Текст книги "Гибрид: Для чтения вслух"

Автор книги: Игорь Беляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Бабушкина машинка

Вот она сидит, бабусенька, и строчит на своей машинке. Наверное, штаны для дяди Вани.

А на бабушкиной машинке баловаться нельзя.

Один раз я крутанул колесико, а мама как раз вставляла нитку в иголку. И тут я пришил мамин палец. Но я ведь не нарочно! А просто так получилось. И мама чуть не осталась без пальца.

Представляете, какой ужас! Она ведь у меня пианистка. А без пальца нельзя играть на рояле!

Так что я теперь к бабушкиной машинке и близко не подойду.

Хотя она мне и разрешает пришить два кусочка вместе.

Но это если уж совсем не во что играть и на дворе плохая погода.

Маму мне больше всех жалко. Когда мама болеет и кашляет, я так боюсь, что она совсем умрет. Она спит, а я тихонечко подбираюсь к ее кровати и смотрю. С тех пор как папа уехал в свою командировку, мама никогда не смеется и все время болеет.

А бабусенька не болеет. Она говорит, что болеть ей некогда. На ней весь дом держится.

Утром бабушка часто ходит в церковь и там молится за всех. И за папу тоже.

Хотя папа обижал бабушку.

Мы ведь и в Сокольники уехали, потому что он не мог ужиться с бабушкой. Но теперь она ходит в церковь и за него молится. Этого никто не знает. Кроме меня.

Бабушка сказала, чтобы я тоже молился.

Я два раза помолился, когда никого не было.

На Никицкой в углу, как раз над бабушкиной швейной машинкой, висит икона с Божьей Матерью. Вот видите? И лампадка горит. Не от электричества. От масла.

Я взял в руку гладкий камушек, который привезли мне папа с мамой еще раньше с юга. И молился так: «Господи, Исус-на-Кресте! Послушайте меня, пожалыста. И помогите, если сможете. Пусть мой папа перестанет сидеть в командировке и скорей приедет. Я никогда не буду пулять мячиком в Сумасшедшего. Простите меня за все грехи. Господи! Без папы – видите, как скучно? И мне, и маме. Устройте, пожалыста, для нас это доброе дело. А я потом всю жизнь буду жить, как вы хочете».

Не знаю, слышит меня Господи или не слышит.

Может, для Него я тоже еще маленький?

Дым коромыслом

На бабушкин день рождения у нас на Никицкой – дым коромыслом!

Съезжается вся семья. Ужас сколько народу.

Вытягивается стол во всю комнату. На стулья раскладываются гладильные доски. Все равно мест не хватает.

– И такой гвалт! – говорит моя другая бабушка.

Дядя Петя – старший брат бабушки. Он только раз в год выбирается. С дочками.

Все Коняевы. Дядя Саша, тетя Надя, Коля, Шурка, тетя Рита. Дядя Ваня с тетей Тасей – без Неро.

Соня – Анина подруга.

Тетя Катя – дочка генерал-губернатора. Она меня научила играть в пьяницу.

Дядя Володя – колобок. Суфлер из театра.

Тетя Капа – военный врач.

И, канешно, все наши.

Я мечусь как угорелый. Из кухни в комнату. Из комнаты в кухню.

На столе – дедушкин сервиз. И бабушкины припасы.

Вчера мы с Аней выучивали стихи.

После чая я влезаю на стул и читаю с чувством, с толком, с расстановкой:

 
Однажды в студеную зимнюю пору
Я из лесу вышел, был сильный мороз.
Гляжу, поднимается медленно в гору
Лошадка, везущая хворосту воз.
 

Это такая веселая история. Про мальчика Сноготка. Он ходит в лес за дровами. С отцом. И водит лошадку. А я с папой никуда не хожу. Потому что его все нет и нет. Он в командировке.

 
И шествуя важно, в спокойствии чинном,
Лошадку ведет под уздцы мужичок.
В больших сапогах, в полушубке овчинном,
В больших рукавицах, а сам – с ноготок.
 

Гости радуются и хлопают.

Тетя Рита сказала, что я – вылитый дед.

А дедушка висит вон там, на стене. В роли Хлестакова.

Бабушка тоже играла в театре, когда была совсем молодая. Это мне тетя Галя сказала, под большим секретом. Там она и дедушку подцепила.

А женились они в церкви у «Ильи Обыденного».

Бабушка туда ездит. На трамвае. И меня берет. Потихоньку.

В церкви дают кусочек хлеба. С вином.

Свечки горят, как на елке. Кругом картинки. Поют тихонечко.

 
В лесу раздавался топор дровосека.
– А что, у отца-то большая семья?
– Семья-то большая. Да два человека
Всего мужиков-то: отец мой да я.
 

Я уже ложусь спать. А гости всё разговаривают и разговаривают. О чем? – Я не знаю.

Бабушка собирается к дедушке.

– С немцами так и так воевать.

– А из кролика лучше всего заливное.

Всем весело.

Во сне я держу лошадку. Под уздцы. И мы идем за дровишками. С папой.

А бабушка печет пироги. С капустой. Мои любимые.

А кто у нас на Земле главный?

Я расту вверх.

Каждый месяц мы с бабушкой отмечаем на двери. Сбоку. Карандашом.

Я становлюсь затылком. А бабушка отмечает.

Понятно?

Расту я каждый день. Но лучше я расту ночью. Сразу это не видно. Поэтому мы следим за ростом с бабушкой – один раз в месяц. По карандашу можно узнать, сколько месяцев уже прошло.

Отмечать мы начали, когда папу забрали в командировку. Если посчитать по пальцам, скоро получится целый год. Целый год пролетает незаметно.

Но если посмотреть на дверь в большую комнату, видно просто невооруженным глазом, как проходит время, – говорит моя мамина бабушка.

И еще бабушка мне велит запоминать случаи из жизни. Каждый день что-нибудь происходит.

Перед сном надо крепко зажмуриться и вспомнить, что было днем. А если вспомнить нечего, значит, день пропал. Получается, что половина дней у нас проходит совсем зря. И бабушка, и мама, и все дяди, и все тети ждут. Что-то вот-вот случится. И я тоже жду.

Но ничего такого пока не случается. Разные пустяки. Засыпаешь – даже вспомнить нечего. Одна скукота.

Вчера в Сокольниках Мишка повел меня на задний двор. Там у нас лучше тайны сохраняются. Взрослые голубей гоняют. А мы в этом подвале прячемся, когда в прятки играем.

Тут Мишка мне и говорит:

– Кто у нас самый главный?

Я думал сначала, он про наш двор спрашивает.

У нас в Сокольниках Валик главный. Знаю. Ребята стыкались. Но Мишка интересуется – вообще! Тут я соображаю:

– Сталин. Самый главный у нас товарищ Сталин.

Мишка даже плюнул. На пол. Вот так.

– Фигня! Не трепись, если не знаешь. Самый главный у нас – Чапай!

Я ему говорю по-взрослому:

– Сталин кого хочешь в тюрьму посадит.

А Мишка губы зажал и как зашипит от злости:

– А Чапай – как саблей махнет, как махнет – так и нет твоего Сталина!

Я прямо не знал, что сказать. Мишка еще вчера про Чапая кино смотрел. А я в кино не был. Меня в кино одного не пускают. Бабушке некогда. А дедушка вообще кино не любит.

Вечером я у папиного деда все-таки допытался, кто такой этот Чапай. Оказывается, его белые зарубили. Но если его зарубили, значит, Чапай мертвый? А мертвый разве может быть самый главный?

– Деда, а деда, кто больше? Чапай или Сталин?

– Фуй! – закричал дедушка. – Не смей даже говорить такие вещи.

И пожаловался бабушке.

А бабушка тоже расстроилась и сказала:

– На Лубянке не смотрят, что ты еще маленький. Через пять минут – на цугундер. И тебе это надо?

Тут все стали меня уговаривать – никогда не лазить в политику.

А я вообще никуда не лазаю. Только раз или два. К соседям в Лосинке. У них малина лучше. И в заборе одна доска шатается. Ее сдвинуть – пара пустяков.

Бабушка говорит, что малину у соседей рвать нельзя. Хотя бы даже большую и спелую. За такие вещи в тюрьму сажают.

Это она нарочно так говорит.

Маленьких в тюрьму не берут. Мне точно Мишка сказал. И побожился.

– Во! Гад буду!

А кто у нас на земле теперь самый главный, я пока не решил.

Дядя Леня

Дядя Леня живет на Садовой. К нему мы ходим пешком. От Никицких ворот – два шага.

У него есть ванная. И в ванне можно мыться.

Дядя Леня – старший брат папы. И пока папа в командировке, он о нас всех очень беспокоится.

А недавно на дяде Лене поженилась тетя Ира.

И за это она мне теперь приносит каждый раз шоколад «Золотой Ярлык».

Тетя Ира всегда рассказывает что-нибудь веселенькое. Сегодня она пришла и спела:

 
Если в кране нет воды,
Воду выпили жиды.
 

Папин дедушка сказал, что это совсем не смешно.

Потому что от этого может случиться погром.

Погром устраивают дети, когда разбрасывают по всей комнате свои игрушки. Я сказал об этом тете Ире. И она долго смеялась. Где только дядя Леня выкопал такую веселую тетю?

А сам дядя Леня совсем не веселый. Он воевал на войне за красных. И у него были красные галифе. Из занавески.

Дядя Леня тогда служил ординарцем у главного маршала. И даже нашел этому маршалу жену.

Только об этом говорят в доме шепотом.

Чтобы я не услышал.

Теперь он самый большой кожаный начальник.

И ездит на машине. С шофером.

Маме он сегодня подарил пальто. Кожаное с ремнем.

Мама посмотрела в зеркало и ахнула.

Вот сами посмотрите: это мама примеряется перед зеркалом.

И улыбается.

Она давно так не улыбалась. Потому что у нее все время болит сердце. А в пальто моя мама еще красивее! Правда?

Дядя Леня говорит, что скоро и мне ребятское кожаное пальто сварганит. Точь-в-точь такое. Может, даже коричневое.

Только он сам понятия не имеет, что будет завтра.

Шуры-муры

Один раз шел мокрый снег. Прямо с утра. Это из окна видно. Невооруженным глазом. Хочешь – во двор смотри. А хочешь – на улицу. Где трамвай ходит.

Я обрадовался. Когда снег мокрый, можно лепить бабу.

Но мы пошли на улицу не сразу. Нюре нужно было повозиться дома.

Нюра – моя няня в Сокольниках. Она приехала сюда из деревни. Потому что в деревне можно сдохнуть. Там денег не платят. И все работают за «здорово живешь», то есть задаром.

Тут она живет, канешно, не с нами. В Сокольниках у нас одна комната. И на кухне спать нельзя. Потому что соседи. Нюра спит у себя в углу. А к нам приходит утром, когда мама бежит на свою работу.

Нюра убирается, моет пол, стирает в корыте.

Но главное – она со мной гуляет.

Готовит Нюра тяп-ляп, как у них в деревне.

Бабушка научила Нюру делать котлеты. Нюра никогда раньше котлеты не делала, потому что у них там мясорубки нет.

И рояля Нюра никогда не видела, пока к нам не приехала. У них там в деревне ни у кого рояля нет.

Нюре рояль очень понравился.

– Как ето у вас – так пальчики бегают? – это она маму все время спрашивает.

– Деревяшка, а поёть!

В деревне у Нюры есть свой ребенок. Только я не знаю – мальчик или девочка. Нюра про своего ребенка не рассказывает. Я просто слышал, как бабушка сказала под большим секретом.

Вечером Нюра садится на кухне и пишет письмо.

Я про это знаю, потому что Нюра забирает мой карандаш. А читает она «по словам».

Мама говорит, что с Нюрой нам зверски повезло. Она такая чистюля и ничего не ворует. Это большая удача. У других няни – все время воруют. А Нюра только приехала в город и не успела испортиться.

Из деревни все хотят переехать в Москву. Но у них денег нет. И жить негде. А еще им паспорт не дают. Как будто они еще дети.

Дворничиха на Никицкой сказала:

– Разные тут в Москву набежали. Одних «ивреев» сколько. Вон все квартиры порасхватали. Шли бы они куда на фиг!

При чем тут это?

Нюра у нас не «иврей». Это я уже спрашивал.

Сегодня я взял лопатку, и мы пошли во двор лепить снежную бабу.

В нашем дворе пожарная каланча и милиция.

На каланче ходит пожарник. Снизу он такой маленький и в тулупе. Наверху пол-Москвы видно, но холодно. Даже летом.

А внизу гуляет минцонер с наганом. Мильтон по-нашему.

Раньше я его боялся, а теперь ни капельки.

Потому что наша Нюра со всеми минцонерами крутит «шуры-муры». Как сказала бабушка. У нее кровь с молоком. Она из-за этого не мерзнет. Никогда.

И все мильтоны – самые лучшие Нюрины знакомые.

Теперь и я для них – тоже хороший знакомый.

Один раз, когда Нюра крутила с мильтоном на посту «шуры-муры», он вынул из кобуры свой наган и показал мне. Только руками я его не трогал. Потому что наган – это не игрушка.

Сегодня Нюра не стала крутить «шуры-муры».

Как только мы вышли во двор, к нам подкатил какой-то тип.

Он позвал Нюру на пару слов, а мне сказал:

– Гуляй, мальчик, гуляй.

Мне он почему-то сразу не понравился. Вылитый шпион.

А Нюра испугалась и пошла с ним на пару слов.

Вот я тут делаю свою бабу. Одному делать бабу скучно. Там этот шпион пристает к Нюре. И показывает пальцем на наши окна. На втором этаже.

А пальцем показывать нельзя. Это очень некрасиво.

«Дурной тон» – говорит папина бабушка.

Я, канешно, потихонечку стал к ним подкрадываться. Просто так.

А этот тип как рявкнет – собака такая!

– Кому сказано! Гуляй, мальчик!

Когда я уже совсем замерз, шпион дал Нюре бумажку и ушел.

Нюра сказала:

– Пошли скорей домой. А бабу твою завтра сделаем.

Дома Нюра раздела меня и села на табуретовку.

Она так и сидела без электричества. Пока не пришла мама.

А когда мама пришла, они спрятались от меня на кухне. И опять я не знаю, о чем они там долго шептались. Только потом Нюра плакала и говорила, что она не хочет за нами подсматривать.

Я вышел на кухню.

Мама гладила Нюру по голове и успокаивала:

– Ничего страшного. Чему быть, того не миновать. Давайте будем пить чай. Я сегодня купила «Наполеон». Как знала!

А «Наполеон» – мое любимое пирожное.

Нюра давно ушла. В свой угол.

Мама играет своего Рахманинова.

Я лежу под роялем и думаю: «Когда я совсем вырасту, Нюра уговорит пожарника. Он возьмет меня с собой на каланчу. И я тоже увижу сразу пол-Москвы».

Рождество

Из Чимкента бабушка приехала веселая. И никакая это не «тьмутаракань»! Она сказала, что дедушку скоро отпустят. Может быть даже, на Рождество.

Рождество – это когда в доме елка. А под елкой – подарки.

В Сокольниках Рождества не бывает. Рождество – только на Никицкой. У бабушки.

А в Сокольниках – Новый год. И то без елки.

Потому что игрушек нет. И возиться не хочется. Все равно Дед Мороз не придет, пока папа в командировке.

Папин дедушка говорит, что Дед Мороз – это предрассудок. Его люди выдумали, чтобы пьянствовать.

Он сам никогда не пьянствует и подарков никому не дарит. Потому что у дедушки нет денег. Совсем.

На Новый год к нам пришел дядя Леня с тетей Ирой. Хлопнули шампанским и стали кричать:

– С Новым годом! С Новым годом!

Я тоже кричу – с Новым годом. Потому что хочу, чтобы папа приехал. И мы все были счастливы. Как раньше.

Меня укладывают обратно спать. А гости сидят за столом всю ночь. Пьют водку и разговаривают.

О чем? Непонятно.

Вот и весь Новый год.

Рождество – совсем другое дело!

Это праздник настоящий.

В этот день, давно-давно, у бабушки родился Кристос.

Кристос мне сразу понравился. Мне про него Аня все рассказала.

По-моему, он похож на бабушку.

Вон, видите? У нас на картине. Кристос гуляет по полю. Со своими учениками.

А потом его на деревянном кресте распяли.

За то, что он был добрый и помогал людям жить.

Исуса-с-Креста взяли на небо. И теперь он – Бог.

А крест я видел. На кладбище. Мы туда с бабушкой ездим. Навещать Гулю.

Гуля – бабушкин сын, на самом деле – Игорь, который умер.

И меня в его честь назвали.

Я уже люблю Исуса-с-Креста. А этого Иуду, который его предал, просто ненавижу.

У Никицких Ворот в киоске газеты продает – вылитый Иуда. Так Дворничиха сказала.

Я смотрю на бабушкину картину на стенке. Ну точно!

В киоске на углу – вылитый Иуда!

Когда мы с дедушкой пойдем за газетой, я на него плюну.

Только потихоньку. Чтоб никто не видел. Я в землю плюну.

Бабушка, правда, сказала, что никакой он не Иуда. Просто у него такая «физиономия».

Может быть, он тоже иврей.

А у ивреев Рождества не бывает. Потому что они про Исуса-с-Креста ничего не знают.

Моя мамина бабушка знает. И поэтому с ней все соседи совещаются. Бабушка плохих советов не дает. А всех уговаривает помолиться.

Вчера мы ездили к знакомой тете, которая работает кассиром. И она сказала моей бабушке, что у нее пропали чужие деньги. А когда пропадает чужая зарплата, одна дорога – в тюрьму. Меня попросили погулять в ихнем дворе. И я не знаю, о чем они говорили так долго. Но когда бабушка вышла, эта знакомая тетя выбежала на улицу. Плакала, целовала бабушку и просила у нее прощения.

А вечером моя бабушка попросила прощения у своего Криста.

Она с ним каждый день разговаривает.

Как по телефону. Только на коленках. Вот тут в углу, перед иконой, где Кристос еще совсем маленький и сидит на ручках у своей матери.

– Господи Иисусе! Прости ее душу заблудшую. Мать Богородица – заступись. Она сама не ведала, что творила.

А сердце у нее доброе, жалостливое. Да и зачем языком мелю, Господи – разве ты сам не видишь? А что спотыкаемся мы в мирской суете и Бога забываем, это всё от беспутного времени. Смилуйся, Господи! Прости нас слабых и неразумных. И не гневайся на детей. Не они виноваты. А я большая грешница. Не смогла вовремя. Не сумела. С меня и спрашивай.

Я слышу, как она говорит. А вот что Кристос ей отвечает – не слышу.

Утром нам позвонили и сказали, что та тетя, у которой мы были, ночью в уборной повесилась. Бабушка все утро проплакала. А когда бабушка плачет, на нее смотреть страшно.

К Рождеству мы готовимся как следует. Всю неделю. Я вырезаю из серебряной бумаги колечки. Потом мы с Аней клеим гирлянду. Бабушка ничего не ест и ходит в церковь.

У нее, оказывается, столько грехов накопилось! Приходится просить у Бога прощения. Не только за себя, но и за всех нас. Потому что всем некогда.

Тут бабушка купила елку по случаю. До потолка.

Она отлеживалась всю неделю в сарае. На холоде. Чтобы не испортиться. Вечером мы принесли ее в комнату. Поставили в крест. И нарядили.

 
В лесу родилась елочка,
В лесу она росла.
Зимой и летом стройная,
Зеленая была.
 

Я ни за что не хотел засыпать. Ведь главное на Рождество – это подарки. А куда их бабушка прячет – никто не знает. Даже Аня. Я бы у нее выпытал. Мы с ней всю квартиру обшарили. Ничего.

Я думал – дождусь бабушку и подсмотрю. Но не вышло.

Все-таки я заснул.

Самое большое мое желание – черкеска! Самое-самое! Я даже не знаю, где видел черкеску первый раз. Может, в парке?

Когда я был маленький, мы туда с Аней один раз пошли и увидели концерт. Черкесы были в шапках, с кинжалами. Хлопали и кружились. А шапки у них папахами называются.

Аня сказала:

– С ума сойти, как пляшут!

Я тут же попробовал. А когда дома на радиве заиграли эту же музыку – помчался кубарем!

Бабушка сказала, что это настоящая лезгинка.

Только какая же лезгинка без черкески?

И тогда бабушка пообещала, что когда-нибудь она мне найдет черкеску.

На мальчика? В Москве?

Но раз бабушка сказала, так и будет.

Утром под елкой лежала. Чер-кес-ка!

С настоящим кинжалом! С настоящей папахой! В карманах – с двух сторон – настоящие деревянные пули! Вот это бабушка!

А потом я узнал, что у бабушки на Кавказских горах живет один брат, который давно потерялся и недавно нашелся. Она написала ему письмо туда. И он оттуда прислал черкеску. Точно угадал на меня. Только рукава чересчур длинные. И без сапог.

Все равно, я тут же оделся в черкеску.

Прямо на голое тело. И помчался к зеркалу.

Там из зеркала на меня смотрел настоящий Черкес!

Целый день я был самым счастливым мальчиком на белом свете. Хотя черкеска очень кусалась.

А теперь послушайте, что я еще расскажу. Вы даже не поверите!

Тети-Мусина сестра Лиза работает в Доме искусства. А ее муж сидит с папой в командировке. Я про это случайно услышал, когда был не в комнате, а за дверью. И тетя Лиза принесла нам билет на большую елку.

Мы с бабушкой собрались. Я, канешно, надел черкеску. И мы поехали на трамвае.

Когда бабушка сняла с меня шубу, в Доме искусства все ахнули. Никто, наверное, не видел раньше мальчика в черкеске?

Я шел по лестнице и держался за кинжал.

В зале стояла пребольшущая елка. Такой даже в лесу не бывает. На ней игрушек – целый магазин!

И вся она подмигивала разноцветными шариками и фонариками. А на самой верхушке у нее горела красная звезда. Внизу прогуливались живой Дед Мороз и живая Снегурочка.

Дети стояли кружком. По одному выходили в серединку и выступали. Сначала один мальчик прочитал стихи про «Сноготок». Потом Снегурочка спела песенку. И вдруг заиграли лезгинку. На рояле.

Две девочки вошли в круг и стали бегать на цыпочках. Они махали руками, как бабочки.

Тут моя бабушка тихонько сказала:

– Ну-ка, ну-ка ступай! Покажись!

Я, канешно, стесняюсь.

А моя железная бабушка берет меня за шиворот, вот так, и… выталкивает на середину.

Что тут со мной случилось, я рассказать не могу. Только ноги сами собой начали вытворять такие штуки! И я помчался по кругу как бешеный.

Никого не вижу!

Ничего не слышу!

Только музыку!

Девчонки разбежались. Все захлопали.

Быстрей! Быстрей!

Я вытащил кинжал, сжал его ротом изо всех сил. И пошел на одних мысочках…

После на сцене Дед Мороз вручал подарки.

Всем, кто лучше выступил. Мне достался самолетик.

Когда я с самолетиком спустился к бабушке, она сказала:

– Вот видишь, какой ты молодец! И никогда не надо бояться.

А за нами сидела тетя с девочкой, которая танцевала лезгинку.

И тетя сказала:

– Если бы не этот жиденок, ты бы получила подарок. Но не плачь. Я тебе куплю еще лучше.

Бабушка смотрела на сцену и ничего не слышала. А мне стало так жарко. И я сказал:

– Давай побыстрей поедем домой.

Бабушка потрогала мой лоб и нахмурилась:

– А ты не заболел случаем?

Я не заболел. Просто мне уже не хотелось здесь оставаться. В Доме искусства.

Вечером бабушка всем рассказывала, как я плясал, и удивлялась:

– Откуда он только выучился?

А я и не выучился. Я просто все делал так, как хотела музыка.

Потом я играл в самолетик и думал.

Почему чужая тетя так обзывалась? Разве я виноват, что у меня получилась настоящая лезгинка?

Дедушка на Рождество так и не приехал.