Текст книги "ПУТНИК часть I"

Автор книги: Игорь Срибный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

 Глава 28

                 Вырвавшись с волчьим воем из широкого прохода арки на оперативный простор, бойцы, многие из которых прошли весь свой боевой путь еще в составе «Летучей» сотни, сразу же врубились в ряды басмачей. Сербин скакал впереди своих бойцов, раздавая удары направо и налево. Его сабля со свистом рассекала воздух, сокрушая одного противника за другим. Вскоре движение банды было остановлено, разбиваясь на отдельные стычки. Несмотря на огромное численное превосходство, басмачи сразу поняли, что имеют дело с настоящими казаками, для которых рубка – дело настолько же привычное, насколько привычное для мужчин, ставших по воле бея басмачами, приготовление плова. Неся большие потери, басмачи стали постепенно отходить в пустыню и, в конце концов, не выдержав казачьего натиска, стали разворачивать коней и уходить, спасая свои жизни.

                Догоняя и вырубая отстающих, кавалеристы ушли на полверсты от крепости, и только жесткий окрик Сербина заставил их прекратить преследование.

                Нужно было возвращаться к крепости и выручать попавших в беду бойцов засадных групп. Бойцы перешли на шаг, давая коням возможность восстановить дыхание и не запалиться от бешеной скачки.

                Вслушиваясь в звуки боя, долетающие из крепости, Сербин привстал в стременах и вдруг увидел басмача, который, укрывшись за крупом убитого коня, целился в него из карабина. Видимо, увидел его и Орлик – этот конь – умница. Он неожиданно поднялся на дыбы, и в тот же миг прозвучал выстрел. Сербин всем своим телом ощутил удар пули, попавшей в грудь коня, а предназначавшейся ему. Орлик стал валиться на бок, и Сербин, соскочив с него, побежал к басмачу, на ходу стреляя из револьвера, и видя, как каждая его пуля попадает тому в голову, разбивая ее на части.

                На ставших враз ватными, ногах он медленно подошел к Орлику и опустился на колени, приподнимая его сухую породистую голову. Но конь был уже мертв, и его широко распахнутые в небо глаза уже не видели хозяина, с которым бок о бок он прожил почти пятнадцать лет своей нелегкой жизни боевого коня…

                Впервые в жизни Путник заплакал: две скупые мужские слезы выкатились из его глаз и упали на морду верного друга и соратника….

                – Ну, вот и кончилась твоя казацкая жизнь… – тихо произнес Путник. – Ох, и показаковали мы с тобою, брат мой Орлик! И где только не носила нас военная судьба, в какие дали не забрасывала… И вот нет тебя боле со мной… Погиб ты, меня от верной смерти спасая… Не знаю, братику, можно ли того желать коню, но ты ж мне братом был! Потому говорю, как думаю: упокой Господи душу раба твоего Орлика – достойного воина Христова. Да не осуди меня, Господи, что слова такие про коня молвил, ибо был он воином и погиб как воин…

                 Путник тяжело поднялся с колен, оглядывая картину боя.

                Залпы батареи накрыли ставку  Курбан-Бея с его верными нукерами, разметав и перемешав в кучу людские и конские останки. Передовой отряд басмачей был уничтожен полностью, лишь нескольким всадникам удалось уйти в пустыню.

                Басмачи, атаковавшие тыл полка также были рассеяны и отошли, понеся тяжелые потери. Но отошли они не далеко, укрывшись за барханами. Разгоряченные боем, они решали, что делать дальше, внимательно слушая оставшегося в живых племянника Курбан – Бея, Адиль – Солтана, который предлагал идти на соединение с отрядом, ушедшим на Ургенч.

                 Горячая кровь бурлила в жилах, и некоторые моджахеды предлагали повторить атаку. Но Адиль – Солтан был опытным воином, он уже шесть лет ходил через границу, и понимал, что наличие у русских орудий приведет к новым, еще более жестоким потерям. Поэтому он категорически отверг это предложение и, обращаясь к лучшему стрелку – Назару, сказал:

                – Ну-ка, выскочи на бархан. Посмотрим, будут русские стрелять или нет.

                Назар сдернул с плеча винтовку и, передернув затвор, одним махом вылетел на верхушку бархана. Некоторое время он стоял, разглядывая поле боя, и вдруг приложил винтовку к плечу и выстрелил.

                – Ты что сделал, ишак? – заорал Адиль. – Они же теперь не выпустят нас!

                Медленно спускаясь с бархана, Назар растянул в улыбке щербатый рот:

                – Выпустят,  башлык [4]4
  Башлык (туркменский) – командир, начальник.


[Закрыть], выпустят… Я их командира убил, который на арабском скакуне был, нас рубил. Куда они теперь без него?

                – Ладно, уходим! – крикнул Адиль и хлестнул коня ногайкой.

                Леонид повернулся лицом к барханам, за которыми скрылись басмачи. Его душу рвала мысль о том, чтобы немедленно начать изматывающее преследование банды, чтобы в коротких стычках уничтожить ее полностью, вырубая басмачей, отставших в пути, и делая наскоки на стоянках.  Так пластуны поступали с отрядами германской кавалерии, уничтожая их полностью – до последнего всадника.

                 Обернувшись, Леонид сразу увидел на вершине бархана конника. Солнце слепило глаза, но он и так, не видя движений басмача, понял, что сейчас последует выстрел. Путник качнулся всем корпусом вправо, зная, что опытный стрелок будет целиться в грудь, поближе к сердцу, но, запнувшись о ноги погибшего Орлика, чтобы не упасть, инстинктивно выровнял положение тела. В тот же миг что-то горячее и тяжелое ударило его в грудь, опрокинув на труп Орлика.

                 Подскакавшие казаки мгновенно подхватили тело Путника под руки и быстро унесли его в развалины.

Глава 29

                 Орудия уже были развернуты в сторону барханов.  Командир батареи Фаддей Феоктистов, который начал свою службу в далеком Порт-Артуре номером в орудийной прислуге, и командовавший батареей в германскую в чине подъесаула, быстро навел орудия за барханы и дал залп шрапнелью. Над барханами взметнулись в небо столбы песка с клочьями человеческих и конских тел. Фаддей произвел четыре залпа, израсходовав даже свой неприкосновенный запас – четыре снаряда, которые он всегда предусмотрительно оставлял для обратной дороги полка...

                  Немногим более сотни басмачей, которые лишились своих командиров, удалось уйти в сторону Ургенча на соединение с отрядом Ибрагим-Бека. Но под Ташаузом им навстречу попались лишь разрозненные группы разбитого в пух и прах отряда. До Аму-Дарьи басмачи шли, уходя от постоянно преследующих их красноармейских отрядов. Через две недели прорвались в Афганистан лишь пятнадцать человек – изнуренных дальней дорогой, жаждой и бескормицей, израненных и больных… Ушли, чтобы больше уже никогда не вернуться в родные края….

                 Доктор полка стащил с Путника, которого двое казаков удерживали под руки в сидячем положении, гимнастерку и нательную рубаху и обнаружил под ключицей маленькое круглое отверстие, из которого вытекло лишь небольшое количество крови. Но в спине выходного пулевого отверстия не оказалось. Лишь на правой лопатке багровела шишка, налитая черной кровью. Доктор понял, что пуля, пройдя под ключицей, изменила направление движения и, пробив лопаточную кость, застряла в ней. Понял доктор и то, что в этих условиях извлекать пулю без риска для жизни комполка нельзя. В то же время и транспортировать его с такой раной было смерти подобно. Доктор растерялся…

                – Ну, что задумался, Иван Викентьевич? – спросил Сербин, который все время с момента ранения находился в сознании. – Давай, делай что-нибудь.

                – Так ведь нельзя делать, командир, – чуть не плача от отчаяния, ответил доктор. – Грязь, антисанитария… А пулю нужно извлечь немедленно. Есть опасность внутреннего кровотечения. Кроме того, пуля застряла в лопаточной кости. Везти вас в таком состоянии нельзя.

                – Да что ты заладил – то нельзя, это нельзя! – раздраженно прохрипел Сербин. Ему становилось все хуже и хуже. – Раз везти нельзя, оперируй здесь!

                – Но как же… – доктор все никак не мог принять решение. – Нужна операционная, нужен обученный медперсонал…

                – А твой фельдшер на что? Он у тебя не обученный, что ль? – Сербин злился, боясь впасть в беспамятство.

                – Товарищ командир, – голос доктора дрожал. – Ну, не делаются такие сложные операции в таких безобразных условиях.

                – Хорошо, – уже спокойней сказал Сербин. – Ты уверен, что довезешь меня живым до Термеза?

                – Да как же я могу быть уверен? – доктор в недоумении развел руками и  распахнул глаза так, что выпало и повисло на шнурке пенсне. – Ведь, если у вас открылось внутреннее кровотечение, да если еще легкое пробито, то…, тогда…. – доктор запнулся и замолчал, прекрасно понимая, что будет тогда.

                – Тогда – смерть! – подвел итог Сербин. – Короче, так, доктор. Давай готовься и режь.

                – Да ведь у нас и положить-то вас не на что! – не сдавался доктор. – И накрыть вас нужно на время операции чем-то!

                – Положить командира есть на что, – вмешался в разговор Фаддей. – У меня два чехла для орудий совершенно новые – в зарядном ящике лежат. И простыни выстиранные, чистые – из госпиталя взяли перед походом для чистки орудий. Они прохудившиеся уже маленько, но, думаю, накрыть командира сгодятся? А от солнца сейчас тент натянем, а можно и палатку разбить.

                – Ставьте палатку, – махнул рукой, сдаваясь, доктор. – Будем оперировать.

                Палатку поставили в мгновенье ока. На составленные в виде стола снарядные ящики уложили брезент чехлов для орудий, накрыв его простынями, и на них бережно положили командира. Доктор и фельдшер яростно протирали руки спиртом.

                Надев халат и белый колпак, доктор преобразился. Теперь вся его грузная фигура излучала спокойствие и уверенность.

                – Попрошу всех выйти из операционной, – безапелляционным тоном произнес он и, обернувшись к фельдшеру, – Вводите раненому морфий. Начнем, пожалуй.

                Как только красноармейцы покинули палатку, доктор вдруг воздел глаза к небу и зачастил:

                – Отче наш! Иже еси на небеси, да святится имя твое, да прииде царствие твое….

                Дочитав молитву и осенив себя крестным знамением, доктор твердым голосом произнес: «Скальпель!», и протянул руку за инструментом.

                Операция затягивалась. Уже два часа бойцы слонялись под палящими лучами немилосердного азиатского солнца, а доктор все не выходил. Так, в томительном ожидании прошел еще час, и, наконец, полог платки распахнулся, и доктор вышел на солнцепек, на ходу сдирая с себя насквозь пропотевший халат.

                – Ну что, доктор? – кинулись к нему со всех сторон бойцы.

                – А не свернете ли вы мне, братцы, цигарку? – вместо ответа промолвил доктор усталым голосом. – Вот не курил я всю свою жизнь, а сейчас, страсть как закурить хочется….

                Тут же десяток рук потянулся к доктору, дымя ароматным трофейным турецким табаком, домашним самосадом и афганским чарсом. Доктор наугад взял из чьих-то рук цигарку и, глубоко втянув дым, закашлялся….

Глава 30

                Доктор не сел – упал на кем-то услужливо подставленный снарядный ящик, отбросив в сторону окровавленный халат и перчатки.

                – О-о, как пробрало, – выкашливая дым и отирая выступившие слезы, сказал доктор. – Хорош табачок!

                – Ну, давай, не томи, Иван Викентьич, – грозно щуря глаза, произнес комиссар полка Глазьев.

                – Извлек, извлек пульку-то, – все еще прокашливаясь, сказал доктор. – Крепко засела, подлая, в кости лопаточной. Пришлось изнутри тащить, рискуя внутренние органы повредить. Но Бог миловал. Кровотечения тоже удалось избежать. Но! – доктор предостерегающе поднял руку с зажатой в ней цигаркой. – Транспортировать командира нельзя еще два-три дня!

                Глазьев тут же собрал командиров рот и команд и стали решать, что делать дальше. Держать полк в этих развалинах не было никакой возможности – ни корма для коней, ни провианта для бойцов на эти трое суток не запасали.

                Решили оставить в крепости «Летучую» роту, повозку и тачанку, чтоб везти раненого Сербина с доктором в Термез по истечении трех суток, необходимых для того, чтобы миновал опасный для его жизни период.

                 Остальным подразделениям полка решено было двигаться в Термез рано поутру.

                 Солнце уже клонилось к горизонту, и Глазьев, расставив посты и выслав разведку в барханы,  зашел в палатку.

                 Сербин лежал на «операционном» столе лицом вниз и спал, тяжело дыша. Его лоб был покрыт мелким бисером пота, а грудь и спина крест-накрест перетянуты белизной бинтов. Глазьев взял со стоящего рядом ящика с перевязочными материалами марлевую салфетку и промокнул пот со лба раненого.

                 Фельдшер Трофим, обессиленный операцией и нервным напряжением, спал тут же, сидя на неудобном походном стуле, уронив голову на грудь. У него не хватило сил даже выйти из палатки и снять мокрый от пота халат.

                 Глазьев пожал безжизненную кисть командира и, перекрестив спину Сербина, тихонько вышел из палатки…

                 Ночь была безветренная и светлая, подсвеченная миллиардами звезд южного неба и полным щербатым диском Луны. Глазьев прикурил папиросу и пошел вдоль коновязи, пряча огонек в кулак. Усталые кони изредка всхрапывали, завидев его, и комиссар подумал, что завтрашний переход будет не менее тяжелым…

                  Где-то далеко в ночи завыл шакал. Ему вторил еще один. И скоро вся пустыня вокруг крепостных развалин огласилась жутким шакальим воем.

                  Кони забеспокоились, прядая ушами, перебирая копытами…

                  – Напировались сегодня, зверье поганое, – пробурчал кто-то из бойцов, спавших тут же у коновязи. – Празднуют теперя. Песни поют.

                  – Спи, братишка, спи, – тихо сказал Глазьев. – Завтра не мене тяжкий день будет. Небо-то, ишь, как вызвездило! Жарко будет!

                  Он присел на орудийный лафет, ожидая разведчиков и похоронную команду.

                  Скоро вернулась похоронная команда. Старший передал Глазьеву толстую пачку документов погибших кавалеристов, перетянутую бечевкой.

                  – Всех нашли? – спросил комиссар.

                  – Всех, всех, не сумлевайтеся,  товарищ комиссар! – ответил старший команды. – Ночь лунная, в песках далеко видать. Орлика нашего – командирского, тож захоронили честь по чести…

                   – Сколь наших-то? – угрюмо спросил Глазьев, хоть и знал почти точную цифру по донесениям командиров.

                   – А, пятьдесят два солдатика, товарищ комиссар, – вздохнул старший. – Пятьдесят две русских души ушли в пески эти проклятые…

                   – В небеса они ушли, не в пески! – перебил его Глазьев, вставая. – Землю нашли или в песок уложили?

                   – Нашли такыры, товарищ комиссар! – доложил старший. – Копнули глыбоко и в такырах захоронили. Первый дождь пройдет – камень будет! Сохранит тела наших ратников на поле брани усопших…

                   – Э-эй, Мефодий! – обернулся вдруг Глазьев. – Ты не из этих ли, не из поповских ли? Что-то гладко поешь по-церковному…

                   – А из энтих, да, чего врать-то? – ответил старший. – Дьяконом пребывать изволил в Святогорском монастыре. Да. Было. Что ж?

                   – Ничего! – сказал Глазьев, уходя к дувалам, откуда должны были придти разведчики. – Не болтай об этом боле никому! Понял?!

                   – Понял! Конечно, понял! – ответил Мефодий и, сняв папаху трижды истово перекрестился…

Глава 31

             Месяц лечили Сербина в госпитале города Термеза. Месяц боролись врачи за его жизнь, висевшую на волоске. С огромным трудом вывели они раненого из критического состояния, но большего сделать не могли, ибо не было для этого ни опыта, ни возможностей. И потому, как только состояние комполка более-менее стабилизировалось, его отправили для дальнейшего лечения в Москву.

              Фрося с детьми была отправлена вместе с ним аэропланом, поскольку Сербин, предчувствуя длительное лечение, категорически настоял на том, чтобы семья была это время вместе с ним.

              Столица встретила семью Сербиных неприветливым, набухшим грозовыми тучами небом и холодным ветром. Носилки с раненым запихнули в санитарный «Форд», и машина, стуча раздолбанным мотором и кашляя удушливыми выхлопами газолина, потащилась по московским улицам.

              Фросю с детьми встречавшие аэроплан военные отправили в общежитие Наркомата обороны в Орликовом переулке, где им предстояло прожить долгих шесть месяцев.

              Доктор полка Иван Викентьевич сотворил чудо, проведя сложнейшую операцию в полевых условиях, без надлежащих инструментов и медикаментов.  Это признали московские светила военно – полевой хирургии. И он, фактически, спас Сербину жизнь. Но большего сделать, увы, не мог ни он, ни доктора в пограничном госпитале Термеза. Пуля, пробив лопаточную кость и оторвав шейку лопатки, раздробила кость, и мелкие осколки ее не давали ране заживать, постоянно воспаляя ткани. В кости развился свищ. За полгода Сербин пережил шесть операций, и дважды впадал в кому, из которой его с превеликим трудом выводили врачи. Но железный организм Путника выстоял и в этот раз, победив болезнь.

              После лечения его с семьей отправил на три месяца в подмосковный городок Руза в военный санаторий. Но уже через месяц в санатории Сербин затосковал….

              Длительное бездействие плохо влияло на него. Он стал раздражаться по пустякам, покрикивать на детей и жену. Врачам он в резкой форме начал высказывать, что здоров и требовать выписки. Его деятельная натура, едва вырвавшись из лап смерти, уже жаждала подвига, боя.  И напрасны были сетования врачей санатория на то, что его организм еще не окреп после ранения, что ему нужно восстанавливаться, что ему еще долго будут противопоказаны физические нагрузки…. Сербин подолгу гулял по лесу с семьей, наслаждаясь целебным, настоянным на хвое окрестных лесов, воздухом. Но все его мысли были в полку, в пекле пустынных песков, в яростных схватках с басмачами….

              Через два месяца лечения Сербин зашел в кабинет главврача санатория и потребовал связи с наркомом обороны. Зная крутой норов пациента, главврач не стал спорить и соединил его  с помощником наркома. Без всяких предисловий Сербин представился и потребовал вернуть его в полк. Внимательно выслушав его, помощник пообещал доложить о его требовании наркому и сообщить результат через главврача санатория.

              А спустя  неделю весь медперсонал санатория вдруг заметался по коридорам и палатам, выискивая и стирая крепко пахнущими хлоркой тряпками каждую пылинку, вешая свежие занавеси на окна, яростно надраивая восковой мастикой паркет старинного дворянского особняка, в котором размещался санаторий. Словно шорох пролетел по палатам – «едет Ворошилов»!

              В полдень в ворота санатория торжественно вкатил кортеж из трех сверкающим черным лаком авто. Из первого неспешно выбрался Климент Ефремович Ворошилов – народный комиссар по военным и морским делам. Оглядев сверкающий чистотой двор, он направился к открытым настежь входным дверям, где его хлебом– солью встречало все руководство военного санатория.

              Часа полтора ушло у наркома на то, чтобы обойти палаты, лечебный комплекс,  посетить столовую, спортивные залы и бассейн, после чего всех больных, находящихся на реабилитационном лечении в санатории пригласили в актовый зал.

              – Ну, здравствуйте, герои Красной Армии, – начал свое выступление Ворошилов. – Вот, решили мы с товарищами командующими войсками посетить ваше лечебное учреждение и заодно выполнить приятную для каждого командира и красноармейца  миссию – вручить орден боевого Красного Знамени нашему товарищу, отличившемуся на фронте борьбы с басмачеством в Средней Азии. Это всем вам известный комполка товарищ Сербин. Ну, пожалуйте-ка сюда, товарищ Сербин! – нарком обернулся к помощнику, принимая из его рук награду.

              Растерявшийся, было, от неожиданности Леонид, быстро взял себя в руки и бодрым шагом направился к трибуне, около которой его встречал нарком. Вручив ему награду и, задержав его руку в своей, Ворошилов обратился к залу:

              – Вот, товарищи командиры, вам образец исполнения священного воинского долга для каждого бойца нашей Рабоче – Крестьянской Красной Армии! Товарищ Сербин, еще не долечившись, требует, вы слышите – требует! отправить немедленно его в родной сердцу полк! Но! – нарком поднял вверх указательный палец. – Во – первых, приказываю: пройти лечение до конца, не вызывая никаких нареканий со стороны медперсонала санатория! Во – вторых, моим приказом, товарищ Сербин, вы зачислены слушателем Высших курсов комсостава «Выстрел», после окончания которых, получите назначение на более высокую должность в войсках. Приказ вам понятен? Желаю вам скорейшего восстановления здоровья и успешной учебы!

               Сербину ничего не оставалось, как ответить «Служу трудовому народу» и отправиться на свое место.

               Ворошилов коротко обрисовал международное положение Республики в окружении враждебных государств и, пожелав выздоровления раненым и успехов в лечебной работе медперсоналу, уехал в сопровождении своего многочисленного эскорта.

               Леонид, смирившись со своей участью, с удвоенной энергией ударился в лечебные и оздоровительные процедуры, которые в последнее время стал частенько пропускать, уходя в лес. Его настроение, на радость Фросеньке и детям, выровнялось и стало по-прежнему добродушным и веселым. Как военный, до мозга костей человек, он изменился, видя перед собой ясно обозначенную наркомом цель, и получив приказ неукоснительно следовать ей.