Текст книги "Сапфо"

Автор книги: Игорь Суриков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Как бы то ни было, в красивую легенду об этом прыжке поверил Овидий. Или сделал вид, что поверил, – с этим великим римским лириком, «певцом любви», как его часто называют благодаря прославившим его «Любовным элегиям», никогда не угадаешь: когда он говорит всерьез, когда нет… Но, во всяком случае, для поэта, сделавшего главной темой своих стихов всемогущую Любовь, сюжет «Сапфо и Фаон» был явно выигрышным. И он написал, в числе других своих многочисленных произведений, послание – как бы от лица Сапфо и как бы адресованное Фаону:

…Вся я горю, как горят поля плодородные летом,

               Если безудержный Эвр гонит огонь по хлебам.

Ты поселился, Фаон, в полях под Тифеевой Этной, —

               Пламя сильней, чем огонь Этны, сжигает меня.

Песен, которые я с созвучьями струн сочетала,

               Мне не создать: ведь для них праздной должна быть душа.

Юные девушки мне из Мефимны и Пирры немилы.

               Все мне немилы теперь жены Лесбосской земли.

И Анактория мне, и Кидно – обе постыли,

               И на Аттиду глядеть больше не хочется мне;

Все мне постыли, в любви к кому меня упрекали

               Ты присвоил один множества женщин удел…

(Овидий. Героиды. XV. 9–20)

Овидий был ученым, эрудированным поэтом; в своем творчестве он всегда старался блеснуть обширностью познаний, и многие из его стихов трудно понимать без некоторого комментирования. Это касается, в частности, имен собственных, которыми, как видно и невооруженным глазом, переполнен процитированный отрывок.

Эвром греки называли восточный или (чаще) юго-восточный ветер. Ему часто придавали эпитет «огненный», и по понятной причине: он нес горячие, сухие массы воздуха из азиатских и египетских пустынь. Далее в стихотворении упомянута Этна – знаменитый вулкан на Сицилии. Почему Этна – «Тифеева»? Согласно мифам, под этой горой навеки упрятано вступившее в борьбу с Зевсом и побежденное им огнедышащее чудовище Тифей (Тифоей, Тифон; не следует путать его имя с похоже звучащим именем возлюбленного богини Эос). Тифей заточен, но жив; потому-то периодически и происходят извержения.

Кстати, из этих строк следует, что Фаон перебрался на жительство в Сицилию. Почему в рассказе вообще появляется этот крупный средиземноморский остров? Не исключаем, что Овидий откуда-то смутно знал о том, что сама Сапфо бывала на Сицилии. Об этом ведь упоминалось, как мы видели, в «Паросской хронике». Выше было выяснено, что будущая поэтесса побывала там еще в детском или подростковом возрасте, причем не по своей воле, а с семьей в качестве временных беженцев. Но Овидий мог таких деталей и не знать, а в результате – подумать, что Сапфо отправилась на Сицилию гораздо позже, по собственной инициативе и именно ради Фаона. Не случайно далее у него она восклицает:

Новой добычей твоей сицилийские женщины стали.

               Что мне Лесбос теперь! Быть сицилийкой хочу!

(Овидий. Героиды. XV. 51–52)

Упоминает римский поэт лесбосские города – Мефимну и Пирру (странно, кстати, что не Митилену и Эрес, о которых более чем естественно было бы услышать в подобном контексте), а также подруг-учениц Сапфо, которым она посвящала свои лирические произведения: Анакторию, Аттиду, Кидно… В целом Овидиева Сапфо – женщина, прекрасно осознающая свою литературную славу и не страдающая ложной скромностью. Она гордо говорит о себе:

Мне Пегасиды меж тем диктуют нежные песни,

               Всюду по свету звенит славное имя мое.

Даже Алкей, мой собрат по родной земле и по лире,

               Так не прославлен, хоть он и величавей поет.

(Овидий. Героиды. XV. 27–30)

Овидий не был бы Овидием, если бы он сказал «словечко в простоте». Упоминая, скажем, муз, он ни за что не назовет их просто музами, а обязательно употребит какой-нибудь эпитет, причем не расхожий, а редкий и тем самым изысканный. Как в этих строках: Пегасиды. Муз значительно чаще называли Пиеридами или Аонидами.

Римский поэт перечисляет устами Сапфо и некоторые факты ее биографии, якобы имевшие место:

Шел мне шестой только год, когда матери кости, до срока

               Собраны в пепле костра, выпили слезы мои.

Брат мой растратил добро, опутанный страстью к блуднице;

               Что же досталось ему? Только позор и разор.

Стал, обеднев, бороздить он проворными веслами море,

               Что промотал без стыда – хочет бесчестно нажить;

Возненавидел меня за мои увещанья, за верность, —

               Вот что мне принесла честных речей прямота!

Но, будто мало бед, без конца меня угнетавших,

               Дочка прибавила мне новых тревог и забот.

(Овидий. Героиды. XV. 61–70)

Если верить данному свидетельству, то можно сделать по меньшей мере два новых заключения о судьбе нашей героини. Во-первых, она очень рано, еще в детстве потеряла мать; во-вторых, ее собственная дочь Клеида доставила ей какие-то треволнения (но чем именно – не говорится).

Впрочем, можно ли относиться к сказанному здесь с доверием? Не думаем. Во всяком случае, описывая отношения Сапфо с братом, Овидий явно путает. У него получается, что Харакс вначале разорился из-за своей связи с гетерой, а потом уже занялся морской торговлей. В действительности же, как мы видели из куда более достоверных источников, последовательность событий была противоположной.

К тому же Сапфо в конце концов примирилась с Хараксом. Выше цитировалось ее вполне доброжелательное стихотворение, посвященное брату. А кто уж может быть более достоверным свидетелем по подобному вопросу, чем сама поэтесса? Овидий же ошибочно считает, что неприязненные отношения между ними так и сохранились. Будто бы Харакс даже усугублял скорбь Сапфо, когда та поняла, что от Фаона ей не ожидать взаимности.

Брат мой Харакс, несчастьем сестры упиваясь злорадно,

               Часто ко мне на глаза стал появляться сейчас,

Чтобы меня устыдить моей печали причиной,

               «Что ей рыдать? – он твердит. – Дочь ведь жива у нее!»

(Овидий. Героиды. XV. 117–120)

Принять всерьез всё это невозможно. К тому же Овидий заканчивает свою небольшую поэму откровенно мифологическим мотивом: одна из нимф-наяд является Сапфо и говорит ей:

               …«Если жар безжалостный сердце сжигает,

               То в Амбракийскую ты землю скорее ступай.

Там во всю ширь с высоты Аполлон моря озирает,

               Берег Левкадским зовет или Актийским народ.

Девкалион, когда к Пирре горел любовью, отсюда

               Бросился и, невредим, лег на соленую гладь.

Тотчас ответная страсть спокойного сердца коснулась

               Пирры, и Девкалион тотчас утишил свой пыл.

Этот закон Левкада хранит; туда отправляйся

               Тотчас же и не страшись прыгнуть с вершины скалы».

(Овидий. Героиды. XV. 163–172)

Ох уж опять эта Овидиева демонстративная ученость, порой становящаяся просто невыносимой! Обязательно нужно опять засыпать читателя второстепенными географическими названиями, для чего-то упомянуть о том, что Левкадский берег по-другому называется еще Актийским, пересказать мало кому известный эпизод из мифа о Девкалионе и Пирре – мужчине и женщине, которые, согласно эллинским поверьям, единственные выжили после Всемирного потопа и, сочетавшись браком, дали начало всему последующему человеческому роду…

Одним словом, Овидий подводит нас к тому же прыжку Сапфо. Но сам этот прыжок, равно как и любовь к Фаону – это, конечно же, всего лишь красивая легенда, подобная той, которая сложилась об отношениях поэтессы с Алкеем.

* * *

А может быть, и действительно существовала «другая Сапфо»? Более или менее ясные упоминания об этом встречаются как минимум в трех источниках. Все они цитировались выше, но уже довольно давно и, соответственно, могли подзабыться. Имеет смысл поэтому их напомнить.

«Я слышал, что на Лесбосе существовала другая Сапфо, не поэтесса, а гетера» (Элиан. Пестрые рассказы. XII. 19). Это – свидетельство автора рубежа II–III веков н. э. А вот что пишет другой писатель того же времени: «И из Эреса гетеры… Сапфо, влюбившаяся в прекрасного Фаона, была знаменита, как говорит Нимфид в “Перипле Азии”» (Афиней. Пир мудрецов. XIII. 69–70). Это после того, как Афиней упомянул поэтессу Сапфо в связи с Хараксом, так что ясно, что теперь речь идет об иной женщине: наша Сапфо отнюдь не являлась гетерой.

Наконец, в византийском словаре «Суда» после короткой статьи о Сапфо, лирической поэтессе родом из Эреса, идет – опять же напоминаем вещи, которые нам уже известны – такая вот, еще более краткая информация: «Сапфо – лесбиянка из Митилены, арфистка. Она из-за любви к митиленянину Фаону бросилась в море с Левкадской скалы. Некоторые же и ей приписали сочинение лирических стихов».

Итак, получается, наша героиня сама по себе, а ее тезка, арфистка и гетера, причем тоже с Лесбоса, – сама по себе… И в Фаона была влюблена именно эта вторая. А почему бы и нет? Если действительно существовала не одна Сапфо, а две, то становится отчасти понятным разнобой относительно имени ее отца: отцов-то, выходит, тоже было два.

С другой стороны, если какие-то проблемы с помощью нашего предположения снимаются, то взамен появляются новые. Например: которая же Сапфо была уроженкой Митилены, а которая появилась на свет в Эресе? В «Суде» однозначно утверждается, что эресянкой являлась поэтесса, а митиленянкой – гетера. А из Афинея следует, похоже, противоположное.

Одним словом, вопрос нельзя считать решенным. Как и в связи с очень многими другими проблемами, которые порождаются скудными биографическими сведениями о Сапфо, в данном случае тоже приходится признаться: ситуация для нас неясна. И вряд ли когда-нибудь станет ясной. Разве что в дальнейшем отыщутся папирусы с новыми, ранее неизвестными стихами нашей героини, проливающие какой-нибудь свет на эти или иные перипетии ее жизненного пути. А этого в принципе исключать нельзя.

Как раз характеристике ее произведений будут преимущественно посвящены следующие главы этой книги. Ту информацию о ее личности, которую мы не смогли почерпнуть из, так сказать, сторонних источников, придется по крупицам добывать из наследия самой поэтессы. Перед тем как начать это делать, необходимо напоследок оговорить еще вот что.

Самым главным для Сапфо – во всяком случае, на протяжении ее взрослой жизни – была не ее семья, не ее полис, а ее фиас, подруги и ученицы. Это явствует буквально из всего. Не случайно в знакомой нам статье из словаря «Суда» они упомянуты в немалом количестве, чуть ли не в большем, чем родственники нашей героини. А в сборнике стихов Сапфо эти близкие ей женщины и девушки занимают воистину наиболее видное место. Итак, что же представлял собой этот сборник?

СБОРНИК СТИХОВ САПФО

«Она написала девять книг лирических стихотворений». Так сказано о Сапфо в словаре «Суда». Что это означает? То, что общий свод произведений нашей героини умещался на девяти папирусных свитках. Выше уже упоминалось, что именно форму таких свитков имели книги у древних греков – как в те времена, когда жила лесбосская поэтесса, так еще и несколько столетий спустя.

В сущности, можно говорить о появившемся в какой-то момент сборнике стихов Сапфо, разделенном на девять частей или глав – так привычнее говорить сейчас, а в античности в аналогичном смысле употребляли как раз термин «книга». Принадлежит ли это разделение (а стало быть, и окончательное формирование сборника) самому автору? В этом позволительно усомниться. Сама Сапфо писала как дышала и, надо полагать, меньше всего думала о том, в какой последовательности будут читать ее стихотворения (тем более что в ее эпоху стихи вообще не читали, а слушали). Скорее всего, в подобный классифицированный вид привели наследие Сапфо великие александрийские филологи, работавшие в эллинистическую эпоху, занимавшиеся исследованием и, так сказать, «упорядочением» всей предшествующей древнегреческой литературы.

Александрия, лежавшая на южном берегу Средиземного моря и получившая название в честь своего основателя, великого Македонянина, с рубежа IV–III веков до н. э. являлась столицей Египта, но по всему своему облику была отнюдь не египетским, восточным, а вполне эллинским городом. Да и правили в ней в то время греки – цари, принадлежавшие к династии Птолемеев. Строго говоря, Птолемеи происходили из Македонии, как и Александр; но ныне уже можно считать безоговорочно доказанным, что обитатели античной Македонии в этническом плане принадлежали к эллинам и не представляли собой какого-то отдельного народа, как нередко считали раньше^[149].

Уже основатель этой династии Птолемей I, в прошлом один из ближайших сподвижников Александра Македонского, затем ставший египетским правителем, основал в начале III века до н. э. в своей столице Александрии Мусей (позднейшее латинизированное написание – Музей), грандиозный центр всех видов культурной деятельности, особенно литературной и научной.

Слово «музей» вошло с тех пор во все основные европейские языки. Но ныне оно обозначает некое хранилище древностей, место, где пылятся на витринах и стендах экспонаты, то пользующиеся, а то и не пользующиеся вниманием посетителей. Совсем иным был александрийский Мусей (в буквальном переводе – «святилище муз», но в данном случае это нужно понимать как некое средоточие наук и искусств).

Он представлял собой комплекс помещений для жизни и работы ученых и писателей, приглашавшихся в Александрию со всех концов греческого мира. Он включал в себя, помимо спален, столовой, садов и галерей для отдыха и прогулок, также «аудитории» для чтения лекций, «лаборатории» для научных занятий, зоосад, ботанический сад, обсерваторию и, конечно же, библиотеку.

Александрийская библиотека – гордость Птолемеев, постоянно пополнявшаяся ими, – была крупнейшим книгохранилищем античного мира, далеко превосходившим все остальные. К концу эпохи эллинизма в ней насчитывалось около 700 тысяч книг (папирусных свитков). Главой библиотеки назначался обычно крупнейший ученый или писатель; например, эту должность в разное время занимали замечательный поэт Каллимах, выдающийся географ Эратосфен и др.

Греческие цари Египта ревностно заботились о том, чтобы по возможности все книжные «новинки» попадали к ним в руки. Был издан указ, согласно которому с кораблей, прибывавших в александрийскую гавань, изымались все имевшиеся там книги для снятия копий. Затем копии возвращались владельцам, а оригиналы направлялись в библиотеку. Особенное пристрастие эти «монархи-библиофилы» питали к редким, уникальным экземплярам. Так, один из Птолемеев взял в Афинах – якобы на время – ценнейшую, единственную в своем роде книгу, содержавшую официально утвержденный текст лучших произведений классических драматургов (Эсхила, Софокла и Еврипида). Впоследствии царь книгу так и не вернул, предпочтя заплатить афинским властям огромный штраф.

Вполне естественно, что именно там, в Александрии, в тамошней библиотеке, в III–II веках до н. э. сконцентрировалась «краса и гордость» античной филологии. Выдающиеся ученые, привлеченные редкими литературными памятниками, надолго обосновывались в этом «средоточии мудрости». Взяв в качестве предмета исследования того или иного автора из великого, обожаемого прошлого, корпели над имевшимися в их распоряжении рукописями сочинений этого автора. Сравнивая рукописи друг с другом, выявляли самые надежные. На их основании готовили каноническое издание трудов данного автора. В общем, занимались тем, чем занимаются филологи во все времена.

Поработали они, естественно, и с поэзией Сапфо. Как же они могли ее упустить – первую и величайшую из женщин, писавших стихи? Надо полагать, подготавливая издание ее произведений, они (кто именно из них – сейчас уже невозможно сказать) и разбили их на девять книг. Причем число это, думаем, выбрали не случайно. Число книг – по числу муз. Аналогичным образом, примерно тогда же издавая «Историю» Геродота, ее тоже разделили на девять книг, да еще и дали каждой книге в качестве названия имя одной из муз. Первая книга – «Клио» (и это понятно, поскольку Клио – муза истории и тем самым непосредственная покровительница Геродота), а вот с наименованиями дальнейших – полный произвол. Почему вторая книга – «Евтерпа» (муза лирической поэзии), третья – «Талия» (муза комедии), а, скажем, восьмая – «Урания» (муза астрономии)? На этот вопрос теперь уже, наверное, никто не ответит. Ни к какой из перечисленных сфер Геродот – историк в чистом виде – отношения не имел.

Носили ли какие-нибудь названия также и книги, из которых был составлен сборник Сапфо? Данных об этом нет. Но ясно одно: по своему характеру они отличались друг от друга. Разделены стихи великой митиленянки были отчасти в зависимости от тематики, отчасти же в зависимости от размера, которым они были написаны. И нужно сказать, что преобладал все-таки второй, а не первый принцип. То есть формальный, а не содержательный. И это скорее минус, нежели плюс.

В первую книгу сборника (кажется, она была самой большой) вошли стихотворения, написанные сапфической строфой, которая была изобретена нашей героиней и получила название в ее честь. Это плавный и в то же время волнующий стихотворный размер. Три строки одинаковой длины, затем четвертая – гораздо короче. Потом снова и снова – повторение той же модели. Модель эту мы неоднократно встречали и раньше, а теперь, естественно, встретим вновь.

Именно в первую книгу было включено одно из самых знаменитых произведений Сапфо – то, которым и поныне, как правило, открываются издания ее лирики. Это так называемый гимн Афродите (Сапфо. фр. 1 Lobel-Page) – богине, которую, как известно, лесбосская поэтесса считала своей покровительницей.

Нужно сказать, что слово «гимн», ставшее частью интернациональной лексики и попавшее из древнегреческого языка в большинство современных европейских, за это время изменило свое основное значение. Ныне для нас гимн – это прежде всего, так сказать, главная официальная песня того или иного государства. А вот в понимании эллинов гимны – молитвы в форме песнопений, возносимые богам и богиням.

Жанру античного гимна была присуща определенная, достаточно строгая композиция. Начать, конечно, следовало с обращения к тому божеству, которому адресован гимн, и с восхваления его. Затем, как правило, более или менее подробно рассказывался (или хотя бы упоминался) какой-нибудь эпизод, связанный с этим божеством. Наконец, поскольку гимн по сути своей являлся молитвой, в его заключительной части присутствовало то, ради чего, собственно, любая молитва и произносится, – просьба что-то выполнить.

Гимн Афродите, написанный Сапфо (кусочек из него уже цитировался выше, в начале предыдущей главы), в общем, не отклоняется от этих канонов. Открывается он следующими строками:

Пестрым троном славная Афродита,

Зевса дочь, искусная в хитрых ковах!

Я молю тебя – не круши мне горем

                                    Сердца, благая!

Но приди ко мне, как и раньше часто

Откликалась ты на мой зов далекий

И, дворец покинув отца, всходила

                                    На колесницу

Золотую. Мчала тебя от неба

Над землей воробушков милых стая;

Трепетали быстрые крылья птичек

                                    В далях эфира…

Далее – будто бы имевшая место в прошлом беседа Сапфо и Афродиты (как раз эта часть стихотворения уже приводилась), а в конце, как водится, просьба:

О, приди ж ко мне и теперь! От горькой

Скорби дух избавь и, чего так страстно

Я хочу, сверши и союзницей верной

                                    Будь мне, богиня!

Примыкает к этому гимну по тематике другой, обращенный к той же самой небожительнице. Он сохранился хуже: утрачено начало, а возможно, и конец, что же касается середины, то в некоторых строках есть не поддающиеся восстановлению пропуски, а некоторые отсутствуют вовсе. Но с ним все-таки нельзя не познакомиться: мы встретим совершенно восхитительные, вполне в манере Сапфо, картины природы.

К нам приблизься… ко храму,

Там в священной роще цветут нарядно

Яблони, дымок с алтарей разносит

                                    Вкруг благовонья.

Там, прохладен, плещется ток под сенью

Яблонь, сад весь в розанах, изукрашен

Сплошь, и, чуть колеблемы ветром, ветви

                                    Сон навевают.

Луг в цветах раскинулся конепасный,

Пестры лепестки, и летят повсюду

Запахи медовые…

Ты приди сюда… Киприда,

И налей, щедра, в золотые чаши

Смешанный с водой безызъянный нектар

                                    Пиру на радость.

(Сапфо. фр. 2 Lobel-Page)

Упоминаемый в конце стихотворения не́ктар – это отнюдь не тот некта́р, что собирают пчелы на лугах. Не́ктар в представлениях эллинов, в их мифах – напиток небожителей. Боги на Олимпе пили этот самый нектар, а вкупе с ним вкушали особую пищу – амвросию; именно благодаря этому они и были бессмертными. Нектар, несомненно, как-то связан с медом. В лучшей из посвященных ему работ^[150] совершенно справедливо указывается, что само это древнегреческое слово – того же корня, что и существительное, обозначавшее труп, мертвеца (некрос; отсюда, в частности, «некрополь» – кладбище, дословно «город мертвых»).

А «амвросия», наоборот, означает «дарующая бессмертие». Как же это сочетать? Е. Г. Рабинович, на которую мы только что сослались, предлагает исключительно остроумное объяснение, проводя параллель с «живой и мертвой водой» русских сказок. Кто же не помнит этих сюжетов? Изрубленного врагами героя вначале поливают мертвой водой; от этого тело его срастается, восстанавливается, но воскрешение еще не наступает. Последнего удается достичь посредством живой воды.

Итак, нектар – это нечто, сохраняющее в неприкосновенности тело, но не сохраняющее в нем «душу живу». И на роль подобного, так сказать, консерванта Е. Г. Рабинович совершенно справедливо предлагает именно мед. Она напоминает, в частности, о таком широко известном факте: когда в 323 году до н. э. скончался Александр Македонский, его тело поместили в стеклянный гроб, наполненный медом. В таком виде останки великого завоевателя на протяжении еще многих веков покоились в специально построенном для него мавзолее в Александрии, столице Египта. Их еще в конце I века до н. э. лицезрели Юлий Цезарь и – несколько позже – его приемный сын, первый римский император Октавиан Август.

Вернемся к Сапфо. В ту же первую книгу ее сборника, о которой сейчас идет речь, входил и ряд стихотворений, нам уже знакомых. Среди них – и примирительное послание брату Хараксу (Сапфо. фр. 5 Lobel-Page), и та несравненная вещица, которая начинается словами «Богу равным кажется мне по счастью…» (Сапфо. фр. 31 Lobel-Page). Еще одно великолепное произведение, написанное сапфической строфой, посвящено Анактории – одной из учениц-подруг нашей поэтессы (Сапфо. фр. 16 Lobel-Page). Кстати, судя по имени (оно может быть переведено как «Владычная»), эта девушка тоже принадлежала к кругу самой высшей знати. Простолюдинку уж так никоим образом не назвали бы.

Начинает Сапфо классической сентенцией, смысл которой может быть передан латинской поговоркой suum cuique – «каждому свое». Этот пассаж всего лучше известен в блистательном переводе Я. Голосовкера^[151], который звучит так:

Конница – одним, а другим – пехота.

Стройных кораблей вереницы – третьим…

А по мне – на черной земле всех краше

                                    Только любимый.

И всё бы здесь хорошо, да вот только в оригинале нет «любимого»! Да и не мог бы он появиться в поэзии Сапфо. Тем более что и стихотворение-то посвящено девушке. В действительности мы находим в процитированном месте форму не мужского, а среднего рода. Так что в данном случае более точным оказывается перевод В. Вересаева^[152] (хотя в целом он уступает выразительному переводу Голосовкера, но порой точность бывает важнее литературных достоинств):

На земле на черной всего прекрасней

Те считают конницу, те пехоту,

Те – суда. По-моему ж, то прекрасно,

                                    Что кому любо.

Дальше – опять же миф, как часто у Сапфо. И на сей раз – миф о той самой Елене, к которой прочно прикрепился эпитет «Прекрасная». О Елене, которая, будучи соблазнена и похищена Парисом, стала причиной Троянской войны, но и до того была предметом восхищения и вожделения многих славных героев.

                                                 …Уж на что Елена

Нагляделась встарь на красавцев… Кто же

                                    Душу пленил ей?

Муж, губитель злой благолепья Трои.

Позабыла всё, что ей было мило:

И дитя и мать – обуяна страстью,

                                    Властно влекущей.

И затем идет воспоминание об Анактории (оно тоже цитировалось в одной из предыдущих глав), о которой поэтесса говорит, в частности, что та ей «дороже всяких колесниц лидийских и конеборцев». Кстати, обратим внимание на эти воинские образы, красной нитью проходящие через весь фрагмент. Конница, пехота, корабли, колесницы… В полисных условиях даже строки, написанные женщиной, приобретали черты определенно мужского, маскулинного дискурса. Представительницы слабого пола, естественно, в войнах ни в каком качестве не участвовали; но столь же несомненно и то, что о боях, схватках, подвигах и т. п. им постоянно приходилось слышать от своих мужей.

Во вторую книгу сборника Сапфо входили стихи, написанные эолийским дактилическим пентаметром. Это довольно редкий, сложный размер, и в русском переводе передать его нелегко – удается сделать это разве что приблизительно. Вот, например, происходящий из этой книги фрагмент, адресованный Аттиде – еще одной ученице поэтессы, тоже уже отчасти знакомой нам:

Ты была мне когда-то, Аттида, любимицей…

Ты казалась неловкою маленькой девочкой…

(Сапфо. фр. 49 Lobel-Page)

Что-то пронзительное, берущее за душу есть – как почти всегда у Сапфо – в этих, казалось бы, совсем незамысловатых словах. Кстати, имя Аттида в буквальном переводе обозначает «жительница Аттики», а Аттика, напомним, – та область Греции, главным городом которой были Афины. «Аттида» и «афинянка» – по сути, синонимы. Эта Аттида особенно дружила с Аригнотой, которая потом была отдана замуж в Лидию, в Сарды, и там тосковала по былой подруге (выше цитировалось соответствующее стихотворение: Сапфо. фр. 96 Lobel-Page).

Но, кстати, Аттида – не прозвище ли? Это вполне возможно. Трудно представить, что девочку родители могли назвать Афинянкой. В «пансион» Сапфо, – видимо, настолько слава его гремела по всей Греции – отдавали юных девиц из самых разных городов и регионов. Словарь «Суда» упоминает среди учениц нашей героини «Анагору-милетянку, Гонгилу-колофонянку, Евнику-саламинянку». Первая, получается, была родом из Милета – самого крупного и знаменитого в те времена города в Ионии^[153], то есть тоже на малоазийском побережье Эгейского моря, не так уж и далеко от Лесбоса. Поблизости находился и Колофон, город Гонгилы.

Сложнее с «Евникой-саламинянкой». Саламином назывался, во-первых, остров близ берегов Аттики, около 600 года до н. э. завоеванный гражданами Афин и включенный в состав их государства. Во-вторых, был еще и Саламин Кипрский – город на Кипре, острове тоже в основном греческом по этническому составу населения, но уж очень удаленному от Эллады как таковой. Достаточно беглого взгляда на карту, чтобы увидеть: Кипр располагается в самой восточной части Средиземного моря, близ сирийских берегов.

Так откуда же привезли в Митилену Евнику? Вопрос опять приходится оставить открытым. С эгейского острова Саламина? Но тогда почему она фигурирует в свидетельстве как «саламинянка», а не «афинянка»? В 600 году до н. э., когда этот остров был присоединен к Афинам и перестал быть независимым, Сапфо – если верны приведенные нами выкладки относительно даты ее рождения – была девочкой десяти – двенадцати лет и уж никак не руководительницей фиаса. Получается, речь идет о Саламине Кипрском? Этого исключить нельзя.

Но мы, собственно, говорим о другом. Коль скоро в фиасе Сапфо перемешались отроковицы из самых разнообразных мест, не могли ли они называть друг друга не столько по именам, сколько по прозвищам (это вообще характерно для подростковых коллективов), причем по прозвищам, происходящим от названия родины той или иной девочки? Нам это представляется вполне естественным. Уроженку Афин могли именовать (соученицы, а вслед за ними – и учительница) попросту Аттидой, независимо от того, как ее звали на самом деле.

К той же второй книге относится известная песнь Сапфо на мифологический сюжет – «Свадьба Гектора и Андромахи» (Сапфо. фр. 44 Lobel-Page). Гектор – величайший троянский герой, Андромаха – его супруга. И тот, и другая играют значительную роль в «Илиаде» Гомера.

От этой песни дошел до нас большой и достаточно рельефный отрывок. Целиком приводить его мы не будем, но хотя бы с несколькими строками нелишним будет познакомиться.

Слава по Азии всей разнеслася бессмертная:

«С Плакии вечнобегущей, из Фивы божественной,

Гектор с толпою друзей через море соленое

На кораблях Андромаху везет быстроглазую,

Нежную. С нею – немало запястий из золота,

Пурпурных платьев и тканей, узорчато вышитых,

Кости слоновой без счета и кубков серебряных».

Милый отец, услыхавши, поднялся стремительно.

Вести дошли до друзей по широкому городу.

Мулов немедля в повозки красивоколесные

Трои сыны запрягли…

Упомянутый здесь «милый отец» – это, как ясно из контекста, Приам, троянский царь и родитель Гектора. В данном фрагменте Сапфо преуспевает в описаниях, перечислениях разных достопримечательных предметов. Это прием поэтики и риторики, который позже получил название «экфраза». Для описания праздников (в качестве одного из которых, естественно, фигурирует здесь свадьба) прием этот подходил очень удачно. Лесбосская поэтесса вообще была большой мастерицей свадебных песнопений, о чем еще будет подробнее говориться чуть ниже.

В третью книгу александрийскими эрудитами были включены стихи Сапфо, написанные так называемым большим асклепиадовым стихом. Поэт Асклепиад, в честь которого этот размер был назван, жил и творил гораздо позже, в эпоху эллинизма. Он не столько изобретал новые метры, сколько пользовался уже существующими; но тем не менее несколько стихотворных размеров получили название в его честь.

Больше известен образованному читателю малый асклепиадов стих. Именно им написано едва ли не самое образцовое произведение античной лирики, «Памятник» римского поэта Горация. Каждый со школьных времен помнит вариацию на тему «Памятника», созданную Пушкиным:

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,

К нему не зарастет народная тропа.

Воздвигся выше он главою непокорной