Текст книги "Повелитель четверга. Записки эмигранта"

Автор книги: Игорь Шестков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Жертвоприношение

1

У каждого свои пороки и придури. Некоторые уехавшие еще из СССР эмигранты жадно смотрят российское телевидение. И впадают в детство.

Другие пишут эпохальные шестисотстраничные романы с многочисленными интригами, географическими и временными ответвлениями от основного сюжета и детальными описаниями оргазмов главного героя непонятной сексуальной ориентации.

Увлекаются футболом, уфологией, кулинарией или монархизмом.

Участвуют в оккультных ритуалах. Разговаривают с духами. После чего витийствуют на актуальные политические темы. Предвещают близящиеся перемены. Постоянно отодвигая сроки драматической развязки.

Ну а я смотрю хоррор-фильмы, единственные в своем роде творения человеческого гения категории Б, еще способные вызвать у меня смех.

Предпочитаю сладкие ужасы мистики: фильмы по мотивам Лавкрафта с его экзальтированными, ищущими себя ходоками-студентами и спящим на дне моря вонючим моллюском Ктулху.

И вот однажды, посмотрев в полглаза треш-фильм про заброшенное кладбище на Аляске (ходячие мертвецы, зловещие дети, сосульки-убийцы, хмурые пришельцы, хеппи-энд), я вдруг вспомнил то, что сам пережил на старом деревенском погосте… ночью… лет пятьдесят назад… в дремучую эпоху застоя.

Скромное это происшествие нельзя конечно сравнивать с коммерческими ужастиками, но…

* * *

Случилось это недалеко от уже не раз описанного мной университетского Дома отдыха, в котором я и мои друзья отдыхали с мамами или с бабушками. В августе.

Задумал я однажды… не один, а с двумя моими друзьями-подростками, высоким блондином, Володей-Чайником и маленьким жгучим брюнетом, умным и рассудительным Боренькой и с еще одной нашей общей подружкой, красоточкой Юлей-Юлечкой по прозвищу Цапля, которая хоть и была нас на два года старше – ей недавно исполнилось шестнадцать – но бегала и возилась с нами, «с сопливой малышней», для того, якобы, чтобы мы «не наделали делов»… наведаться ночью на старое лесное кладбище.

Пройтись по кладбищу мы, натурально, хотели в простынях, а под простынями – фонарики должны были светить. Снизу, чтобы морды страшные вместо лиц представлялись. Кому представлялись? Тем, кто по ночам по лесу таскается. Прохожим. Каким прохожим? Нет там никого. Тем лучше. Знатно повеселимся в теплой компании!

Все сделали, как задумали. Выпросили – с отдачей – простыни у бабы Зины в бельевой. Выпросили у кого-то фонарики. Даже получили на нашу ночную экскурсию официальное разрешение у мам и бабушек (пусть дети порезвятся).

С условием – в два часа ночи лежать в наших койках в Доме отдыха и дрыхнуть.

Притащились около двенадцати на кладбище. В простынях, с фонариками.

Чайник зачем-то ракетку теннисную с собой взял. Боренька – самодельный трезубец, как у Нептуна. А Цапля захватила с собой шарик из цветного папье-маше на резинке. Допотопный советский вариант йо-йо. Не вращающийся. Но отлетающий и возвращающийся. В руках опытного игрока – прекрасная забава и дразнилка.

По дороге на кладбище обсуждали фильм «Бей первым, Фреди» (его навязчивый саундтрек до сих пор звучит в моей голове). Мне фильм очень понравился. Легкий и смешной. Чайнику – тоже. Серьезный и продвинутый Боренька (недавно самостоятельно освоивший начала квантовой механики) называл его – развлечением для идиотов. А Цапля фильм принципиально не смотрела. Это, мол, пиф-паф с ракетами и голубями, картина для подростков или инфантильных мужчин. А мне интересны Бергман и Феллини.

Несмотря на разногласия, раздавили для храбрости под огромным дубом бутылочку белого вина, нелегально купленного в сельпо. Рислинг. Пили залихватски, из горлышка, улюлюкали и дурачились, Цапля впрочем не пила. Потому что «нельзя пить эту советскую отраву». Цапля была права. У меня сразу засвербило в животе. А Бореньку вырвало. Прямо на дуб. Но он сумел это от Цапли скрыть. А мне показал язык. Сделал вид, что стреляет в меня из пистолета. Это за Фреди. Чайник от «отравы» не пострадал. Он у нас – не чувствительный.

И вот идем мы между заброшенных могил, фонариками себя подсвечиваем и подвываем: «А-а-а-а… у-у-у-у…»

Чайник ракеткой воздух крестит, Боренька потрясает трезубцем, Цапля беззвучно шарик вверх-вниз бросает, а я зубами клацаю. Тогда еще мог.

Все здорово, но не весело почему-то. Немножко страшно. Рислинг в животе за кишки тянет.

Ночь, кладбище. Звуки странные из леса доносятся. Треск, жужжанье, бульканье, хрюканье. И еще – стоны… будто зовет нас кто-то. Плачет, всхлипывает, просит о помощи. Лешие?

Остановились, прислушались – тишина. Пошли дальше.

Место, которое мы выбрали для нашего ночного представления – было на самом деле жутким. Почти не тронутый человеком лес. Болота вокруг. До дороги – километров семь, до нашего Дома отдыха – три с половиной километра. По лесной тропинке. Днем по ней идешь – все ясно. А ночью – все не так. Тени.

Высоченные липы на кладбище – как египетские колонны, ветки, смыкающиеся над нашими головами – как мускулистые руки великанов, корни, тут и там вылезшие из земли – как борода Вия.

Ограды и кресты покосились… могилы такие, что из них вот-вот мертвецы полезут. Сиреневые огоньки в чаще. Кикиморы мерещатся.

На кладбище этом давно никого не хоронили. Потому что две или три деревни, поставляющие сюда раньше своих покойников, не существовали больше, на их месте плескались зеленоватые воды водохранилища.

Темно. Фонарики наши тьму не разгоняли, только нас самих и слепили.

Луна светила как-то сбоку. Деревья отбрасывали длинные тени, которые явно жили своей жизнью.

В бледно-лимонном, обманчивом лунном свете – кресты, ограды, кусты и деревья казались темно-синими… и исполненными особенного, магического, судьбоносного значения. Не почувствовать это было невозможно. Я заметил, что лица моих спутников посерьезнели. Даже как бы постарели.

Наша дурацкая затея превращалась постепенно и неотвратимо – и против нашей воли – в непонятный нам самим ритуал поклонения. Чему, кому?

Чему-то непостижимому, древнему, всесильному, вдруг открывшемуся нам на этом лесном погосте.

Мы чувствовали себя адептами старого-престарого культа. Культа, бессознательными адептами которого являются все живые существа. Более глубокого, чем любая теософия.

Боренька не выдержал первый. Положил свой дурацкий трезубец на землю. Сложил, как умел простыню и положил ее рядом с трезубцем. И сел на нее.

Остальные, не сговариваясь, сделали то же самое. Сели в кружок и взялись за руки.

Рядом с огромной елью.

Несколько минут мы пели неизвестный гимн на непонятном языке. Что-то внутри нас диктовало нам слова…

Допели. Чайник тихо предложил разжечь костер. Никто не стал возражать. Костер, конечно костер.

Все ждали чего-то. То ли от самих себя, то ли от других. Или – от того, необъяснимого, от того, что всецело завладело нами этой ночью, от того, чему мы уже были готовы принести свои жизни в жертву.

Притащили сухие ветки, построили из них пирамиду, у Чайника нашлась зажигалка, вскоре заполыхало и загудело пламя.

Смотрели в огонь. Молчали. Чувствовали, что сейчас что-то произойдет. Не знали что. Но не боялись. Ждали.

Неожиданно Цапля встала, быстро разделась и разулась. Никто из нас не смутился. Никто не остановил ее.

Не похожий на себя, напоминающий былинного ратника Володя-Чайник подошел к ней и взял ее на руки. Она позволила ему поднять себя.

Он положил ее на старый, заросший мхом могильный камень, шагах в двадцати от нас. Положил как подготовленное к жертвоприношению животное.

Боренька и я встали с одной стороны камня, Чайник – с другой. Между нами лежала Юлечка-Цапля. Глаза ее были закрыты. Руки вытянуты. Маленький белый живот судорожно поднимался и опускался.

Не помню, о чем я в тот момент думал. Наверное, ни о чем. Я ждал. Ждал, что Чайник достанет свой охотничий нож.

И он достал его. Раскрыл. Потрогал за длинное лезвие.

Взял нож правой рукой. А левую руку положил на Юлечкин рот.

Медленно размахнулся и…

Следующее мгновение тянулось необъяснимо долго. Как при замедленной съемке. Нож в руке Володи медленно-медленно приближался к груди Юлечки.

Вот, он слегка коснулся ее нежной кожи. У кончика острия показалась маленькая капля крови…

Я уже набрал в легкие воздух, и был готов истошно закричать. Но не закричал.

Потому что нож застыл, так и не проникнув в тело жертвы.

Время остановилось.

Я испытал незнакомое мне блаженство. Все существо мое собралось в белую сверкающую точку и взорвалось.

* * *

На следующий день мы, все четверо, встретились, как и договорились, на пляже и вместе купались. Играли в волейбол. Ели арбуз. Боренька плевался косточками. Чайник грозил утопить его в водохранилище.

На маленькой груди Юлечки, лишь слегка прикрытой бикини – я не нашел глазами ни свежего пореза, ни шрама, ни даже пятнышка.

Вечером того же дня мы устроили на пляже «попойку».

Разожгли костер. Жарили хлеб на веточках. Играли в жмурки.

Выпили привезенную втайне из Москвы бутылку заграничного портвейна.

Разделись и танцевали вокруг костра «дикий гопак».

Цапля обнимала меня и прижималась ко мне животом. Целовалась с Чайником и Боренькой.

То и дело превращалась в птицу. Пыталась взлететь. Но не могла.

Вокруг нас плясали пьяные огни. Синие, зеленые, розовые…

Огни радовали, обжигали, сводили с ума.

А потом… на пляже вдруг показался рояль. За ним сидел пианист, похожий на паука. Он играл Моцарта так чисто, ясно и звонко, что звуки на наших глазах превращались в кристаллы и падали сверкающим водопадом на песок.

Затем пианист исчез вместе с роялем. А мы вместо музыки услышали пеструю какофонию сошедшего с ума небесного оркестра.

После того, как какофония стихла, заиграла виолончель, и мое сердце сжалось от печали.

Я вспомнил лежащее на могильном камне белое тело.

2

Мы все еще шли той августовской ночью по заброшенному лесному кладбищу. В простынях и с фонариками, подсвечивающими лица. Володя-Чайник с теннисной ракеткой, Боренька с трезубцем, Юлечка-Цапля с советским йо-йо и я.

Лес трещал, скулил и плакал. Могилы пугали.

Прошли все кладбище насквозь. Повернули, пошли по тропинке, непонятно куда ведущей. И тут, на этой тропинке, неожиданно встретили маленького мужичка-пьянчужку, скверно одетого, в дурацкой шапке и с грязной женской сумкой на плече. Синей.

Лица его мы не разглядели.

Он медленно брел нам навстречу, что-то бормотал. Увидел нас, задергался, задрожал и вдруг стал на колени.

Ближе всех к нему в этот момент находился идущий первым Чайник. Полагаю, он, как и остальные, был удивлен и ошарашен. Поднял свою ракетку. Как меч. Но не ударил… Позже он говорил мне, что ракетку поднял инстинктивно, мол, кто его знает, что у пьяного на уме.

Мужичонка взмолился: «Братцы, не убивайте! Вот, сумку возьмите, шапку, деньги еще есть в кошельке, вчера получил зарплату в совхозе, все, все возьмите, последнюю рубашку вам отдам, все отдам, только не бейте и не убивайте! Христом-богом прошу. Не жалеете меня, пожалейте жену-страдалицу, инвалида с детства, тридцать лет алкоголика терпит, сама ни-ни…»

Он снял с себя рубашку, брюки, ботинки и положил все это перед собой, и туда же положил свою сумку и шапку.

Мы конечно не собирались его бить или убивать. Мы были испуганы и не знали, что делать. Топтались на месте.

Тут умный Боренька подал пример. Запрокинул голову – как волк – и завыл по-волчьи. Цапля и я тоже завыли. Получилось не очень. Какие-то всхлипы вместо воя. А Володя-Чайник неожиданно для нас, довольно громко и похоже заревел по-медвежьи.

Странно. Откуда-то из глубины леса мы услышали то ли эхо, то ли ответ на наше вытье и рёв настоящих волков и медведей.

Голый мужчина, стоящий на коленях, заткнул уши руками, плакал, плевался, раскачивался из стороны в сторону и повторял: «Не убивайте, братцы, не убивайте, рубашку возьмите, брюки, кошелек… жены-страдалицы ради…»

Мы не знали, что делать, продолжать комедию было глупо и жестоко.

И тут Боренька не растерялся. Перестал выть, посмотрел на свои наручные часы с будильником, и сказал будничным тоном: «Двадцать минут второго. Ребята, пошли назад, с него хватит. Видите же, психованный… А мне мать весь отдых испортит, если я после двух приду».

Мы не возражали, наоборот, были благодарны, развернулись и уже были готовы ретироваться, но тут неожиданно услышали тихий смех и хихиканье.

Смеялся голый человек, стоящий на коленях на лесной тропинке перед кучей трепья. Глумливо хихикал. Ничего он не боялся. И психованным не был. И мольбы его были мерзким притворством.

Мы как зачарованные смотрели на него. А он, насмеявшись вдоволь, встал, растопырил ноги, ничуть не стесняясь, поднял и распростер свои костлявые руки. Стал похож на букву «х». И начал медленно расти. И рос, рос…

Тут мы впервые увидели его лицо в зеленоватом лунном свете. Оно не было человеческим. Оборотень? И его тело – было не человеческим телом, а только его имитацией, под пятнистой кожей как будто ползали змеи…

Существо это стонало и корчилось как надуваемая снизу сильным вентилятором фигура из полиэтилена.

…

Мне было очень страшно, а Бореньке и Володе-Чайнику видимо нет. Или в них проснулся охотничий инстинкт? Не знаю. Не сговариваясь, они решили атаковать оборотня.

Чайник ударил его теннисной ракеткой. А Боренька метнул в него свой трезубец. Хотел его продырявить.

В тот момент, когда ракетка и трезубец коснулись кожи оборотня, все вокруг нас изменилось.

Кто-то в один миг сменил декорации. И включил свет.

Пропало кладбище, пропал лес. Могилы, деревья, тени…

Володя, Боренька, Цапля и я сидели по-турецки на пластиковом полу чистой и хорошо освещенной комнаты. Комнаты без мебели, без дверей и без окон. И без видимого источника света.

– Где это мы?  – спросила дрожащим шепотом Цапля.

– Где, где, в нигде,  – ответил всезнающий Боренька.  – В пространстве зеро.

– Это что еще за дребедень?

Боренька ударился в объяснения. Использовал понятия, взятые из учебников по термодинамике и квантовой механике. Я ничего не понял, кроме того, что в нашей жизни что-то пошло наперекосяк.

Боренька предполагал, что из этого «пространства зеро» можно при желании попасть в любую точку мира.

– Понимаете, то, что мы увидели на кладбище – это не чудовище, а инопланетянин. А эта «комната», где мы сейчас сидим,  – это его транспортное средство. Не ракета, а пространство зеро. Технология будущего.

– Инопланетянин? Какой мерзкий. Боюсь, никуда это дурацкое пространство нас не переместит. Пупок развяжется. И вообще, никакое это не пространство. И не комната.

– А где, по-твоему мы находимся?

– А черт знает где. Похоже, мы все под гипнозом и нам все это кажется. И комната эта и оборотень на кладбище. А на самом деле – мы валяемся в лопухах. Пьяные или дурные.

– Кто же нас загипнотизировал?

– Леший его знает. Может быть, этот дядька с сумкой. Никто не знает, что в другом человеке кроется. Может, он Мессинг?

– Зачем спорить о том, что легко проверить?  – сказал Чайник и произнес громко и отчетливо, явно обращаясь не к нам:

– Прошу перенести нас в Нью-Йорк, в Музей Метрополитен.

Губа не дура. В Нью-Йорк!

Будь моя воля, я попросил бы перенести меня в нашу комнату в Доме отдыха. Боялся, что бабушка не спит и беспокоится обо мне. У нее мог начаться приступ астмы. Но сказанного не воротишь. Кто-то явно услышал и понял слова Володи. Нашу комнату и нас вместе с ней несколько раз встряхнуло. Потом завертело. А затем… нас с огромной скоростью потащила куда-то неведомая сила. На Луну или в преисподнюю.

Я зажмурил глаза.

А когда я их открыл…

Я и мои друзья находились в большом зале с средневековыми христианскими скульптурами и картинами на стенах.

Неужели мы действительно в Нью-Йорке, в музее? Трудно было понять. Жалюзи на окнах были опущены.

Что-то было однако не так. Мы не сразу поняли, что…

Тут, в этом зале, полном предметов искусства, мы не были людьми. Наши души и сознание были вложены (как ручки и карандаши – в школьные пеналы) в деревянные скульптуры. Мы видели все вокруг деревянными глазами, мы могли телепатически общаться друг с другом, но не могли пошевелить и пальцем или хотя бы моргнуть.

Занесло нас в скульптурную группу «Поклонение волхвов».

Володя-Чайник оказался в молодом золотистоволосом Каспаре в красной персидской шапке. Бореньку-умного забросило в коленопреклоненного лысого старика Мельхиора с золотой чашей в руках. Я был заключен в деревянном теле чернокожего короля Эфиопии Бальтасара. Несчастная Цапля томилась в теле Богородицы.

По залу бродили посетители музея, подолгу задерживаясь у скульптур и картин. Нашу группу они тоже рассматривали долго и внимательно. Норовили потрогать. Но как только рука приближалась к деревянной плоти слишком близко – ревела сирена.

Судя по одежде и обуви, посетители музея не были советскими людьми. Говорили они между собой тихо и на разных языках, в том числе и на английском. Я понял только несколько восклицаний, вроде «какая красота» или «восхитительно».

…

Спустя какое-то время молчащая прежде Юлечка послала нам телепатический сигнал: ребята, у меня сердце в пятках, посмотрите на младенца.

– У тебя нет сердца, сестричка, как у Железного Дровосека,  – проворчал Чайник.

Я не сразу понял, зачем надо было глядеть на младенца.

Ужас продолжался. Пухленький мальчик с красивой головой и умным печальным личиком на наших глазах превращался в знакомое нам чудовище. Из его глаз, ноздрей и ушей вылезали твари, похожие на угрей. Они щерили свои зубастые пасти и щетинили черную шерсть…

На картинах вместо ангелов, апостолов и Святого Семейства – показались когтистые косматые дьяволы. У некоторых из них были крылья.

Скульптуры превращались в демонов-рептилий с пятнистой кожей.

Посетители, истово крича, покидали зал.

Мы слышали клекот, шип, визг, топот мечущихся в панике людей.

Внезапно погас свет. Звуки исчезли. Несколько мгновений мы провели в темноте и тишине.

…

Обнаженная Юлечка все еще лежала на заросшем мхом могильном камне. С одной его стороны стояли Боренька и я. С другой – с охотничим ножом в руке – Володя-Чайник. Суровое его лицо походило на лицо рыцаря со знаменитой гравюры Дюрера. Боренька тоже преобразился. Его добрая еврейская мордочка превратилась в злобную карикатуру, нос вырос и упал, на нем появилась бородавка, красные клыки вылезли изо рта, глаза увеличились и напоминали глаза больной базедовой болезнью гиены.

Со мной тоже что-то случилось… хорошо, что я не видел себя со стороны.

Я ужасно хотел, чтобы Чайник наконец ударил Юлечку ножом в сердце. Жаждал увидеть, как брызнет во все стороны кровь девушки, как задрожат в предсмертных конвульсиях ее нежные бледные пальчики. Мечтал изнасиловать ее труп.

В последнее мгновение волна зла отпрянула, пришло раскаянье и просветление, и я успел закрыть своим телом несчастную Цаплю. Нож Володи вошел мне между лопаток и вышел острием на груди.

…

На следующий день мы опять встретились на пляже. Играли в волейбол и ели арбуз. А вечером танцевали дикий гопак.

Юлечка подарила мне свой цветной шарик на резинке. Будет чем заняться в свободное время!

Уколи шоколадного зайца шариковой ручкой

Сегодня первый раз привился.

Увы, вакциной АстроЗенека, которая уже несколько дней как сменила имя и называется нынче как-то совсем непроизносимо.

Прививался в прививочном центре, находящемся в бывшем берлинском аэропорту ТЕГЕЛЬ, в недоброй памяти терминале С. Не раз торчал там часами в ожидании самолета. Проклиная все на свете.

Да, да, все говорили, такси долетит до Тегеля, не заметишь, сегодня же Пасха, все сидят по домам, пьют и обжираются.

И тем не менее в центре Берлина были пробки, и меня укачало как ребенка.

Шофер рассказывал мне в пути про пророка Мухаммада. Утверждал, что он добрый и милосердный. Еще заявлял, что и Путин и Эрдоган, и даже Иран пляшут в Сирии под дудку американцев. Я не спорил, мне было нехорошо. В конце поездки шофер сообщил: «Все берлинские турки прививаются только китайской вакциной».

И предложил купить у него две баночки… всего за двести евро.

И еще мне говорили – ты только не пугайся, там будет длинная очередь перед входом в центр, но она очень быстро идет… Потерпи.

Похожая на громадную змею очередь перед входом в терминал С была, я не шучу, километра два с половиной длиной. Расходилась огромными петлями.

Два часа топтался на ледяном ветру.

Вокруг – старые люди в масках. И сотни ворон на тополях. Каркают, подлые.

Корректные надсмотрщики-арабы в желто-зеленых комбинезонах управляли движением очереди. Что-то по-своему кричали в рации. Мерзли.

Какой-то энтузиаст разносил воду. Воду никто не пил. Холодно. И непонятно, где потом…

Немцы не роптали, я кипел. Раса господ! Не могут элементарные вещи по-человечески организовать.

Ладно, отстоял свое. Судьбу не обманешь.

Вошел в терминал С. А там народу…

Сотни, тысячи людей. Как в Индии. На сравнительно небольшом пространстве. Все конечно в масках, но все равно тошно…

Непонятно зачем нас гоняли с места на место еще час. Вытерпел. А что делать?

Укололи наконец. Миловидная такая врачиха. Молодая, но въедливая. Вы, говорит, никогда после прививки в обморок не падали? Назойливые суицидные мысли в голову не лезли? Температура не поднималась?

Наверное психиатра прислали из Шарите. На практику. Уколы делать старикам и старухам.

Обратно ехал – опять больше часа. Чуть автомобиль шоферу-турку не заблевал. Мерседес. Так укачало. Светофоры каждые 100 метров. И машин тысячи.

Куда их всех дьявол гонит? Ведь закрыто все, и бары, и рестораны, и бордели. А с девяти и вообще – комендантский час.

Да, забыл, на выходе из центра мне вручили большого шоколадного зайца в фиолетовой фольге. Взял, я не гордый. Подарю кому-нибудь. Немка моя шоколад не ест. Слишком сладкий.

Или нарушу диету и съем зайца сам. Сделаю такую подлость.

И еще – ручку шариковую синенькую после заполнения анкеты положил себе в карман. На память. Люблю трофеи.

…

Дома – с удовольствием рассказал своей немке о прививке в Тегеле. Немножко приврал, как же иначе. Она все охала, гладила меня по голове… предложила отведать вареной курятины с техасским рисом. Потом достала из недр холодильника баночку черной икры и два холодных пасхальных яичка. И заварила зеленый чай.

А ночью мне приснился сон.

…

Будто бы я все еще стою в этой проклятой очереди, похожей на змею. А рядом со мной томится семейная пара… оба – за семьдесят, седые, симпатичные, моложавые.

Говорю им: «Как думаете, сколько еще нам тут торчать? Осточертело… на холодрыге».

Она только вежливо улыбнулась, а он ответил: «А кто его знает? Может, у них вакцина закончилась или врачи забастовали. Или…»

– Или что?

– Я кое-что заметил…

– Что заметили?

– Мы ползем в этой очереди уже час. Так вот… я все время смотрел… из терминала никто за это время не вышел. Входили – да, человек по десять в минуту или чуть больше. Я считал. Но никто не вышел. Ни один человек. Смотрите, смотрите, такси уезжают пустые, без пассажиров.

До терминала было отсюда метров триста. Я прищурился так, что по щекам потекли слезы. Кажется, мой собеседник был прав. Но что бы это значило? Сколько лоб ни морщил – ничего не придумал.

– У вас есть объяснение?

– Есть, но…

– Что, но?

– Но доказать я ничего не могу.

Тут вмешалась его жена.

– Не тяни, Вернер! Ты всегда тянешь резину. Выкладывай.

Вернер немножко помолчал, потом прочистил горло, похрипел, посвистел, и выдавил из себя: «Извините. Но там, в терминале, никто никого не прививает. Все ложь. Потемкинская деревня. В терминале С не прививочный центр, а место для забоя скота. Бойня. Кровавая баня. Назовите, как хотите. Там убивают старых людей. И все, кроме нас, об этом знают».

– Боже мой!

– Да, Мадлен.

– Погоди, дорогой… но если все в очереди знают, то… почему не бегут отсюда, почему не вызывают полицию, не кричат?

– Потому что мы не люди, а овцы.

Тут Вернер тихонько заблеял… для правдоподобия.

Я должен был вмешаться в разговор.

– Идея! Давайте не будем овцами. Уйдем отсюда потихоньку, не привлекая внимания этих – я показал рукой на собакоголовых надсмотрщиков в желто-зеленых комбинезонах. А если ничего ужасного не произойдет, вернемся и мирно дождемся своей очереди на прививку.

Супруги в ответ на мое предложение согласно кивнули и пошли налево. Под руку. А я – направо.

И тут же собакоголовые как-то неестественно быстро подскочили к нам и ужасными ударами резиновых дубинок по голове и по спине загнали нас назад в очередь. При этом бешено лаяли и хрипели. Один из них еще и укусил меня за ухо, негодяй. Из раны засочилась кровь. Ухо стало свербеть. Я перевязал его носовым платком. Стал похож на Ван Гога с известной картины.

Вернер играл желваками и каменно молчал. Гримаса на его лице означала: «Вот видите, я предупреждал, не надо было дразнить гусей. Теперь нам конец».

А Мадлен начала почему-то нервно хохотать. Это был шок. Вернер обнял жену за узкие плечи, поцеловал, успокоил.

Люди, стоявшие в очереди недалеко от нас, демонстративно отвели глаза. Огромные, на выкате. Некоторые примирительно заблеяли.

Мы молчали минут пять, потом заговорила Мадлен. На незнакомом мне гортанном языке. Я попросил ее перейти на немецкий, а она показала мне язык. Толстый, нечеловеческий. И захрюкала.

Затем медленно, словно бы нехотя, превратилась в мою немку.

Та трясла меня и говорила: «Проснись, проснись, Гарри, это только кошмар. Ты такой горячий, наверное, у тебя жар. Ты слишком чувствительный. Смотри, руки дрожат. И плечо распухло. Погоди, погоди, а откуда у тебя этот мех на груди… и на руках… и на спине. Прямо как у барана. Я раньше не замечала. И что это с твоим ухом?»

…

Ровно через двадцать четыре часа после прививки у меня действительно поднялась температура. Закружилась голова, заныли суставы. Меня тошнило, я почти не мог ходить. Организм мой протестовал против впрыснутой в него, биологически активной жидкости.

Еще через два часа начался бред. С галлюцинациями.

Я не видел больше ни длиннющей очереди, ни собакоголовых, ни Вернера, ни Мадлен, ни зловещего терминала. Передо мной прыгал и скакал шоколадный заяц в фиолетовой фольге. Величиной со слона. Омерзительно улыбался, ухал и что-то бормотал. В руках у меня была неестественно большая синяя шариковая ручка. И я все пытался и пытался уколоть ею зайца в покатое плечо.

…

На следующее утро все неприятные симптомы исчезли. Вторая прививка назначена на конец июня.