Текст книги "Искатель. 1982. Выпуск №5"

Автор книги: Игорь Росоховатский

Соавторы: Владимир Щербаков,Виктор Положий,Григорий Кусочкин,Евгений Лучковский,Юрий Пересунько
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

VIII

У причальной стенки, где стоял «Крым», было по-праздничному оживленно. Полуденная жара спала, и пассажирский причал заполнила разноцветная толпа отпускников, которые с любопытством и восхищением взирали на многоэтажную махину лайнера.

Лариса Миляева, злая и растерянная, остановилась у трапа, отдышалась. Хотелось заплакать, пожаловаться кому-нибудь, но ничего… она сейчас все выскажет Ирке. Все! Она плюнет в ее холеную морду и пошлет к черту! А там будь что будет.

Вахтенный, симпатичный высокий парень в форменной рубашке, вызвал по ее просьбе Лисицкую, и, пока Лариса ждала, злость начала понемногу проходить и только какая-то безысходность заполняла грудь. Наконец появилась Ирина. Лариса, остановившись взглядом на ее поджаром теле, круглых бедрах и в меру полных ногах с красивыми коленками, невольно сравнила Ирину с собой и с завистью подумала, что, несмотря на двадцатилетнюю разницу, это сравнение явно не в ее пользу. Недаром мужчины так льнут к Ирке.

Улыбнувшись вахтенному, Лисицкая кивнула на Миляеву, попросила:

– Коля, будь любезен, пропусти ее, пожалуйста.

От этого «пожалуйста» в груди Ларисы опять начала расти злоба, и, миновав вахтенного, она почти прошипела в лицо Лисицкой:

– Ты что, всегда здесь такая? Перед каждым – «будьте любезны», «пожалуйста»?

– В людях культуру воспитывать надо. Тебе бы тоже неплохо кое-чему поучиться, – оборвала ее Лисицкая.

Лариса не выдержала, сказала громко:

– Помню, ты меня другому учила.

– Заткнись! – Ирина Михайловна почти впихнула ее в длинный коридор, сказала зло: – Пошли ко мне. Там поговорим.

Лариса не раз была в этой красивой каюте, пол которой устилал огромный толстый ковер, а на переборках висели безделушки и резные маски, купленные в круизных поездках.

Лисицкая села в глубокое кресло, устало вытянула ноги. Кивнув Ларисе на стул, спросила коротко:

– Ну?

– Дай закурить сначала. – Взяв с журнального столика пачку «Аполлона», Лариса дрожащими пальцами выбила сигарету, нервно крутанула колесико зажигалки. Глубоко затянувшись, закашлялась, сквозь кашель произнесла глухо: – Сегодня мне из милиции звонили.

– Что-о?

– Ничего. Из милиции звонили. Я только домой пришла, а тут звонок. Сначала спросили Надю… И знаешь, меня будто током шибануло – говорю, что такая, мол, тут не проживает. Тогда спросили, знаю ли я Корякина.

– Ну?!

– Чего «ну»? Я, естественно, сказала, что не знаю. Тогда эта женщина сказала, что она майор милиции Гридунова и завтра в одиннадцать утра будет ждать меня у себя в кабинете. Ой, Ирка, что же будет?!

Скапливающийся страх разом выплеснулся в истерику, Лариса ткнула сигарету в пепельницу, грудью упала на столик.

– Дура. Дура я! Мамочка, что же я наделала? Если меня посадят, то Сережку в приют заберут. А я помру, помру без него. – Ее круглая спина затряслась от рыданий, она забилась головой о сжатые кулаки. – Дура. Дура! Дура-а…

Лисицкая, переваривая услышанное, молча сидела в кресле, и только лихорадочный блеск зеленых глаз выдавал ее волнение.

Неожиданно Лариса вскинула голову, с ненавистью посмотрела на Ирину:

– А все ты… Ты-ы! Я ненавижу. Ненавижу тебя! Ты и вчера меня с Монголом свела. Думаешь, я дура? Не поняла, что он сбежал…

– Заткнись! – Лисицкая легко поднялась с кресла, налила воды в стакан, сунула его Ларисе. – Выпей да сопли вытри. Грешница кающаяся… Не ты ли мне ноги целовала, когда двухкомнатный кооператив купила? А все эти шмотки?.. Раньше ты их имела?

– Плевала я на кооператив и шмотки! От меня муж ушел. Мне страшно. Всегда страшно-о-о. Я водку пью-у ночью!

– Муж… – криво усмехнулась Лисицкая. – Что ты видела от этого алкоголика? Сто рублей в месяц да скандалы по воскресеньям? Да от такой жизни повеситься можно было.

– Ну и пусть, пусть сто. Зато он мой был и Сережку любил. Сереженька-а… – Ее спина опять затряслась от рыданий, она упала головой на руки.

– Все! Хватит выть. – Лисицкая резко встряхнула Ларису за плечи. – Говори толком, о чем еще спрашивали.

Лариса выпрямилась на стуле, ладонью вытерла глаза. По лицу грязными полосами размазалась тушь с ресниц.

– А чего говорить? В одиннадцать велели быть в милиции.

– Странно… Ты вот что: умойся и жди меня на пирсе.

Проводив Миляеву, Лисицкая почти без сил упала в кресло. Надо было как следует обдумать создавшееся положение. Впрочем, здесь нечего было и думать. Вывод был один: ОБХСС «замела» этого парня из «Березки» – Корякина – и он, видно, раскололся. «Ах падаль! – кляла его Ирина. – Сам тонешь, так зачем же других топить. И я тоже, дура, телефон этой идиотки дала!»

Неожиданно дверь приоткрылась, в каюту заглянул Вася Жмых. Увидев Ирину, которая даже головы не подняла при его появлении, саксофонист расшаркался, спросил сочувственно:

– Заболела, что ль?

Ирина Михайловна сморщилась, словно от зубной боли, процедила сквозь зубы:

– Знаешь, не до тебя сейчас. Извини, дела.

– Да, да, конечно, – закивал головой Жмых и быстро прикрыл дверь.

«Так что же все-таки с Корякиным? Если замели серьезно и он дал телефон этой дуры, тогда крути не крути, а ее могут вызвать на опознание. Черт! Монгола-то она видела… Что же делать? Что? – вихрем неслось в голове. – А впрочем?.. Что, собственно, он может показать? То, что валюту у нее купил? Так попробуй докажи…»

В «Березке» народу было мало. Убедившись, что Корякина за прилавком нет, Лисицкая и Лариса подошли к молоденькому продавцу.

– Вы нам Корякина Сашу не позовете? – улыбнувшись, попросила Лисицкая.

Скучающий было парень сразу оживился.

– Честное слово, рад бы, но…

– Заболел? – с надеждой в голосе спросила Лариса.

Парень замялся.

– Не-ет… понимаете ли… загребли его.

– Сашу?! За что?

Продавец усмехнулся.

– За что?.. Влип, видно.

– Ах какая жалость! – Лисицкая горестно посмотрела на парня, сказала устало: – Ну что ж, спасибо и на этом.

Когда вышли из «Березки», Лариса зябко поежилась и, словно вынося приговор самой себе, сказала уныло:

– Ну вот и все. Теперь и меня заберут.

– Не хнычь. Не такая уж ты птица, чтобы за тобой все охотились. Тебе главное твердить, что никогда и не слышала о Корякине. И вообще – ни звука. Ты брошенная жена, скромная парикмахерша, и все. Поняла?! – вразумительно наставляла Ирина Михайловна. – И особенно… Смотри не вздумай болтать о Монголе. Ты знаешь, какой он… А у тебя Сережка… Смотри.

– Да ты что? – замахала рукой Лариса. – Что ж я?..

– Ну и хорошо, – успокоенно вздохнула Лисицкая.

– А… а телефон как же? – спохватилась Лариса.

– Скажи, знать не знаешь. Тем более что там надо было спросить Надю. Единственно, что они могут сделать, так это произвести опознание.

– Вот, вот. Как же тогда?

Лисицкая задумалась.

– Вот что. Ты, кажется, тогда в шубке была?

– Да.

– Прекрасно. А на голове что?

– Ничего. Я тогда укладку только-только сделала.

– Вот что. Вымой на ночь голову, да не вздумай накручиваться.

– Так они же паклями висеть будут!

– Ты меня слушай внимательно. – Верхняя губа Лисицкой зло скривилась. – Наденешь какое-нибудь старье, да не вздумай глаза и морду красить. И я тебе повторяю: ни слова о Монголе. Как бы чего плохого он с твоим сынком не сделал.

За окном начало темнеть, цветочный сквер, что раскинулся перед домой, стал понемногу терять свои краски, а Ирина Михайловна все так же стояла в проеме двух тяжелых гардин, выкуривая сигарету за сигаретой, с тревогой смотрела в пронизанные багряными лучами заходящего солнца сумерки. Не давал покоя этот вызов Лариски в милицию. Беспокоило ее и другое: почему-то не подходил к телефону Часовщиков. Да и Колька Парфенов не появлялся, хотя она ему строго-настрого указала, чтобы он был у нее с машиной к этому времени. Правда, вчера, где-то уже за полночь, он ей позвонил из автомата и каким-то дурным, пьяным голосом сказал, что все в порядке, сделка прошла нормально и он отвез Монгола обратно на дачу. И все же что-то тревожило Ирину Михайловну. И от этой неизвестности, гнетущего ожидания вяжущий страх заполнял все ее существо. Она смотрела на улицу, а перед глазами, словно видение, стояло лицо Монгола: жесткое, непрощающее, с узким, немигающим прищуром раскосых глаз.

Несколько раз в комнату входила мать, пыталась заговорить с дочерью, но та отмалчивалась, и Софья Яновна, обиженная, шла опять досматривать телевизор. Но старухе, видимо, не сиделось одной, и она в который уже раз прошаркала по коридору, постояла в дверях и неожиданно включила свет. Вспыхнула хрустальная люстра, свет залил комнату. Ирина Михайловна резко обернулась, бросила зло:

– Зачем зажгла? Выключи!

– Чего это ты? Аль людей бояться стала? – с ехидцей в голосе спросила Софья Яновна.

Ирина Михайловна внимательно посмотрела на мать, затянулась сигаретой, сказала устало:

– А не с твоего ли благословения я стала такой?

Мать пропустила эти слова мимо ушей, однако поджала губы, сказала плаксиво:

– Бессовестная ты. Плюнула бы я в твою рожу поганую, да слюней жалко. – Она повернулась к дочери спиной, видно было, как дрогнули ее высохшие плечи. – Бессовестная. А про брошь забудь, она мне самой пригодится.

– Ну и черт с тобой! Может, подохнешь от жадности. – Ирина Михайловна уже не могла остановиться и бросала, бросала в спину матери злые, колючие слова.

Эта брошь была давним яблоком раздора: огромный, червонного золота и старинной ювелирной работы паучок даже в темноте играл бликами рассыпанных по его спине бриллиантов. Мать говорила, что выменяла его в блокадном Ленинграде на двадцать банок сгущенки. Брошь эта стоила дорого, страшно дорого, это было целое состояние, конечно, не здесь, а там, за границей, и Лисицкая долгие годы терпеливо ждала удобного момента, чтобы выманить ее у матери, которая прятала брошь у кого-то из своих сестер.

– Мать, – она попыталась говорить спокойно, – ты пойми меня правильно. Брошь ценная – спору нет. Но именно поэтому ты ее нигде не сможешь продать. Я имею в виду официально. Подпольного же миллионера ты не найдешь, или подвернется такой, который тебя просто-напросто обманет. Поэтому самый лучший выход, чтобы это сделала я.

– Ха! Нашла дуру. – Притихшая было старушка резко обернулась, ее бесцветные губы скривились. – Отдай ей брошь… А вот этого не хочешь?! – Она сунула под нос дочери высохший кулачок со сложенными в фигу пальцами. – Я ей дай, а она завтра умотает за границу.

– Боже мой!.. – Ирина Михайловна, не в силах больше сдерживаться, закатила глаза, опустилась в кресло. – Почему? Почему ты думаешь, что я такая скотина? Да и с чего ты взяла, что я куда-то бежать хочу?

– Чую! Носом чую. – В голосе старушки послышались металлические нотки. – А про паучка забудь, все равно не отдам. Это мне на старость.

– Ну и черт с тобой! – Ирина Михайловна поднялась с кресла, прошла на кухню, достала из аптечки анальгин, выпила. Когда вернулась в комнату, мать все еще была там. – Сколько ты за нее хочешь?

– Сколько? – Глаза старушки оживились, она беззвучно зашевелила губами, подсчитывая примерную стоимость броши, но потом вдруг косо взглянула на дочь, сказала едко: – Сколько… Да у тебя порток не хватит купить ее у меня.

– Не волнуйся, хватит, – с желчью в голосе ответила дочь и вдруг, совершенно неожиданно для самой себя, спросила едва слышно: – Или ты, может, ее у тети Сони прячешь? А? Ну? Чего же молчишь?!

Собравшаяся было уходить, мать резко повернулась к дочери, ее тонкие губы задрожали в бессильной злобе, напряглись вздувшиеся вены на тонкой старческой шее, и она прошипела с яростью:

– Не-ет, не вымани-ишь. Не отдам. – И вдруг годами скапливающаяся злость к «неблагодарной» дочери вылилась в всколыхнувшем все ее старческое тело рывке, она вскинула руки, закричала тонким старческим фальцетом: – Неблагодарная! Я ради тебя… а ты!.. Не отдам! Не отда-ам! Пусть лучше другим достанется. Может, мне хоть крест за это на могилку поставят.

– Зачем он тебе, мать? – тихо спросила Ирина Михайловна. – Разве твои грехи этим замолишь? Так что обеим придется в геенне огненной…

– Замолчи-и-и! – закричала Софья Яновна и вдруг осела на пол, закрыла лицо руками, и ее худенькие плечи затряслись в беззвучном плаче.

– Ну ладно, прости, – тронула ее за плечо Ирина Михайловна, неуклюже погладила по голове и, когда мать немного успокоилась, тихо вышла из комнаты.

Парфенов приехал за Лисицкой, когда уже совсем стемнело. Он показался ей каким-то странным.

– Чего это ты? – спросила, садясь в машину.

– Да не-е, – замялся Парфенов. – Нормально.

– Ну, ну, – недобро процедила Лисицкая и замолчала, прокручивая в голове предстоящий разговор с Монголом. Ирина Михайловна не верила, что Приходько отдаст ей всю обговоренную сумму, отлично понимая: не для того он бежал из колонии, чтобы делиться с ней таким наваром. В глубине души Лисицкая хотела бы иметь сейчас именно такого напарника, как Монгол, чтобы сделать два-три последних дела. Она задумалась и даже не заметила, как сказала тихо: – Ну ладно, там посмотрим.

– Чего, чего? – повернул к ней свою маленькую головку Парфенов.

– Ничего! – оборвала его Ирина Михайловна и замолчала, не проронив больше ни слова до самой дачи.

Разморенный коньяком и вкусной, обильной едой, привезенной в прошлый раз Ириной, Монгол лежал на диване и лениво перелистывал старые журналы. Он не вспоминал тщедушного, грязного старика Часовщикова, которому уже никогда не понадобятся деньги.

Поначалу Монгол думал рвануть с золотом и деньгами подальше от Одессы, потом решил, что успеет это сделать и позже, после того, как прощупает Ирину насчет ее сбережений.

Лисицкой, обещавшей приехать еще засветло, все не было, и от этой неизвестности Монгол начал беспокоиться, все чаще и чаще подходить к окну, осторожно выглядывать из-за прикрытых плотных штор. Наконец, когда он уже потерял всякую надежду, на улице послышался шум подъехавшей машины. Монгол рывком спрыгнул с дивана, подскочил к окну и увидел, как во двор въехала «Волга». Криво усмехнувшись, не спеша натянул брюки и только после этого пошел открывать входную дверь.

Пропустив мимо себя Ирину, он неуловимым движением остановил Парфенова, спросил почти беззвучно:

– Не узнала?

– Порядок, – так же тихо ответил тот.

Теперь уже полностью успокоившийся, Монгол вошел в комнату, спросил лениво:

– Что ж так поздно, ведь обещала засветло?

– Да вот, индюк… – кивнула на присмиревшего Парфенова Лисицкая. – Промотался где-то, а тут… Выгоню к чертовой матери!

– Это ты зря, – заступился за Парфенова Монгол. – Всех выгонять, сама в дураках останешься. Ну ладно, не смотри, будто солдат на вошь. Как-никак праздник сегодня, я уж давно таких денег не видал. – С этими словами он полез за комод и вытащил оттуда толстую пачку сторублевок. – Держи, хозяйка. Да не забудь мне половину выделить.

Опешившая даже не от вида денег, а скорее от барского жеста Монгола, Лисицкая, ожидавшая мелочного отсчета денег, обмана, надувательства – всего, что угодно, но только не этого, какое-то время ошалело молчала и вдруг улыбнулась кривой, виноватой улыбкой.

– Молодец, – неожиданно мягко сказала она, совершенно забыв, что авантюра с поддельным золотишком вскоре выплывет наружу и ей придется каким-то образом выкручиваться перед Часовщиковым. Главное было не это. Главное было то, что перед ней стоял прежний Валя Приходько, который ради нее готов был идти в огонь и в воду. И вмиг созрел и утвердился тот план, что она подспудно держала в душе, не надеясь, что так вот повернется дело.

Монгол, который все это время с холодной жестокостью смотрел на нее, по каким-то неуловимым признакам понял, что и этот ход выиграл он. Теперь главное – ждать и не суетиться.

– Ну что, старая, – нарочито растягивая слова, спросил он, – пригодится еще Приходько? А? Или ты думала, что меня на свалку списывать можно?

– Пригодится, ой как пригодится, – в тон ему ответила Ирина Михайловна и тут же спросила: – Хочешь еще в долю войти?

– Смотря на что.

– Пятьдесят на пятьдесят.

– А в хрустах сколько?

– Не прогадаешь.

– Лады, – кивнул Монгол. – А что делать надо?

Давно ожидавшая этого вопроса, Ирина Михайловна внимательно посмотрела на Монгола, словно пытаясь еще раз проверить себя, затем сказала, четко разделяя слова:

– Я тебе адресок один дам… недалеко от Одессы… там старуха живет… – Она замолчала, еще раз изучающе посмотрела на него.

– Ну? – не выдержал Монгол.

– Так вот, у нее брошь одна есть, хорошие деньги стоит. Сможешь взять? Покупатель уже есть, – соврала она.

Монгол, который все это время внимательно слушал Лисицкую, скривился в недоверчивой усмешке, спросил с издевкой:

– А чего ж сама не возьмешь?

Ирина Михайловна усмехнулась, сказала с непонятной тоской в голосе:

– Не женское это дело – по чужим квартирам лазить, а так бы уж давно…

– Оно конечно, – согласно кивнул Монгол и тут же спросил: – Наколка надежная?

– Почти стопроцентная.

– Почему «почти»?

Ирина Михайловна замялась, боясь полностью раскрыть себя, сказала нехотя:

– Видишь ли… Эта брошь может быть у двух людей, но, вероятнее всего, у той старухи.

– Лады, – согласился Монгол, но вдруг потускнел, его губы скривились в какое-то подобие улыбки. – Только куда же я попрусь со своей рожей? Меня любой мент захомутать может. Сообщение, поди, по всем райотделам уже разошлось.

– М-да, – согласно кивнула Ирина Михайловна. – А впрочем, знаешь что… Я пару приличных мужских париков в загранке приобрела, так вот один из них тебе в самый раз сгодится.

– А ксива?

– Милый ты мой, где же я тебе сразу-то паспорт выправлю? – возмутилась Ирина Михайловна. – Вот вернемся из этого рейса, тогда и видно будет. К тому же надо еще раз посмотреть на тебя. А то вдруг с брошечкой-то рванешь куда…

– Не будь дурой! – оборвал ее Монгол. – В доле так в доле. Да, – вдруг спохватился он, – когда дело сделаю, то с твоей дачи свалю, у меня еще одна хаза есть. Так что насчет встречи сообщу сам, позвоню Парфенову.

– Годится, – согласно кивнула Ирина Михайловна. – Тогда договоримся так: завтра с утра к тебе приедет Колька и передаст вместе с париком адресок той старухи. Он же и подбросит тебя до места.

– Дело говоришь, – согласился Монгол и, как-то враз оттаяв, притянул Ирину к себе, сказал просяще: – Может, не уедешь сегодня?..

– Не могу, Валя. В следующий раз, – пытаясь освободиться из его цепких рук, прошептала Лисицкая. – Только ты не обижайся. А сейчас давай-ка лучше за успех выпьем.

IX

Сжавшись в комочек, Лариса сидела на втором от окна стуле и со страхом ждала прихода Корякина. Час назад в стоптанных башмаках, в которых мыла полы дома, и в стареньком платьишке она робко постучалась в эту комнату и, остановившись на пороге, едва слышно спросила: «Мне бы товарища Гридунову».

Целый час билась с ней Нина Степановна. В какие-то моменты Ларисе казалось, что она вот-вот расплачется и расскажет этой женщине всю правду, но мысль о сыне, которого, как говорила Ирина, можно не увидеть долгие годы, давала ей новые силы, заставляла упрямо твердить: «Не знаю никакого Корякина. Откуда телефон? Понятия не имею. Я же ведь парикмахер. Может, кто из бывших клиентов порекомендовал меня…»

И вот теперь это опознание.

В кабинет вошли четыре молодые женщины. Лариса сразу посмотрела на волосы – блондинки. От двадцати до двадцати пяти лет. Сели на расставленные вдоль стены стулья. «Господи! Пронеси!» Вспомнилась молитва, которую давным-давно читала ее мать, стоя перед образами: «Отче наш. Иже еси на небеси. Да святится имя твое. Да приидет царствие твое. Да будет воля твоя. Господи, сделай так, чтобы он не узнал меня. Молитвами отмолю грехи свои. Сделай ради сына!»

Лариса настолько ушла в себя, что даже поначалу не поняла, о чем говорит Гридунова. Она вопрошающе подалась вперед, переспросила:

– Извините, я не поняла. Чего?

Нина Степановна внимательно посмотрела на Миляеву, повторила, четко разбивая слова:

– Сейчас произойдет опознание. Прошу никаких жестов не делать и реплик не произносить.

– Хорошо, – едва слышно ответила она, а сама продолжала шептать лихорадочно: – Господи, милый, сделай так, чтобы он меня не узнал. Сына, сына моего пожалей!

В сопровождении милиционера вошел Корякин. Бледный и осунувшийся, он, казалось, вытянулся еще больше, но Лариса сразу же узнала его. Это был тот самый парень, которому они продали валюту у моста, что вытянулся над спуском Жанны Лябурб. Затаив дыхание, она вжалась в стул, с ужасом почувствовала, как покрывается испариной лоб.

– Гражданин Корякин, вам приходилось встречаться с кем-нибудь из присутствующих здесь женщин? – Голос Гридуновой прозвучал неестественно громко. – Посмотрите внимательно.

Корякин прошел на середину комнаты, остановился, вглядываясь в лица. На какое-то мгновение он задержался на рослой блондинке, заскользил растерянным взглядом по ряду и, не останавливаясь на Ларисе, перемахнул опять на блондинку.

– Н-нет. Никого не знаю. – Он дрожащей рукой вытер пот со лба, виновато посмотрел на Гридунову. – Н-не знаю. Никого.

Когда все приглашенные ушли, Нина Степановна села за свой стол, молча достала пачку сигарет, щелчком выбила одну, закурила. Сделала несколько глубоких затяжек и только после этого посмотрела на Ларису.

Миляева, боясь чем-либо выдать свою радость, сжавшись, сидела на стуле и только изредка затравленно посматривала на Гридунову.

– Ну что же, Лариса, можете быть свободны, – неожиданно громко сказала Нина Степановна. – Да, да. Только не надо делать таких скорбных глазок и не надо говорить лишних слов. А вот когда у вас найдется что-либо сказать мне дельное, милости прошу. Вы свободны.

Когда Миляева ушла, Нина Степановна устало поднялась со стула, прошла к окну, за которым вовсю кипело жаркое одесское лето. Все эти дни, отрабатывая один вариант за другим, опрашивая десятки людей, Нина Степановна частенько спрашивала себя: «Да не миф ли эта Акула? Вот и с этой пышкой-парикмахершей из дамского салона вышла «пустышка», хотя за ней явно что-то было».

Нина Степановна тяжело вздохнула и направилась на доклад к Ермилову…

– А может быть, действительно Корякин перепутал телефон и девчонка эта ни при чем? – спросил полковник, когда Нина Степановна вкратце изложила результат опознания.

– Да нет же, нет! Чувствую я, что эта самая Лариса Миляева крутит мозги нам.

При этих словах Гридуновой Ермилов внимательно посмотрел на нее, помолчал, спросил тихо:

– Вы давно в отпуске не были, Нина Степановна?

– Года полтора. Сейчас вот должна бы оформлять очередной…

– Понятно, – кивнул полковник. – Усталость?

– Да нет же, Артем Осипович, я…

– Послушайте меня, старого, Нина Степановна, – прервал ее Ермилов. – Я вас великолепно понимаю, однако видеть в каждой молодой блондинке Акулу или ее возможную пособницу не советую. Этак мы с вами слишком далеко зайдем. Нужны факты, а что конкретно вы можете предъявить Миляевой? Практически ничего, кроме ее телефона в записной книжке Корякина.

– Да ясно все это, товарищ полковник, однако и девчонка-то уж слишком нервничала. Хоть и говорила все правильно, но чувствую, нутром чувствую: не одними прическами она занимается.

– Интуиция?

– Возможно. Следственная интуиция – это способность следователя, в данном случае оперативника, основанная на его опытности и знании. А того и другого, как вы знаете, у меня хватает.

– Ого! – вскинул брови Ермилов. – А мы, оказывается, с самомнением. Однако хочу добавить, уважаемая Нина Степановна, что следственную интуицию необходимо в дальнейшем обосновать.

Ермилов с улыбкой посмотрел на Гридунову.

– Обиделась?

– Да нет, что вы, Артем Осипович, я же все это отлично понимаю, да только поделать с собой ничего не могу. Нервы сдают, что ли? – Нина Степановна усмехнулась. – Сон я тут недавно видела, будто гонюсь за этой блондинкой. Пистолет выхватила, а передо мной только спина мелькает да волосы белые. Кричу: «Стой! Стрелять буду!» А она бежит, не оглядывается. Ну, я, как по уставу положено, один выстрел в воздух. А она все бежит…

– Ну вот, такая молодая, красивая, а уже нервы, – по-стариковски пробурчал Ермилов. – Ты мне сейчас лучше доложи, что дальше делать думаешь.

Нина Степановна раскрыла папку, достала две фотографии, положила их перед полковником.

– Может, помните этих двух красавиц? Дуся Крушинина и Нина Кучко. Промышляют, в общем-то, легкой фарцовкой, приобретая вещи у иностранных моряков, но чем черт не шутит – могут навести и на более крупную рыбу. Хочу вечерком встретиться с ними.

В Ильичевск, где обычно «промышляли» Крушинина и Кучко, Нина Степановна приехала под вечер.

Пашко ждал ее в валютном баре, куда обычно приходили иностранные моряки. Было еще нешумно, из динамиков, спрятанных за толстой красивой драпировкой, лилась спокойная музыка. Нина Степановна и Пашко прошли к свободному столику, и тут же несколько мужских голов повернулись в их сторону, а особо пылкий старший штурман в форме испанского торгового моряка даже прищелкнул в восторге пальцами и что-то быстро затараторил своим товарищам по столику. Нина Степановна засмеялась, подмигнула насупившемуся Пашко, осмотрелась – нужных девиц в баре не было. Нина Степановна вопросительно посмотрела на Пашко, но Саша только плечами пожал: мол, по сведениям должны быть здесь.

– Ну что ж, подождем, – согласно кивнула она. В это время в дверях появились красивые и стройные, словно сошедшие с плакатов Аэрофлота, Марго и Вилетта – они же Дуся Крушинина и Нина Кучко, – остановились у края стойки, как доброму, старому приятелю, кивнули бармену, профессиональным взглядом мелких фарцовщиц окинули затемненный зал и уж хотели было направиться к свободному столику, что стоял неподалеку от разгулявшихся моряков, как вдруг взгляд их словно споткнулся. Они хотели было повернуть обратно, но, поколебавшись, медленно, сразу же потеряв весь лоск и шик, побрели к двум свободным стульям, которые пододвинула им Гридунова.

Все так же молча они присели на кончики предложенных стульев и тупо уставились в полированную поверхность стола. Нина Степановна, не проронившая за это время ни слова, выбила из пачки «Явы» сигарету, несколько раз чиркнула зажигалкой, прежде чем появился устойчивый огонек, подтолкнула сигареты на противоположный край стола.

– Угощайтесь пролетарскими.

Более экспансивная и нервная Нина Кучко – Вилетта – взяла сигарету, дрожащими пальцами открыла наимоднейшую, из крокодиловой кожи сумочку, достала оттуда «Паркер» и, закурив, сделала длинную затяжку. Марго только неопределенно кивнула головой, пробормотав что-то вроде «спасибо».

– Что так? – удивленно-сочувственно спросила Нина Степановна. – Или, может, и «Ява» уже не устраивает – «Кэмел» только курим?

– А чего? Чего мы такого сделали? Уж и в кабак, что ли, нельзя сходить? – неожиданно взвилась Вилетта.

– Ниночка… тезка, – развела руками Гридунова. – Да разве ж я тебе или, скажем, подруге твоей – Евдокии – запрещаю? Ходите. Только зачем же в такую даль ездить? Неужто в родной Одессе кабаки, как ты говоришь, перевелись? Или наши парни ильичевских хуже?

– Да нет, но…

– Ну, ну, Ниночка, я тебя слушаю, – подбодрила ее Гридунова. – Чего ж замолчала-то? А? Или здесь навар лучше? Что? Не слышу, – наклонилась к ней Нина Степановна. – А может, ты ребят из комсомольского оперативного отряда боишься, от которых вы вместе с Марго убежать сумели, когда они вас на перепродаже заграничных косынок застукали? Молчите? Ну что ж, молчите. Только я посмотрю, как вы на суде молчать будете, когда вам последнее слово предоставят. Ну да ладно, теперь к делу.

Пашко, все это время внимательно следивший за двумя поникшими девицами, увидел, как они встрепенулись при этих словах Гридуновой, вопросительно уставились на нее.

– Так вот, миленькие девочки, – продолжала Нина Степановна, – меня интересует некая неизвестная личность, молодая красивая блондинка тридцати двух – тридцати пяти лет, недавно появившаяся на вашем черном рынке. Что можете сообщить о таковой?

Марго и Вилетта недоуменно уставились друг на друга, какое-то время молчали, после чего Кучко пожала изящными плечиками.

– Да вроде бы нет такой.

– Честное слово, Нина Степановна! – поддержала подругу Крушинина. – Уж мы бы точно знали.

– Верю. – Гридунова задумалась, спросила почти без всякой надежды: – Ну а может, кто из гастролерш балуется?

– Да нет же, Нина Степановна, если и появился новенький кто, так это «фирмачи»-мальчишки, хамса, одним словом. А чтобы по-крупному… Таких нет, – убежденно сказала Кучко.

– Слушай, Нин. – Красивое лицо Крушининой стало серьезным, она задумалась, вспоминая что-то, повернулась к подруге: – А помнишь Петуха?

– Какого?

– Ну того, что Косте Барчуку двести долларов сплавил.

– Ну? А при чем здесь блондинка-то?

– И то верно, – согласилась Крушинина.

– Стойте-ка, стойте, – услышав незнакомую кличку, встрепенулась Гридунова. – Это еще кто такой? Почему не знаю?

– Да понимаете, – замялась Кучко, – тип какой-то совсем недавно на Дерибасовской появился. Валютой приторговывает. Ну, кое-кто покупает у него.

– А почему Петухом прозвали?

– Ну… ведет он себя как-то неестественно. Суетится, дергается. Такое впечатление, что абсолютный профан в этом деле.

– Думаете, на кого-то работает? – спросила Гридунова.

Девушки замялись, посмотрели друг на друга, боясь разойтись во мнении. Чуть помедлив, Кучко сказала:

– Вполне возможно.

– А какой он из себя? – спросил молчавший все это время Пашко.

Крушинина, испросив глазами разрешения, взяла из пачки сигарету, закурила и только после этого, то и дело поворачиваясь к подруге, начала перечислять приметы Петуха:

– Ну, роста что-то около среднего… мужчина… лет сорока. Рыжеватый такой, лысеющий. Нос, помню хорошо, с горбинкой. Глаза большие такие, навыкат немного…

В город возвращались на управленческой оперативке. Пашко лихо, одной рукой вел машину, а на заднем сиденье, в полутьме подремывала Нина Степановна. Саша вспомнил Нину Кучко и позавидовал своему дружку, старшему лейтенанту Генкину, который набрался мужества и, отбросив все предрассудки и бабские сплетни, буквально вырвал из прошлой, угарной жизни Марийку Верещак, на глазах изумленной Пересыпи повел ее в загс. «Вот бы…» – мечтал про себя Саша.

Он тяжело вздохнул, посмотрел в зеркальце на прикорнувшую Гридунову.

– Нина Степановна, – позвал тихо.

– Ну?

– Я когда вас в горотделе ждал, то при мне дежурный оперативку получил. В карьере мальчишки старика какого-то убитого нашли.