Текст книги "Искатель. 1982. Выпуск №5"

Автор книги: Игорь Росоховатский

Соавторы: Владимир Щербаков,Виктор Положий,Григорий Кусочкин,Евгений Лучковский,Юрий Пересунько
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

IV

Вот уже вторую педелю в Одессе стояла дикая, изнуряющая жара. Пожухли тяжелые кроны платанов, завяли листья белой акации и сникли даже привычные к южному солнцу каштаны.

Нина Степановна Гридунова, прячась в тени деревьев, медленно шла по безлюдному Приморскому бульвару и пыталась сопоставить два события: контрабанда на «Крыме» и побег Монгола из колонии.

Валентин Приходько, который плавал барменом на пассажирском суперлайнере «Советская Прибалтика», совершавшем круизные рейсы по Средиземному морю, попался два года назад на перепродаже золота. Правда, попался не он сам, а зубной техник из Батуми Шота Мдивани, который и указал на него как на одного из поставщиков «левого» золота.

Из показаний Мдивани довольно-таки ясно следовало: за Монголом стоял еще кто-то, на кого он работал. Однако Приходько причастность еще кого-либо к этому делу категорически отрицал, заявляя, что золото приобретено им лично, а та блондинка, что сидела с ним в ресторане, – случайная батумская знакомая и адреса ее он не знает. Эта легенда была шита белыми нитками. Нина Степановна выявила всех блондинистых подруг и подружек Валентина Приходько, их фотографии представили на опознание Мдивани, но… посетительницы ресторана «Аджарети» среди них не оказалось.

Раздумывая обо всем этом, Гридунова незаметно для себя прошла тенистый, засаженный огромными платанами Приморский бульвар и вышла к памятнику Ришелье. Как и все одесситы, она любила это место. Отсюда от края до края виден порт, к причалам которого прижались огромные суда, а над ними, словно вытянутые шеи гигантских жирафов, простерлись стальные стрелы кранов.

Нина Степановна постояла под платаном, не решаясь шагнуть на раскаленную лестницу, каскадами спускавшуюся к пассажирскому порту. Обычно многолюдная, сейчас она была пустынна. Нина Степановна, решившись, почти пробежала лестницу, по инерции проскочила дорогу и, уже взойдя на виадук, который вел к пассажирскому пирсу, остановилась, пытаясь отдышаться.

Внизу прогрохотал тепловоз, подталкивая товарные вагоны к раскрытому настежь зеву объемистого трюма «Академика Туполева». Рядом, ошвартованный к причальной стенке толстенными капроновыми канатами, неподвижный, как огромный сухогруз, «Николай Полетаев». На акватории порта, словно муравьи, сновали пассажирские трамвайчики, черные, обвешанные резиновыми кранцами буксиры. Рядом со всем этим гомонящим, снующим, лязгающим портовым миром, даже не прикасающийся белоснежным бортом к пирсу, словно опасающийся испачкаться, стоял красавец «Крым». Его выскобленные, ухоженные палубы поражали чистотой и великолепием. На шлюпбалках покоились объемистые шлюпки, обведенные красной полосой по ватерлинии. Всю эту красоту дополняли разноцветные флажки, поднятые на высоту топовых огней. И не хотелось верить, что при такой красоте кем-то могут твориться черные дела.

Когда лаборатория дала точный анализ контрабандного золота и Москва выявила его аналогичность с теми слитками, что были куплены зубным техником из Батуми, в областном управлении внутренних дел облегченно вздохнули: вроде бы наконец-то обнаружился затерявшийся след, который вел к компаньону Монгола. Вариант мог быть единственным: «хозяин», почуяв неладное, перешел с «Советской Прибалтики» на «Крым». Оперативники уже потирали руки в предвкушении такой удачи, как вдруг… Отдел кадров пароходства в затребованной справке сообщил, что за последние два года ни единого перехода с «Советской Прибалтики» на «Крым» отмечено не было.

Нина Степановна подошла к трапу, окликнула задремавшего было вахтенного. Тот встрепенулся, нехотя подошел к Гридуновой:

– Я вас слушаю.

– Мне бы товарища Федотова повидать.

Вахтенный, каким-то образом почуяв перед собой начальство, одернул рубашку, подтянулся, сказал уже иным тоном:

– Как о вас доложить?

– Скажите, что Гридунова ждет. Он в курсе.

Разговор с Федотовым обещал быть трудным и неприятным – предстояло бросить тень на людей, точнее, на конкретного, может быть, и ни в чем не повинного человека.

– Вилен Александрович, простите, что потревожила вас, но мы вынуждены обратиться к вам за помощью… – Она замялась, заготовленные было слова вылетели из головы.

– Слушаю вас, – подчеркнуто сухо сказал Федотов и, открыв дверь своей каюты, пригласил: – Проходите, пожалуйста. Кофе, воды? – спросил он, когда Нина Степановна села в глубокое, удобное кресло.

– Если можно, воды. Что-то душно очень, – словно оправдываясь, сказала она и тут же спросила: – Вилен Александрович, хотелось бы навести справки об одной вашей работнице. Вы хорошо знаете Лисицкую?

– Ирину Михайловну?! – Федотов удивленно поднял брови, вопросительно посмотрел на Гридунову. – Хорошо – это не то слово. Она уже несколько лет плавает у нас директором ресторана и за все это время не имела по работе ни одного нарекания. А что? У вас есть… – Он не докончил фразы и сел напротив Гридуновой.

– Нет, нет, упаси бог! – всплеснула руками Нина Степановна. – Просто… Буду с вами откровенна, Вилен Александрович, и надеюсь на вашу помощь. – Она отпила глоток воды, сказала полувопросительно: – По всей вероятности, вы слышали, как два года назад был осужден за валютную операцию бармен «Советской Прибалтики» Валентин Приходько?

– Слышал что-то.

– Так вот, он был арестован за перепродажу крупной партии золота, и, как показал лабораторный анализ, оно по своему процентному и химическому содержанию совершенно аналогично контрабандному золоту, которое кто-то пытался провезти на вашем судне.

– Ну и что? – пожал плечами Федотов. – «Крым» и «Прибалтика» при круизных рейсах заходят в одни и те же порты.

– Значит, не исключено, что обе партии золота куплены у какого-то одного лица?

– Не знаю.

– Два года назад, когда мы выявили все возможные связи Приходько, то оказалось, что его близкой знакомой была и Лисицкая Ирина Михайловна. Теперь вы понимаете наш интерес к ней?

– Что вы хотите этим сказать? – вскинулся Федотов. – Ирина Михайловна – прекрасный работник! А знакомые?.. Мы же в одном порту работаем.

Гридунова, ожидавшая такой реакции, сказала как можно мягче:

– Вилен Александрович, вы поймите и нас правильно. Мы не хотим бросать тень на невинного человека, но и не имеем права сидеть сложа руки, когда под носом ходит матерый преступник. А теперь давайте забудем этот разговор и перейдем к главному. Хозяин контрабандного золота до сих пор не объявился, хотя судно и прошло давным-давно таможенный досмотр. Что из этого следует? Как я думаю, возможны два варианта: первый – этот некто каким-то образом обнаружил, что тайник раскрыт; второй – доставать сейчас золото рано, и он ждет удобного момента. Вот почему завтра мы пришлем к вам опергруппу, которая будет находиться на судне во время рейса. На случай вскрытия лючка. В вашу каюту, как и в каюту группы, подведут сигнал, который сработает, как только этот некто попытается проникнуть в тайник. Просьба самостоятельных расследований до поимки преступника не предпринимать. Если же узнаете что-либо новое, срочно сообщите нашим товарищам. Старшим опергруппы будет капитан Воробьев.

…Когда Гридунова вернулась в управление, то увидела на столе записку, написанную рукой Пашко: «Н. С. Срочно зайдите к генералу. Ермилов уже там. Я работаю по Корякину. Саша».

В просторной приемной секретарши не было, и Нина Степановна, одернув платье как форму, открыла дверь кабинета.

– Разрешите, товарищ генерал?

– Пожалуйста, проходите. – Моложавый, порывистый в движениях, генерал, кивнув на полукресло, в котором сидел незнакомый мужчина в штатском, сказал: – Познакомьтесь. Майор Никитин. Прибыл из Москвы в связи с обнаруженной контрабандой.

Никитин встал навстречу, поздоровался крепким рукопожатием и, когда Гридунова села рядом с полковником Ермиловым, повернулся к генералу.

– Если позволите, я вкратце повторю Нине Степановне то, что уже докладывал вам.

– Да, пожалуйста.

– Так вот. Недавно нашими товарищами, – негромко заговорил майор, – задержаны в Москве лица, занимающиеся скупкой и перепродажей царских монет, валюты, а также раритетов. Двое на следствии показали, что несколько месяцев назад одному из них, а именно Золотареву Борису Яковлевичу, позвонила неизвестная дама и предложила встретиться по интересующему его вопросу в каком-либо ресторане. Он поначалу отказался, но женщина позвонила на следующий день и предложила то же самое. После некоторого раздумья Золотарев согласился, однако сразу оговорил условие, что придет не один. Женщина сказала «ладно». Тогда он спросил, как узнать ее, на что она ответила, чтобы это его не волновало, пусть он заранее придет в ресторан и закажет столик. Встреча состоялась. По описанию Золотарева это была стройная красивая блондинка чуть старше тридцати лет.

– С ума сойти! Неужели та самая?! – не удержалась Нина Степановна.

– Она, – поняв, о ком спросила Гридунова, кивнул Никитин. – По крайней мере Мдивани опознал на фотороботе, составленном по описанию Золотарева, ту женщину, которая была в ресторане с Приходько. Так вот, – продолжил он, – эта блондинка, кстати, у столичных дельцов-валютчиков она проходит под кличкой Акула, предложила Золотареву крупную партию золота. Тот, естественно, не поверил. Тогда она в качестве визитной карточки продала ему золотую пластину, и тогда пошел торг. Акула особо интересовалась дорогостоящими раритетами, которые имеют высокое хождение на международном рынке. – Никитин замолчал, сцепил пальцы, хрустнул ими, затем добавил: – Купленную золотую пластину Золотарев не успел реализовать, ее изъяли при аресте. Она оказалась аналогичной тем, что были конфискованы у Мдивани. И вот теперь это золото на «Крыме»… Кстати, товарищ полковник, кто из команды знает о нем? – повернулся Никитин к Ермилову.

– Капитан, помполит, электромеханик, который обнаружил тайник, и второй помощник капитана.

– Надеюсь, утечки информации нет?

– Все четверо – люди надежные.

– Хорошо, – согласно кивнул Никитин. – А кто занимается служебным расследованием?

– Первый помощник капитана Федотов. Проверенный человек, старый моряк, бывший комсомольский работник.

– Он ориентирован, на что именно надо делать упор в служебном расследовании? Я имею в виду также тех членов команды, которые имеют машины, – повернулся к Гридуновой Никитин.

– Да.

– Ну и что он думает по этому поводу?

– Никто из них, по его убеждению, не мог спрятать контрабанду, – жестко ответила Нина Степановна, и в глазах ее вспыхнул упрямый огонек. – И должна вам сказать, что я вполне разделяю это мнение.

– Простите, у вас что… муж тоже моряк? – усмехнулся Никитин.

– Да. А что?

– Слишком прослеживается ваша предвзятость. Мы же пока что располагаем фактами и только фактами, которые говорят далеко не в их пользу. – Никитин помолчал, устало потер лоб, добавил спокойнее: – Однако простите меня, Нина Степановна, за резкость. Может быть, я действительно не прав. Дай-то бог.

Генерал, молча слушавший спор, поднялся из-за стола, прошел к окну, посмотрел на резвящихся воробьев, затем вернулся к столу, взял синюю папку с делом, задумчиво постучал ребром, сказал, словно сам с собой делясь мыслями:

– Эти свечи зажигания, обнаруженные вместе с золотом. Разве станет опытный контрабандист так явно наводить на себя, если у него, конечно, есть машина? Ведь он же вполне допускает хотя бы минимальную возможность обнаружения контрабанды при таможенном досмотре.

Никитин пожал плечами, кивнул: – Согласен.

– Значит, могут быть еще два варианта, – продолжал все так же размеренно говорить генерал. – Первый: у преступника есть знакомый, который просил достать ему свечи. Мы эту возможность учли и сейчас устанавливаем владельцев машин, которые как-то связаны с командой «Крыма». И второй вариант: преступник допускает возможность обнаружения контрабанды и сразу же дает следствию ложный ход.

– Логично, – раздумчиво сказал Никитин, – но, насколько я знаю, допуск в штурманскую рубку дозволен определенному кругу лиц. – Он вопросительно посмотрел на Гридунову.

– Да, это так, – согласно кивнула Нина Степановна.

– И именно они-то и имеют машины…

– В том-то и дело, – сказал полковник. – Слишком все явно и открыто. К тому же, если кому из экипажа очень захочется инкогнито попасть в штурманскую рубку, это будет не так уж трудно сделать. На стоянках она практически не закрывается.

– И все-таки, – упрямо сказал Никитин, – судя по всему, раскладка в группе несложная: кто-то, имеющий доступ в загранпорты, доставляет в Одессу контрабанду, а Акула распихивает ее по внутреннему черному рынку, скупая при этом раритеты для переправки их за границу. Правда, мы еще не знаем весь объем их махинаций. Однако имеются сведения, что у одного из любителей-коллекционеров неизвестной блондинкой закуплена панагия – знамение божьей матери, – имеющая историческую ценность. Вполне возможно, что это дело рук все той же Акулы.

– А не может она сама находиться на «Крыме»? – спросил генерал.

– Не думаю, – пожал плечами Ермилов. – Сейчас есть возможность проверить по фотороботу, но… – Он опять пожал плечами.

– Почему?

– Не вяжется линия Акула – Приходько. Ведь Монгол во время ареста плавал на «Советской Прибалтике», торг с Мдивани шел в «Батуми», а «Крым», по данным пароходства, в ту пору стоял в Одессе. Так что… Кстати, Нина Степановна, сколько женщин в экипаже «Крыма»?

– По судовой роли сорок шесть. Шестнадцать классных номерных, две уборщицы, семь поварих, семь работниц кухни, восемь официанток, две киоскерши и четыре буфетчицы.

– А сколько из них блондинок в возрасте тридцати – тридцати пяти лет?

– Семнадцать.

– М-да, – задумчиво протянул Никитин и повернулся к генералу: – Разрешите доложить по следующему вопросу?

– Да. Пожалуйста.

Никитин раскрыл черный, с блестящей окантовкой «дипломат», достал из него папки с бумагами, разложил их перед собой.

– По полученным сведениям, бежавший из колонии Валентин Приходько неоднократно хвастался, что не намерен «тянуть весь срок», что ему только бы удалось бежать, а там уж у него деньги будут – Одесса, мол, слишком иного ему задолжала.

– Значит, вы считаете, что этот побег был заранее оговорен с кем-то и золото предназначается для Монгола как откупное за молчание?

– Не исключен и такой вариант, товарищ генерал. Думается, надо учитывать эту возможность, а также то, что Приходько должен появиться в Одессе. Когда он будет обнаружен, рекомендую его сразу не брать, а установить за ним круглосуточное наблюдение и постараться выявить все его связи. Батумские товарищи также предупреждены.

V

Еще днем Ирина Михайловна Лисицкая почувствовала какой-то неприятный осадок на душе, гнетущее состояние. И от этого злилась, накаляясь злобой, работа не ладилась. Пытаясь хоть на ком-то сорвать злость, она ни за что ни про что накричала на новенькую официантку, но от этого легче не стало, и Ирина Михайловна, устав от непонятного тяжелого предчувствия, которое свинцовой тяжестью навалилось на нее, ушла к себе в каюту, закрылась на ключ, достала из холодильника бутылку «Наполеона», налила полную рюмку и одним махом, не закусывая, выпила. Коньяк обжег горло, по телу разлилась теплота, хмель ударил в голову. Ирина Михайловна налила еще одну рюмку и, не выпуская ее из рук, села в глубокое, удобное кресло. Уже в который раз она пыталась хорошенько обдумать создавшееся положение, чтобы, упаси бог, самой не прогореть и как-то половчее сплавить проклятые золотые царские десятки, на поверку оказавшиеся фальшивыми. Проба только по верхнему слою оказалась 958-й, а начинка… Лучше не вспоминать – начинка и на 375-ю не вытягивала.

Эту партию якобы царских золотых рублей Лисицкая купила по рекомендации шипшландера,[1]1
  Шипшландер – представитель торговой фирмы в иностранном порту.


[Закрыть] которого знала не один год и которому доверяла. Правда, ей не понравился сам продавец – верткий человечек лет сорока, поначалу загнувший такую сумму, что она даже повернулась, чтобы уйти. Однако продавец схватил ее за руку, залепетал что-то быстро, и шипшландер перевел, что тот просит прощения, что у него много детей, все хотят есть и что-то еще, еще и еще… Сошлись на 70 процентах цены, поначалу названной этим человечком. Партия десятирублевок была большой, и Ирина Михайловна уже подсчитывала барыш, что получит от перепродажи золота барыге Арону Марковичу Часовщикову.

Прозрение наступило дома, в Одессе, когда Ирина Михайловна, все же опасаясь подвоха, надвое разрубила одну из десятирублевок… Вначале ей хотелось зареветь – в эту партию фальшивых монет была вложена большая часть ее состояния, – но она только застонала, скрипнув зубами, и швырнула на стол обе половинки.

Прибежала мать из кухни, скосив глаза на груду монет, спросила испуганно:

– Ты чего, Ирина?

– Пошла ты!..

Софья Яновна взяла одну половинку, повертела в руках, разглядывая, и вдруг ее узенькое, лисье личико скривилось, и она заголосила дурным, визгливым голосом.

– Заткнись, дура! – прикрикнула на нее дочь, рванула из рук матери обрубок фальшивой царской десятки и почти вытолкала ее из комнаты. Затем спрятала монеты в тайник, бросив туда же и эти две половинки.

А на следующий день, зная, что «Крым» вернулся в Одессу, Лисицкой позвонил Часовщиков. Ирина Михайловна, успевшая за ночь наглотаться успокоительных пилюль, решила не спешить с перепродажей: терять столь выгодного перекупщика, за плечами которого к тому же неизвестно кто стоял, было рискованно и она ответила, что товара нет, придется обождать. Затем прошел еще рейс, потом еще, а она все говорила Часовщикову «нет», где-то в глубине души надеясь, что сможет всучить эту партию фальшивок какому-нибудь лопуху в другом городе. Она ломала голову над различными вариантами, но ничего подходящего за это время не придумала. Требовался надежный помощник вроде Монгола. Правда, теперь у нее был еще один «Монгол» – сорокалетний мальчик на побегушках Эдуард Рыбник, однако для этой цели он не годился.

«Ах, Валя, Валя, мальчик-глупышок». – Ирина Михайловна усмехнулась, вспомнив Приходько. Отхлебнув глоток согретого в ладонях коньяка, она лениво потянулась к кондиционеру, нажала блестящую кнопку. Накопившаяся за день духота начала быстро рассасываться, и в каюте посвежело. Ирина Михайловна поудобней вытянулась в кресле, закрыла глаза.

«Что-то расчувствовалась, старая, – усмехнулась она про себя. – Видно, он тоже вспоминает. Вспоминай, вспоминай, милок. В старых дам влюбляться не надо».

В дверь каюты постучали. Лисицкая недовольно поморщилась, лениво поднялась с кресла, поставила коньяк в холодильник и только после этого щелкнула замком, открывая дверь. На пороге, расцветая неотразимой для буфетчиц, поварих, официанток, а также незамужних пассажирок улыбкой, стоял Вася Жмых, саксофонист, проходящий по судовой роли как «Василий Митрофанович Жмых, артист оркестра, 36 лет, беспартийный».

– Ну, чего надо?

– Иришка-а, – Вася развел руками, – разве так настоящих друзей встречают?

– Друг… – Лисицкая посторонилась, пропуская саксофониста в каюту. – Все вы друзья, когда самим чего надо.

– Обижаешь, Ириша, – не обращая внимания на ее недовольство, вальяжно протянул Жмых. – Хоть, сегодня ради тебя на плаху лягу? А еще лучше – давай в кабак какой-нибудь завалимся. Угощаю.

– Да иди ты… – Лисицкая уже перестала дуться на Васю, спросила более мягко: – Ну чего тебе? Саксофонист посерьезнел лицом, сказал, словно оправдываясь:

– Понимаешь, Ирочка, друг тут один подвалил, корефан старый, хотели выпить, а магазин уже все, тю-тю. Не продашь пару бутылочек из личного запаса?

– Вот хмырь болотный. Ему водка нужна, а сам такую антимонию завел…

Когда довольный Вася Жмых ушел, Ирина Михайловна посмотрела на маленькие золотые часики, которые очень любила и не хотела менять ни на какую «Сейку», удивленно покачала головой – стрелки показывали начало одиннадцатого. Она засуетилась, прибрала волосы, проверила, заперт ли сейф, тщательно закрыла каюту и вышла на палубу.

Домой приехала, когда уже совсем стемнело. Копейка в копейку рассчиталась с таксистом и, не обращая на его недовольство внимания, зашагала к себе в подъезд.

Мать, неряшливая и неопрятная, с вечно распущенными космами седых волос, как всегда, сидела в кресле и смотрела телевизор, включив звук почти на полную мощность. Увидев вошедшую дочь, она хотела было встать, но потом раздумала и только махнула рукой, что означало: чайник, мол, на плите. Ирина Михайловна сбросила туфли, прошла на кухню. После коньяка страшно хотелось есть, и она загремела крышками кастрюль, пытаясь найти в них хоть что-нибудь горячее. Однако в доме ничего приготовлено не было. Пришлось довольствоваться сухой колбасой, огурцом да банкой шпрот, которую она нашла в холодильнике. Решила было достать припрятанную от матери бутылку коньяка, да раздумала – не хотелось напиваться на ночь. Затем вышла в комнату, спросила, не звонил ли Рыбник. Оказывается, не звонил. Она направилась было опять на кухню, где уже вовсю свистел носиком чайник, как вдруг раздался мелодичный звонок. Ирина Михайловна, даже не спросив, кто это, открыла дверь и застыла – на пороге стоял Монгол.

– Ты? – даже не спросила, а скорее выдохнула она, не в силах сдвинуться с места.

– Я! Должок-то помнишь?

…Когда первое чувство страха прошло, Лисицкая поняла, что Монгола гнала сюда не месть, а жажда денег и что пока он их не получит, ей бояться нечего. Ее тонкое красивое лицо исказилось, и она вдруг закатилась в приступе истерического смеха. Ошалевший от такой реакции Приходько тряхнул Лисицкую за плечи, спросил испуганно:

– Ты чего? Эй?

И от этой его встряски приступ внезапно кончился, Лисицкая рванулась из рук Монгола, ловким движением рук поправила взлохмаченную прическу, спросила с издевкой:

– И сколько же ты хочешь?

Монгол ждал этого вопроса все те два года, что провел в заключении, и поэтому ответил не задумываясь:

– Пятьдесят кусков.

– Что-о-о? – поначалу даже не поняла Лисицкая. – Не будь дураком, дружок! Ты сам влип, навел на себя хвоста, а теперь хочешь ободрать меня как липку?! Не-ет, не выйдет. – И она погрозила холеным длинным пальцем перед его носом.

Глаза Монгола сузились, начали наливаться кровью. Лисицкая поняла, что перегнула палку, сказала примирительно:

– Ладно, ладно, успокойся, получишь свою долю. Но и ты будь благоразумен: где я тебе возьму столько денег?

– Найдешь, – жестко сказал он и покосился на кухонную дверь. – Дай пожрать что-нибудь. Да и побриться, пожалуй, не мешало бы.

Лисицкая впустила Приходько в ванную, дала ему бритвенный прибор, которым пользовался Рыбник, затем прошла в комнату и, сказав матери, что у нее гость, заперла дверь на ключ. Затем она пошла на кухню приготовить что-нибудь поесть, к тому же надо было как следует обдумать создавшееся положение.

Ирина Михайловна чистила картошку, а в голове наслаивались, торопились мысли. Она еще не могла сказать ничего определенного, но кое-какие контуры уже обозначились в сознании, и это придало ей уверенность. Бросив нож в недочищенную картошку, она заметалась по кухне, затем села, вскочила опять, взяла с буфета карандаш, обрывок газеты, начала лихорадочно выводить цифры, выстраивая их в длинную колонку.

Теперь она знала, что надо делать.

Гладко выбритый, с мокрыми короткими волосами, расчесанными на пробор, появился Монгол. Лисицкая, успевшая успокоиться, критически оглядела его, сказала, удовлетворенная осмотром:

– Ну вот, совсем как киногерой, хоть в ресторан с тобой иди.

– Ходили уже, – буркнул Приходько, голодными глазами косясь на стол.

– Ну, ну, кто старое помянет… – Ирина Михайловна из-за буфета достала бутылку коньяка, спросила с ехидцей: – Пить-то еще не бросил?

– Отвык.

– Ничего, скоро опять привыкнешь. – Она сковырнула фольгу с горлышка, разлила коньяк по рюмкам. – Ну, за твое возвращение.

Распаренный и почти двое суток ничего не евший, Монгол почувствовал, как у него от одного только запаха коньяка закружилась голова. Хотел было отставить рюмку в сторону, но дикое желание выпить вдруг навалилось на него. Он зажмурился и одним глотком, даже не ощутив вкуса, выпил коньяк. И почти одновременно с этим почувствовал, как бешеной коловертью закружилась голова. Он ткнул вилкой в шпроты, потом в колбасу и начал пожирать все, что было на столе, запихивая в рот огромные куски хлеба. Наконец насытился, в голове начало проясняться, откуда-то издалека донесся голос Ирины:

– Ты хоть бы рассказал, как бежать ухитрился.

– А-а… – Он небрежно махнул рукой, потянулся к бутылке, разлил коньяк по рюмкам, быстро выпил свою, налил еще и, отяжелевший, размягший, потянулся за сигаретами.

Ирина Михайловна еще не видела, чтобы так курили – с наслаждением, полузакрыв глаза. Она смотрела на сидевшего перед ней человека и не верила, что можно так сильно измениться за каких-то два года. В ее кухне сидел не прежний Валя Приходько, а совершенно чужой человек, готовый, наверное, на все. Где-то под сердцем опять начал разливаться страх.

Наконец Монгол докурил сигарету, чисто автоматически посмотрел, не остался ли «бычок», потом, видимо вспомнив, что он не в зоне, рассмеялся хриплым, неестественным смехом, сунул окурок в хрустальную пепельницу.

– Говоришь, как сбежал? Да очень просто. В контролерах там у нас один лопушок из новеньких ходил, так вот я и дождался, когда он у нашей столярки дежурил. Опилки и стружку мы вывозили за зону. Ну, ребята машину нагружать стали, я и нырнул под опилки. А потом уже дай бог ноги. В первом же поселке достал вот эту одежонку – и на железку…

– И что… давно в Одессе? – пытаясь удержать неизвестно откуда появившуюся дрожь, спросила Лисицкая.

– Вторую ночь.

– А ночевал где?

Монгол прищурился, отпил полрюмки коньяка, сказал, кривясь в усмешке:

– У тебя на даче.

– Что-о-о? – Лицо Ирины Михайловны вытянулось, глаза округлились, она привстала на стуле, и вдруг ее словно прорвало: – Да ты что, сдурел?! Ты же меня погубишь к чертовой матери!

Но от этой ее вспышки Монгол стал еще спокойнее, только глаза нехорошо сузились.

– Не боись, старая, – сказал он, хищно раздувая крылья ноздрей. – Только должен предупредить: можешь спать спокойно до тех пор, пока я на воле, зацапают – пощады не жди, заложу по всей форме. Так что, думаю, в твоих интересах дать мне надежную крышу.

Он отпил глоток коньяка, затянулся второй сигаретой, сказал, выпуская клуб дыма:

– Ну, дак что это мы обо мне да обо мне. Давай-ка ближе к делу.

– У меня нет наличных денег.

– Врешь!

– Пойди проверь.

Монгол изучающе посмотрел на Лисицкую, спокойно докурил сигарету, спросил, тяжело посмотрев ей в глаза:

– Так как же мы разойдемся?

Ирина Михайловна помолчала, обдумывая созревший план, докурила сигарету, сказала сквозь зубы:

– Не волнуйся, свое получишь.

– Но, но, – угрожающе процедил Монгол.

– Монету получишь, – торопливо добавила Ирина Михайловна, пытаясь сгладить резкость.

– Валюта?

– Нет, рыжевье.[2]2
  Рыжевье – золото (жарг.).


[Закрыть]

– Царские?

– Да. Червонцы.

– И сколько? – спросил Монгол подозрительно.

– На многие лета безбедной жизни хватит.

Услышав эти слова, Монгол облегченно вздохнул, расслабился, сказал на выдохе:

– Заметано.

Лисицкая, внимательно следившая за его реакцией, тоже облегченно вздохнула и, набирая тон хозяйки положения, добавила:

– Однако рыжевье надо еще продать, и половина моя.

– Лады, – почти не задумываясь, сказал Приходько и тут же спохватился: – А покупатель-то есть?

– Есть. Но разговор будешь вести ты, якобы рыжевье твое. Я с ним никаких дел иметь не хочу, а тебе-то что… один черт в бегах. – Ирина Михайловна прикрыла глаза, чтобы не выдать радостного блеска – не так уж она много и потеряет на этом.

– Лады-ы… – Монгол потер руки в предвкушении хорошего куша, согласно кивнул головой и вдруг спросил неожиданно робко: – А у тебя… остаться можно?

– Нет, – словно отрезала Лисицкая. И уже мягче: – Нельзя тебе здесь оставаться, мало ли кто ко мне может прийти. – Потом, видимо, сжалившись над своим бывшим любовником, добавила: – Я сейчас вызову Кольку Парфенова с машиной, скажу, чтобы Лариску захватил и вас обоих ко мне на дачу отвез.

– Это какую Лариску? – не понял Монгол. – Из парикмахерской?

– Во-во, ее самую.

Уже поздно ночью, оставшись одна, Ирина Михайловна позвонила Часовщикову. К телефону долго никто не подходил, наконец трубку сняли, послышался недовольный голос разбуженного среди ночи человека:

– Кого еще надо?

Лисицкая усмехнулась, представив заспанное, вечно недовольное, обрюзгшее лицо этого барыги, который наживал на скупке и перепродаже такие проценты, что… «Хоть бы жил по-человечески, а то ходит как последний одесский бич», – с ненавистью подумала она, но тут же взяла себя в руки, сказала, прикрывая трубку рукой:

– Не узнаете, Арон Маркович?

Часовщиков, поднаторевший на телефонных разговорах и имевший колоссальную память на голоса, тут же сориентировался, его дребезжащий дискант сменился бархатным баритоном:

– Ирина Михайловна, голубушка?

– Она самая.

– Чем радовать будете?

– Всплыл отличный товар.

И тут же вопрос. Но в голосе уже не было той обволакивающей бархатности, а что-то хищническое, словно клекот орла-стервятника, донеслось из трубки:

– Какой?

– То, что вы просили.

– Товар ваш?

– Нет.

Какую-то долю секунды трубка молчала, затем послышалось осторожное:

– Человек надежный?

– Вполне.

На другом конце провода облегченно вздохнули и тут же с жадностью спросили:

– Много?

– Очень.

– Прекрасно! Когда можно посмотреть товар?

Лисицкая помолчала, обдумывая, на какое время лучше всего назначить встречу, сказала:

– В девять вечера вас устроит?

– Даже очень, – ответил Часовщиков и тут же добавил: – Надеюсь, дорогуша, вы пришлете за мной машину? Бедному и совсем старому Арону так трудно ездить на этих проклятых трамваях, а такси, сами знаете, обдерут как липку.

– Пришлю, – нехотя согласилась Лисицкая, поражаясь жадности Часовщикова. «Идиот, для чего ему столько денег надо?» – подумала она и усмехнулась, представив себе это вечно обросшее седой щетиной, с обвислыми щеками лицо, когда вскроется вся эта многотысячная фальшивка. Главное, что она здесь ни при чем.