Текст книги "Отче Наш (СИ)"

Автор книги: Игорь Григорович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Проезжая по надоевшим с детства улицам эстет ревниво замечал новшества и нововведения незаметные глазу обывателя. Вот странные перетяжки появились на стенах учреждений тут и там. Аляповатые фотошопы, которые несли в себе информационную эссенцию рекламного содержания. Как там бишь эти штуки прозываются... баннеры... футы-нуты, изысканная пакость – назвать флагом эту выцветшую на солнце и дождях тряпку и, как в старь, призывать становиться под ее знамена. Произошла полная подмена патриотизма. Не дай бог, кому-либо приспичит ввести эту жуть в массовое употребление – выхолостим мозги народу, разменяем суть патриотизма на служение фирме, учреждению. А представите себе этакий баннер на больнице – все под знамя медучреждения, хорошо, если не психушки. Чумовое время – бубонная и черная чума нашего века – воспитание патриотического отношения к месту своей работы – фирменный кретинизм патриотической идиосинкразии.

Alienation mentis – помрачение ума.

Amabilis insania – приятное безумие.

Мысли эстета переключились на дворцы и хижины знакомых с детства мест. Архитектурная белиберда начала века стала уступать место классическим канонам новомодернизма. Но изживать отпечаток мещанства у застройщиков не получалось: классическая линия тут и там обрамлялась завитушками тщеславия, выставленного на всенародное любование. Особенно заметно выделялись коттеджи "значимых людей": хлебом не корми, а дай шелковый вензелечек в резиновые сапоги облачить, чтоб до ветру сподручней ходить было. А так ничего, с шиком строились сельчане да заезжие молодцы. Вот только здания социального назначения по совдеповски ветшали в своем историческом застое, но на их место планировалось закопать в землю что-то стеклянно-бетонное и многоуровневое. А вот перелицованное из бывших торговых палат желтое здание власть попридержащих с государственным баннером на кровле.

Автомобили, от которых избавилась старушка Европа, важно разъезжали по нашим весям и давили наших кур, все еще обитающих в глухих подворьях сермяжной действительности. Деревянные церковь и поповский дом с колодцем-журавлем – ну это полный анахронизм, который не помешало бы облечь в сайдинг. Что это я? Я же эстет. Итак, подъезжая к собственному бунгало, эстет ощущал себя женихом первой брачной ночи.

Это свершилось! Жизнь комочками вывалилась из ее истерзанного тела и мокрыми мордочками уже тянулась к соскам. Блаженство разливалось по всему телу. Заслышав любимые долгожданные шаги, мать тихо завизжала от восторга, приподнялась на шатких ногах и стоя встретила хозяина.

подходя к крыльцу моложавым молодцом, он заметил в кустах туевых насаждений пегого псину беспородных кровей, который как бы пытался выразить и преданность, и благоволения, и подобострастие танцуя всей лохматой статью. Острый шип терновника вошел в сердце, и ноги непроизвольно согнулись в коленках, и отчего-то дала знать о себе предстательная железа,– так что дверь открывал пожилой мужчина неопределенного возраста.

Шаркающей походкой, проходя фисташково-кремовый холл и открывая стеклянную дверь на террасу, эстет цеплялся за надежду всем своим богатым возрастом. Но!.. богиня встречала стоя, а в помете лежали пегие "дворяне".

7

Черная дыра.

Какая густая тьма, ножом можно резать, а куски раскладывать по тарелкам, как праздничный торт. Черный горький шоколадный торт, торт для избранных на заклание.

...заклание кому,– пытался ухватиться за мысль обалдевший от реалии разум.

... мысль есть – значит я существую... а если я существую, то есть надежда... а надежда не постыжает... вот, вот, вот...вот, это и есть мой якорь, мой парус, моя шхуна, моя бригантина! Но куда мне плыть? Тьма окружает меня, и даже слова мои прилепились к языку моему... Что же я хотел сказать там, где упал этот шмоток несостоявшейся человеческой плоти, на того, кто был когда-то венцом творения, а теперь превращался в студенистое желе – и милосердие бежало от него...

... отче наш! – возопил я тогда, но лучезарная дива Сомнения скривила рот в ухмылке – и напрасной показалась мне молитва моя. Оставил я вопль свой, огорчилась душа моя – и дух человеческий стал говорить во мне.

– Тебе это надо? Тебе больше всех надо? Тебя не "имеют" – ты не подмахивай. С вилами на танк не попрёшь. Тростью обуха не переломишь. Хочешь жить – умей вертеться...

Я даже не пытался спорить. Я отвернулся от тьмы, порожденной человеческой амбицией: обостренным самолюбием, спесивостью, чванством, претензией на притязание своих прав, ради которой уничтожают себе подобных. Сделал шаг в сторону, чтобы не видеть вопящего о помощи, – и попал в Черную дыру. Трусость или безысходность? Что может сделать один человек со спрутом Амбиции, если щупальца монстра пускают яд власти и сжимают в прагматично-лицемерных объятиях ставших под знамена бюрократической опричнины. Добраться до спрута невозможно, потому что он растворился в каждом, кто хоть мало-мальски прикоснулся к руководящей должности. Кровь заряжена, и умерло детство. Юная душа мумифицируется, засыхая в клещах паразитизма, и рождается уродливый симбиоз, когда один организм питается за счет другого. Жаловаться паразиту на паразита – что делать себе харакири под наркозом...

И осталась человеку только Надежда, которая обитает во Святое Святых.

И осталась человеку только Надежда, ибо не имеющий Надежды не имеет и Бога.

И осталась человеку только Надежда, которая не постыжает.

И достались человеку в наследство седые глаза Надежды.

Кто ты?

Был ли это вопрос, или подсознание вторглось в сознание.

Кто ты? – это снова повторилось. И не подвергая внутреннему анализу происходящее, не пытаясь призвать разум на подмогу, а инстинктивное, ухватившись за саму суть своего "Я", он завопил всем своим существом:

– Я есть дитя Твоё! и уповаю на Тебя!

Небытие рухнуло – и я вспомнил всё!

Как молния от края до края на мгновение освещает окрестность блистающей вспышкой, так что успеваешь увидеть всё, как будто с высоты птичьего полета. Так и я рассмотрел всё сердце моё, растворившееся во вселенной. В тот миг открылась для меня глубина и высота, широта и долгота. Открылась, наполнила светом и укуталась во мрак. В один миг познал я всё: начальное и безначальное, великое и малое, прошедшее. сущее и предстоящее. И Дух Святый вошел в меня.

После воскресной службы, которую посещал исправно от случая к случаю вот уже лет восемь, он в дремотной неге возвращался в давно холостяцкую квартиру, из которой лет десять назад сбежала жена. С работы давно ушел и перебивался заработком чернорабочего. Кому нужен специалист с дипломом филолога, которому опротивели ученики; кому нужен писатель, который неугоден читателям; кому нужен друг, которому опротивело все мирское. Но случай нашел его в миллионном городе – и похожий на знакомого, имя которого он так и не вспомнил, предложил поработать плотником в тюрьме. Дремотная нега усталости жизни видно решила сыграть с ним крапленой колодой.

Наутро он был на объекте, и, как это всегда и всюду происходит, где в жизнь вмешивается человеческий фактор или провидение, его из служебной зоны, сидящего смирно в ожидании оформления бумаг, двое в штатском, со словами: плотник? – плотник, вначале повели под землю, а затем и повезли под землей. И выдали хороший инструмент, и привели для замены нар в комнату с человеком личинкой, где двое надзирателей в спешке грузили на носилки для транспортировки что то бесформенно белое, с глазами слепого филина. Светлый костюм, светлая рубашка, светлые туфли, облачавшие существо, носившее эти дорогие вещи бог весть когда, – все это стало похоже на образ и подобие человека. Человек, похороненный заживо, должен благодарить палача, что отделался так легко... Как выгребал гнильё и как ставил нары из свежей древесины, и как очутился на улице возле метро, это он теперь вспомнил как с большого бодуна. А в списках тюремной обслуги он никогда и не значился.

8

Мать истекала молоком и любовью. Запертая в вольере, она пристально смотрела через прутья решетки, как бог грузит в багажник машины черный шевелящийся мусорный пакет, как загрузил саперную лопату в чехле, как раздраженно саданул по решетке вольера ногой, как матерился по мобильному телефону, как непривычно громко газовал и отъезжал. Сердце щемило от такой боли, что даже движение глаз вызывали пароксизм чувств.

И вдруг машина остановилась, и, как в тумане, мать очутилась в багажнике вместе с детьми, пусть даже и спящих в пакете. Она боялась от счастья пошевелиться и всю дорогу только принюхивалась к теплому родному запаху. Ее вывели и привязали к какой-то бетонной дряни. Вокруг простирались очистные сооружения, издававшие такой смог, что собаки обходили эти места за версту. Она смотрела на хозяина, который быстро, быстро копал землю. А потом вынесли ее детей, и она рванулась навстречу... опомнилась от удушья, когда бог притаптывал ногами землю и что-то говорил, непереводимое ни на один собачий язык. А потом она ехала домой одна без пакета. И когда бог повел ее в вольер, то она вырвалась и побежала к детям. Но злые запахи заставляли ее подолгу кружиться в поисках, и только время спустя она нашла то место. Разрыла яму. В пакете тихо спали холодные дети... И тут сердце матери не выдержало, и она запела...

И песня ее поднималась всё выше и выше, пока не достигла Пятого неба. И души животных, которые когда-то обитали по лицу всей земли, внемлюще сопереживали. И детишки, которым были доступны все уголки небес, обнимали за шеи братьев меньших, и плакали безутешно. И вопрошали:

– Почему загасить свечу легче, чем зажечь?

– Почему один обирает карманы, а другой перевязывает раны?

– Почему плоды солнца один считает своими, а другой общими?

– Почему все призывают творить добро. И никто не призывает творить зло?

– Почему даже слепой может поймать блоху, а зрячий не видит истины?

– Отчего сестра иронии – спесь, а сестра спеси – глупость?

– А брат глупости – зло, а отец зла – безумство?

– Глупо быть злым, а вести себя глупо – равносильно безумству?

Человек стоит у ворот сердца своего. запечатанного коваными вратами. По одну руку его высится стог Материальных благ, по другую – стог Духовного очищения. А человек есть душа живая. Задачка для Буриданова осла – философский парадокс рационального – выбирать сторону большего добра. Мой осёл может в конце концов вкусить и от обоих копен, это правилами не запрещено. Можно определить вкус каждого стожка, а затем, ограничив себя в чревоугодии, познать взаимосвязь духовного и материального. Наладить связь между явлениями и успокоиться на ложе всеобщей причинности – что все происходящие в мире события. включая ход человеческой жизни, определены Богом.

Вполне приемлемый вариант для существа жующего. Выходит, что если у меня закололо в груди до темноты в глазах, то это определено Богом и никак не является следствием моих поступков?

И тут ослы заговорили промеж меня.

– Торопишься? А ты не торопись. К сердцу дорога прямая, да путь окольный. Удивлен? Да ты не шибко удивляйся. У нас тут все по простому: кому пряник – тому пряник, кому кнут – тому кнут.

– Да как то все просто...

– Рад, что ввел тебя во смущение. Ведь ты подозревал, что наша встреча будет, так сказать. Инкогнито? Мол я предстану в образе Премудрости. наполню твой мозг знаниями? Признайся, думал так?

– Думал.

– Это хорошо. Сегодня я для тебя не гад, а гид. Прямо каламбур получился. Ну, пошли! пошли!

9

Подростки катались на мотоциклах и скутерах вечерним летним днем под гром дискотечных динамиков, что призывали наслаждаться жизнью до упада. И уже некоторые падали от избытка Мертвой воды и всякой дряни, так любезно распространяемой из клоаки криминального мира. Быть круче Крутого – это ли не счастье в осьмнадцать лет. А запасов в клоаке на всех хватит.

Как то всезнающий психолог проводил тест: склеил два листа бумаги, выдержал время, и предложил желающим разъединить листы. Конечно же, у желающих ничего путного не получилось, только бумагу зря извели. Вот и в противостоянии двух миров – общества и криминала – наблюдается похожая ситуация. Полезли из клоаки миазмы да разложения – общество в лице правоохранительных органов бросит туда фугаску, рубанет жижу мечом правосудия, вспенит могучим штормом бумажно-превентивных мер, закинет невода из омоновских микроавтобусов по притонам и хазам, и благодушно отчитается перед самим собою в несокрушимой борьбе с криминалом. Затаиться Клоака, похоронит в дубовых гробах безвременно ушедших братков-авторитетом и подобную бациллу, а через малое время вырастают новые паханы-бактерии, более устойчивые к окружающей среде. Так и существуют эти миры в сиамском сожительстве, как Исав и Иаков в материнской утробе.

А в Клоаке свои правила, свои законы, своя иерархия, ну все как у людей, да вот напрочь отсутствует Милосердие. Христианская сказочка о покаявшемся воре, это просто сказка, над которой смеется каждый уважающий себя Вор. Живая душа там деформируется, ежесекундно распинается, приобретая образ и подобие святых куполов на груди пахана с бубновым тузом на спине.. Дети, подростки Вору нужны как сексуальные игрушки для физиологической потребности. А совокупляющийся с себе подобным и есть мужеложник. Нет вора, который бы не был бы педерастом в прямом и переносном значении.

Блатная романтика – это миф, придуманный больным воображением эстетов или шизофреников. Воровской мир – это лепрозорий, из которого один выход на свободу – по-детски наивная вера в христианскую сказку.

Девушки, уже не ждущие ни романтиков ни принцев, а жаждущие брутального кошелька на лимузине; и юноши, с мечтою о кошельке и принцессе на лимузине, – собрались около обнесенной сеткой рабицей танцплощадки. В танцевальный загон пускали по билетам. Вне загона было веселее. И каждый изгиб тела снимается на видео носители, и ангелы-хранители в этой толпе бессильны.

– Что? Слабо помериться силенкой с моим мерином? – шикарный плевок через золотую фиксу – разудалая бравада откинувшегося недавно по амнистии несовершеннолетнего волчонка. Бравада вызывала зависть и жгучее желание подражательства у вскормленных материнским молоком детенышей.

– Слабо, бздуны?– и шикарный плевок через фиксу – высший знак воровского презрения, и тут же еще по-детски поправляемые одной рукой спортивные штаны.

Маменькины сыночки, а некоторые из них были покрупнее и сильнее волчонка, все же испытывали утаенное чувство здравого смысла. Но всегда находиться тот, кто из-за авторитета мнимого пожертвует будущностью и своей и близких и самых близких. Что ты скажешь в ответ, если и сам говоривший был в местах не столь отдаленных, и крестный у него командует карабинерами. Ничего не скажешь. доказывать надо что ты не бздун.

Развели мотоциклы, мощные мотоциклы, на которые не имели ни водительских прав, ни права собственности, ибо куплены мотоциклы были за пот, кровавые нервы и вздохи родительские. Развели по концам площадки двора, который окаймляет местный дом культуры. Развели на глазах бдительных блюстителей порядка, которые давно лишены всех прав воздействия на качающих права недорослей. Развели... плотно уселись... газанули... миг-рёв – и вышибли ногой друг друга из седла.

Да соскользнула нога у девятиклассника дегенерата, да попала в мотоциклетную защитную дугу – и вывернуло ногу вместе с пахом и внутренностями. Еще не остыл нервно напряжённый девичий смех само значимости, еще ревели мотоциклы по кустам, еще названивали телефоны и рации, а ангел уже нес на руках, прихрамывая, новопреставленную душу на поселение. И женский смех, рожденный у магазина, все ещё кровавыми пузырьками вился вокруг них.

10

Хоронили крестную и крестника.

Когда город поглотил деревню, то и сельское кладбище приватизировал под себя. Старые могилы стушевались, распались, ушли в землю. И поговаривают злые языки, что хоронить городских будут поверх деревенских, что смычка города и деревни уже началась. И показывают в сторону новенького грейдера, который хозяином возвышается в плешивой роще; и будто, со слов очевидцев, по ночам берет уроки вождения сама Марена – богиня смерти.

Сельским жителям с городской пропиской еще разрешают подзахоронить родственников к родственникам, но положили на этот песчано-сухой взгорок завидущий взгляд ответственные похоронные учреждения,– и уж точно вскоре разлучат любимых покойников. А что любят у нас покойников – это к бабке не ходи. Все сделано лицом государства, чтобы предать земле милый прах,– ну а сама жизнь "милого праха" в руках самого праха.

О! сколько неизреченной нежности и витиеватой фантазии вкладывают обреченные на существования в могилы лучших членов общества. О, муза Эпитафия! к тебе не зарастет народная тропа. О! мать Марена! Ты можешь кататься по ночам и даже днем на грейдере по нашим могилам, но всю нерастраченную нежность на опостылевшего при жизни покойника мы вкладываем в кладбищенско-архитектурный ансамбль, по средствам и даже не имея таковых. Тебе, тебе незабвенно-единственному усопшему мы воздвигаем памятник (чтоб придавить понадежнее, – осиновые колы у нас не приветствуются), ставим ограду (не дай бог покинешь место упокоения)

и обязательно приносим букет (без букета на кладбище и не ходи, анафема) – в пластиковых бутылках искусственные цветы. Спи спокойно, дорогой товарищ, – мы всегда будем помнить о тебе (фраза произносится в голос, а обращение по обстоятельствам: папа, мама, брат, сестра, сын, дочь, скотина. сука, стерва, гад, выродок. любимый и т.д. и т.п.).

Почему же Марена – богиня смерти осваивает по ночам грозную технику? Да потому что тот свет не резиновый. Нормы площади для успокоения душ отведены изначально от сотворения мира и меняться не будут. А тут нашествие усопших с личными вещами, т.е. с памятниками да оградами да с остальным кладбищенским антуражем. И попробуй разместить вновь прибывшего по ПМЖ (постоянное место жительства) с его хозяйством. Да тут у любой богини крыша поедет. Вот и катается Марена на грейдере, спасая свой департамент от ненужного покойнику хлама, под одобрительно-ликующие молитвы измученных благодарными родственниками.

А на взгорке в кустах черемухи стояли деревянные кресты, у которых любовно расположились богини Жива, Марена и Леля за игрой в карты, поджидая траурную процессию в два стандартных гроба. Рука священника вздрогнула в приветственном жесте, но вспомнила, какому богу служит, и мелко прочертила в воздухе загадочный иероглиф.

– Молимся за невинно убиенную душу, оставившую нас в расцвете жизненных сил, примерной матери и благочестивой прихожанки...

А благочестивая прихожанка взирала на свои похороны объятая пламенем седьмой и девятой заповедей. А ее муж и любовник в пьяном тумане пытались договориться с нищенкой совестью, нагло так качающей вдруг обретенное право на покаяние, под нетрезвым оком участкового, отца убиенного отрока.

– Почитай отца и мать и будешь долголетен на земле, – запел священник первую заповедь из обетования не для мертвого, а для живых, выстроившихся по классам отроков и юниц, которым было просто любопытно и чуточку мерзостно от происходящего под молчаливый траур выключенных смартфонов. Да еще раздражала эта убогая, которую даже родитель окрестил Журба. Чуяли, чуяли детские сердца причину и следствие совершенного, ибо еще не уснула в них интуиция нерадивым снов, а навевала сознанию и подсознанию истинную причину смерти их сотоварища. И поползли слова-змеи из праведных в своем гневе сердец.

– Чушка немытая. Вонючка. Оборванка. К заутренней бегает босиком, а мобилы не имеет. Что ж твой боженька такой милосердный, что не заступился за твоего папашу алкоголика, когда он церковь расписал, а поп его за пьянку выгнал, да за кагор высчитал. – И шипели дети, а их мамки, почуяв приступ материнской любви, встали на защиту праведных в своем гневе чад.

Учительница безмолвствовала, а в глазах слушающих и присутствующих на похоронном обряде женщин уже разгорелось пламя ненависти к этой вот смиреннице, – и очередь на прощание с прахом дружно задвигала сжавшееся в испуге и непонимающее причину злобы тельце журбы поглубже в кусты дикой черемухи. А в кустах девочку-ребенка поджидали Жива, Марена, Леля.

11

И был факс. Ангел Распорядитель и ангел Вестник, ознакомившись с "гласом" отправились выполнять указания, передоверив Чашу Проведению. Лифт был свободен, и ангелы воспользовался таковым. Приятно было спускаться в прозрачной кабинке и рассматривать быт и обитателей на очередном небе. Профессиональным взором администратора ангел Распорядитель заметил прилипшие к стеклу белые и черные перышки,– черных было поболей. "Зачастили, значит, иноверы, чувствуют последние времена. Надо указать дежурным, а то детишки баловаться начнут, а в черных перышках много соблазнов". А дети не преминули воспользоваться лифтом и, легки на помине, уже врывались в кабину дружной оравой,– дети на небесах имели такие же права, как и кошки в древнем Египте, как и коровы в Индии. Ангелы добирались в места назначения своим ходом,– детишки и пощипать могли бы перышки, отращивай потом...

Второе небо встретило запустением. Прошли, прошли те славные времена, когда здесь кипела жизнь – и какая жизнь! Распорядитель не стал тревожить ангелов-смотрителей, а, подобрав кинутый детьми велосипед, покатил по гаревой дорожке небес мимо резерваций, в которых и находились боги, утратившие блеск и величие после памятных событий на Голгофской горе. Некоторые резервации окончательно захирели: пирамиды, храмы, капища, алтари разрушились, и не видно было низги, только приведения и ночные страхи провожали велосипедиста безразличным отмалчиванием. Гора Олимп скукожилась, облысела, боги перебрались к подножию и влачили существование плебеев, покинутых на произвол судьбы всесильными патрициями. Вот над горой Фудзияма поднялся дракон и зашелся в аллергическом кашле,– что то там не срослось с благовонными курениями в стране Восходящего солнца. Оживилось в последние времена брожение в стойбищах шаманов: появились модерн постройки и пристройки, шаманы приоделись в наполовину европейское платье, бубны их были изготовлены по новейшим технологиям,– это внушало зависть и подталкивало к интригам менее успешных соседей. Некоторые островки религиозной самодеятельности вообще заросли таким чертополохом, что сюда боялись сунуть нос и вездесущие приведения. Зато каков микрорайон резервации инопланетян: супер современные небоскребы в антураже супер современной инфраструктуры. Но все же, не тот был вид Второго неба, не тот,– жизнь стремительно перебралась на Первое небо, поближе к естеству. Но скоро и здесь все забурлит, закипит и видоизмениться: ибо пришел час. Ангел подкатил к резервации Славянских богов.

– Живу, Марену, Лелю с вещами на выход!– заорал Распорядитель фельдфебельским басом, любуясь переполохом своего присутствия.

Вестник зашел в приемную руководителя-директора– советника-тайного советника-министра-премьера-кацлера-князя-короля-праконсула-президента-чертечего начальника Первого неба. В приемной царила оживленная суета, как в штабах армий перед наступлением на всех фронтах и по всем направлениям. А еще это было похоже на колоду карт, тасуемую иллюзионистом. Два джокера сидели в противоположных местах приемной, окруженные свитой тузов и королей. Дамы так же присутствовали, но на общих основаниях. Вальты исполняли роль задиристых ординарцев. Всякая шушера ниже десятки в приемную не допускалась и влачила своё существование на подхвате в коридорах вседержавного органа. Но даже двойка в этой колоде имела вес, особенно если козырная. А козыри назначались по протекции.

После ознакомления с факсом началось всеобщее совещание.

Начальник мира сего прослезился и произнес:

– Свершилось! Мы закладываем фундамент общества последних дней! Краеугольным камнем является на текущий момент -

Первая директива: омоложение аппарата власти. Потому что молодо – зелено поддается психологической и физической обработке и из него можно вязать любые узлы, в том числе и Гордеевы.

Вторая директива: обеспечить молодо-зелено безбедным существованием. Для этого хороши все средства, завуалированные в благовидный предлог улучшения жизненного уровня плебса. Примечание-пожелание:

!) вместо настольгических березок и лип насаждать безликие туи (желательно совершать финансовые аферации с родственниками-бизнесменами – деньги должны идти в семью) , тем самым приобщать плебс к глобализации, т.е. равенству и братству;

2) обязать плебс за свой счет (стоимость в финансовых отчетах указать на порядок выше реальной стоимости изделия) изготовить и установить идеологически выдержанные баннеры для создания позитивного имиджа, которым так легко манипулировать общественность, ибо плебс нуждается в наглядной агитации больше, чем свинья в апельсинах

Третья директива: министерствам культуры и искусств приступить к реанимированию и восхвалению обитателей Второго неба.

Выполнение директив возложить на исполнительные комитеты. подключив все средства идеологической обработки.

Свершилось!

Зал потонул в овациях. Надышавшись энергией рукоплесканий этак часика полтора, оратор вскинул руку. Обведя затихающих в ажиотаже подчиненных ядерным взором, Правитель всех правителей провозгласил:

– И пусть кто-нибудь усомниться, что всякая власть не от Бога! – и потряс факсом с высокой трибуны. Присутствующих разорвало от восторга.

Ангел Распорядитель зачерпнул из чаши Гнева и передал кубок ангелу Вестнику. Вестник поднял кубок:

– За бедовую власть! – пригубил, посмаковал и выплеснул содержимое на вседержавное здание исполкома.

– Чума, – резюмируя, улыбнулся ангел Распорядитель.

И вещают ныне с трибун в туевых городах туевые мальчики с баннерами вместо мозгов.

12

Главный инженер керосинового заводика,– в отчетности значился как градообразующее предприятие,– ходил в новенькой робе на два размера меньше, сшитой на уже оперативно взятого под следствие вместе с другими управленцами бывшего инженера. Но облик одетого под подстреленного воробья главного инженера ни в ком не вызывал даже намека на легкую иронию, потому что у всех и так свербело внутри – ждали Первое лицо на завтра, а сегодня генерально репетировали. Все службы и подразделения керосинового Гигантика по перегонки черного золота в мочевину для моторов внутреннего и внешнего сгорания были приведены в высшую степень боевой готовности. Даже самый незначительный узел перегонного производства был доверен инженерно-техническому персоналу с высшим конторским образованием и идеологически проинструктирован. Заводик Гигантик сверкал тоннами свеженькой краски, так что новенькие робы менеджерского состава к обеду имели аляповатый вид индейского племени на тропе войны. Очередной новоиспеченный генеральный директор усердно молился на запрятанную в тумбочке икону, но его то и дело возвращали в реальность тихие неназойливые рекомендации отечески заботливых органов.

Заботливые органы безопасности (ЗОБ) вдруг столкнулись, при подготовке митинга-репетиции вопросов и ответов Первому лицу влюбленных заводчан, с незапланированными реалиями повседневности: похороны. Но у этих Органов нет, и никогда не может быть внештатных, непредусмотренных инструкциями ситуаций. Похороны велено свернуть немедленно, а вид на кладбище заставить рекламными щитами и растяжками. И не успел очередной генеральный директор поцеловать очередной раз икону, как горизонт уже перекрывался видами и транспарантными обещаниями той жизни, которая всегда маячит на горизонте.

К вечеру отрепетированное производство переходило на режим неусыпного ожидания, когда по засекреченной мобильной связи пришла странная информация: пропал ребенок, девочка десяти лет. Странная информация поступила от начальника местного отделения правоохранительных органом. Начальник службы безопасности Первого лица, неотложно встретился с начальником внутренних дел. Оба высших офицера рассматривали вначале поступившую коряво исписанную бумагу, а потом мельком взглянули на писавшего, предусмотрительно засунутого в обезьянник. Из обезьянника смотрено зачухленное существо с глазами убитого медведя.

– Он у тебя маляр? – всматриваясь при тусклом свете на заляпанный костюм, поинтересовался начальник.

– Художник. Приехал из радиоактивной Зоны, да жена от рака померла. Воспитывает дочь десяти лет.

– Почему не лишен родительских прав?

А он хороший человек, и художник от бога. Поп его ценит. Только раз в год, на смерть жены, напивается на недельку, а так все хорошо.

– Все хорошо, все хорошо, прекрасная маркиза,– передразнил начальник. – Пойдем к тебе, а этот пусть в обезьяннике посидит.

Поднялись на этаж повыше, вошли в кабинет.

– Кривить душой не буду: дело тут серьёзное. – усаживаясь за стол, сказал погрустневший враз человек. – Ты представляешь, что здесь начнется? Знаю, представляешь: и спасатели, и волонтеры, и пресса. А Мой патрон покой любит, чтобы ровно все... да.

Смотрели в окно на оживающий вечерний город, на бегущие вдали огоньки раскинувшегося в пространстве Гиганта, и в голову лезла всякая чушь о патриотизме. Под вечернее марево наползающей с сумерек элегии, служивого по особому разморило, захотелось вдруг неуставных отношений. Как то сама собой появилась бутыль взбадривающей жидкости, под домашний закусон, забывшего отобедать хозяина. После третьей рюмки и аппетитного сала, потянуло на исповедь. Закурив, и сделав понятный оппоненту круговой жест, посетитель по-дружески начал с низкого голоса:

– Надеюсь, у тебя этого нет, – но просмотрев на рассоловевшего хозяина, сплюнул в пепельницу. – Чего я спрашиваю. Это в кино жучки-паучки, а в реалии – одни фекалии. Будут они прослушку ставить у каждого сверчка подползающего, держи карман шире, и так за каждую копейку удавятся.

Выпили за дам по-гусарски, захрустели молоденькими огурчиками.

– А если ты и стуканешь, то вместе загремим. Они это умеют, чтоб никаких свидетелей: и доносчика и подносчика, всех на цугундер... А цугундер у них – подвалы Малюты Скуратова отдыхают. Представляешь, в самом центре города под землей: черви, черви, черви... но я тебе этого не говорил.

Зазвонил внутренний телефон. Собеседники не успели мозгом среагировать, а внутренние секреции уже обильно намокли. Вытирая липкий пот дрожащей трубкой, хозяин кабинета слушал, а выслушав и буркнув: пусть ждут, уронил бережно трубку на аппарат.

И тут посетителя прорвало. Хлебнув с горла, он забегал по кабинету, как ужаленный шершнем под хвост кабан по вечной клетке. Пуская слюни и рыча от бессилия, полушепотом, стал бессвязно вырывать из души наболевшее и бросать в пространство через бульдожью голову такого же небараки.