить. То, что вы прочтете, можно было бы не комментировать. Но, читая, вы не услышите ни усмешек, ни хихиканья, ни той интонации, с которой сверхчеловек говорит о недочеловеках.

Душка Минкин! Ему легко представить, что я думаю наедине с собой… Гений! Но этот солнечный человек и вас всех, мои дорогие читатели, почитает за ровню себе. Он думает, что и вам легко себе представить, что я думаю наедине с собой. Воистину, Моцарт публицистики!

Эй, Минкин! Сыграй на флейте! Не можешь? Да это же просто: нужно зажимать пальцами дырочки, и польется музыка… Что? Все равно – не можешь? Сложно? А почему ты решил, что ты можешь играть на мне? Я – сложнее, чем флейта…

Никогда! Слышите, Минкин, никогда вам не узнать, что я думаю наедине с собой! Господь дал нам каждому индивидуальную душу, и что в ней творится, известно лишь мне и Ему. И больше – никому. Так что, Минкин, это не легко представить, это – невозможно представить. Зарубите это себе на носу.

Про недочеловеков и сверхчеловеков я вообще ничего не понял. По Минкину получается, что существует некий строгий канон, которым нужно пользоваться, когда речь идет о России, ее истории и ее перспективах, когда мы говорим о неоднозначной и отнюдь не только прекрасной и достойной подражания судьбе нашего народа.

Этот канон содержит очень ограниченное количество выразительных средств. Это либо слезливое умиление, либо «гражданственность» кобзоновского типа. Еще есть опостылевший минкинский пафос, да вот, пожалуй, и все. Эта конструкция стоит на странном тезисе – народ должен гордится своей историей. Хочется спросить: и все? И больше он не должен испытывать никаких чувств относительно этого деликатного предмета? Например, сожаление? Или стыд? Раскаяние, смятение, иронию, радость, надежду? Отказано также в сарказме, возмущении, жалости, сочувствии. Только гордость, и больше – ничего… Всякое отступление от этого канона – тягчайшее преступление, святотатство, поругание божества. Всякая усмешка (а она бывает и горькой) – минкины сразу в крик: он нас за быдло считает! Всякое осуждение – окрик: не лезь своими грязными руками.

Возьмем хотя бы близкую, я надеюсь, Минкину тему. Научите меня, Александр, гордиться еврейскими погромами. Ну, право, я настолько духовно неразвит, что я – не умею этого сделать. Или, например, хрущевские экзерсисы на выставке в Манеже про «пидарасов». Судя по нижеприведенному тексту, Минкин к этой теме тоже неравнодушен. Как к этому относиться? С гордостью или с иронией? О, господи! Оставьте, Минкин! Вы настолько немотивированно пристрастны, что уже смешны.

Ну вот и интервью. Наконец, а то я уже устал комментировать нашего пафосника.

– Альфред, какой смысл вы вкладывали в название книги – «Распродажа советской империи»?

– Я – никакого. Это титул, придуманный моим издательством.

– Говорят о том, что приватизация в России носила дикий характер…

– Она везде такой характер носила. Пожалуйста: Чехословакия – там тоже недовольны итогами приватизации. Нигде, ни в одной стране мира результатами приватизации электорат не доволен.

Это действительно так. И ничего удивительного в этом нет. Посудите сами: собственность достается единицам, а хотят миллионы. Взять простейший случай – аукцион. На аукционе много участников, еще больше желающих, но не могущих участвовать. И вот он закончился. Выявлен победитель. Посудите сами, ну кто из проигравших признается, что он проиграл по правилам? Правильно – единицы. Остальные будут говорить: подсудили, взяли взятку, коррупция, у них тут все схвачено.

Вот даже в спорте, где правила абсолютно прозрачные и четкие, всегда проигравший говорит – да, я сегодня не в форме, у меня растяжение, я после травмы, меня засудили… Что уж говорить, когда речь идет о десятках миллионов долларов? Поэтому результатами приватизации недовольны всегда и везде. Удивительно, если было бы наоборот. Просто в нормальных странах государство берет эти результаты под защиту и силой своего авторитета объявляет их неизменными. У нас же государство, формально приняв эти результаты, через прикормленных политиков и прессу постоянно ставит их под сомнение, заставляя владельцев приватизированной собственности нещадно ее эксплуатировать, выкачивая прибыль на офшоры из соображений: а вдруг отнимут?

Утверждаю – политика, в отрыве от экономики, не имеет перспективы. Если, раскладывая политические пасьянсы, власть не замечает, как эти пасьянсы сказываются, например, на инвестиционном процессе, то такая власть своими руками готовит почву для серьезного кризиса.

– А что Россия реально получила от приватизации?

– Россия реально от приватизации получила фондовую инфраструктуру, возможность торговать акциями, возможность привлечения инвестиций через этот инструмент, Россия получила слой частных собственников, Россия получила деньги… э-э-э… порядка 20 миллиардов долларов, и мне кажется, что этого достаточно.

– А что в путях проведения приватизации было, на ваш взгляд, неприемлемым?

– Ну, я бы отказался от ваучеров, если бы не давление со стороны Верховного Совета. (Нам почему-то казалось, что ваучеры – это Чубайс, а не Хасбулатов. – А. М.)

Минкин! Я вас обожаю! Боже мой, какая непосредственность во всем. Вот написал: «нам». Кому «нам»? Написал бы проще – «мне». «Мне почему-то казалось…» Минкину почему-то кажется. Ну и что за беда, что ему кажется? Когда кажется – крестятся. Повторю фразу кого-то из великих: «Невежество еще никогда не являлось аргументом в споре».

Но Минкин написал «нам». Прозрачно намекая на весь русский народ, И вот уже я стою идиотом. Невежество Минкина спряталось за короткую память «обчества». А против «обчества» не попрешь.

А не невежда ли Минкин и иже с ним втолковали в народную память связку «Чубайс – ваучер», превратив этот курьез в устойчивое заблуждение эпохи? И теперь прячется Минкин за дело собственных рук как за крепость! Воистину – слепые ведут слепых[3]3
  Я уже описывал причины появления приватизационных чеков (ваучеров), которые были использованы как более технологичная замена приватизационных вкладов. Подробно об этом было написано в главе «Бутылка 13. 1994 год». Также на эту тему – в приложении 1 к настоящему тому.


[Закрыть].

– Часто в прессе появляются названия предприятий, которые якобы были закуплены за очень небольшую часть реальной стоимости, и в связи с этим говорят, что народ просто был ограблен.

– Ну, народ ограблен не был, поскольку ему это не принадлежало. Как можно ограбить того, кому это не принадлежит? А что касается, что по дешевке, пускай приведут конкретные примеры.

– Ну, например, «Норильский никель». Если я не ошибаюсь, его оценили в 170 миллионов долларов, а говорят, он стоит многие миллиарды.

– Ну пускай те, кто говорит, многие миллиарды за него и заплатят. Я бы хотел посмотреть на тех, кто заплатит хоть один миллиард за «Норильский никель», у которого на тот момент, когда мы его продавали, убытки составляли 13 триллионов рублей.

Опять этот «Норильский никель». Уже писано про него, переписано. Береза с Гусем, когда ополчились на «молодых реформаторов», не могли критиковать приватизацию «Юкоса» и «Сибнефти». Вот и пополз по газетам и телевизорам «хрестоматийный» пример с «Норильским никелем».

Ну хоть кто-нибудь, когда берете у меня интервью, приведите другой пример «плохой» приватизации! Умоляю! А то от скуки уже скулы сводит. У Довлатова есть похожий пример, когда он чуть не женился на женщине, которая после первой с ним ночи сказала, что он у нее третий. Все остальные говорили, что второй.

– Высказывается мнение, что в России катастрофа и экономическое будущее призрачно. Как вам кажется?

– Мне тоже так кажется.