Текст книги "Гибрид: Для чтения вслух"

Автор книги: Игорь Беляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Эскимо на палочке

На другой день мы пошли с Костей в «Сандуны».

«Сандуны» – это такая купальня, где все моются после командировки.

Там диваны на всю длину. В чехлах. Как кресла у бабушки. И потолки деревянные.

Когда Костя разделся, все сразу стали на нас смотреть. Потому что Костя – совсем худой. У него ведь только кожа осталась да кости, как сказала бусенька Лизаветниколавна.

Меня она купает в корыте у печки. Один раз не рассчитала и облила меня из кувшина крутым кипятком. Представляете, как я орал?

А в бане еще ни разу не был.

Костя сказал, что мыться мы будем по полной программе.

В бане воды – сколько хочешь. Хоть залейся! Вот холодный кран. Вот – горячий.

– Кипяток! Не ошпарься!

Все по три тазика берут. Намыливаются и кричат. Потому что – не слышно.

– Акустика хреновая! – кричит Костя.

Тут подходит голый дядька в фартуке и укладывает его на каменную лавочку. Смехота! Сначала просто так натирает. Мочалкой с мылом. А потом давай по спине ходить. И пятками, пятками его!

Костя мучается, а терпит. У него ребра-то поломанные.

Смылись дочиста и пошли в бассейн. С холодной водой.

Костя плавает и фыркает. А я понемногу привыкаю, что этот мальчишка – мой папа.

В буфете нам дают раков. Вот столько! Полную тарелку. Ему – пиво. Мне – ситро. Рак – он сначала зеленый, но когда его сваривают, делается красный. Как флаг.

А на праздник мы с ним пойдем на Красную площадь. Как пить дать! Это он мне обещает. Прямо тут же. Пока раков лопаем.

И уж там обязательно увидим живого товарища Сталина.

После бани мы идем на Горькую улицу, в кафе-мороженое. И папа говорит:

– Сынище-парнище! Выбирай себе какое хочешь мороженое. Здесь есть всё. Как до революции.

Подходит тетя накрашенная и давай строить нам глазки. Брандахлыстка!

Я говорю – хочу эскимо на палочке.

У тети сразу делается лицо, как у рака. Она обиделась и сказала, что такой ерунды у них не водится. А есть ореховое, шоколадное и крем-брюле.

Папа сразу расстроился из-за меня. А я сказал, что могу есть всякое. Даже крем-брюле.

И нам приносят полную тарелку разных шариков.

Я знаю, что теперь у меня впереди – большая счастливая жизнь. И когда-нибудь еще попадется настоящее эскимо – на палочке!

А ночью во сне отец закричал.

– А-а! А! А!

Я проснулся. И сразу стал старше на целый год.

Воспоминание о будущем

Назавтра меня отправят обратно в Лосинку. Чтобы я догулял свое последнее лето перед школой. И никому не мешал жить.

Родители уедут на юг к морю. Чтобы прийти в себя. И собрать для меня побольше камушков.

Дедушка Бориспалыч проживет с нами еще два года. И умрет только в эвакуации. Во время войны. Я даже не знаю, успел он прочитать всего Маркса или нет.

Война поставит все точки над «и» в нашей семье – как скажет бабушка Адельсидоровна. Она так боялась в последнее время, что гитлеровская невеста Ева Браун, может быть, ее дальняя родственница? По отцу, которого она видела только один раз в жизни.

Все мои дяди и тети проживут по плану, какой составит для них товарищ Сталин.

А утвердит все равно Господь Бог – как думала до конца дней своих бабушка Лизаветниколавна.

Впереди нас всех ждет счастливое будущее.

Книга вторая
Сказка про жизнь

Улица Нагорная

Война случилась как раз вовремя.

Только я окончил второй класс на «хорошо» и уехал к папиной бабушке и папиному дедушке в Лосинку… Как вдруг… Если хочете, можете сами убедиться. Вот вам табель. Я его сложил, чтобы в кармане не помялся. Мало ли кому еще посмотреть захочется?

Вот: за чтение – хор, по письменному – хор. За арихметику – хор. А за поведение – отлично. Переведен в третий класс. Во-от! Это тебе не хухры-мухры, фунт изюма!

Начиналось длинное, скучное лето.

Родители намылились на курорт, а я должен был коротать время с Адельсидоровной и Бориспалычем на Нагорной улице. Где и ребят-то фактицки не было. Раз-два и обчелся. Даже в войнушку поиграть не с кем!

Конечно, у меня – двухколесный велосипед. Но без свободного хода.

И цепь, вот гадство, все время соскакивает.

– Опять?.. Черт тебя подери, проклятая…

Бабушка Лизаветниколавна чертыхаться не велит. Никогда и ни в коем случае. Можно подумать, что он услышит и явится прямо сюда, в Лосинку, чтобы чинить эту проклятую передачку. Откровенно говоря, я еще ни разу не видел живого настоящего черта. Даже не уверен, есть ли он на самом деле. Может, его просто выдумали… взрослые? Чтобы нас, детей, пугать, когда мы не слушаемся.

Дед гуляет каждое утро на станцию за газетой, – радива у нас в Лосинке нет, – а бабушка встает всех раньше, стряпает нам на целый день чего-нибудь вкусненького и мчится в Москву, в роддом.

Канешно, сама она рожать не собирается. Уже выродила, слава тебе Господи, троих взрослых сыновей и среди них моего папу. Теперь в родильном доме она у Гиговского сестра-хозяйка.

Хотя непонятно, почему она сестра, если Гиговский мне совсем не дедушка и не дядя и вообще не проявляет к нам ни малейшего интересу? А просто сплуатирует бабушку «в хвост и в гриву», пользуясь ее добротой и безотказностью, как говорят в нашей семье.

В прошлое лето тетя Ира с дядей Леней в доме у Гиговского выродили дочку. И назвали ее Наташкой. Теперь в нашей семье я не единственный потомок. У меня есть сестра, правда, двоюродная.

Может, это и к лучшему?

А вот у дяди Павлуши с тетей Машей пока потомков нет. Почему-то у них не получается. Дядя Леня считает, что это из-за того, что они часто переезжают с места на место, из одного театра в другой. Сейчас они сели на Урале, в Чкалове.

Дядя Павлуша – главный режиссер, а тетя Маша – главная актриса.

И поэтому им дали большую трехкомнатную квартиру на главной улице города. Со всеми удобствами! Может, там у них получится еще один потомок?

Юрка с другой улицы, с Интернациональной, – мой единственный хороший друг в это лето, вчера приперся с известием.

– Наверное, скоро будет война с немцами.

Дедушка сидел в тени на раскладушном стуле, дышал свежим воздухом и рассердился, как всегда, когда говорили не то, что написано в газетах:

– Фуй! Фуй! Не говорите мне глупости. Ты уже большой мальчик и мог бы читать «Правду».

Дедушка не поленился, пошел в дом и принес позапрошлую газету, где было написано черным по белому, что никакой войны не будет, всё это злостные выпады враждебных элементов.

Но Юрка не сдавался:

– А слабó на спор?! Все равно война будет.

Уж откуда у моего друга такие верные сведения, понять не могу. Но он был готов даже побожиться, есть землю и биться об заклад с дедушкой на вафельное мороженое и бутылку ситро.

А вы знаете, что такое настоящее сливочное мороженое?

Вот смотрите. Мороженщик с тележкой стоит с самого утра перед перроном на станции. Ты подходишь по очереди и заказываешь: «Мне одну большую». Или… «Мне одну маленькую».

Прямо на глазах изумленной публики, он берет круглую вафлю и запихивает ее в железный патрончик. Потом достает ложкой белое, как снег, мороженое из длинной кастрюли. Приплюскивает его в стаканчике. Вот так. Изо всех сил! Теперь он берет вторую вафлю и накрывает сверху. Тааак! Нажимает снизу большим пальцем… и круглое, самое вкусное в мире мороженое… выскакивает наружу.

Ты его берешь осторожненько. Или маленькое, или большое. Маленькое стоит десять копеек, а большое – двадцать. Понемножку слизываешь языком с боков, пока оно еще не растаяло и не обкапало твою рубашку. Тааак. А в конце съедаешь вафлю и облизываешь пальчики.

В эти сладкие минуты ты уже ни о чем не думаешь. Даже про подростковый велосипед со свободным ходом. Но такое удовольствие – не каждый день. Потому что если съесть много мороженого, можно заработать ангину даже летом.

Эники-беники ели вареники…

Биться об заклад дедушка отказался. Категорицки! И когда Юрка ушел домой, посоветовал мне не водиться больше с этим глупым мальчиком, который распространяет злостные слухи по всей Лосинке.

На следующее утро было как раз воскресенье. На небе ни тучки. И можно было ожидать гостей из Москвы.

Дядя Леня с тетей Ирой вряд ли соберутся. Все-таки Наташке только десять месяцев. И они специально поменяли свою однушку на Садово-Кудринской, на двушку в Сокольниках, правда, в деревяшке. Но для тети Иры с Наташкой главное – воздух. А воздуха в Сокольниках – хоть ротом ешь, как на даче. И ничего страшного, что с печным отоплением.

Пол-Москвы еще с печным отоплением. И у нас «голанка» из коридора топится. На Никицкой вообще – печка с изразцами.

Парочку раз съезжаю на своем велике от калитки к дому. С горки лететь хорошо, а потом его в горку на себе переть – пупок надорвешь! Можно даже грыжу заработать, как у бабушки Адельсидоровны.

Сейчас отдышусь и еще чего-нибудь придумаю.

Может, Аня приедет, а может, даже бабушка Лизаветниколавна. Она просто так не ездит! Я еще в прошлый раз намекал на самокат. Это ведь она подарила мне велосипед. Хто ж виноват, что у него теперь цепь соскакивает? Мы с бабушкой даже на завод ездили «к черту на кулички», на трех трамваях.

Теперь я расскажу, как это было на самом деле.

В проходной нас задержал минцонер с винтовкой.

– Чё надо? Пускать на объект без пропуска не положено.

Бабушка объяснила, что мы приехали на трех трамваях, чтобы поменять поломанный велосипед на хороший. Минцонер заявил, что мы чокнутые, но все-таки повертел ручкой от телефона и сказал в трубку:

– Позови Фимыча! Сама дура! Тут одна гражданочка сообчает о вредительстве…

Через несколько минут в проходную примчался Колобок, который представился главным инженером передового социалистического предприятия.

– Михаил Ефимович, с вашего разрешения.

– Елизавета Николаевна. Если нужно, могу показать паспорт.

– Паспорт не надо, – заявил Колобок. Так какие у вас претензии, гражданочка, к нашему передовому социалистическому предприятию?

Бабушка сказала, что к передовому социалистическому предприятию у нее нет никаких претензий. Просто она купила внуку в подарок велосипед, а у него сразу стала соскакивать цепь.

Колобок стал внимательно рассматривать мой велосипед.

– Ну и когда был приобретен этот экземпляр?

У нас на счастье оказался чек из магазина, потому что моя бабушка никогда ничего не выбрасывает. Толстый дядька рассмотрел сначала чек, а потом набросился на меня:

– Расскажите нам, молодой человек, как вы занимались вредительством и ухитрились сломать это замечательное изделие нашего завода?

А я никаким вредительством не занимался, просто один раз чикнулся об стенку во дворе, когда соревновался с мальчиком, у которого был велосипед американский, со свободным ходом и тормозом на руле.

Может, и не надо было это рассказывать? Но не мог же я соврать, да еще при бабушке?!

Дядьке явно понравился мой рассказ. Он сразу повеселел от удовольствия!

– Вот видите, мадам, ребенок сам сознался. Обратите внимание – без всякого насилия с моей стороны. Какой воспитанный, хороший мальчик! Но менять ваш велосипед на новый, к сожалению, оснований нет. Попробуйте обратиться в мастерскую, хотя наша конструкция не рассчитана на то, чтобы врезаться в стенку. Надо внимательно читать инструкцию.

Нам с бабушкой сразу стало стыдно, что мы даже не заглядывали в инструкцию, но главный инженер вдруг смилостивился и пригласил нас посмотреть, где делают не только велосипеды для маленьких, но и мотоциклы для больших.

– Мне што. Мне плювать, – выговорил минцонер.

– Пропустить! – скомандовал Колобок. И нас пропустили.

Так я впервые в своей жизни увидел передовое социалистическое предприятие… Станки грохотали. Люди бегали как очумелые. В углу блестела стайка синеньких велосипедов, как две капли воды похожих на мой зелененький. И цепь у них, наверное, не соскакивала…

Мы думали с бабушкой, а вдруг главный инженер раздобрится, как в сказке бывает, и поменяет наш велосипед на новенький. Но Колобок не раздобрился.

Пришлось нам ехать обратно на трех трамваях с поломанным велосипедом.

«Несолоно хлебавши» – как сказала тогда моя любимая бабушка.

А для меня этот день остался на всю жизнь, потому что настоящий завод это тебе не сказка про тысячу и одну ночь. Но тоже страшно очень…

Вот бы искупаться сейчас на Яузе! Да разве их уговоришь? Нальет Адельсидоровна воду из колодца в ванночку. Брызгайся на здоровье. Но я уже не такой маленький. Пора и плавать учиться. Вот если бы на даче жила не Адельсидоровна, а Лизаветниколавна, она бы меня обязательно окунула в речку. А так жить – одна скукота!

И в этот момент примчалась моя дорогая мамочка на дяди-Лениной «эмке». Она была такая бледная, с ненакрашенными губами. Мама сказала, что началась война и нам надо быстро-быстро собираться в Москву.

Азохенвей

– Вот видишь, дедушка, а ты говорил… – победоносно заявил я.

Адельсидоровна стала причитать и плакать:

– Азохенвей! Азохенвей! Какой колоссальный ужас!

Дедушка сказал, что быть этого не может, потому что в газетах написано…

– Да перестаньте вы с вашими газетами! Вечно вы говорите какие-то глупости! По радио уже сообщили. Собирайся немедленно! Машина ждать не может.

Я первый раз видел такую маму. Она… накричала на дедушку.

Азохенвей, ахала бабушка, азохенвей…

Только я не понимаю, почему такой колоссальный «азохенвей»?

Ведь бабушка сама рассказывала, как в прошлую войну пришли в Минск немцы, был полный порядок. Евреев даже пальцем не тронули.

Нет, вы только послушайте, как говорила моя бабушка Адельсидоровна еще неделю тому назад:

«…Перестаньте сказать плохо про немцев. Это очень культурная нация. А вот когда они ушли, тут же город схватили поляки. Начались форменные погромы и ужасное насилие. Вы знаете, я сама выросла в Варшаве и до шестнадцати лет понятия не имела ни одного слова по-русски. Но там, на Ерусалимских аллеях, были одни поляки, а здесь уже другие.

…Когда начался обстрел, мы спустились в подвал нашей фабрики. Вдруг заходят к нам два солдата и такой молодой элегантный офицер. Он посмотрел на нас во все глаза и скомандовал: „Проше, пане, злато!“

Моя мама прекрасно говорила по-польски и объяснила этому офицеру, что с нами нет никакого золота. Тогда тот элегантный негодяй (тут моя воспитанная бабушка жутко ругается по-польски) берет пистолет и стреляет в потолок. Пах! Пах!..

Что делает моя умная мама? Она страшно кричит и хватает себя за это место. Ну, поляки не такие дураки и сразу догадываются, в чем секрет. Они переворачивают пожилую женщину вверх дном и находят в чулке зашитый мешочек с бриллиантами. Все семьдесят восемь каратов! Целое состояние».

Бабушка переходит на свой еврейский и начинает сморкаться.

«…Пардон, – заявляет этот элегантный негодяй совсем по-русски, – а вы еще хотели морочить мне голову. – Тут бабушка опять ругается по-польски. – Через пять минут времени моя мать была уже бедная женщина…»

Сколько раз я слышал от Адельсидоровны эту печальную историю! И мне всегда было жалко мою прабабушку и ее семьдесят восемь каратов. Если бы у нас сейчас были эти караты, мы бы всю дорогу не бедствовали. И мне купили бы наконец детский велосипед со свободным ходом.

– Особа была слаба на передок, – заметил тогда дядя Леня. – И у мадам сдали нервы.

Умерла эта «бедная женщина» совсем недавно. Я даже помню когда. Позапрошлым летом. Ей было уже скоро сто лет. И она работала кассиром в магазине уже при советской власти. Сюда в Москву она никогда не приезжала.

Адельсидоровна ездила в Минск на похороны и привезла оттуда целое эмалированное ведро вот с таким крупным крыжовником. И еще вилки, этот чайник и вазочку. Хотите, я пойду в дом и покажу вам эту вазочку?

Вот уж действительно «азохенвей»!

Эники-беники ели вареники…

Дедушка с бабушкой остались в Лосинке, а мы помчались в Сокольники.

День первый

Долетели быстро. Даже не укачало. Хотя от бензина в машине меня всегда тошнит.

А в Сокольниках уже был большой шухер.

На каланче ходил пожарник в тулупе, в каске и с ружьем. В двадцать четвертое отделение, которое в нашем же дворе, пачками водят прохожих в шляпе.

Прошел слух, что в Москву немцы бросили целый десант. А в кино всегда показывали шпионов в шляпе. Вот и стали хватать на улице всех, кто вырядился на воскресенье.

Как только появляется в небе какой-нибудь самолет, ребята замирают с открытым ртом. А потом тут же несутся как угорелые в сторону парка. Шпионы ведь наверняка будут прятаться там в кустах. Я, канешно, тоже стал гонять вместе со всеми. Красота! Разве сравнишь с Лосинкой!

Папа идет в гастроном к метро и приност вот таких два куска сала по восемьсот грамм, под названием «шпик».

– Как раз, эт-самое, до конца войны хватит.

Вообще-то в нашем доме шпик никто не ест.

А зачем лопать это жирное сало, когда в магазине всего завались. И тебе колбаса краковская, икра паюсная, лососина. Ну все, что твоей душеньке угодно. Просто скатерть-самобранка! Я лично больше всего люблю красную икру или баклажанную. Одна бабушка делает судак заливной, а другая бабушка на праздник обязательно готовит фаршированную щуку. Вообще, говорят у нас в семье, с едой в Москве стало почти так, как до революции. Были бы только деньги.

Но деньги есть не у всех. У меня, например, их совсем нет. Дают иногда гривенник на томатный сок, и всё. Тяжело быть ребенком, даже в мирное время!

А теперь начинается другое, военное время.

Что будет?

Поживем – увидим.

Чепуха на постном масле

Ночью объявляют тревогу.

Мы с мамой побежали в метро, а папа остался дома. После того, как он «посидел в командировке» и ему сломали ребра, папа уже ничего не боится.

– Когда сажают копчиком на уголок табуретки, эт-самое, или бьют по почкам сапогами, эт-самое, – тут можно сказать уже «дрек мит пфефер»…

Только это выражение он и знал на бабушкином «идише». За то про «еврейское говно с перцем» он вспоминал при каждом удобном случае.

И обязательно прибавлял «это самое».

– …И то, я ничего им не подписал, эт-самое. А бомбежка – это абсолютная чепуха на постном масле. Хреновина!

Бабушка всегда говорит:

– Костя! Перестань ругаться! Ты уже не в тюрьме.

Мама ужасно обижается, когда папа ругается при ребенке, и у нее тут же портится настроение.

Папа просит прощения:

– Котенька, эт-самое. Ну прости меня, пархатого еврея. Просто с языка слетело.

Если у мамы тут же не поправляется настроение, папа начинает бить посуду. «Кузнецовские» тарелки из дедушкиного сервиза летят на пол. Раз! Даже мамин любимый чайник-павлин раскокал!

В общем, начиналась катавасия, я плакал навзрыд. Тут ко мне бросались с двух сторон родители.

– Ну успокойся, сынище-парнище. Чего ты так расквасился?

А я рыдал и приговаривал: «Только не разводитесь. Только не разводитесь. Пожалста…»

– С чего ты взял? – тут уж удивлялась мама. – Мы вовсе не собираемся разводиться. Откуда ты это выдумал? Опять набрался разных гадостей от Серебряных?!

Это она ко мне.

Серебряные – это наши соседи по дому в Сокольниках.

– Видишь, до чего ты довел ребенка?

Это она к папе.

Тут они обыкновенно мирились и целовались.

Такая у нас дома случалась в мирное время чепуха на постном масле!

Но сегодня мама даже внимания не обращает на папину руготню.

В метро было полно народу. Поезда не ходили. Можно было спуститься в туннель и посидеть на рельсах. Совсем не страшно. Только очень спать хочется. Но на холодной рельсе спать неудобно.

К утру дают отбой, и мы идем обратно домой.

Когда входим в комнату, мы видим жуткую картину.

Папа стоит на столе, бьет щеткой в потолок и кричит:

– Пшла вон! Пшла вон!

Оказывается, как только мы ушли спасаться в метро, папа приготовил себе ужин и сел за стол выпивать и закусывать. Вдруг откуда ни возьмись прибежала в комнату мышь и стала скрябаться.

А мой папа, который никого и ничего не боится, оказывается, не любит мышей. Он взял щетку и запрыгнул на стол.

Мы были в метро всю ночь. А папа стоял на столе. Вместо того чтобы пить и закусывать. Мышь убежала только перед нашим приходом.

Сначала, рассмеялась мама, потом засмеялся папа, а потом уже я, за компанию. Спать никто не хотел. Мы стали завтракать, пить чай и смеяться вместе.

А тревога, оказывается, была игрушечная. Понарошку!

На следующий день по нашей Четвертой Сокольнической поехали машины с красноармейцами.

На тротуаре – полно народу. Они стоят молча, женщины машут руками и вытирают платком глаза. Какая-то тетка объясняет:

– Ворошиловские казармы едут. На фронт, родимые…

На углу – наш знакомый священник Введенский.

В полном «облачении» – как выразилась Адельсидоровна.

Это значит, как в церкви на молитве. Я знаю, его церковь – рядом с парком. Меня туда, еще раньше, бабушка Лизаветниколавна водила. А теперь Введенский стоит на углу 4-й Сокольнической и крестит все машины подряд, когда они заворачивают в сторону вокзала. И никто его не забирает в милицию. Одна за одной. Одна за одной. Медленно, мимо каланчи, по Русаковской улице.