Текст книги "Сапфо"

Автор книги: Игорь Суриков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

«…Далее, на большей высоте горного плато стоит третья пирамида, гораздо меньше первых двух, хотя для ее сооружения потребовалось гораздо больше средств, ибо от самого основания и почти до середины она построена из черного камня, из которого делают ступки, причем камень доставляют издалека – с гор Эфиопии; вследствие своей твердости и трудности обработки этот материал сильно удорожает строительство. Пирамида эта называется “Гробницей гетеры”; она построена любовниками гетеры, которую Сапфо, мелическая поэтесса, называет Дорихой, возлюбленной ее брата Харакса, привозившего в Навкратис на продажу лесбосское вино; другие же называют ее Родопис. Они рассказывают мифическую историю о том, что во время купания орел похитил одну из сандалий Родопис у служанки и принес в Мемфис; в то время когда царь производил там суд на открытом воздухе, орел, паря над его головой, бросил сандалию ему на колени. Царь же, изумленный как прекрасной формой сандалии, так и странным происшествием, послал людей во все стороны на поиски женщины, которая носила эту сандалию. Когда ее нашли в городе Навкратисе и привезли в Мемфис, она стала женой царя; после кончины царица была удостоена погребения в вышеупомянутой гробнице» (Страбон. География. XVII. 808).

У Страбона, как видим, фантазий намного побольше, чем у Геродота. Он, в частности, принадлежит к числу именно тех легковерных, которые принимали смехотворную байку о связи египетской пирамиды с греческой гетерой. Далее, в связи с последней географ передает историю о женитьбе на ней фараона, а это – сюжет чисто фольклорного характера (впоследствии, кстати говоря, использованный – с некоторыми вариациями – Шарлем Перро в «Золушке»).

Приведем, наконец, отрывок из Афинея – древнегреческого автора, жившего еще позже, чем Страбон. Текст в нескольких местах испорчен; там, где пропущены слова, приходится ставить многоточия.

«А знаменитых и выдающихся красотой гетер породил и Навкратис: в их числе – и Дориху, которую прекрасная Сапфо из-за того, что ее брат Харакс, плававший в Навкратис по торговым делам, влюбился в эту Дориху, порицает в своей поэзии как сильно обобравшую Харакса. Геродот же называет ее Родопис, не зная, что это – не та же самая женщина, что и Дориха, а та, которая посвятила в Дельфах знаменитые вертела, о которых упоминает Кратин^[140] в следующих словах… А о Дорихе вот какую эпиграмму написал Посидипп, часто вспоминавший о ней и в Эфиопии. Вот эта эпиграмма (далее следует текст эпиграммы Посидиппа, которая нами уже цитировалась в самом начале книги и поэтому здесь повторена не будет. – И. С.). И Архедика была из Навкратиса, и она – прекрасная гетера. Ибо Навкратис как-то любит, как говорит Геродот, иметь прелестных гетер. И из Эреса гетеры… Сапфо, влюбившаяся в прекрасного Фаона, была знаменита, как говорит Нимфид в “Перипле Азии”» (Афиней. Пир мудрецов. XIII. 69–70).

Если не считать упоминания Фаона (о котором будет сказано ниже), здесь мы, кажется, не встречаем какой-то принципиально новой информации по сравнению с тем, что было написано Геродотом и Страбоном. Афиней в чем-то ближе к версии первого, в чем-то – к версии второго… Одним словом, пришло уже время сопоставлять свидетельства и пытаться извлечь из них всю достоверную информацию, а недостоверную – отбросить.

* * *

Итак, прежде всего не приходится сомневаться в том, что Харакс, брат Сапфо, бывал в Египте. Равно как и в том, что бывал он там по торговым делам: возил в эту страну вино с родного Лесбоса. Следует думать, что его товар пользовался там спросом. Долина Нила – регион не самый благоприятный для виноградарства; там всегда гораздо лучше росли зерновые культуры. Поэтому у египтян основным алкогольным напитком являлось пиво, а вино было в диковинку. Может быть, местным жителям оно не очень-то и нравилось ввиду непривычности (хотя, напомним, лесбосское вино славилось своим качеством и считалось одним из лучших в Греции). Но, во всяком случае, Харакс должен был иметь благодарных покупателей в лице поселившихся в Египте греков, которые наверняка скучали без одного из основных элементов привычного для них образа жизни.

А греков в нильской дельте жило немало. В то время, о котором идет речь, в Египте правила XXVI, или Саисская, династия (называющаяся так потому, что при ней столицей страны был город Саис – как раз в дельте, – а уже не более южный Мемфис, вопреки ошибочному указанию Страбона). Принадлежавшие к этой династии фараоны отличались своим, так сказать, грекофильством. Они поддерживали взаимовыгодные отношения с полисами Эллады, и большое количество выходцев из этих городов подвизалось отныне в их владениях^[141]. Одни прибывали как воины-наемники, другие – как торговцы, подобно Хараксу…

Еще в VII веке до н. э. основатель XXVI династии Псамметих I разрешил греческим купцам основать на одной из проток дельты свою факторию Навкратис. Это поселение быстро разрослось, превратилось в богатый, процветающий город^[142]. Ведь только в нем позволено было проживать эллинам, а в остальном Египет оставался страной закрытой, отнюдь не выказывавшей гостеприимства по отношению к пришлецам. «Первоначально Навкратис был единственным торговым портом для чужеземцев в Египте; другого не было. Если корабль заходил в какое-нибудь другое устье Нила, то нужно было принести клятву, что это случилось неумышленно. А после этого корабль должен был плыть назад…» (Геродот. История. II. 179).

Не случайно Навкратис уже довольно часто упоминался в тех свидетельствах источников, которые цитировались в связи с Хараксом. Это был своеобразный «кусочек Греции» на египетской земле, и брат Сапфо, прибывая с Лесбоса с вином, должен был чувствовать себя там как дома, в родной среде. Особенно учитывая то, что Митилена входила в число метрополий Навкратиса, то есть городов, которые его основывали.

Нормальная греческая колония, как правило, имела одну метрополию (в буквальном переводе с древнегреческого – «мать-город», а колония, таким образом, воспринималась как «дочернее» поселение). Но Навкратис как раз назвать нормальной колонией нельзя; он был купеческой базой, и вполне закономерно, что создавали его эллинские торговцы из разных городов. Каких именно? Эту информацию опять же дает нам Геродот. Когда он сам приехал в Египет, то, естественно, в первую очередь побывал именно в Навкратисе и осмотрел тамошние достопримечательности, в том числе святилища богов. И вот что написал по этому поводу:

«Самое большое, знаменитое и наиболее часто посещаемое из этих святилищ называется Эллений. Его основали сообща следующие города: из ионийских – Хиос, Теос, Фокея и Клазомены; из дорийских – Родос, Книд, Галикарнас и Фаселида; из эолийских – одна Митилена. Эти-то города сообща владеют святилищем, они же назначают начальников для надзора за торговлей в порту. Прочие города, которые посещают святилище, там только гости. Город Эгина воздвиг особое святилище Зевса, самосцы – Геры, а милетяне – Аполлона» (Геродот. История. II. 178).

Почему Эгина, Самос и Милет решили как бы обособиться и построить отдельные храмы, вместо того чтобы участвовать в сооружении общего – Элления (от слова «эллины», то есть «греки»), – вопрос, не имеющий однозначного ответа. Возможно, эти три особенно значительных торговых центра не хотели, так сказать, смешиваться с общей массой. Впрочем, для нас это непринципиально. Главное – в том, что перечисленные Геродотом 12 городов и были метрополиями Навкратиса. Как видим, среди них – и Митилена.

Харакс так и странствовал между Лесбосом и Навкратисом и наверняка не бедствовал: морская торговля в античном мире^[143] была делом чрезвычайно прибыльным. А Навкратис являлся одним из главных ее средоточий в Средиземноморье, и, как в любом крупном портовом городе, там, конечно же, кишела публика самого разного сорта: отнюдь не только купцы, но и всяческие люди, приехавшие в поисках удачи, в стремлении разбогатеть… Были среди них, само собой, и проститутки^[144].

Именно тут, в Навкратисе, брат Сапфо и влюбился в рабыню-гетеру, писаную красавицу. Как ее на самом деле звали – Родопис или Дориха? Как мы видели, у цитировавшихся выше авторов нет на этот счет единого мнения: Геродот именует ее Родопис, Афиней – Дорихой, при этом подчеркивая, что Родопис и Дориху не следует смешивать друг с другом. А Страбон, напротив, считает, похоже, что Дориха и Родопис – одно и то же лицо. Возможно, что именно он-то и стоит всего ближе к истине.

Мы бы предположили, пожалуй, следующее: от рождения девушка носила имя Дориха, но оно казалось не слишком благозвучным, и когда она занялась ремеслом гетеры, то подобрала себе (или ее хозяева подобрали ей) красивый «профессиональный псевдоним» – Родопис, что переводится примерно как «Розоликая». Известно, что во все времена «жрицы любви» очень часто представляются клиентам не своими собственными именами.

А гетеры, подчеркнем, являлись не какими-то там низкопробными проститутками. Среди женщин легкого поведения они составляли в полном смысле слова элиту: имели дело исключительно с богатыми людьми, брали за свои услуги крупные суммы и, как результат, сами тоже рано или поздно оказывались весьма состоятельными. Та же Дориха-Родопис хотя никакую пирамиду, конечно, и не строила, но, во всяком случае, имела достаточно средств, чтобы послать, как упоминалось, в Дельфийский храм очень впечатляющее, оставшееся в памяти потомков приношение.

Вот под очарование этой-то дамы и попал Харакс. Он, видимо, был всецело ею покорен и тратил на ее содержание много денег. Один из трех вышецитированных источников – Геродот – упоминает даже, якобы лесбосец выкупил свою возлюбленную из рабства. Но в истинности этой информации позволительно усомниться. Страбон и Афиней ни о чем подобном не говорят. Да и факты, приводимые самим «отцом истории» в этом месте, вступают, повторим, в определенное противоречие между собой.

А именно: уж если бы Харакс выкупил Родопис (а можно представить, сколько ему пришлось бы заплатить за это, – полагаем, целое состояние!), то он, естественно, выкупил бы ее «для собственного пользования», а не для того, чтобы сделать ее «общим достоянием». И в таком случае он, возвращаясь из Египта на родину, взял бы ее с собой. Но этого не произошло: у самого же Геродота сказано, что гетера осталась в Египте.

Возможно, он что-то недопонял в истории, сообщенной ему его египетскими информаторами. Скорее всего, дело обстояло так: Харакс не что чтобы выкупил Родопис из рабства в прямом смысле слова, а, если так можно выразиться, приложил руку (в числе других мужчин) к обретению ею свободы. То есть: собирая щедрые «гонорары» со своих поклонников (среди которых был и Харакс), популярная гетера в конце концов накопила сумму, которой хватило для выкупного платежа.

Собственно, у античных авторов весь эпизод с Дорихой-Родопис и Хараксом фигурирует в первую очередь потому (и даже, видимо, только потому), что он оказался отражен в поэзии Сапфо. Поэтесса проявила выраженно негативное отношение к увлечению брата. И опять же ясно почему: этот «роман», не приходится сомневаться, сильно разорял человека, который был для Сапфо отнюдь не чужим, и мог довести его до нищеты.

У Геродота есть достаточно точное указание на время, когда жила Родопис: при царе Амасисе. Фараон Амасис (Яхмос II) – один из представителей Саисской династии – правил Египтом в 570–526 годах до н. э. Это, правда, довольно широкие хронологические рамки – несколько десятилетий. Но не без оснований можно предположить, что описанные выше события имели место не во второй, а в первой половине царствования Амасиса, ближе к его началу. И вот почему.

Напомним: Сапфо, согласно выкладкам, которые были сделаны ранее, родилась около 610 года до н. э. Если отношения между Хараксом и Родопис завязались в 560-х годах до н. э., поэтесса была в тот момент зрелой матерью семейства, в возрасте за сорок, не одобрявшей чрезмерно легкомысленного поведения брата, которое, в ее понимании, должно было бросать тень и на всю родню. Ситуация, выглядящая вполне естественно.

А легко ли допустить, что Харакс увлекся гетерой, скажем, в 540-х годах до н. э.? А Сапфо – шестидесятилетняя старушка (да, этот возраст для женщин в античности, безусловно, считался уже старческим, даже глубоко старческим) – вдруг начала порицать его в энергичных, эмоциональных стихах? Да нужно учитывать еще и то, сколько лет должно было быть самому Хараксу. Примерно столько же. Ну, допустим, даже лет на десять поменьше (если он был младшим братом поэтессы и между ними была большая возрастная разница, – хотя, строго говоря, это ровно ни из чего не следует и в нашем распоряжении нет абсолютно никаких данных на сей счет). Всё равно от человека, перевалившего уже за полувековой рубеж и имеющего соответствующий жизненный опыт, трудно ожидать такого порыва юношеской страсти, который заставил бы его спустить на «жрицу любви» чуть ли не все накопленные деньги.

Тем более что Харакс был торговцем, а этот род занятий располагает скорее к прагматичности и бережливости, нежели к мотовству. Во всяком случае, в зрелом возрасте. Остается одно: считать, что при встрече с Родопис он находился еще в поре своей молодости, когда страсть может и возобладать над разумом.

Итак, постулируем, как наиболее вероятную версию, что Харакс встретился с прекрасной Родопис в 560-х годах до н. э. и, стало быть, в Египет купцом плавал тогда же (хотя, конечно, плавать туда он вполне мог также и до того, и после того). Кстати, всё, что было только что сказано, похоже, должно поставить «жирный крест» на упоминавшейся несколько ранее версии о рождении Сапфо якобы не позднее 630 года до н. э. Ибо в таком случае она уже в начале правления египетского фараона Амасиса была бы шестидесятилетней старухой, а стало быть, вступают в силу все контраргументы, приведенные выше.

Да, и надо же, наконец, процитировать сами стихи Сапфо о Хараксе и соблазнившей его гетере, – точнее, то очень немногое, что от них сохранилось. Саму гетеру, кстати, поэтесса называет только Дорихой, никогда – Родопис (скорее всего, из презрения к ней).

…Горькой для нее ты явись, Киприда,

Пусть не смеет хвастаться нам Дориха,

Что опять любовь у нее, как прежде,

                                 С другом желанным.

(Сапфо. фр. 15 Lobel-Page)

Киприда – всем известный эпитет богини любви Афродиты, с которой, как понятно, преимущественно были связаны гетеры, воспринимая ее как свою покровительницу. Сапфо, таким образом, просит богиню, чтобы та отказала в своем покровительстве ненавистной ей любовнице брата.

Возможно, о Дорихе же идет речь и вот в этих, можно сказать, проклинающих строках:

Ты умрешь и в земле

             Будешь лежать;

Воспоминания

Не оставишь в веках,

             Как и в любви;

Роз пиерийских ты

Не знавала душой;

             Будешь в местах

Темных Аидовых

Неизвестной блуждать

             Между теней,

Смутно трепещущих.

(Сапфо. фр. 55 Lobel-Page)

Но тут перед нами – ирония истории: имя Дорихи, воспоминание о ней как раз осталось в веках, но осталось-то именно благодаря тому, что о ней упомянула сама Сапфо! Как и заметил, совершенно справедливо, поэт Посидипп, эпиграмма которого приводилась во введении. Поэтесса, конечно, желала своей врагине всяческого зла и уж точно не стремилась обессмертить ее – а вот обессмертила же. Таковы парадоксы литературного творчества.

Иногда считается, что та же Дориха имеется в виду и в следующем отрывке:

И какая тебя

          Так увлекла

                       В сполу одетая

Деревенщина?

…Не умеет она

          Платья обвить

                      Около щиколки.

(Сапфо. фр. 57 Lobel-Page)

Но это крайне маловероятно. Тут описывается какая-то женщина, по всей видимости, уродливо одетая (хотя что представляет собой упомянутая во фрагменте «спола» – затрудняются сказать даже специалисты) и, во всяком случае, с грубыми, «деревенскими» манерами. О Дорихе-Родопис такого явно нельзя было сказать: гетеры, главной целью которых было завлекать мужчин, и одевались изящно, и поведение их было соответствующим. Так что это сочинение нельзя считать обращенным к Хараксу.

Как бы то ни было, отношения между сестрой и братом в конце концов нормализовались. Ярким свидетельством тому служит одно из лучших стихотворений Сапфо, которое, судя по всему, сохранилось полностью или почти полностью:

Ты, Киприда! Вы, нереиды-девы!

Братний парус правьте к отчизне милой!

И путям пловца и желаньям тайным

                                 Дайте свершенье!

Если прежде в чем прегрешил – забвенье

Той вине! Друзьям – утешенье встречи!

Недругам – печаль! Ах, коль и врагов бы

                                 Вовсе не стало!

Пусть мой брат сестре не откажет в чести,

Что воздать ей должен. В былом – былое!

Не довольно ль сердце мое крушилось

                                 Братней обидой?

В дни, когда его уязвляли толки,

На пирах градских ядовитый ропот:

Чуть умолкнет молвь – разгоралось с новым

                                 Рвеньем злоречье.

Мне внемли богиня: утешь страдальца!

Странника домой приведи! На злое

Темный кинь покров! Угаси, что тлеет!

                                 Ты нам ограда!

(Сапфо. фр. 5 Lobel-Page)

Итак, поэтесса молит о благополучном возвращении Харакса на родину. Обратим, кстати, внимание на то, кого она об этом молит. Появление в ее обращении нереид, морских богинь, вполне понятно, а вот при чем тут Афродита (Киприда)? Сам этот эпитет произошел, естественно, от того, что, согласно мифам, Афродита родилась из морской пены у берегов Кипра и именно там впервые ступила на землю. Кипр поэтому считался священным островом Афродиты. И вполне понятно, что, например, современник Сапфо – афинский поэт Солон, – находясь на Кипре и мечтая о возвращении на родину, апеллирует к этой богине:

Мне же пора! Жду – придет от фиалковенчанной Киприды

             Быстрый корабль, чтоб я мог с острова славного плыть.

За основанье же

^[145]

пусть благодарность и добрую славу

             Даст мне богиня и даст здравым вернуться домой.

(Солон. фр. 19 West)

Но Сапфо-то ждала своего брата не с Кипра, а из Египта. Разве что он на обратном пути завернул на «остров Афродиты» и пробыл там какое-то время? Такого варианта, конечно, нельзя исключать. Но скорее наша героиня обращается к Киприде все-таки по иной причине: потому что считает ее, так сказать, своей личной покровительницей, находящейся с ней в особых отношениях. В начале этой главы отмечалось, что в одном из стихотворений она изображает себя беседующей с Афродитой.

А процитированное чуть выше стихотворение проникнуто духом примирения. О былых обидах, конечно, упоминается, но выражаются готовность и желание забыть, простить их. Видимо, Харакс нашел в себе силы порвать компрометирующие связи с Дорихой.

Прежде чем завершить тему о брате поэтессы, нам хотелось бы кратко задержаться на еще одном небольшом вопросе – дабы не осталось вопросов и недоразумений у тех, кто особенно внимательно читал книгу и заметил, что Геродот называет Харакса митиленянином. Это кажется противоречащим тому, что было сказано выше о месте рождения Сапфо.

Напомним, мы с доверием отнеслись к свидетельству словаря «Суда» о том, что ее родиной был городок Эрес. Соответственно, возникла необходимость объяснить, как поэтесса оказалась в Митилене. Мы предположили, что это произошло в результате ее замужества. А если верить Геродоту, получается, что Харакс являлся митиленским гражданином. Значит, в этом полисе он и родился. Но тогда то же самое придется сказать и о Сапфо. Ведь не могли же брат и сестра от рождения иметь разное гражданство! Это последнее наследовалось от родителей.

Вопрос действительно сложный, и при том недостатке позитивных данных, который имеет место, любой ответ будет только гадательным. Перед нами широкое поле для гипотез и допущений. В конце концов, вполне возможна банальная ошибка историка. Геродот, естественно, не занимался специально биографией Сапфо и не изучал материалы, связанные с ее родственниками, но в любом случае он знал, что поэтесса жила в Митилене. Отсюда он мог сделать ложный вывод: коль скоро она там жила, то, значит, там она и родилась. А стало быть, там же родился и ее брат.

Если же Геродот не ошибся, то есть и иные варианты. Например: Харакс родился в Эресе, как и Сапфо, но со временем перебрался в Митилену и сумел получить там права гражданства. Он, как купец, плававший в Египет, должен был быть в этом заинтересован: Митилена имела в Навкратисе свое, так сказать, «представительство», а захолустный Эрес – нет.

Как гражданин одного полиса мог стать гражданином другого? Выше об этом уже говорилось: посредством «благодеяний», то есть элементарного финансового спонсорства казне государства, в которое он хотел перебраться. Харакс был явно человеком небедным, и если он захотел бы войти в число митиленских граждан, он добился бы своего. Тем более что, как опять же отмечалось ранее в этой книге, между полисами Лесбоса существовали более тесные связи, чем те, которые наблюдались по большей части в античном эллинском мире.

* * *

«О жизни Сапфо известно мало, о ее смерти – ничего», – совершенно справедливо отмечается в одном из важнейших современных словарей, посвященных античности^[146]. Даже и пытаться невозможно определить с какой-либо степенью точности время ее кончины. Можно сказать только одно: когда в Египте правил фараон Амасис (а он пришел к власти, как мы знаем, в 570 году до н. э.), поэтесса была еще жива. Это с неизбежностью следует из того разбора эпизода с Хараксом и гетерой, который был сделан чуть выше.

Из некоторых стихотворений самой Сапфо, может быть, следует, что она дожила до старости. Особенно характерен тот фрагмент, который сейчас будет приведен. Он, к сожалению, довольно плохо сохранился, и в цитируемом русском переводе в результате будет немало многоточий, обозначающих места, которые невозможно восстановить:

Всю кожу мою сетью морщин старость уже изрыла,

И стали белы пряди мои, прежде чернее смоли.

                                               …слабы, колени гнутся.

И силы не те, чтобы, как встарь, ланью по лугу мчаться.

                                               …что я могу поделать?

Никто из людей век не стареть, вечно цвести не в силах.

Давно, говорят, пыл повелел розоворукой Эос

В дорогу пойти к краю земли вслед за Тифоном смертным.

                                               …им овладела старость.

                                               …милой предстать супруге.

                                               …видно, навек исчезло.

                                               …если бы даровал он!

А я красоте всею душой предана, и со мною,

Покуда люблю, солнечный свет, радостный, неразлучен.

(Сапфо. фр. 58 Lobel-Page)

Очень типичный мотив – «стара телом, но молода душой». И, как водится, в связи с этим – аллюзия на миф об Эос и Тифоне (Титоне). Богиня зари, согласно этому мифу, полюбила человека. Титон жил в Трое, был братом ее царя Приама. Но Эос перенесла его в Эфиопию. Она упросила Зевса дать Титону бессмертие, но забыла вымолить ему заодно и вечную юность. Сама Эос оставалась такой же молодой, а ее возлюбленный со временем превратился в дряхлого, немощного старца.

Итак, Сапфо сетует на то, что она, постарев, стала уродливой. Впрочем, какой-то особенной красотой она, как отмечалось уже в самом начале книги, и раньше не отличалась. Характерно в этом смысле такое, например, ее суждение:

Кто прекрасен – одно лишь нам радует зрение,

Кто ж хорош – сам собой и прекрасным покажется.

(Сапфо. фр. 50 Lobel-Page)

Здесь противопоставляются друг другу внешняя красота и внутренняя (то есть в конечном счете богатство духовного мира). Последняя, убеждена поэтесса, влияет на общее восприятие человека другими, и тут она, бесспорно, права.

В другом месте Сапфо сетует:

                                               …Те, кому я

Отдаю так много, всего мне больше

               Мук причиняют.

(Сапфо. фр. 32 Lobel-Page)

Это, безусловно, намек на неразделенные чувства. Красавицы, как известно, с подобной проблемой просто не сталкиваются. Сапфо остается надеяться на посмертную славу – коль скоро при жизни не хватило внимания.

И не забудут об нас, говорю я, и в будущем.

(Сапфо. фр. 147 Lobel-Page)

Несомненно, не забыли. Кстати, что значит «дожила до старости» применительно к женщине тех времен, о которых мы пишем? Поэтессе могло быть 50 лет или даже меньше, когда она написала процитированные выше строки о седине и морщинах. Представления о том, когда у представительниц слабого пола наступает преклонный возраст, вообще говоря, резко изменились относительно недавно. Еще в русской классической литературе XIX века вполне можно встретить выражения в духе «вошла старушка лет сорока»…

Или вот, допустим, такой пример. Что ныне понимают под «дамой бальзаковского возраста»? Разъяснять, думается, не нужно. Имеют в виду женщину, находящуюся на переходе от зрелого возраста к пожилому. А между тем само это выражение появилось тогда, когда вышел в свет роман О. де Бальзака, называвшийся «Тридцатилетняя женщина». Тридцать лет – вот он, бальзаковский возраст (!!!). Ныне об этом почти никто даже не догадывается. По нашим-то временам в 30 лет, как говорится, жизнь только начинается…

Пережила ли Сапфо своего мужа Керкила? Опять же – никаких точных данных в нашем распоряжении нет, и приходится прибегать к гипотезам. Полагаем, что все-таки пережила, да и в целом брак их был не слишком долгим – либо из-за ранней смерти супруга, либо, не исключено, из-за развода.

Почему мы так полагаем? В стихах Сапфо, как упоминалось, есть сведения только о горячо любимой дочери Клеиде, но не о каких-либо других ее детях. Сильно подозреваем, что больше никаких детей в семье Керкила и нашей героини так и не было. С другой стороны, любой античный грек, вступая в брак, мечтал прежде всего о рождении сыновей (или хотя бы сына). Ведь только потомки мужского пола могли выступать в роли законных наследников, продолжателей рода; девочки, девушки, женщины таких прав не имели. В пятую седмицу жизни (от двадцати восьми до тридцати пяти лет), как пишет афинянин Солон (это его стихотворение целиком уже цитировалось выше – Солон. фр. 27 West), —

               …самое время мужчине помыслить о браке

И сыновей пожелать, чтобы продолжился род.

Почему же у Керкила и Сапфо так и не родился сын-наследник? Как всегда, вопрос допускает разные варианты ответа. Например: а) Керкил вскоре после рождения дочери умер; б) он развелся с женой; в) Сапфо после первых родов стала бесплодной. Невозможно спорить, бывает и такое; но в подобном случае Керкил тоже вполне мог развестись с женой – именно по той причине, что она оказалась неспособна родить ему сына.

У Сапфо есть фрагмент, который, возможно, намекает на отношения с каким-то другим мужчиной – отношения серьезные, но так ничем и не закончившиеся:

Ты мне друг. Но жену

                  В дом свой введи

                                               Более юную.

Я ведь старше тебя.

                  Кров твой делить

                                               Я не решусь с тобой.

(Сапфо. фр. 121 Lobel-Page)

Впрочем, стоит ли принимать данные строки, так сказать, за чистую монету? Это весьма сомнительно. Всегда следует памятовать о том, что так называемый лирический герой того или иного поэта (или, соответственно, лирическая героиня поэтессы) не тождествен автору. Известная в истории русского Серебряного века Зинаида Гиппиус практически все свои стихи писала (в отличие, скажем, от Ахматовой или Цветаевой) от имени мужчины. Таково уж было ее обыкновение. Вот буквально первое попавшееся автору на глаза четырехстишие, когда им был открыт томик сочинений Гиппиус:

Великие мне были искушенья.

Я головы пред ними не склонил.

Но есть соблазн… соблазн уединенья…

Его доныне я не победил

^[147]

.

Так что же, следует на основании этих строк делать вывод, что Гиппиус являлась мужчиной? Странно и даже поразительно, но звучали в отечественном литературоведении и подобного рода нотки: дескать, поэтесса была «андрогином», чуть ли не гермафродитом, имела гомосексуальный опыт и т. п.^[148]А всё это – от того же неразличения автора и героя.

Почти любой фрагмент почти любого архаического греческого поэта – это несколько строк, вырванных из контекста. Можно ли на основании этих нескольких строк – в тех случаях, когда они неясны, – делать ответственные выводы? Не думаем. Мало ли от чьего лица может здесь говорить Сапфо… Она ведь писала и свадебные песни (эпиталамии) для своих младших подруг, посещавших ее «клуб»-фиас, и гимны божествам, и сценки из мифов. Да в чьи угодно уста она могла вложить строки о «старой жене».

Говоря о позднем периоде жизни нашей героини, волей-неволей (именно что скорее «неволей») приходится остановиться на теме «Сапфо и Фаон». И вот мы вновь у знаменитой Левкадской скалы. Слушаем рассказ Страбона, который по ходу своего грандиозного труда в какой-то момент доходит и до Левкады:

«На острове находится святилище Аполлона и то место – “Прыжок”, – которое, согласно поверью, подавляет любовные вожделения.

Где Сапфо впервые – сказанье гласит —

(по словам Менандра),

С неистовой страстью Фаона ловя

Надменного, ринулась с белой скалы,

Тебя призывая в молитвах своих —

Владыка и царь.

Итак, хотя, по словам Менандра, Сапфо первой прыгнула со скалы, но писатели, более его сведущие в древности, утверждают, что первым был Кефал…» (Страбон. География. X. 452).

Упомянутый здесь Кефал – фигура чисто мифологическая, связываемая с созвучно называвшимся островом Кефалленией (неподалеку от Левкады). Напротив того, Менандр, которого здесь цитирует Страбон, – лицо вполне историческое. Это крупный афинский поэт-драматург, автор комедий, живший в конце IV века до н. э.

Следует ли доверять комедиографу, когда он приводит такую, казалось бы, интереснейшую деталь о последнем событии в жизни Сапфо? Она, дескать, уже в немолодом возрасте безнадежно и безответно влюбилась в юного красавца Фаона – ее же земляка, жителя Митилены. И, не встречая взаимности, в конце концов бросилась с Левкадской скалы, стремясь то ли покончить с собой, то ли избавиться от своей страсти.

Согласно поверьям, такой прыжок избавлял тех, кто выжил после него, от любовного томления. Получается, поэтесса совершила довольно-таки длительное путешествие, чтобы попасть на Левкаду? Достаточно беглого взгляда на карту Древней Греции и ее окрестностей, чтобы увидеть: ей пришлось бы для этого проделать примерно такой же путь, как Одиссею, возвращающемуся после Троянской войны на родную Итаку: Троя недалека от Лесбоса, а остров Итака принадлежит к тому же архипелагу (Ионические острова), что и остров Левкада. И, далее, стал ли левкадский прыжок для нее смертельным или нет?