Текст книги "КУДА? и КАК?"
Автор книги: Игорь Акимушкин
Жанр:
Природа и животные
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)
Сто лет на ногах
«Я видел, как они бродят в одиночку и стадами в долинах и лесах, в бамбуковых рощах, на плоскогорьях. Я крался за ними по звериным тропам, смотрел, как они пасутся. Я видел все, что можно было видеть, и пришел к заключению, что из диких животных африканский слон – самое интересное».
Так решил Карл Экли, знаменитый чучельщик, скульптор, писатель и охотник[21]21
Карл Экли (1866–1926), американский исследователь Центральной Африки, считается основоположником современного оформления естественнонаучных музеев. Экли изготавливал чучела животных в виде живописных «панорамных групп», хорошо передающих естественную обстановку и позы диких животных.
[Закрыть].
Однажды, рассказывает он дальше, в лесах Будонго целый день и целую ночь пришлось ему провести среди стада в семьсот голов. Я не могу удержаться, чтобы не процитировать весь этот замечательный отрывок: «Солнце поднялось над холмами, лес заискрился красками. Обезьяны приветствовали друг друга лаем и криками. Повсюду просыпалась жизнь. Ни малейшего ветерка, воздух был неподвижен. Мне чудилось, что я подсмотрел лес таким, каким он был за миллион лет до нашей эры. Пели птицы, возились обезьяны. По девственному лесу, топча все на пути, медленно двигалось гигантское стадо слонов, где одиночками, где группами. В лесу стоял непрерывный гул. С треском падали вывернутые слонами деревья, резкие звуки вырывались из сплошного слоновьего гомона. Слоны шли сплошной массой, растянувшись на целый километр. Внезапно меня учуяла старая слониха. Она громко затрубила. И сразу лес стих. Слоны стояли не шевелясь. Они к чему-то прислушивались, чего-то ждали. Но вдруг снова затрещали деревья – точно налетела буря. Стадо мчалось нестройной массой, вздымая тяжелыми ногами сухие листья и ломая на ходу деревья. Мне больше никогда в жизни не приходилось слышать, чтобы стадо слонов производило такой оглушительный шум».
И никому больше слышать и видеть такое не придется: слоны уже не бродят по Африке табунами по семьсот голов. В лучшем случае теперь в стаде двенадцать-двадцать слонов, но их тропы, выбитые в гранитных скалах, проложенные через дебри лесов и заросшие бамбуком долины, красноречиво свидетельствуют о том, что не одну тысячу лет огромные эти животные не знали на своих дорогах никаких достойных внимания преград. До сих пор охотники и научные экспедиции пользуются караванными путями слонов, хотя сами слоны давно уже не ходят по многим своим тропам. Геодезисты считают, что нельзя искуснее провести пешеходные дороги по пересеченной местности, чем сделали это слоны. А дорожные инженеры доказали правильность их суждения на практике, проложив свои трассы по вековым маршрутам слонов.
«В тех местах, где по характеру рельефа или почвы, – пишет Экли, – слоны могут пробраться по одной какой-нибудь террасе или ущелью, мы находим явное доказательство того, что путь этот служил слонам многие годы». Кора на деревьях, камни у тропы стерты их жесткой кожей. Скалы, с которых капает вода, отполированы до блеска: каждый слон, проходя, спешит здесь напиться и собирает хоботом влагу с гранитной стены. Так год за годом, век за веком эти легкие касания и отполировали скалу.
В Африке находят и такие тропы: выбитые в скалах равномерные углубления каждое чуть шире слоновой ноги и глубиной пятнадцать сантиметров. Тысячи лет ходили по этим трассам слоны, и камни на веки вечные сохранили отпечатки их ступней. А слоны – отличные ходоки. Большую часть жизни они проводят на ногах и почти всегда в пути. Неторопливо бредут и объедают ветви деревьев. Только в полдень останавливаются на небольшой отдых где-нибудь в тени баобабов или акаций. Самцы стоят, положив тяжелые бивни на кроны небольших деревьев или уперев их в сучья. Спят слоны почти всегда стоя.
В горах Кении, пишет Экли, бродят слоны, которые, вероятно, ни разу в жизни не ложились на землю. Слоны, обитающие на равнинах, продолжает он, иногда отдыхают лежа, «но никто никогда еще не видел, чтобы ложились горные слоны». Провести сто лет на ногах – задача, непосильная даже для индийского йога.
Охотники, преследующие слонов, должны быть готовы к тому, что ночевать им, возможно, придется за сто миль от места утреннего старта. Говорят, что на ровном месте лошадь может обогнать слона. Но в местности, сильно пересеченной, никакой скакун не угонится за ним. «Да и вообще нет животного, – пишет Экли, – которое бы могло в течение дня пройти большее расстояние, чем слон».
С удивительной легкостью этот неуклюжий на вид зверь идет по равнине, карабкается по горам, пробирается через чащу бесшумно, как кролик. Слоны и по болоту ходят едва ли не лучше всех других животных. Их ноги устроены очень хитро. Когда слон опирается на ногу, она набухает, становится толще. А когда он вытаскивает ее, освобожденная нога сжимается и легко выходит из топи. Поэтому слон может погрузиться в болото хоть на метр: засасывание, страшное для других животных, не мешает ему идти.
Слов нет, слоны – отличные ходоки. Прекрасные, умные и благородные животные, но судьба их, кажется, предрешена. По-прежнему убивают тысячи слонов каждый год. Мясо остается гиенам: охотники берут только бивни, которые стали проклятием рода толстокожих. Как будто бильярдные шары нельзя изготовлять теперь из пластмассы!
Говорят, что во многих местах в Африке, несмотря на быстрые успехи цивилизации, леса с каждым годом становятся все более непроходимыми: стало меньше слонов, а старые их тропы, по которым люди в основном и пробирались через джунгли, постепенно зарастают.
Боже мой! Муравьи!
«Вопль его был страшнее клича, возвещавшего о начале войны:
– Муравьи! Муравьи!
Муравьи! Это означало, что людям немедленно следовало прекратить работу, бросить жилища, огнем проложить себе путь к отступлению, искать убежища где попало. Это было нашествие кровожадных муравьев тамбоча. Они опустошают огромные пространства, наступая с шумом, напоминающим гул пожара. Похожие на бескрылых ос с красной головой и тонким тельцем, они повергают в ужас своим количеством и своей прожорливостью. В каждую нору, в каждую щель, в каждое дупло, в листву, в гнезда и ульи просачивается густая смердящая волна, пожирая голубей, крыс, пресмыкающихся, обращая в бегство людей и животных…
Через несколько мгновений лес наполняется глухим шумом, подобным гулу воды, прорвавшей плотину. – Боже мой! Муравьи!
Тогда всеми овладевает одна мысль – спастись.
Многие предпочли муравьям пиявок и укрылись в небольшой заводи, погрузившись в нее по шею. Они видели, как прошла первая лавина. Подобно далеко разлетающемуся пеплу пожара шлепались в болото полчища тараканов и жуков, а берега его покрывались пауками и змеями, и люди баламутили тухлую воду, отпугивая насекомых и животных. Листва бурлила, как кипящий котел. По земле двигался грохот нашествия; деревья одевались черным покровом, подвижной оболочкой, которая безжалостно поднималась все выше и выше, обрывая листья, опустошая гнезда, забираясь в дупла».
Так Хозе Ривера описал нашествие муравьев эцитонов, по-местному «тамбоча» или «тауока», которые бродят среди тлетворных испарений болот великой Амазонки. Он хорошо знал кровожадных насекомых. Участвуя в работах смешанной комиссии по урегулированию пограничного спора между Колумбией и Венесуэлой, Хозе Ривера немало времени провел в первобытном лесу Амазонской низменности.
Как сигналы лютой опасности, звучат в сельве зловещие крики птиц-муравьедов, предупреждая все живое о приближении «черной смерти». Большие и малые хищники, насекомые, лесные свиньи, гады, люди – все бегут в панике перед походными колоннами эцитонов.
Человек ничего не слышит еще: ни отдаленного гула, ни шелеста миллионов бегущих муравьиных ног, ни смрадного запаха их маленьких тел, а твари, более чуткие, уже разбегаются, разлетаются кто куда.
Сначала, пишет Энн Патнем, которая в Африке повстречалась с такими же муравьями, заскулила в хижине собака, забеспокоилась обезьяна в клетке. Упал с потолка и удрал большой скорпион. Сороконожка поспешила за ним. Мышь юркнула за дверь.
Кто мог, спасался бегством. А кто не мог, того ждала лютая смерть. Однажды муравьи-кочевники «загрызли» даже леопарда в клетке. Съели как-то и питона, который после сытного обеда оказался недостаточно проворным. Начисто, до костей, объедали забытых на привязи собак, запертых в хлевах свиней, коз, кур. Одного преступника, оставленного сбежавшими людьми в тюрьме, муравьи тоже не пощадили, закусали до смерти.
Впрочем, во всех таких историях опасность, которой подвергаются люди при встрече с армиями кочевых муравьев, часто преувеличена. Описано уже много видов эцитонов, и почти у каждого из них, говорит Генри Бейтс, один из первых исследователей этих насекомых, своя стратегия войны. Одни маршируют колоннами, другие – лишь шеренгами в один ряд, третьи атакуют «тесными фалангами», которые струятся по земле, как «потоки темно-красной жидкости». К одним можно безбоязненно подойти на несколько дюймов. От других лучше держаться подальше, потому что «с невероятной быстротой взбираются они вверх по ногам», впиваются острыми челюстями в кожу и больно кусают. А оторвать вцепившихся муравьев можно, только разорвав их пополам: голова с челюстями остается в ранке – так прочно они держатся! Человеку, говорит Бейтс (а он-то хорошо знает этих шестиногих «бульдогов», потому что одиннадцать лет прожил в лесах Амазонки), «ничего другого не остается, как только спасаться бегством».
Но не всегда помогает и бегство. Некоторые походные армии муравьев растягиваются на сотни метров (даже на целый километр!) и наступают подобно тысячам «бешеных волков, идущих лавиной». Нелегко вырваться из их окружения, особенно в лесной чаще, где бежать быстро нельзя и не видно, куда бежать, с какой стороны подступают муравьи. Понятно, почему отчаянные крики «Тамбоча!», «Тауока!» или «Зиафу!» повергают в панику людей, которые хорошо знают, что они означают.
Откуда и куда идут эти муравьи?
Эшерих, знаменитый исследователь насекомых, думал, что эцитоны покидают свои охотничьи угодья, после того как все вокруг съедят. Но последние наблюдения показали, что это не так. Муравьи, как видно, просто не представляют себе жизни без скитаний. Есть ли пища или нет ее – они все равно уходят. Это номады по природе своей. Идут строем: впереди разведчики, на флангах солдаты-конвоиры, в конце колонны в окружении пышной свиты тащится перегруженная яйцами матка. Муравьи несут с собой и личинок, прикрывая их от солнца собственными телами. Несут и все время облизывают их. И вот когда слизывать больше будет нечего, когда перестанут личинки выделять на своей коже какие-то загадочные вещества, столь привлекательные для муравьев-носильщиков, тогда только страсть к бродяжничеству покидает эцитонов. Пора, значит, окукливаться личинкам, а для этого нужен полный покой. Муравьи находят укромное местечко, где-нибудь под большим камнем или в дупле гниющего во мху дерева, и свиваются здесь клубом, как пчелы. Этот живой шар – их муравейник, походный дом. Он «пористый» – весь в дырках. Дырки ведут к центру гнезда, где матка поспешно освобождается от бремени: за несколько дней отдыха успевает отложить тридцать тысяч яиц!
Не все муравьи «изображают» на привале гнездо: часть их рыщет по округе, добывая пищу для всей общины (и для живых «кирпичиков», из которых сложено гнездо!). Однажды подсчитали, что фуражиры африканских кочевых муравьев за десять дней стоянки притащили в импровизированное гнездо полтора миллиона всевозможных насекомых.
Между тем личинки окукливаются и под покровом коконов превращаются в молодых муравьев. Как только это случится, клубок рассыпается и муравьи, построившись походным порядком, снова отправляются в путь[22]22
Некоторые виды американских эцитонов кочуют восемнадцать-девятнадцать суток без перерыва, а потом дней на девятнадцать-двадцать располагаются лагерем. Затем снова кочуют восемнадцать-девятнадцать дней и т. д.
[Закрыть]. И снова смерть сопутствует им: в страхе перед муравьями бегут все, кто может убежать.
Ни ручьи, ни реки не останавливают маленьких хищников.
Встретится им ручей – эцитоны смело бросаются в воду.
Цепляясь друг за друга, строят из тел своих живой понтонный мост. Течение сносит муравьев, тысячи их тонут, но мост прочно держится, и напирающая сзади армия благополучно переправляется по нему на тот берег.
А когда река слишком широка и быстра, муравьи форсируют ее иначе: свиваются в живой шар и, спрятав матку и личинок поглубже в его недрах, скатываются прямо в реку. Шар на воде не тонет. Течение несет его. Муравьи из подводной части клубка все время выбираются вверх из воды, а на их место переползают муравьи из надводного «каркаса». Потом и они карабкаются наверх, чтобы «отдышаться». В недрах шара все время, значит, струится живой поток снизу вверх и сверху вниз, но шар от этого не рассыпается.
Когда течение прибьет его к берегу, тогда только он разваливается и муравьи путешествуют дальше обычным порядком.
Про африканских кочевых муравьев рассказывают, что они, цепляясь друг за друга, закидывают «веревочные лестницы» на деревья. Сначала небольшие их отряды ползут вверх по стволам. Затем с веток спускаются на землю вереницы сцепившихся ножками и челюстями муравьев. По этим лестницам штурмует кроны деревьев осаждающая их внизу армия. Ветер перекидывает живые лестницы с сука на сук, с дерева на дерево, и муравьи ползут по ним, как по подвесным мостам, растекаясь в листве леса черным потоком смерти.
Есть и слепые эцитоны. И немало их. У одних по бокам головы можно еще заметить недоразвитые глаза, которые хорошо различают только свет от тьмы. У других сохранились лишь глазные ямки без глаз. У третьих даже и ямок нет.
Все слепые эцитоны не выносят света и путешествуют под опавшей листвой, в лабиринтах валежника и бурелома. Когда нужно им перебраться через открытое пространство, они сооружают сложенные из комочков земли тоннели. Работа кипит, быстро поднимаются над землей перекрытия муравьиного «метрополитена». Эцитоны строят сразу обе противоположные стены выгнутых аркад, образующих своды тоннеля. «И удивительным образом, – пишет Бейтс, – ухитряются сблизить их и вставить «замковые камни», не позволяя рыхлому, нескрепленному сооружению рассыпаться».
И вот уже по подземной дороге тайно движутся легионы безжалостных грабителей. Добравшись никем не замеченными до гниющего во мху бревна или «другого многообещающего охотничьего угодья», муравьи разбегаются по сырым щелям, по темным углам и рвут в клочья жуков, пауков, гусениц, змей, ящериц – всех, кого застигли врасплох внезапным нападением.
Крытые дороги эцитонов тянутся иногда сотни метров. Стоит где-нибудь пробить в них брешь, как сейчас же муравьи бросаются чинить ее. Пока рабочие заделывают дыру, большеголовые солдаты грозно выползают вперед, задирая головы и раскрывая челюсти с видом самой свирепой ярости и готовности к бою.
Дыра заделана – снова текут по подземельям муравьиные толпы и неутомимые их саперы едва успевают сооружать земляные своды над головой рвущейся вперед орды слепых кочевников.
Ищут пресную воду
Идут в реки
сякий раз, как вижу красную икру, я вспоминаю грандиозный марш-поход, который рыбы, несущие ее в чреве, предпринимают каждый год.
Рыбы эти – североатлантические лососи, семга и кумжа и их тихоокеанские братья по крови: кижуч, кета, горбуша, нерка, чавыча и сима. Из года в год и каждый вид в свое время уходят они из моря в реки, чтобы отложить у истоков красную икру.
Где настоящая родина этих рыб – решить не просто. Родятся они, конечно, в реках, но большую часть жизни проводят в море. Речные ли это рыбы, переселившиеся в море, или морские, размножающиеся в реках?
Ихтиологи утверждают, что лососи – рыбы речные. В море переселились они совсем недавно, возможно даже лишь в ледниковый период. Слишком юные их мальки еще плохо переносят соленую воду и другие непривычные условия, которые ожидают рыб на новом местожительстве. Поэтому лососи и возвращаются для икрометания в реки: «детишки» в пресной воде лучше себя чувствуют, да и врагов здесь меньше. Мальки подрастают и плывут в море: там пищи больше.
А когда дело идет о том, чтобы напитать желудок, лососей не страшат никакие расстояния. Они смело устремляются в открытые моря и океаны. Один лосось – его пометили в Шотландии – за четыре дня пересёк Северное море. На пятый день он второй раз попал в сети, но уже за пятьсот пятьдесят километров от того места, где его выпустили.
Когда могучий инстинкт сгоняет всех рыб, которым пора размножаться, к устьям рек, они приплывают сюда без опозданий. Некоторое время лососи плавают туда-сюда у границы пресных вод, мутными потоками изливающихся с континента. «То ли привыкают они к пресной воде, – спрашивает Герольф Альшнер, немецкий биолог, – то ли отдыхают перед трудным путешествием?»
Затем вдруг дружно и такими «превеликими рунами» устремляются вверх по реке, что буквально запруживают ее. Вода кишит рыбами. У многих плавники и спины торчат над водой – так жмут на них снизу другие лососи. А местами, где неширокая река внезапно суживается, крайних рыб напирающие в центре косяки выталкивают даже на берег.
Вот, например, как устремившаяся на нерест горбуша штурмовала реку Большую (на Камчатке).
«При солнечной и тихой погоде, – пишет советский исследователь М. Ф. Правдин, – с середины реки разнёсся и долетел до берега необыкновенный шум. Население рыбалок кинулось на берег, и здесь все долго любовались, как огромнейший косяк горбуши с сильным шумом и с беспрерывным выпрыгиванием отдельных рыб шёл вверх по реке, словно новая река ворвалась в Большую. Полоса шумящей рыбы тянулась не менее как на версту, так что без преувеличения можно считать, что в этом косяке был не один миллион рыб».
Когда горбуша идет в реки, начинается великая пожива для лис, медведей, ворон, рысей и других зверей и птиц, которые набрасываются на одержимых «настальгией» лососей и добывают их каждый на свой манер. Люди тоже не упускают случая и ловят красную рыбу всеми способами.
А лососи стремятся все дальше и дальше вверх по реке. От главной армии отделяются отряды и уходят в боковые протоки, заплывают в ручьи, вливающиеся в реку, поднимаются по ним к самым истокам. Водопады и перекаты, которые теперь встречаются на каждом шагу, рыбы преодолевают акробатическими прыжками: прыгают нередко на три метра вверх и на пять в длину! Иных ждет неудача: падают они после отчаянных скачков не в воду за водопадом, а на сухие скалы и камни. Многие тут гибнут, но многие благополучно «приводняются» и продолжают путь.
В некоторые реки Аляски, в Юкон например, чавыча «углубляется» на три с половиной тысячи километров от устья! В день проплывают лососи по реке в среднем километров двенадцать. Но если река очень уж длинная, то рыбам, чтобы вовремя добраться до ее верховьев, приходится спешить, и тогда оставляют каждые сутки они по пятьдесят километров «за хвостом».
Жизнь в реках
Тихоокеанские лососи входят в текучие воды континентов летом, и каждый вид в свое время: раньше всех, в начале мая, штурмует реки чавыча, самая вкусная из них. Американцы зовут ее королевским лососем, а японцы – масуносуке, «князем лососей».
Потом идет нерка, сима, горбуша, кета, и уже в августе – кижуч. Сразу же, прибыв на нерестилище, рыбы мечут икру.
Но лосось атлантический, или сёмга[23]23
Есть еще семга камчатская – Salmo penshinensis, но она принадлежит к другому виду, хотя и тому же роду, что и семга атлантическая. Рыба эта мало изучена.
[Закрыть], в отличие от своих тихоокеанских собратьев нерестится не летом, а осенью и зимой и не сразу, после того как попадет в пресную воду.
«Вообще, – пишет известный знаток рыб академик Л. С. Берг, – биология лосося необыкновенно сложна: в каждой реке его жизнь протекает по-своему». У семги, говорит он, как у пшеницы, есть две биологические формы: яровая и озимая. И сходство здесь не только в названии. Озимые хлеба, чтобы продолжать рост, должны пережить под снегом зиму. Лишь после того как холод «обработает» таинственным образом их клетки, они на следующее лето начинают колоситься. Яровые хлеба колосятся в то же лето, в начале которого были посеяны.
Так и лососи: озимая семга должна, чтобы ее икра и молоки созрели, провести зиму подо льдом в холодной речной воде. Яровые расы в этом не нуждаются.
Семга входит в реки несколько раз в году. Весной, как только они вскрываются, идет «заледка». Это крупные самки с недоразвитой икрой. Наверное, еще с осени собрались они в устьях рек и здесь зимовали.
В июле осаждает реки тинда, или межень, – мелкие в килограмм-два лососики, преимущественно самцы. Тинда – это рыбья молодежь, которая торопится наделить мир своим потомством.
Одну лишь зиму провела тинда в море, едва исполнился ей год – и уже вернулась она в реки на размножение. Другие лососи живут в море дольше: года два-три, не помышляя даже о нересте.
Наконец, с конца августа и до морозов идет «осенняя» семга – почти все крупные самки без зрелой икры.
Так вот семга, что покинула море летом, нерестится в этом же году зимой. А «осенняя» и есть озимая раса: лишь через год, следующей зимой, отложит она икру.
Целый год озимая семга сонно дремлет где-нибудь в омутах и ямах и ничего не ест. «Она проходит стадию вегетативного покоя при низкой (около нуля градусов) температуре», – говорит Л. С. Берг.
Как только войдут лососи в реки и почуют вокруг себя пресную воду, с ними происходит удивительный метаморфоз: из прожорливых хищников сразу превращаются они в голодающих йогов. Пока живут в реке, ничего не едят. Силы их поддерживают запасы жира, которые они накопили еще в море. Есть им некогда, да и некуда пищу эту складывать: яичники и семенники у рыб так разрослись, что распирают бока и кишечник совсем сжали. А у самцов, кроме того, и челюсти изогнулись, словно клещи, на манер клюва клестов. Лущить шишки таким клювом, может быть, и удобно, но есть рыбу совсем невозможно.
И окраска стала у лососей другой: не серебристой, как в море, а тёмной. У сёмги – с красными пятнами на боках. И горб на спине вырос, особенно высокий он у самцов горбуши. Рыбы «лошают» – так говорят у нас. А лошалых самцов называют лохами.
Лососи нерестятся в быстрых ручьях с прозрачной водой и галечным дном. Чтобы до них добраться, они часто поднимаются к самым истокам и ключам. Опасность сесть на мель их не смущает: нередко рыбы мечут икру на таких мелких местах, что им приходится ложится на бок – только тогда вода покрывает их целиком.
Каждая рыба идёт туда, в ту реку и часто в ту протоку, где несколько лет назад родилась сама. В главе об ориентации мы подробнее поговорим об этом.
Самцы ревниво стерегут своих самок, гонят прочь других лохов. Между соперниками разыгрываются жестокие дуэли.
Прежде чем отложить икру, рыбы очищают дно от мусора: ила и травы. Ложатся на бок и бьют хвостами – ил взмывает вверх, под ним обнажается песок. Тогда самка роет в песке довольно большую яму – длиной метра два-три! В нее и откладывает несколько тысяч икринок. Заваливает яму песком и галькой, насыпает над ней бугор, который напоминает могильный холмик. Таких гнезд она закладывает несколько. Трудится дня два-три, иногда неделю.
Потом караулит гнездо. Стоит в ожидании смерти у колыбели новой жизни. Многие самки лососей погибают у своих гнезд от истощения.
А самцы, как только самки вымечут икру, сразу же покидают их. Они спешат в море? О нет. Самцы тоже почти все погибают тут же в реке. Обессиленные, истерзанные, больные, вяло плывут лохи вниз по течению. Многих быстрые потоки несут хвостом вперед, многих и вверх брюхом.
«Во всех родах камчатских лососей сие достойно примечания, – писал в 1755 году один из первых наших ихтиологов Степан Петрович Крашенинников, – что они в реках и родятся, и издыхают, а возрастают в море и что по однажды токмо в жизнь свою икру и молоки пускают».
Что касается дальневосточных лососей, это так: «однажды токмо в жизнь свою» они размножаются. Но европейские сёмги довольно часто живыми и невредимыми возвращаются в море из трудных походов в «воды обетованные». В море они быстро приходят в себя, с жадностью набрасываются на сельдей и песчанок, поправляются, жиреют и на следующий год снова отправляются в поход.
Около четверти европейских лососей, а иногда лишь два – четыре их процента возвращается нереститься во второй раз. Некоторые приходят в реки трижды. А в Шотландии поймали очень старую лососиху. На ее чешуе были хорошо заметны тринадцать отчетливых годовых колец (такие же, как на древесном пне). Значит, рыбе этой тринадцать лет. Старше ее лососи с тех пор не попадались. Стали исследовать ее дальше и обнаружили, что почтенная рыба четыре раза уже наведывалась в Шотландию и пришла нереститься теперь в пятый раз! Это тоже рекорд.
Месяца через два-три из икринок выходят мальки. Зиму они проводят в тех ручьях, где родились. Весной молодые тихоокеанские лососи обычно скатываются в море (лишь молодь нерки два-три года живет в реках). Но мальки семги не спешат в гости к Нептуну. Лет пять охотятся они в реках, а потом вдруг дружно все разом покидают их. И бывает так, что там, где еще вчера с каждого камня можно было увидеть их веселые стайки, сегодня не встретите ни одного молодого лосося.
Однако не все они уходят в море: часть самцов остается в реках. Зачем? В этом отступлении от правил заключен большой биологический смысл. Дело в том, что самцы лососей погибают быстрее самок. На второй нерест они почти никогда не возвращаются, поэтому на нерестилищах иногда не хватает самцов. Чтобы недостачу эту восполнить, молодые лососи мужского пола и остаются в реке. (Не все, конечно, а часть их, как я уже сказал.) В пресной воде они растут плохо, но созревают быстро и всегда готовы, когда поблизости не окажется больших лохов, оплодотворить икру вернувшихся из моря самок. Эти карликовые – самцы-домоседы развиваются из той же икры, что и другие лососи.
В Ладожском и Онежском озерах живут семги (и самки, и самцы), которые тоже в море не уходят. Большие озера служат им морем: каждый год в положенный срок идут они на нерест в окрестные реки, а потом снова скатываются в озера, совершая таким образом в миниатюре весь цикл миграций, свойственный их виду.
И кумжа[24]24
Лосось, близкий к семге и нерестящийся в тех же реках, что и семга. Кроме того, кумжа обитает в Черном, Каспийском и Аральском морях.
[Закрыть] в некоторых горных реках и озерах остается на постоянное жительство. Это знаменитая форель – особая раса морской кумжи.
