Текст книги "«Пророк» оставляет следы"

Автор книги: Игорь Фесенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

– Что-то загорелся поудить. А вот снастей никаких не привез. Здесь, слышал, рыбалка отменная.

– Ну, положим, не отменная. Однако, почитай, каждый второй тут любитель-рыбак. Сейчас чего-нибудь сообразим. – Хозяин зашел в кладовку и вынес брезентовый чехол. – Выбирайте удилишку. А в этой коробке лески, крючки. Жена даст вам сапоги и телогрейку, чтобы хороший костюм не губить.

– Не нужно, не беспокойтесь, – запротестовал Кисляк. Однако вещи взял и унес к себе в комнату довольный, что все так просто разрешилось.

Спал Вадим Петрович тревожно, опасаясь пропустить нужное время. Уходя, выпил кружку холодного молока с хлебом, приготовленные хозяйкой. У цели оказался к сроку. Из калитки сада вышел мужчина, одетый почти так же, как и он. Кисляк побрел следом, ничуть не сомневаясь, что это Попов. На пристани тот заглянул в будку, вместе со сторожем сходил в сарай, вынес подвесной мотор и направился к дальнему концу бревенчатого причала. Когда Попов стал возиться с замком, Вадим Петрович окликнул:

– Доброе утро, Николай Васильевич!

Попов замер, потом медленно распрямился. Долго и внимательно разглядывал лицо Кисляка. Сдавленным голосом, зло бросил:

– Будь ты проклят, «крестник». Выходит, за что боролись, на то и напоролись? Черт с тобой, лезь в лодку: в море и поговорим. Лезь!

Кисляку стало не по себе. Засосало под ложечкой, но он шагнул в лодку и пробрался к лавке на носу. Попов рванул пусковой шнур. Мотор затарахтел. Скоро они были уже далеко от берега.

Красно-медное солнце висело над берегом, как большой воздушный шар, и медленно поднималось над горами и белой россыпью домиков зеленого города. Попов, казалось, был целиком поглощен лодкой. Вадим Петрович теперь имел возможность хорошо рассмотреть его. Услужливая память приподнимала завесу над былым. За расплывшимися чертами налитого, щекастого лица проступала прежняя скуластая, с вечным оскалом физиономия Николая Горбачева, того самого Горбачева, который когда-то, пересыпая речь блатными словечками и запугивая, привлек его к работе на вражескую разведку.

В ритмичном постукивании мотора прошло двадцать молчаливых минут. Наконец, Попов, уставившись в лицо Вадима Петровича злыми застывшими глазами, громко заговорил, словно его попутчик и впрямь собрался удить:

– В этом месте отмель. Мы пришли первыми. Хорошо берет бычок, барабулька, бывает скумбрия. – Выключил мотор и выбросил за борт небольшой якорек. Поскреб пятерней лысеющую макушку и без всякой связи с предыдущими словами уже тихо спросил: – Скажи, только откровенно, как вам удалось меня застукать?

Вадим Петрович вымучил улыбку.

– Если совсем откровенно, то не знаю. Антон Васильевич только напомнил мне, какую роль ты сыграл в моей жизни. Показал твое фото и дал адрес и инструкцию. Сначала я стушевался, а потом захотелось вдруг отыграться на тебе за прошлое. За свой испуг и унижение.

– Из-за этого только и поехал? Мстительный, выходит, ты мужик, – несмотря на душившую его злобу, усмехнулся Попов. – А ведь ты мой «крестник». Это я им тебя подсунул.

– Ну, меня они и без тебя находили, – самодовольно улыбаясь, сказал Кисляк и закурил. Предложил сигарету Попову.

Попов отрицательно покачал головой.

– Предпочитаю табачок, – достал металлическую коробку, прямую английскую трубку. Кисляк уловил аромат дорогого табака.

Попов вдруг словно забыл о своем пассажире. Выбросил самодур, стал дергать леску. Вскоре вытянул ее, и в лодку плюхнулись две серебристые испуганные рыбки. Снова выкинул за борт леску, поправив на крючках приманку.

– Между прочим, рыбу ловить нужно. А то придет кому на ум, что мы сюда не за тем приплыли. Лови давай, – и тут же спросил: – Оружия у тебя, конечно, нет? – Взглядом ощупал Кисляка. – Я ведь могу еще раз попробовать оторваться от хозяев. Скажем, инсценировать несчастный случай. Переверну лодку, и ты утонешь. Помогу в этом. Отсюда до берега далеко. Что садился ты ко мне, даже сторож не видел, в будку зашел, – продолжал он рассуждать вслух. – Правда, за нами могли наблюдать пограничники. Но что, собственно, они увидят? Перевернулась лодка. Пока суть да дело… А?..

По спине Кисляка пробежал холодок. Выражение глаз Попова говорило о том, что тот и впрямь решает, как ему с ним, Кисляком, поступить. Вадим Петрович изрядно перетрусил. Лихорадочно работавший мозг подсказал спасительную мысль.

– Только есть одно обстоятельство, – выдавил он из себя. – Я не один. Человек на берегу хорошо знает, что ему нужно делать, если меня не будет. – И уже смелее добавил: – Я, дорогой, не тот простачок, с которым ты когда-то имел дело. Могу и зубы показать.

– Это мне и нужно было знать, – мрачно ответил Попов, набивая трубку.

– Значит, высокие договаривающиеся стороны радостно идут навстречу друг другу, – осмелел Кисляк, смахивая с лица обильно выступивший пот.

– Заметано! – буркнул Попов. – Давай к делу. Что ему от меня нужно?

– Я пробуду тут неделю. Твоего друга интересуют, раз уж ты тут оказался, местные картинки. На побережье есть, говорил он, разные там объекты. Просил поснимать. Сделать заметки на карте, можно на самой обычной, которую за копейки продают в магазинах.

– Это ведь ерунда. Манная каша младенцу. Сам понимаешь, что ничего такого сверхсекретного я в своем положении ему не дам. Выслуживается, гад, перед своим начальством. Халтура. Ну попробую, липу какую-нибудь сотворю. Только все равно я от него оторвусь…

– Он еще рекомендовал обратить внимание на здешних мусульман, – сказал Кисляк. – Разузнать, какие тут вообще есть религиозные секты. О способах связи договоримся. Кое-что для тебя у меня с собой. Антон Васильевич и деньги прислал.

– Деньги? Деньги возьму. А зачем ему мусульмане? Богомольцы ему зачем? Смех. Уж не пойму, кому он вообще служит. Может, папе римскому? Ну, ладно, заметано, – прервал свои рассуждения Попов. – Рыбачь. Мы уже не одни…

2

Не без чувства страха и душевного смятения господин Лунстром ступил на землю родной Эстонии. Сколько времени утекло. Шутка ли сказать, тридцать три года – целая жизнь. Покончив с недолгими таможенными формальностями, господин Лунстром расспросил представителя «Интуриста» о гостинице и, узнав, что она близко, попросил захватить его чемодан, ибо сам захотел добираться пешком, посмотреть город.

Из переписки с другом Лунстром знал о большом строительстве в Таллине, но истинный размах его потряс. За три десятилетия город вырос, наверное, вдвое. Появились целые новые районы. Глаз радовала чистота улиц. Забыв о гостинице, он шел и шел, не чувствуя усталости. Захотелось заглянуть на площадь к ратуше, посмотреть на крепостные стены, башни старого города.

В гостиницу Лунстром попал лишь часа через два, обед в ресторане уже ждал его. Поднявшись в номер, он почувствовал, что прогулка утомила его, и решил отдохнуть. Когда в окне день начал гаснуть, ему позвонили. Это был приятный женский голос. Поздравив с прибытием в Таллин, от имени «Интуриста» ему предложили выбрать программу вечернего отдыха: цирк или театр. Но он, поблагодарив, отказался, сославшись на усталость. Однако вскоре вышел из гостиницы с тяжелым портфелем. Пройдя улицу Пик, нашел будку телефона-автомата и набрал номер.

– Вас слушают! – ответил женский голос.

– Это квартира Тооме?

– Да. А кто вам нужен?

– Попросите, пожалуйста, Арвиса.

– Сейчас. Папа, это тебя.

И уже низкий мужской голос:

– Да, Арвис у телефона.

– Здравствуй, дружище.

– Простите, кто это?

– Это Эндель. Ты помнишь такого?

– Эндель? Не может быть! Где ты?

– Рядом. Я остановился в гостинице «Виру», а сейчас на улице. Звоню из автомата.

– Ты надолго?

– Нет. В Таллине пробуду всего два дня. Я смогу вас увидеть?

– Господи, разумеется. Мы с нетерпением ждем тебя. Надеюсь, дорогу не забыл? Немедленно иди к нам.

Через минут десять мнимый Лунстром обнял старого друга. Тооме представил ему жену Риту и дочерей Анну и Айну.

– Это, дорогие мои женщины, тот самый дядюшка Эндель, с которым я изредка переписываюсь. Мы с ним дружили в молодости, а потом он уехал в Швецию. Это было…

– Это было еще до войны, – поспешно перебил Тооме Ребок.

– Да, это было до войны, – внимательно посмотрев на друга, понимающе кивнул хозяин дома.

Женщины занялись сервировкой стола, а мужчины прошли в кабинет.

– Прежде всего объясни, что произошло с тобой после той ночи в сорок пятом, ты знаешь какой? – спросил Арвис.

– Если ты помнишь, у нас была прекрасная яхта. Служба на улице Койдулы и мое тогдашнее положение помогли не только содержать судно в отличном состоянии, но и укрыть его от глаз немцев. Когда я почувствовал, что оставаться в бюро^[18] стало опасным и крах близок, с одним из своих помощников, очень верным человеком, благополучно улизнул на яхте в Швецию. Ушел, так сказать, и от своих хозяев, и от тех, кто пришел им на смену.

– Послушай, Эндель, но о твоей службе могут знать в Комитете государственной безопасности? – Голос Арвиса прозвучал глухо. – Правда, тебя сейчас вряд ли кто узнает, прошло столько времени. Но все-таки опасно.

– Не беспокойся, в документах бюро я проходил под другой фамилией. К тому же как содержатель частного зубоврачебного кабинета. Потом, как ты помнишь, службу свою я не афишировал. О ней знали только ты да еще пара друзей. Тебе и твоим близким ничего не грозит. Конечно, если кому-нибудь взбредет в голову, докопается, что хозяин кабинета и я – одно и то же лицо, то… Но кому это нужно сейчас?

– Какими судьбами ты в Таллине?

– Турист. И фамилия моя, между прочим, Лунстром. Запомни – Лунстром. Это тоже прикрытие. Но появился я тут не только ради туризма. Об этом ты узнаешь немного позже. Теперь хочу знать о тебе, о твоей семье. Жена очень милая женщина. А дочери просто прелесть. Комсомолки, наверное?

– Воспитаны в старых добрых традициях, – улыбнулся Арвис, но улыбка получилась натянутой. – Знают, что потеряли. Виллу мою на взморье отобрали. Еще был, если помнишь, дом, который я сдавал. Все прахом. Оставили только эту квартиру. Делай выводы сам. А что касается девочек, они уже вышли, как у нас говорится, из комсомольского возраста. Старшая была замужем. Неудачно. У младшей есть кавалеры, но я не вижу, чтобы это серьезно…

– Арвис, у нас все готово. Проси гостя к столу. Мы ждем рассказов о Швеции.

Первый тост был за встречу, потом за счастье детей. И уж тогда Ребок начал рассказывать о своей жизни в Швеции.

Женщины, конечно, интересовались модами и теми мелочами, о которых мужчинам всегда не просто рассказывать. Особенно любопытна была Айна. Взгляд у нее был смелый. В отличие от своей пухленькой старшей сестры она была рослая, стройная, с порывистыми движениями.

– Надеясь на вашу скромность, друзья мои, буду откровенен. Ближе вас у меня здесь никого не осталось. Как мы жили до присоединения, вы, девочки, слышали, наверное, от отца, а вы, госпожа Рита, помните сами. Порядки, которые начали наводить у нас, мне пришлись не по нраву. Я уехал. Знаю, как было трудно тут в войну. В войну везде было трудно. Но я попал в Швецию молодым, энергичным и полным радужных надежд. Были некоторые сбережения. Мы, Айна, кажется, с вами коллеги?

– Да, я зубной врач.

– Значит, пока живет человечество, без работы не останемся. Я понял это еще тогда, когда открыл свой врачебный кабинет. Довольно быстро упрочил материальное положение. Потом женился.

– У вас, конечно, есть дети? – спросила Рита.

– Увы. Мы прожили с Кристиной в добром согласии более четверти века. Тяжелый недуг забрал ее у меня.

Он умолк, и все почувствовали себя неловко, особенно Рита.

– Ведь и я не знал об этом, – выдавил Арвис. – Последняя весточка от тебя была лет шесть-семь назад.

– Что делать! – Ребок покачал головой. – Сейчас я одинок, совершенно одинок. И начинает мучить мысль: кому оставлю свое наследство.

Он пристально посмотрел в широко раскрытые глаза Айны.

– Я даже стал подумывать о тебе, Арвис, о твоих детях. Не удивляйся. Если разобраться, ты всегда был мне другом, и самым близким из всех. Хорошо, что у тебя все как будто сложилось… А твои родители?

– После войны отец работал в адвокатуре. Я пошел, ты знаешь, по его стопам. Мать я похоронил в пятьдесят седьмом, а годом позже отца. Как живем? Рита занимается домом. Анна учится в институте. Айна работает.

– Как летит время, – взглянув на часы, посетовал господин Ребок. – Начало двенадцатого. Мне пора. А то еще схватятся эти заботливые товарищи из «Интуриста». В портфеле подарки. Кому что – разберитесь. Я пошел.

– Я провожу тебя, – вызвался Арвис.

– Что ж, пойдем. – Гость простился с женщинами, в глазах которых теперь можно было прочесть доброжелательность и участие.

– Арвис, я далеко не случайно заговорил о своем одиночестве, – сказал Ребок, когда они окунулись в прохладную тишину весенней ночи. – Это действительно меня мучит. Нет никого, кому бы я мог передать нажитое. Вилла, машина, кабинет с состоятельной клиентурой и далеко не маленький банковский счет. Я вспомнил тебя. Подумай над этим. Посоветуйся с Ритой, поговори осторожно с Айной – все до последней кроны оставлю ей. Она понравилась мне. Не пойми меня превратно. Оставлю только как любимой дочери.

– Это так неожиданно, Эндель. Но навеки расстаться с родным ребенком…

– Почему навеки? Вы можете поехать к ней. Она в конце концов может приехать к вам. И потом у тебя останется Анна. Решайте, Арвис, решайте. Я очень серьезно намерен. Переезд произойдет на вполне легальных началах, как именно, уточним после. Жаль, что мы так быстро дошли. Вот мое временное пристанище. Спасибо, что проводил, Арвис. До завтра, спокойной ночи.

– Ты шутишь, Эндель. Какое там спокойствие! Благодарю тебя. Прощай. Все так неожиданно…

3

Вначале Андрей Божков решил, что сразу по возвращении домой пойдет и расскажет все как было. И… будь что будет. Но время шло, а он все не мог заставить себя сделать решающий шаг. Старался не думать об этом и даже за работой порой забывал. Но потом снова и снова вставал в памяти тот июньский день…

…Начало лета выдалось на редкость жарким. Все, кто имел возможность, выехали из города, ища спасение в ближайших лесах. Но здешние леса нельзя было сравнивать с необозримыми зелеными морями России. Они скорее походили на городские парки, ухоженные, вычищенные. Но все же лес есть лес, и даже такой прилизанный и причесанный он доставлял радость.

Сотрудники советского посольства в этой небольшой стране имели свою загородную базу, участок земли, на которой стояли три коттеджа. Был разбит розарий, хорошая площадка для волейбола, теннисный корт, стол для пинг-понга.

Воскресный день пролетел быстро и весело, и все, кто отдыхал на «даче», как по-московски называли все посольские свой зеленый уголок, откровенно жалели, что нужно возвращаться в город.

Утром в понедельник расселись в легковые машины и микроавтобус. Тенистая улица вывела к автостраде, и автомобили погрузились в пахнущий бензином и гарью живой разноцветный поток, мчавшийся в сторону города.

Андрей Божков, сухопарый молодой человек с живыми карими глазами и копной непослушных волос, лишь в начале пути участвовал в споре о вчерашнем футбольном матче, который смотрели по телевизору, потом приумолк и стал думать о своем. О том, что еще недели две, и работа его здесь завершится и как вернется домой в Москву и, наверное, успеет к отъезду ребят в Карелию. Двое его друзей и он с прошлого года готовились к этому путешествию.

Машины нырнули в тоннель и въехали в город.

– Андрей, вы сегодня освободитесь как обычно? – вывел его из задумчивости голос Бориса Ивановича, второго секретаря посольства.

– Да. Две-три поездки, и все материалы будут собраны.

– Вернетесь, загляните ко мне. Я тоже для вас кое-что подобрал. Надеюсь, пригодится.

– Спасибо, обязательно зайду.

Божков вышел из машины на углу улицы Королевы Генриэтты. Отсюда до Национальной библиотеки можно было дойти за несколько минут, через удивительно тихий переулочек… Андрей успел раньше хорошо изучить его. Он даже запомнил старушку, всегда сидящую у окна на втором этаже, аккуратную, в белом чепце, похожую на добрых бабушек из андерсеновских сказок. Он узнавал уже и уборщика мусора в кожаном фартуке. Андрей кланялся ему, и тот с достоинством отвечал. Здесь неоднократно встречал одних и тех же прохожих: видимо, совпадали часы, когда он по утрам следовал сюда, и они спешили на работу.

И в этот раз он встретил мужчину, лицо которого показалось знакомым. Мусорщика не было. Впереди шла молодая пара. Она привлекла его внимание громким разговором. Парень и девушка ссорились. Вдруг парень, выкрикивая какие-то ругательства, схватил девушку за плечо и стал бить ее по лицу. Она молча боролась и, прикрывая лицо руками, пыталась вырваться. Но силы были неравны. Потом девушка упала. Повинуясь естественному чувству защитить слабого, а тем более женщину, Андрей бросился к ней на помощь. Парень, заметив его движение, быстро повернулся и в следующую секунду нанес Андрею удар в лицо. Теперь уже ему самому пришлось защищаться от яростных наскоков разгневанного хулигана, несколько ударов которого достигли цели. И это вывело его из равновесия. Мгновенно вспомнилось увлечение самбо в институтском кружке. И хотя особых высот не достиг, постоять за себя, если надо, мог.

Когда парень снова замахнулся, Андрей перехватил его руку, поднырнул под нее и что было силы бросил хулигана через себя. Он услышал характерный хруст, животный вскрик противника, увидел, что тот лежит у его ног, не подавая признаков жизни. Только теперь Андрей с ужасом понял, что совершил ошибку, ввязавшись в уличный скандал незнакомых ему людей. Ведь предупреждали его товарищи из посольства.

Андрей склонился над парнем, но тот не шевелился. Его особенно испугала тоненькая ниточка крови, стекавшая по подбородку и расползавшаяся темным пятном на белой рубашке.

Андрей растерялся. Что же делать? Где девушка? Он успел заметить, как в нескольких десятках метров яркое платье незнакомки метнулось во двор, и тут же до его слуха донесся визг резко затормозивших машин. Возле них остановился длинный черный автомобиль, на кузове которого протянулась белая надпись «Полиция». Следом подъехала еще белая машина с красными крестами по бокам.

Все последующее происходило настолько стремительно и неожиданно, что до Андрея не сразу дошел смысл вопросов, которые ему, уже в полицейском участке, дважды повторил на чистейшем русском языке офицер:

– Да придите же, наконец, в себя, черт бы вас побрал, и объясните, что произошло между вами и этим Махмудом Шабри. Вы с ним знакомы?..

Андрей сбивчиво начал рассказывать, как он вступился за девушку, которую избивал неизвестный ему парень, но офицер грубо оборвал его, сказав, что это ложь, что никакой девушки на месте происшествия не было. А зверски изуродованный им Махмуд умер, не приходя в сознание.

– Этого не может быть, я не убивал его, я защищался! Прошу позвонить в посольство, за мной приедут, и это недоразумение разъяснится!

– Молчать! – прикрикнул офицер. – Мы не обязаны никого ставить в известность. Согласно вашим документам, вы не являетесь дипломатическим сотрудником и на вас не распространяется право неприкосновенности. Вы – убийца. Вольный или невольный, это решит суд. Встаньте и следуйте за мной.

Андрей повиновался. Полицейский бесцеремонно схватил его за правую руку и ловко защелкнул на кисти металлический браслет наручников. Они вышли в небольшой двор-колодец, в котором стояло несколько полицейских машин. Офицер сел к водителю, а Божкова втолкнули в салон. Едва за ним захлопнулась дверца, машина, подавая резкие воющие сигналы, помчалась по городу.

Ехали недолго. «Пять-семь минут, – определил Андрей, начавший понемногу приходить в себя. – Наверное, меня везут в МИД или прямо в посольство», – предположил он. И очень удивился, когда, выйдя из автомобиля, увидел, что находится в каком-то парке, в глубине которого стояло каменное одноэтажное строение.

– Идите за мной! – потребовал офицер, забирая у полицейского конец цепочки. Они прошли в дом, миновали коротенький коридор и оказались в большой, скупо освещенной комнате. Офицер толкнул другую дверь, за ней был новый коридор, в конце которого начинались ступени лестницы, идущей вниз. Остановились перед широкой массивной дверью. Офицер с усилием потянул на себя большую никелированную ручку. Что-то щелкнуло, и тяжелая дверь распахнулась.

– Входите!

На Андрея пахнуло холодом. Он сделал шаг и в недоумении остановился. Куда его привели? Может быть, это тюрьма?

Неяркий светильник скупо освещал боксы, лицевая часть которых была забрана широкими решетками.

– Смелее, Божков, смелее, вон туда, – подтолкнул его в спину офицер. – Полюбуйтесь…

Он открыл решетчатую дверь, щелкнул выключателем, и в ярком свете мощной электролампы Андрей увидел безжизненное тело человека, с которым он недавно так неосмотрительно вступил в драку. Офицер подошел к трупу, поднял руку мертвеца. Затем опустил ее, и она с глухим стуком упала на кафельный стол.

– Убедились? Мертв, как может быть мертв мертвец. Картина не из приятных, но увы… Теперь идемте! Вы кандидат в висельники…

Андрей едва передвигал ноги. Мозг сверлила одна мысль: убил человека! Он убил!..

4

…Потом все было похоже на кошмарный сон: хочешь проснуться и не можешь, а кошмар продолжается. Его внутренне трясло, как в лихорадке. Чувство безысходности, страха, думы о будущем, еще недавно таком ясном и чистом.

Его допрашивали. Как преступника, как убийцу. Назывались виды кары, которая по закону должна последовать за убийство, – как минимум каторга. Ему читали свидетельские показания и представляли свидетелей. Он не мог никого из них узнать. Конечно, что он успел видеть? Все произошло так неожиданно и стремительно. Он вступился за девушку.

– Возможно, – мрачно говорил офицер полиции. – Но никто не видел девушки. Никто. А как вы избивали покойного Шабри, видели! И как каким-то зверским приемом погубили его. Вы не можете этого отрицать.

Он не мог отрицать, так как действительно швырнул через себя этого человека. И он видел его мертвым и не отрицал, что это именно тот человек.

Следствие велось столь же стремительно, как стремительно происходили события там, на улице. Вскоре он подписал протокол, где перечислялось все, что ему инкриминировалось. Спросил:

– Вы сообщили в посольство?

– Пока нет. Но это не спасет вас. Мы подумаем все же о вашей судьбе. И поверьте моему слову, где-то в душе я даже сочувствую вам, – уверял офицер. – Но факты и очевидцы свидетельствуют против вас.

Затем Андрей около часа провел в одиночной камере, куда вскоре вместе с офицером вошел еще какой-то человек в штатском. Офицер сказал, что этот господин представляет тех, кто способен как-то повлиять на исход дела и даже предотвратить дальнейшие неприятности. И ушел. А человек остался.

– Если вы решитесь на один шаг, пожалуй, единственный. Другого выбора у вас нет… Если вы согласитесь оказать нам некоторые услуги, вернувшись к себе домой… Это будут совсем незначительные услуги…

Этот человек в штатском был очень настойчив, а его железная логика неумолима. И все же Андрей вновь отказался от его предложения. Тогда ему снова объяснили безвыходность его положения. Напоминали о доме, жене, ребенке, о крахе карьеры. В ином же случае, если он будет мудрее и примет предоставленный ему единственный выход, то…

И он сдался. Он не помнил, когда произошел в нем надлом. Быть может, тогда, когда в камеру зашел офицер и сказал, что для поддержания сил нужно поесть и выпить. Хотя бы рюмку виски. Он выпил три.

– Вас долго не потревожат, – вернулся к прерванному разговору тот человек. – В конечном счете вы можете дать подписку и, вернувшись к себе в страну и обдумав свое положение, донести на самого себя в советские органы государственной безопасности. Но это, конечно, крайности…

Перед ним снова веером выложили фотографии, целую колоду фотографий. На них был зафиксирован бросок Андрея. Потом Андрей и распростертый на земле человек. Потом он, Андрей, у трупа…

Когда он, наконец, подписал бумагу, заставили прочитать ее вслух: «Я, Андрей Божков…»

И затем магнитофон воспроизвел: «Я, Андрей Божков…»

Глава VI

1

Почти неделю Готье колесил по Москве. Если бы кто-нибудь задался целью проследить его маршруты, то сложилось бы впечатление, что человек слоняется без толку. Он уходил из дому сразу после завтрака, садился в троллейбус, ехал до метро, делая несчетное количество пересадок. Выходя на какой-либо станции, брал первое подвернувшееся такси, называл адрес, добравшись до указанного места, снова спешил в метро. Заходил в автоматные будки и куда-то звонил, меняя голоса. Иногда подобные путешествия он затевал и по вечерам, стараясь втиснуться в «пиковые» потоки людей, спешивших с работы домой.

В посольстве ему даже сделали замечание, что он пропустил несколько совещаний и встреч, на которых ему следовало бы присутствовать. В свое оправдание он сослался на ряд устных поручений весьма важных лиц. Готье прекрасно понимал: некоторые его коллеги по посольству догадывались, что он здесь, в Москве, выполняет не только свои прямые обязанности. Но он знал, что прямо об этом его никто не спросит, ибо многие приехали сюда, тоже имея тайные поручения. У всех была своя школа и часто не только дипломатической работы.

И у него была своя школа и свои шефы. Одни официально его переставляли с квадрата на квадрат, словно шахматную фигуру. Другие, тайные, нашли его уже «готовенького», и на их деньги он делал свой личный бизнес. Впрочем, иногда ему казалось, что все эти шефы, легальные и тайные, там, на «Олимпе», имели своего общего властелина.

Мотаясь в городском транспорте по Москве, он, выполняя инструкцию старательно «прятать хвост», делал сейчас работу для тайного шефа, которого ему постоянно рекомендовал один из близких знакомых, чиновник штаба НАТО. Готье тогда сделали предложение. Он согласился. И этот, второй шеф, оплачивал каждую его акцию. Бесспорно, в этом был риск, но ведь многие из его московских коллег делали тут свой бизнес.

Готье указали Попова. И Попов работал на него. Теперь в его активе был еще этот Кисляк. Кисляка он смог проверить. «Купец» исправно выполнил задание и, как было условлено, положил в тайник то, что от него требовалось. И вот Божков. Готье выяснил: Божков на месте, он в Москве. Проверен. Предупрежден.

– Ты похудел, милый, за эти дни, – заметила Мадлен, – избегался как борзая. Не пора ли отдохнуть?

«Ах, Мод, мой бесценный помощник», – любуясь ею, думал Готье.

– Ты права, Мод. Устал. Но ведь игра стоит свеч. – Он поцеловал ей руку и устало улыбнулся: – Ты помнишь, я говорил об отпуске и обещал тебе еще кое-что. Все это необходимо обеспечить, милая. Волка ноги кормят… Сегодня в Брюссель улетит человек. Мне нужно передать с ним письмо. Оттуда собираются кого-то прислать к нам в гости.

2

«Кто бы это в такую рань?» – подумал Кисляк, натягивая пижамные брюки и заталкивая ноги в комнатные туфли. Вадим Петрович открыл дверь. На площадке стоял, улыбаясь, светловолосый молодой человек:

– Вадим Петрович? Верно?

– Верно, это я, – ответил условной фразой Кисляк.

– Здравствуйте, я от Антона Васильевича, он говорил, что вы можете приютить меня.

– Верно. Заходите. – Кисляк посторонился, пропуская гостя в переднюю.

– Павел Юрьевич Юрьев, можно просто Павел, – сразу представился прибывший. Кисляк внимательно разглядел его: худощавый, крепкий, чуть выше среднего роста, лицо с мелкими чертами, свежее, почти девичье.

– Очень приятно, – сказал Вадим Петрович. – Заходите. Вот эта комната будет ваша. Как добрались?

– Во всех отношениях прекрасно, на городском транспорте. И, как говорится, без сучка без задоринки.

– Понятно. – Кисляк переступал с ноги на ногу, не зная, что еще нужно говорить и как вести себя дальше. – Завтракать будете?

– Не откажусь. Потом, если не возражаете, прилягу. Надо выспаться.

– Располагайтесь, может, захотите ванну принять? Или еще чего – тогда уж сами. А то мне на работу. Оставлю тут вас одного.

– Ничего, ничего. Не беспокойтесь…

Мгновенно уснув, Павел даже не слышал, когда ушел хозяин. Пробудившись, медленно приоткрыл глаза. В который раз уже за эти несколько дней ощутил чувство чужеродности. Но сейчас в этом чувстве было что-то приятно возбуждающее, как перед входом в зрительный зал театра. Не двигаясь, он огляделся. Дверь в столовую была плотно прикрыта. На тумбочке, около постели, лежали его часы, пачка сигарет. И какая-то записка. Протянул руку. На бумаге карандашом было написано:

«Обед в холодильнике: суп мясной и отварные макароны. Есть сыр, колбаса».

Павел закурил, по телу разлилось приятное томление. С тех пор как он оставил автомобиль в Таллине, предоставив свое место и наряды двойнику, спать практически не пришлось. Он просто не мог себя заставить. Даже в поезде.

Хозяин квартиры ему явно понравился. Сдержанный, внимательный, в меру подобострастный, у такого будет спокойно.

Стал вспоминать последние наставления Брауна: «Не торопитесь. В Москве день-другой освойтесь. Читайте газеты, слушайте радио. Разговаривая с людьми, не пускайтесь в рассуждения о политике. Привыкайте к их образу мысли. Вы не сразу это сумеете, ибо воспитаны в наших условиях, мыслите совсем иными категориями. И относитесь к людям в России как к инопланетным существам, постепенно проникаясь их манерой мышления. Это, понятно, придет не сразу. А командировка ваша, надо полагать, не на один год…»

В последние дни, когда он под надзором Хааса и Брауна привыкал к тому, что он не Волков, не Вольф, а Юрьев Павел Юрьевич, ему крутили какой-нибудь советский художественный фильм, он смотрел советскую кинохронику, читал советские газеты. Но этого было еще далеко не достаточно для того, чтобы полностью вжиться в роль. Он вспоминал свою недолгую туристическую поездку в СССР, когда его включили в группу каких-то студентов из Нидерландов. Как и они, он был тогда с пышной шевелюрой до плеч, в ярком спортивном костюме, почти не расставался с большими роговыми очками. Тогда несколько дней был в Ленинграде, день в Москве. А потом на самолете их возили в Ташкент и Самарканд. Были мимолетные встречи с людьми, легкое прикосновение к действительности страны. С той поры прошло более трех лет.

«По-настоящему вы «осоветитесь», когда проживете среди них автономно. А вообще хорошо, если у вас будет женщина, – вспоминал Павел наставления Брауна. – Я не думаю, что в вашей школе вам вбивали в голову мысль вести монашеский образ жизни».

А Хаас «натаскивал» его по другим дисциплинам, связанным с деятельностью проповедников «Славянской миссии». Павел пропускал мимо ушей его тягучие монологи. Он столько наслушался, пока учился! А ведь была пора, когда он верил искренне. Ему отец тоже долго казался искренне верующим. Павел верил и служил «миссии». Его, совсем молодого, допускали на большие собрания евангелистов. Он слышал «великих», и душа замирала.