Текст книги "Уголовного розыска воин"

Автор книги: Игорь Скорин

Соавторы: Николай Чергинец,Василий Попов,Юрий Воложанин,Игорь Карпец,Евгений Волков,В. Рубан,Александр Гельфрейх,Б. Михайлов,Анатолий Мацаков,Римма Коваленко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Непоправимая ошибка

А. ЧЕРНЯЕВ,

подполковник милиции

С подполковником Гущиным я познакомился во Львове во время обычной журналистской командировки. Я попросил Николая Филипповича вспомнить о каком-нибудь деле, одном из тех самых запутанных, раскрытие которого стоило ему, говоря его же словами, немалых затрат «серого вещества».

Николай Филиппович прошелся по комнате, остановился у окна и, повернувшись ко мне, сказал:

– Будете писать, не перекраивайте ничего, не ищите интригующего композиционного хода, не забегайте вперед, не спешите называть имя убийцы (ведь и мы не знали его до последних дней расследования). Пусть все идет в той же логической последовательности, которая помогала нам обнаруживать истину.

...Итак, все как было. Все, как рассказал мне Николай Филиппович Гущин.

* * *

В небольшом городке в своей квартире была убита школьница Ирина Ватонина. Когда наша оперативная группа прибыла на место происшествия, судебно-медицинский эксперт дал устное заключение:

– Смерть наступила от ножевых ран. Из общего их количества почти половина была нанесена при жизни.

Мы тщательно осмотрели место происшествия и в результате остановились на следующих версиях. Преступление мог совершить человек с ненормальной психикой: кто-либо из соседей по дому на почве ссоры или мести или кто-то из знакомых...

Группу розыска возглавил я. Предстояло узнать, кто видел Ирину перед ее гибелью. С кем и где она была в день смерти? С кем дружила, ссорилась?

В квартире мы не нашли никаких признаков борьбы, отчаянного сопротивления. На столе нетронутый кошелек с деньгами. Только сосновое полено, валявшееся в стороне от печки, явно было «потревожено». Да на дверной раме, на пузырьке с нашатырным спиртом, на двух кухонных ножах и ножницах обнаружили отпечатки пальцев со следами крови.

Утром мне позвонил начальник оперативно-технического отдела:

– Отпечатки пальцев, обнаруженные на дверной раме и пузырьке, пригодны к сравнению. Установлено точно: они оставлены не родственниками.

Почти все опрошенные как сговорились: «Ирину убил сосед Ватониных – Ульгурский или его же родственница – Манзибура. Они вечно с Ватониными ссорились, дрались не раз. Воспользовались, видимо, что родители девушки уехали в район, и решили отомстить».

Не верилось, что все так легко и просто. А может, усложнять-то как раз и не надо?

Через день после случившегося «сработали» местное радио и сообщения, сделанные нами перед учащимися всех школ города, ПТУ и рабочими предприятий. Хлынули письма... Что ни письмо, то задача, ни одну из которых не решишь просто так, сидя в кабинете.

Из единого «хора» неведомых нам корреспондентов, настойчиво утверждавших, что убийца Ульгурский, неожиданно выделился голос, заявивший, что «такое мог сделать сын Васильковых: у него в тот день была рука забинтована».

Степан Васильков, одноклассник Ватониной, по рассказам учителей и подруг Ирины, был влюблен в девушку, переписывался с ней на уроках.

Мы встретились со Степаном. Он оказался симпатичным, толковым пареньком. Лицо его было печально. Во время нашей беседы я обратил внимание на забинтованную руку Степана, поинтересовался:

– При каких обстоятельствах вы ее порезали?

На мой вопрос он ответил вопросом и вложил в него столько боли и горькой обиды, что мне, опытному криминалисту, стало даже неловко:

– Как у вас хватает совести подозревать меня? Я же любил ее... люблю, понимаете?

– И все-таки я бы хотел знать...

– Ну хорошо... Был у братьев Вишневских, выпил там. Володька – старший из них – провозгласил тост за дружбу, решил кровью со мной побрататься. Хватил себя по руке ножом, закричал: «Вино заменим кровью!» Хотел и другую руку порезать. Я вырвал у него нож, и вот... А в то время, когда была убита Ира, я дома топил печь, потом пошел в клуб. Можете спросить у родителей, у ребят. Меня в клубе многие видели. Из клуба я опять пошел к Вишневским.

Спросили у родителей, у ребят и у братьев Вишневских. Все они подтвердили алиби Степана Василькова, даже точное время назвали (часы и минуты), когда и где его видели.

Одна учительница, узнав о вызове Степана в милицию, написала жалобу в райком партии, что-де следователи терроризируют парня, а убийцу Ульгурского боятся пальцем тронуть. Она, конечно, как говорится, «перехватила». Ульгурский мы интересовались с первого же дня расследования. Личность его была весьма одиозной. «Дерзкий, жадный, жестокий» – вот единодушная характеристика, данная людьми Ульгурскому. Вихрастые мальчишки, перебивая друг друга, рассказали, как однажды они не могли поделить пойманного воробьенка и как дяденька Ульгурский помог им разрешить спор. На глазах у ошеломленных детей хватил птенца о землю. Взрослые припомнили, что однажды Ульгурский ворвался в квартиру Ватониных и палкой избил родителей Ирины за то, что ее отец, инвалид войны, построил во дворе гараж для своего «Запорожца». И вдруг еще одна весть: Ульгурский осужден на пятнадцать суток. Оказывается, опять полез драться с родителями Ирины, когда они, узнав о гибели дочери, при народе обозвали его убийцей.

Откровенно говоря, моральный облик Ульгурского не вызывал сомнений, но хоть мы и располагали многими фактами, характеризующими его с отрицательной стороны, однако использовать их в качестве доказательств было нельзя.

Похороны... Я не мог их пропустить. Ведь на них присутствовали одноклассники Ватониной и другие школьники, знавшие ее, наконец, присутствовал Степан Васильков. Он шел вместе с родителями Ирины, ведя под руку ее заплаканную мать. Я внимательно наблюдал за ним. Почему? Для меня лично, как, впрочем, и для других, только один «сезам» открывает дверь в психику человека – это его дела. Но грош цена криминалисту, если бы он понимал все это так упрощенно. Здесь нет к не может быть механического тождества. Неизбежны расхождения, противоречия между делами человека и его психикой, сознанием, идущие зачастую от хитрости, от желания что-то скрыть, кого-то ввести в заблуждение своими действиями.

Вот на эти расхождения я и настроился, когда узнал от товарищей Степана о его намерении «украсить могилу любимой рябиной, чтобы каждую осень над ней висели красные гроздья». Парень копал землю, а я сидел поодаль на лавочке у одной из могил, словно обычный посетитель кладбища, и незаметно следил за ним.

Сначала на лице Василькова сохранялось выражение печали, с каким он в последнее время неизменно появлялся на людях. Стоило же всем разойтись, маску горя с него как рукой сняло. Теперь это было волевое, суровое лицо со вздувшимися желваками. Парень копал сноровисто, быстро, четко, а главное, со злостью, с невесть откуда прорвавшимся остервенением.

Что же заставило, вынудило Степана сажать этот куст? Любовь? Память? Или что еще?

«Надо побольше узнать о Степане, о его отношениях с убитой», – с этой мыслью я покинул кладбище и вернулся в отдел.

Продолжая вести расследование, мы беседовали со всеми без исключения одноклассниками Ирины и Степана, с их знакомыми, соседями, учителями. Одновременно не спускали глаз и с самого Степана. Поразила резкая перемена в его настроении и поведении. С лица Василькова слетела маска траура, он с пристрастием выспрашивал у каждого, с кем нам доводилось беседовать: «Зачем вызывали в милицию?», «Кого подозревают?», «Какие задавали вопросы?»

Нам было уже много известно об истинном облике Степана. Один из соседей Васильковых рассказал, как однажды Степан пытался изнасиловать его дочь, когда та спустилась в подвал дома за вареньем. Вспомнили и о таком случае: как-то Васильков заманил в лес за подснежниками одноклассницу и тоже пытался изнасиловать. А когда девушка оказала сопротивление, он начал душить ее. Степану помешал его же товарищ.

Я решил еще раз встретиться с родителями Степана, с братьями Вишневскими и с теми ребятами, которые в день убийства Ирины видели его в клубе. Проверил все показания с хронометрической точностью и обнаружил одно существенное расхождение в их рассказах и в показаниях Степана. С учетом этой неувязки мы и разработали тактику допроса Василькова.

Я был убежден, что убийца он. Моя уверенность окрепла после обыска, проведенного у Васильковых. Поводом к нему послужило заявление работников одного склада о похищении Степаном с этого склада ящика с патронами. Эксперт ОТО старший лейтенант Криворученко перебрал всю поленницу дров и нашел в ней не только ящик с боеприпасами, но и «родных братцев» полена, обнаруженного в доме убитой, из которых мы составили единый сосновый чурбан.

Субботним утром я, подполковник Кутергин и следователь Шигимага снова встретились со Степаном Васильковым. И опять перед нами сидел паренек с печалью во взоре и каменно-траурным лицом...

– Вы говорили, Васильков, прошлый раз, что любили Ирину Ватонину. Не так ли?

– Да.

– А она вас?

– Она тоже. Мы иногда ссорились из-за родителей: они все что-то не могли между собой поделить. Но это не мешало нам любить друг друга.

– А записки от Иры к вам, которые мы нашли, свидетельские показания говорят о другом.

Я включил магнитофон, на ленту которого были записаны свидетельские показания о любовных похождениях Василькова, об отношении к Ирине и о том, что она в ответ на его домогания отвечала записками, в которых неизменно называла Степана развратником и требовала, чтобы тот не приставал к ней...

Умолк магнитофон. И мы снова услышали спокойный голос Василькова:

– Неужели вы подозреваете меня? Это же моя подруга, я мечтал жениться на ней...

Устремленный вовне взгляд его как будто был прикован к чему-то за окном. Но я видел, что Степан незаметно следит за мной.

Я положил перед Васильковым записки Ирины, в свое время адресованные ему. Он бросил на них усталый взгляд, потом посмотрел на нас.

– Ну это же она писала просто так. Надо понимать девчонок... – И перестал отвечать на вопросы. Он устал держать себя «в узде» и замолчал, боясь взрыва эмоций. Потом вдруг заявил:

– Ну хорошо... Дайте бумагу. Я напишу все.

Каково же было наше удивление, когда через полчаса Васильков положил на стол исписанный лист и коротко изложил его содержание.

– В тот день Ульгурский напоил меня вином и за это попросил оказать ему услугу. «Постучи, – сказал, – в дверь Ватониных, Ира тебе откроет. А потом тут же спрячься и последи... Если кто появится близко – свистни». Я постучал. Ира открыла и, ни слова не говоря, вернулась в комнату, села на диван и стала читать книгу. Видно, я оторвал ее от чтения. Ульгурский оттолкнул меня и вошел в дом. Я видел, как он замахнулся поленом... Через несколько минут он вышел, вытер руки о куртку и отправился к дворникам, с которыми вместе работает.

– Это все? – спросил следователь.

– Нет. Ульгурский еще раз угостил меня вином и строго предупредил, чтобы я «никому, никогда ни слова, иначе...». Он так и сказал многозначительно: «иначе...»

– Как же вы с такой легкостью, с таким равнодушием, злодейским равнодушием позволили Ульгурскому убить любимого вами и любящего вас человека?!

– Я был пьян, – потупив взгляд, заявил Васильков. – И потом... Вы же знаете, что она меня ненавидела, презирала...

Произнося эти слова, парень кивнул на магнитофон с записями свидетельских показаний и на записки Иры. И со вздохом облегчения добавил:

– Вот и все. Можете вызвать Ульгурского. Я скажу ему это в глаза.

Итак, в процессуально-тактическом и в психологическом отношении мы получили еще один весомый шанс, необходимый нам в поисках истины, – очную ставку. Мы были готовы к ней, поскольку много раз уже беседовали с Ульгурский и Васильковым и хорошо знали источник противоречий в их показаниях.

Они встретились буквально через несколько минут: Ульгурский находился недалеко – отбывал пятнадцать суток. Мы попросили Василькова повторить показания. Он это сделал без запинки, бросая время от времени уничтожающий взгляд на Ульгурского. Тот бледнел, порывался что-то сказать и не мог. Васильков буквально ошеломил его своей напористостью, четкостью изложения картины убийства.

Тут-то мы и решили применить заранее продуманную тактику – нарушить последовательность изложения Васильковым «истории» гибели Ирины, прибегнув к неожиданным вопросам.

– Послушайте, Васильков. Вы же говорили, что руку порезали у Вишневских?

– Да.

– Значит, когда вы печку дома топили, рука у вас не была порезана?

– Не была.

– И ребята видели вас в клубе без пореза?

– Да.

– Правильно. Они и родители ваши это подтвердили. А вот потом, вскоре после вашего возвращения домой, отец и мать увидели у вас окровавленный бинт на руке. С ним вы и пошли к Вишневским. Где же правда?

Он, как мы и ожидали, не успел переключить внимание с сочиненной им легенды на неожиданные вопросы – Вишневских уговорил дать ложные показания, а о родителях не подумал. Это была непоправимая ошибка! А тут еще Василькову и полено показали, отделили на его глазах от остальных сосновых брусков, составлявших единый чурбан:

– Это взято из вашей поленницы.

Парень осекся, опустил ослабевшие руки на колени.

– Итак, продолжайте... «Ульгурский вытер руки о куртку»... Дальше?

– Еще дал мне вина, – спокойно, уже не бросая гневных взглядов на Ульгурского, договорил Васильков, – и предупредил.

– Сынку, – прервал его наконец-то опомнившийся Ульгурский, – неужели я, опытный, стреляный, волк, стал бы связываться в таком деле с пацаном?

Васильков сначала ответил едкой усмешкой и презрительным взглядом, как человек, который только что убедился в своем превосходстве над «стреляным волком», не умевшим владеть собой, потом добил противника хладнокровно:

– Одному тебе она бы не открыла.

Сказал уже не в свое оправдание, а только для того, чтобы взять верх над человеком, посмевшим унизить его словом «пацан».

От такого спокойствия и наглости Ульгурский потерял дар речи и лишь беспомощно развел руками.

Как только Ульгурского увели, Васильков попросил лист бумаги, ручку и начал писать неторопливо, диктуя себе вслух короткие предложения:

– Я узнал, что родители Иры уехали в район и она осталась дома одна. Растопил дома печку. Взял с собой полено. Сходил для алиби к Вишневским, потом в клуб. И бегом к Ватониным... Хотел взять ее силой. Не вышло. Ну и озверел. Подумаешь, недотрога! Ударил поленом по голове. Упала. Схватил нож... Когда он стал скользким от крови, я порезал себе руку... Подтащил ее волоком к двери. Не знаю, зачем. Случайно оперся рукой о косяк... Вымыл руки на веранде, вытер их там же полотенцем и ушел домой. Окровавленную куртку спрятал под пол в нашем сарае. Свитер закопал.

Проверка этих показаний на месте подтвердила их точность.

...Вот какую историю поведал мне подполковник Гущин, один из тех профессионалов, в ком удачно сочетаются дар тонкого психолога и опыт незаурядного сыскника.

Полковник Азарных, полковник Битюцких и другие

В. ДВОЕГЛАЗОВ,

журналист

Есть такая фотография, сделанная экспертом-криминалистом ОТО УВД старшим лейтенантом Майсаковым: посреди широкого заснеженного болота группа людей. Слева тянутся за горизонт три блестящие черные нитки – трубопроводы, по которым идет нефть. Еще левее несколько чахлых сосенок.

От этого места, где находится группа, пятнадцать километров до Нижневартовска (расстояние замерено по спидометру автомобиля), а само это место – Самотлор. Да, тот самый знаменитый Самотлор, нефтяная жемчужина Западной Сибири.

Одиннадцать человек, застывших на снимке (семеро во втором ряду встали полукругом, четверо в первом присели на корточки), не имеют никакого отношения к добыче нефти. В то же время они приехали сюда отнюдь не из праздного любопытства – они здесь работали, и этот снимок прощальный, на память.

Эксперт Майсаков щелкал затвором фотоаппарата, привалившись для устойчивости к борту машины ГАЗ-66, в которую был уже погружен сейф размером с холодильник. В нем более восьмидесяти тысяч рублей. Девять дней сейф пролежал на Самотлоре, зарытый в снег за теми трубами, что видны на снимке.

Снимок сделан 21 апреля 1978 года. Яркое солнце – все щурятся. Все в ботинках, и ноги у всех мокрые. Ведь Самотлор – это озеро, переходящее в болото, и оно начало уже оттаивать. У инспекторов, которые три минуты назад грузили сейф, струится по лицам пот.

Вон тот, крайний справа в первом ряду, в дубленом полушубке и в противосолнечных очках, – автор этих строк.

Директор гостиницы «Строитель» – милейшая Екатерина Федоровна – поселила меня в «люксе», так, по крайней мере, назвала она просторный трехместный номер с ванной, телефоном и телевизором.

Я познакомился с соседом – режиссером Киностудии имени Довженко, приехавшим в Нижневартовск с творческим отчетом. Еще один жилец – он поселился тут давно – пока отсутствовал.

В седьмом часу вечера в комнату тихо и очень вежливо постучались – так стучатся обычно горничные в ведомственных гостиницах.

– Войдите!

Но вошла не горничная, а невысокий симпатичный молодой человек в болоньевой куртке с продольными желтыми полосами на карманах и в резиновых сапогах. Куртка была порядком замаслена, и я подумал, что он шофер.

– Здравствуйте, – застенчиво улыбаясь, поздоровался паренек, затем взглянул на кровать отсутствующего жильца. – А Пал Палыча нету?

– Как видишь, – ответил я. – А кто он такой – Пал Палыч?

– Начальник нашего строительного участка. Велел подъехать к полседьмому, а самого нет... Я шофером работаю, – охотно пояснил он. – Ушел, наверное, куда-нибудь... – Вновь взглянул на койку. – Что же вы кино-то не смотрите?! Сегодня же «Тихий Дон», первая серия!

Я включил телевизор.

– Хуже нет начальство возить! – вздохнул паренек. – Никогда вовремя домой не попадешь. Ни телевизор посмотреть, ничего. Иной раз «Следствие ведут знатоки» показывают, да где там! Я уж две передачи пропустил. Я вообще-то на грузовой работаю, на ГАЗ-66, но вот приходится... – Он нерешительно переминался с ноги на ногу у порога, не отрывая глаз от экрана, где Аксинья уже провожала Степана на службу.

Я заметил, что пареньку очень хочется посмотреть кино, и предложил:

– Да ты присядь. Раз твоего Пал Палыча нет, куда спешить.

– Вот спасибо! – обрадовался он.

Слово за слово, мы разговорились, и паренек рассказал мне, что в Нижневартовске недавно, приехал сюда из «Европы», а вообще родился в Порт-Артуре в 1955 году, где служил его отец-мичман, водолазный специалист.

– А как зарабатываешь? Ничего? – поинтересовался я.

– Да слабовато, – пожаловался он, – три-четыре сотни.

Я невольно взглянул на робкого паренька: получать в месяц триста-четыреста рублей, будучи двадцати трех лет от роду, «слабовато»...

Этот вежливый паренек, глубоко сочувствующий Аксинье Астаховой (я видел слезы на его глазах, когда Степан жестоко избивал жену), ушел, едва началась программа «Время». Пал Палыч так и не появился.

Мы встретимся с пареньком еще раз в конце нашего повествования, а пока прошу читателя запомнить: у паренька появились на глазах слезы, когда Степан бил Аксинью...

Раннее утро 12 апреля 1978 года в Нижневартовске было тихим и морозным. Конечно, в стотысячном без малого городе тишина относительна: где-то в гараже взревет автомобильный дизель, загудит в котельной электродвигатель вспомогательного дутья, пройдет по спящим улицам возвращающийся с Самотлора «Урал-375». Однако для большинства нижневартовцев трудовой день еще не наступил – закрыты магазины, рабочие столовые, конторы учреждений, нет автомобильных пробок на улицах, Молчат репродукторы.

В 4 часа 05 минут, когда было уже почти светло, к парадному входу управления технологического транспорта № 1 подкатил автобус марки КАЗ-685. Из автобуса, поеживаясь от утреннего мороза, вышла молодая женщина – вольнонаемная сотрудница отделения вневедомственной охраны. Поднявшись на крыльцо, она энергично постучала кулаком в дверь.

Ответа не было.

Женщина повернулась к дверям спиной и постучала – теперь уже гораздо громче – каблуком.

Ответа вновь не было.

– Не пойму, – сказала женщина водителю автобуса, выглянувшему из кабины. – Спят, что ли?

– Да наверно. Мы же их сегодня в час проверяли. Они, видно, решили, что больше не приедем, ну и заснули.

Женщина покачала головой:

– Не нравится мне это...

– Ну а что особенного? – сладко потянулся водитель. – Сторожа что, не люди, что ли? А сейчас самое время – в сон тянет. Да брось, поехали!

– Как же поехали? – возразила женщина. – Тоже высказался... Надо же достучаться!

Она, не жалея, каблуков, забарабанила в филенку. Помимо мороза, продувал ветер, и стоять на крыльце было не очень приятно. По календарю, конечно, весна, но дело происходит в Нижневартовске: днем немного подтаивает, а ночью и ранним утром мороз в 10—15 градусов.

Постучав еще с минуту, женщина махнула рукой, сбежала с каменных ступенек и заскочила в теплый салон автобуса.

– Б-р-р! Ну и холодина! Ладно, я им покажу, как спать на дежурстве! Рапорт подам начальнику! – Она помолчала. – А сейчас что же делать... Поехали!

Женщина ошибалась. Сторожа не спали. Один из них, связанный по рукам и ногам, лежал в помещении бухгалтерии без сознания, а второй, также связанный прочным капроновым фалом, перекатывался по коридору, стараясь добраться до бытовки, где спала техничка.

Сотрудница ОБО грубейшим образом нарушила инструкцию. Не достучавшись, она обязана была позвонить в милицию, вызвать дежурную машину, обойти здание вокруг (тогда бы она увидела, что отперта дверь столовой на первом этаже, через которую ушли преступники). Но женщина просто села в автобус и уехала.

А через пять минут раздался звонок в милицию.

Впрочем, необходимо уточнить: первый звонок, связанный с происшествием в УТТ-1, раздался двадцатью пятью минутами раньше. Дежурный снял трубку канала 02 и представился. Трубка молчала.

– Вас слушает дежурный милиции! – повторил старший лейтенант.

Но трубка по-прежнему молчала. Гудков тоже не было – значит, кто-то снял трубку и молчал.

– Але! Вас слушает дежурный милиции! Почему молчим?..

Откуда мог знать старший лейтенант, что один из сторожей, обливаясь кровью, сумел связанными сзади руками снять телефонную трубку и ощупью набрать 02. Сторож слышал ответ дежурного, но в горле клокотало, он прохрипел что-то невнятное и упал без сознания, а старший лейтенант, решив, что случилось что-то с телефоном, положил трубку.

Следует заметить, что местная телефонная связь оставляет желать лучшего. Несколько ведомственных АТС и коммутаторов очень перегружены. Попасть с одного коммутатора на другой сложно. В то же время раздаются порой случайные звонки. Конечно, со временем все наладится, будет построена общегородская станция, но пока телефонная связь – одна из острых проблем. Итак, дежурный решил, что звонок по каналу 02 раздался по ошибке, и положил трубку, и вряд ли можно за это винить старшего лейтенанта.

А в 4 часа 10 минут звонок раздался вновь.

– Слушаю, дежурный милиции старший лей...

Взволнованный голос перебил:

– Говорит механик УТТ-1. Я звоню из проходной. Ко мне только что подошел сторож Краюхин[7] 7
  Фамилии потерпевших, подозреваемых, преступников изменены.


[Закрыть], он весь в крови, заявляет, что на него совершено нападение...

На месте происшествия четыре капитана милиции, следователь и прокурор города. Оба сторожа доставлены в больницу машиной «Скорой помощи».

Пока установлено следующее: взломана дверь кассового помещения. В кассе обломки косяка, куски штукатурки, кровавые следы обуви.

В углу стоит сейф. Его железная дверца заклеена бумажкой с росписью, вероятно, кассирши. Рядом с сейфом валяется хозяйственная сумка.

– Что же получается? – говорит прокурор. – Сейф не попытались даже вскрыть?

За окном слышится пофыркивание автомобильного двигателя. Через минуту входят бухгалтер, кассирша, двое понятых и еще трое работников УТТ-1.

Они испуганно замирают на пороге. Кровь. Много крови. Кровавые следы обуви четко отпечатались в коридоре, в холле, на лестничной площадке. На светлом линолеуме хорошо видны рифленые подошвы.

– Эти следы хорошо бы изъять вместе с кусками линолеума, – замечает прокурор. – Вы разрешите? – спрашивает он у главного бухгалтера, полной симпатичной женщины средних лет.

– Да, пожалуйста...

Эксперт аккуратно вырезает куски линолеума. Прокурор между тем обращается к кассирше:

– Пройдите – только осторожно – в помещение кассы и проверьте, все ли на месте.

Женщина все так же испуганно заглядывает в кассу и осматривает сейф, дверца которого заклеена бумажкой.

– Роспись моя, – говорит она. – Ничего не тронуто.

– Сколько денег в сейфе? – спрашивает прокурор.

– Тысяч семьдесят пять – восемьдесят...

– А точнее?

– Точнее сказать не могу. Вчера получила в банке четыреста четырнадцать, весь день выдавала аванс, но сказать точно... Впрочем, это можно проверить. Там же, в сейфе, находятся ведомости, посмотрим, сколько выдано и сколько должно остаться.

– Давайте посмотрим.

Кассирша сует руку в карман плаща.

– Господи, куда же я ключ задевала?..

Она растерянно оглядывается на главного бухгалтера.

– Может, в сейфе оставили? – подсказывает та.

– В сейфе?! – И тут глаза кассирши округляются. – Господи, – произносит она, – да ведь второго-то сейфа нет... Сейфа нет! Вот! – говорит кассирша. – Вот! Смотрите! Этот цветок с горшками... то есть горшок с цветами стоял сверху на сейфе. Они его сняли и поставили на подоконник. – Она протягивает руку.

– Не прикасайтесь!

Кассирша испуганно отдергивает руку, словно бы ей сказали, что горшок заминирован. Но прокурор предостерегал, конечно, не от мины: на горшке могут остаться важнейшие улики – отпечатки пальцев.

– Но куда же вынесли сейф? – вслух размышляет прокурор и смотрит на окно кассы. Оно забрано решеткой. – Теперь понятно, – продолжает Басацкий, – откуда столько следов...

Да, теперь понятно. Преступники вынесли сейф из кассы, затащили в помещение бухгалтерии – туда, где сейчас много крови, и вышвырнули в окно. Со второго этажа.

Или спустили на веревках – на таких, какими были связаны сторожа?

Осмотр продолжается на улице. В конторе УТТ он будет продолжен после обеда, когда в помощь местному эксперту Мысову прилетит из Тюмени эксперт ОТО УВД старший лейтенант Майсаков. А на улице осмотр нужно провести срочно: днем выйдет солнце и растопит все следы.

Место, куда предположительно упал из окна сейф, – щербатина на бетонной заливке. Несколько медных монет: очевидно, выпали из сейфа через щель... или из кармана преступника.

Кстати, сколько их было? По следам двое. Но кассирша доказывает, что сейф весит не менее трехсот килограммов. Как же его подняли те двое?

Главный бухгалтер подтверждает: сейф тяжелый. Когда его затаскивали в помещение кассы, принимали участие шесть человек – шесть здоровых мужчин, и говорили, что тяжело.

По тротуару в направлении проходной в нескольких Местах две как бы прочерченные острым предметом параллельные бороздки. Они, как будет установлено позже, совпадают с размерами сейфа, но и теперь можно предположить – сейф тащили именно здесь. На тротуаре ледяная корочка, сейф скользил по ней очень легко, и только на неровностях по две бороздки.

Метрах в двадцати от стеклянной будки – проходной – сейф отпечатался на снегу целой плоскостью: вдавленный четырехугольник и рядом следы протектора автомобильных шин.

– Так, – сказал прокурор, – здесь мы задержимся.

Прокурор, следователь, капитан-эксперт и капитаны-оперативники разглядывают отпечаток плоскости сейфа и протектора автомобиля.

– ГАЗ-66! – почти одновременно раздается несколько голосов.

– Необязательно, подобные автопокрышки могут устанавливаться на машины ЗИЛ-131 и ЗИЛ-157. Надо тщательно замерить расстояние по оси.

Следователь кивает. Эксперт уже размешивает в ведерке гипс. Следы засняты на фотопленку, теперь необходимо изготовить их слепки, пока окончательно не подтаял снег.

– Где проводник с собакой? – интересуется вдруг прокурор.

Подходит старшина и докладывает, что собака проработала след лишь до протектора; после повторного занюхивания результат оказался тот же.

– До протектора! – говорит прокурор. – До протектора я его сам проработаю! Следы видны без всякой собаки! Зачем же вы ее держите?

– По штату положено.

– Вот разве что...

Прокурор молод и горяч и не может примириться с тем, что увезли сейф, который до этого вышвырнули со второго этажа, – вот уж, наверное, грохоту было на всю улицу! И никто не слышал! Дерзкое преступление.

– Обратите внимание, – обращается эксперт к прокурору, руки у него в гипсе, – одна из покрышек смонтирована неверно: рисунок протектора в виде елочки, вершина которой должна быть назад. И вот на левом правильно, а на правом...

– Это должен знать каждый водитель?

– А там и знать не надо. На покрышке есть стрелка, как устанавливать.

– Почему же тут неправильно?

– Торопился, возможно.

– А возможно, и специально, – говорит оперативник.

Сторож вневедомственной охраны Барышев лежал в больнице с тяжелой травмой головы. Хирург готовился к ответственной операции – трепанации черепа. Именно кровью Барышева был залит пол в помещении бухгалтерии, его кровью наследили преступники в коридоре, в холле, на лестничной площадке. За жизнь Барышева врачи пока поручиться не могли.

Второй сторож – Краюхин – физически почти не пострадал: легкий удар в голову по касательной, в сущности, царапина; но морально он был подавлен, вероятно, не меньше Барышева. Собственно, сторожем как таковым Краюхин не был. В ночь на 12 апреля он вышел дежурным слесарем – управление технологического транспорта работает круглосуточно, как круглосуточно дает нефть Самотлор.

Около семи вечера подошел дежурный механик УТТ.

– Михаил!

– Я за него, – недовольно отозвался Краюхин.

– Вот что, Миша. Кассирша сегодня всю зарплату не успела выдать, деньги там остались, так надо подежурить ночь в конторе.

– Там же сторож есть!

– Есть-то есть, да по инструкции положено: если много денег, усилить охрану. Формальность, конечно, но вдруг проверят...

– Кто, преступники?

Механик засмеялся.

– Ну ты скажешь тоже... Из вневедомственной охраны кто-нибудь подъедет ночью. Да тебе-то чего, ну покемаришь ночь в конторе, зарплата сохраняется.

– Иди, Мишка, – поддержал товарищ. – Действительно: солдат спит – служба идет.

– А ружье?..

– Да зачем тебе ружье-то? Я ж тебе говорю, ничего особенного, просто формальность. Чтоб на случай проверки не придрались. А то скажут, мол, плохо охраняем.

Так слесарь Краюхин на одну-единственную ночь превратился в сторожа. И именно в эту ночь...

Впрочем, началась она не так уж плохо. Механик привел его в контору, познакомил со сторожем вневедомственной охраны Володей Барышевым – тоже молодым парнем, как и Краюхин. Выяснилось, что Барышев работает в ОВО по совместительству, а вообще такой же слесарь. Странно, что они раньше не знали друг друга. Впрочем, предприятие крупное, всех знать не будешь, много бригад, колонн, да и работают в разные смены.