Текст книги "Ледяная западня"

Автор книги: Игорь Свиридов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Лейтенант, лейтенант! Знать бы, что вы так накрепко войдете в мое сердце, не стал бы слушать рассказы учителя о вас. Лучше бы сбежал с урока и два сеанса подряд смотрел фильм про вратаря республики. И был бы, наверное, у меня любимый герой, более удобный, простой и понятный. Герой, который шел к своей славе прямой дорогой. А вы, лейтенант? Вы столько загадок загадали.

Ответ работников музея Арктики в какой-то степени подтвердил мои обвинения в адрес Вилькицкого. Выяснилось, что по его предложению острову было присвоено имя бывшего командира ледокола «Вайгач» Новопашенного, который после Великого Октября эмигрировал за границу. Так что только при Советской власти остров переименовали в остров Жохова. Стало быть, я оказался прав в споре с архангельским архивариусом: Вилькицкий не воздал должное лейтенанту.

Работники музея сообщили и адрес бывшего штурмана ледокольного парохода «Таймыр» Н. И. Евгенова. Буквально на следующий день отправил ему письмо. К сожалению, ответа так и не получил.

Прошло несколько лет, прежде чем мне наконец-то крупно повезло.

Как-то журналистские обязанности привели меня в кабинет начальника Тамбовского вагоноремонтного завода В. И. Наянова. Областной газете требовалось его выступление о шефстве ветеранов труда над молодыми рабочими. Владимир Иванович писать статью отказался, ссылаясь на занятость, но сказал, что сможет уделить мне час времени и сообщить все известное ему по интересующему вопросу. Договорились, что в газете появится мое интервью с начальником завода. Закончив дело, я собрался было уходить, когда Наянов любезно поинтересовался, работаю ли я над чем-нибудь более объемным, чем оперативные статьи и очерки в газете. Пришлось рассказать ему о своих неудачных поисках.

– Речь идет об участниках экспедиции, которая в двадцатом веке ухитрилась открыть целый архипелаг, Северную Землю! – пояснил я.

– Да?! Благодарите судьбу за то, что рассказали мне о своей беде, – улыбнулся Владимир Иванович. – Я знаю одного участника экспедиции.

– !!!

– Да, да. Я имею в виду Федора Савельича Ильина. Он был кочегаром на «Вайгаче». Много лет работал у нас на заводе: хороший командир производства, старый коммунист. Недавно Ильин вышел на пенсию, но из Тамбова никуда не уехал.

Владимир Иванович тут же позвонил в отдел кадров, чтобы уточнить домашний адрес Ильина. Через несколько минут он уже был в моей записной книжке.

Но самое неожиданное заключалось в том, что я хорошо знал эту улочку, которая начиналась сразу же за полотном железной дороги. Буквально в нескольких шагах отсюда жил мой хороший знакомый, журналист. Я часто бывал в его семье. И всегда добирался сюда одним маршрутом. Судьба безжалостно подшутила надо мной, заставив искать участников экспедиции в далеком Архангельске, хотя нужный человек жил совсем рядом.

...Дом Ильина спрятался в густой зелени плодовых деревьев. Дверь открыл плотный человек. Из-под кустистых бровей на меня смотрели зоркие, совсем не стариковские глаза. Я объяснил, что ищу Федора Савельевича.

– Я и есть Федор Савельевич, – улыбнулся хозяин. – Проходите в дом.

Усадив меня за стол, Ильин на несколько минут куда-то исчез, возвратясь с большой вазой, полной краснощеких яблок.

– Отведайте. Из своего сада. Вы, наверное, по поручению партбюро насчет собрания.

Узнав, что меня интересуют воспоминания участника Северной экспедиции, Ильин оживился.

– Затея благородная, – сказал он. – Ведь о нас мало писали. Правда, бывший судовой врач «Таймыра» Старокадомский издал свои дневники. Но там идет речь только о старших офицерах. А о тех, кто всю тяжесть рейда и зимовки на своих плечах вынес, о матросах, – без фамилий и имен: «телеграфист», «связист», «кочегар», «вестовой». Да тут ничего удивительного и нет. Со мной, к примеру, Старокадомский стал переписываться где-то после Великой Отечественной войны. А на корабле офицер-врач и вовсе недоступен был для нас. Чего уж там – даже палубу делили: правая сторона для офицеров, левая – для матросов. По-человечески к нам относились двое офицеров: лейтенанты Жохов и Неупокоев, большие друзья.

– Вы знали Жохова?

– Конечно, знал.

– Как же вышло, что лейтенанта перевели на «Вайгач»?

 

– Начальник экспедиции Вилькицкий его не любил. Вот и выслал с флагмана.

– За что же не любил?

– Тут такая история. Когда новый начальник впервые увидел настоящие льды, он испугался и дал команду ложиться на обратный курс. Правда, ошибку тут же исправил, но лейтенант не удержался от колких замечаний в его адрес,

– Какой был лейтенант в жизни?

– Веселый, жизнерадостный, общительный. Очень дельный, сметливый. Держался со всеми просто. Характер у него был смелый. Постоять за себя умел.

– А внешне как он выглядел?

– Из себя невысокий, но плотный и физически очень даже развитый. С веслами, например, управлялся не хуже бывалого матроса.

– От чего же он все-таки умер?

– Есть перестал. Жить, говорили, не хотел.

– Когда это случилось?

– В первых числах января 1915 года.

– Из-за Вилькицкого, не так ли?

– Мне это тоже приходило в голову. Но слишком умен был Жохов, чтобы назло самодуру жизни себя лишать...

В разговоре время пролетело незаметно. Я покинул дом Ильина, когда день уже давно клонился к вечеру. И с той поры зачастил сюда. Недели три кряду слушал я рассказы Федора Савельевича о службе на флоте, о его друзьях-товарищах, о ледовой зимовке в Арктике. Вот что я узнал.

БОЛЬШАЯ ТАЛИНКА

В озле дороги, которая с незапамятных времен связывала Тамбов с окрестными селами, в пятнадцати верстах от губернского центра раскинулась Большая Талинка. В центре ее – дома под железными крышами, сложенные из кирпича или срубленные из сосновых бревен и обшитые снаружи тесом. А на окраине – кривые, похилившиеся избы. На отшибе стояла и изба Ильиных. На улицу она смотрела двумя подслеповатыми окнами. Но особенно нелепо выглядел старый чугун без дна вместо трубы, который чернел на низкой соломенной крыше. Только и красивого – две стройные березки, которые на виду у всех целовали черные глазницы окон.

За хатой виднелся неуклюжий сарай. Его сладил сам хозяин Савелий Федорович Ильин, кряжистый мужик, словно вырубленный из цельного дуба. Савелий был въедливым хозяином, но все-таки горшего бедняка невозможно даже себе представить. От нужды раньше времени состарилась Евдокия, жена Савелия, когда-то красивая и стройная девушка. Старший сын Антон помогал отцу и матери по хозяйству, Федор и Павел по малости лет все лето пропадали на улице, являясь в избу только вечером, когда возвращался с поля отец.

Не сладко жили взрослые, худо приходилось и их детям. Дружил Федор с Семеном Катасоновым, худеньким и длинноруким мальчишкой, который почти всегда хотел есть, а потому попрошайничал. Зная эту слабость Семена, сынки местных богатеев частенько измывались над ним, особенно один – Петька-лавочник.

Дружба с Семеном да и само детство Федора кончились неожиданно. У крестьянских детей трудовая жизнь начиналась рано. И все-таки будь у Савелия хоть лишний грош за душой, никогда не отдал бы своего среднего и самого смышленого сына в работники. А вышло так, что едва Федору исполнилось девять годков, стал он мальчиком-учеником у богатого рассказовского картузника.

Федор учился кроить материал, шить, бегал в трактир за водкой для хозяина, за что получал подзатыльники от хозяйки.

Картузник заставлял подмастерьев работать часов по десять-двенадцать. Но кормил сытно. По убеждению:

– Не съешь – не поработаешь! – говорил он. – Сухая ложка рот дерет.

Вырос Федор здоровым и крепким парнем. С годами хозяин постарел, и дело его вел Ильин. Он купил себе выходной костюм, фуражку с маленьким лаковым козырьком сделал сам. В родное село наезжал барином, одаряя всех близких гостинцами.

– Рад я за тебя, Федор, очень рад, – говорил отец, когда они садились за стол. – Всегда у тебя деньги в кармане есть. Одно плохо – от земли ты далече...

– А что проку вам-то, батя, от земли было? Видимость одна. А мое ремесло пить-есть не просит, а хлеб приносит.

Как-то встретил Федор друга детства Семена. Тот возвращался с покоса. Обрадовался, соскочил с воза.

– Приходи нынче на посиделки! – пригласил Семен. – Потолковать надо. А ты совсем городской стал.

– Фасон, Сеня, дороже приклада, – усмехнулся Федор, разглаживая усы, лихо выкрученные кончиками кверху. – Тебе когда идти служить-то?

– Осенью, наверное. А тебя-то возьмут?

– Обязательно, для компанейства с тобой и ради приятства. Не без рук и не без ног...

– Тебе только в гвардию! – Худощавое горбоносое лицо Семена расплылось в улыбке. – Дубок, вылитый батя.

Семен даже отступил назад, чтобы лучше разглядеть коренастую фигуру товарища, его широкие плечи, высокую грудь и крупные руки человека, привычного к физическому труду.

– Только в гвардию, – уверенно подтвердил Семен. – А меня... Меня, наверное, в пехоту-матушку... Про Петьку– лавочника слыхал?

– Нет. А что?

– Надысь наезжал родителев проведать. Сказывал, что в Петрограде на мирового учится.

– На юриста, значит... Что купцу законы, коли судьи знакомы. Ловко придумали. Отец народ грабит, а интерес его собственный сын блюдет... Попробуй тут правды добиться... Какой из себя Петька-то стал? Я его, шкуру, почитай, что лет десять не видел.

– Из себя справный. В тройке ходит, золотая цепочка из жилетки торчит. Духами какими-то от него воняет. Франт. Папироской меня угостил...

Федор удивленно посмотрел на Семена, стараясь понять: напустил тот на себя такое добродушие или на самом деле простил Петьке все обиды.

– Чудное говоришь, – произнес наконец Ильин. – Я что-то в толк не возьму. Ты так Петьку обрисовал, словно не он тебя горчицей кормил.

Семен печально улыбнулся.

– Так когда это было-то! Давным-давно, Федя. Дети есть дети. И от тебя мне по загривку доставалось... А теперь иное. Он хоть и плохой человек, да богатый, а ты, к примеру, хороший, да за душой нет ничего...

– Тьфу, где ты такой чепухи набрался? – рассердился Федор и передразнил Семена: – Давным-давно, богатый... Был Петька дрянью, таким он для меня на всю жизнь и остался... Хоть он пудовую золотую цепь в жилетку сунет, а духами ноги мыть станет...

Разговор с Семеном вывел Ильина из душевного равновесия. Как-то вдруг нахлынули (словно только и ждали этого момента) воспоминания детства. А его мечта заиметь свое картузное дело показалась ему очень мелкой. Гулять Федору расхотелось, встречаться с кем-либо из сельчан тем более. Он кое-как добрался до края села, где дорога делает поворот в поле. Свернул с нее. Домой пробирался огородами, под ногами шелестели опавшие листья. «Скоро засентябрит, – подумал Федор. – А там – здравствуй, жизнь солдатская! Не успею деньжат на корову скопить. Плохо нашим без молока. Избенку бы следовало поправить, изветшала так, что ткни ее пальцем – рассыплется... Ну, ладно. Антон с действительной возвернется – сделает».

Осень подкатила незаметно. Дни стояли серенькие, хмурые. Только изредка из-под свинцовых туч, клубившихся над Рассказовом, пробивались косые солнечные лучи. Часто перепадали дожди. Мутные струйки стекали по глазницам окон. В такие часы даже днем хозяин зажигал лампы. Дожди прекратились только после первых заморозков. Ветер разогнал тучи, и установились ведренные дни.

– Никак бабье лето вернулось, – говорил хозяин. – Не к добру это...

– Полно тебе вздор молоть, – перебила его супруга. – И вправду беду накличешь...

Беда не беда, а дня через два после этого разговора вызвали Федора на врачебную комиссию. Возле волостного правления собралось народу видимо-невидимо. Призывники из дальних сел прибыли на лошадях вместе с родителями, братьями, сестрами, женами. Вся улица была забита подводами.

В помещение выкликали по два человека, раздевались в холодных сенцах, а уж потом представали перед врачами. Одного, седоусого и полного, Федор знал, это был местный врач. Остальные, видимо, приехали из Тамбова.

Выслушав Федора, посмотрев язык, рассказовский врач отправил Ильина к своим коллегам.

– Интересный экземпляр, – сказал врач, передавая документы Федора двум офицерам, которые чинно сидели за столом. – Объем груди один метр восемнадцать сантиметров...

– Сколько, сколько? – поднял брови пожилой штабс-капитан с припухшими глазами. – В пехоту такого богатыря жаль посылать. В гвардию ростом не вышел... На флот...

Штабс-капитан вышел из-за стола, сам со всех сторон оглядел мускулистое тело Федора.

– Решено. Пойдешь, парень, в Сибирскую военную флотилию.

– Кто там еще? – Штабс-капитан повернулся спиной к Федору.

В сенцах лицом к лицу столкнулся с Семеном Катасоновым. Тот обрадовался встрече, расплылся в улыбке.

– Куда тебя, Федор?

– В какую-то Сибирскую флотилию, – поеживаясь от холода, буркнул Ильин. – Зазяб я там, все тело в мурашках...

Пока Федор одевался, Семен закидал его вопросами: какой вес и рост определили, о чем спрашивают члены комиссии.

– На реке, что ли, плавать? Сибирская флотилия...

– Бог ее знает.

В это время солдат-писарь вызвал на осмотр Семена.

– Погодь меня. Ладно?

– Ясное дело!

Федор вышел на улицу. Подумал: «Всех одногодков тянут подчистую. И Семена... Нелегко теперича будет Катасоновым. Семен – самый главный в семье работник, на нем одном все хозяйство лежит. Нешто гоже кормильца забирать? Петьку-лавочника в рекруты надо. Вот уж от кого никакого проку в семье, одни расходы. Да разве пойдет он служить. Сунули, наверное, кому следует, сразу болезнь у Петьки сыскали».

Призывники из Кобылинки и Спасского, сёл больших и богатых, мужики и бабы, провожающие сыновей, мужей и братьев, образовали круг, в центре которого какая-то молодуха частила под гармонь озорные частушки. Федор подошел ближе.

– Бедовая баба! Не успела мужа проводить, а сама о миленке соображает, – вырвалось у него.

– Женщину понимать надо-с. Девок и то к парням тянет, а замужней бабе очень даже горько-с каждое утро одной просыпаться, – отозвался на слова Федора сосед, хорошо одетый молодой человек. Был он немного выше Федора, но зато не так широк в плечах. В глаза бросалось очень подвижное смуглое лицо, большие и красивые глаза под густыми бровями, крупный нос, под которым чернела аккуратная щеточка усов, волевой рот и квадратный подбородок.

Не успел Федор что-либо ответить, как незнакомец поинтересовался:

– Вы из какого числа: сами призываетесь или провожаете?

– Призывник, – не очень любезно буркнул Федор.

– У врачей уже побывали?

– Показался, – нехотя отозвался Ильин, а про себя подумал: «Вот привязался еще!» Он не любил вести пространные разговоры со случайными знакомыми.

– А меня еще вчера определили в Сибирскую флотилию.

– Скажи пожалуйста, и меня ведь в эту самую, Сибирскую, – оживился Федор. – Что это за флотилия?

– Так, сударь мой, называется флот, который во Владивостоке стоит и наши границы от япошек сторожит. Поскольку нам вместе, быть может, служить доведется, давайте знакомиться: Студенов Ефим. Служил приказчиком у купца в Тамбове. Теперь вот расчет взял-с.

Назвал себя и Федор. Пожали друг другу руки. Тут как раз и Семен подоспел. Оказалось, что и он в Сибирскую флотилию угодил.

Через неделю на станции Тамбов разместили будущих моряков по вагонам. Больше месяца были для них они родным домом. Словно в полусне двигался поезд на восток.

Во Владивосток прибыли утром. Здесь с семидесятых годов прошлого века находилась главная база Сибирской военной флотилии.

Всю дорогу Федор, Семен и Ефим гадали, на какой корабль попадут. И уж никак не могли предполагать, что вместо судовых кубриков определят их на несколько месяцев в тесные бараки школы первичной подготовки матросов. Казармы находились вдали от моря и военных кораблей. В них поддерживался корабельный порядок, в ходу была только морская терминология. Шагистикой, то есть строевой подготовкой, с новичками занимались старшины-сверхсрочники, исправные служаки. С первых же дней матросов не покидало ощущение никчемности их занятий и чувство безысходности от рукоприкладства и хамского к себе отношения со стороны «воспитателей». Жаловаться на них было некому. Офицеры к матросам-первогодкам почти не заглядывали. Боцмана барака, в который попал Федор Ильин, все дружно ненавидели. Это был высокий и сильный моряк с красным лицом и очень свирепым нравом. Он требовал, чтобы любое его приказание выполнялось только бегом. Стоило какому-нибудь матросу замешкаться, как увесистый кулак обрушивался на виновного.

– Почему море соленое? – спросил боцман новичков в день знакомства. Помолчав, сам ответил: – От пота и слез матросских. Ясно? Не отдыхать сюда приехали, а служить царю и отечеству!

Все месяцы учения боцман вовсю старался выгнать, как говорят, сто потов из молодых матросов. Особенно доставалось от него смирным ребятам. На них подзатыльники и тумаки сыпались, как горох из мешка.

Когда начали распределять матросов на корабли военной флотилии, Федор и Семен попали на миноносец «Смелый», а Ефим – на ледокол «Таймыр», флагманский корабль гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана, база которой находилась во Владивостоке. Друзья искренне сочувствовали Ефиму, сожалея, что он не попал вместе с ними. Но сам Ефим не унывал. Он купил в городе несколько книг об исследователях Арктики, по ночам зачитывался увлекательными рассказами о полярниках.

Ефим Студенов раньше Ильина и Катасонова покинул ненавистную казарму. Боцман разрешил Федору и Семену проводить земляка. В бухте они увидели ледоколы «Таймыр» и «Вайгач», которые пришвартовывались у левой стороны причала. Корабли произвели на тамбовцев сильное впечатление.

– Ефим наш, видно, в рубашке родился, – пошутил Федор. – На таких кораблях служить одно удовольствие.

И в самом деле «Таймыр» и «Вайгач» были по тому времени первоклассными судами. Каждое имело около 1200 тонн водоизмещения и машину мощностью в 1220 лошадиных сил. Особенно толстая броня на носу и корме ледоколов позволяла им ломать лед при переднем и заднем ходе. Они имели двойное дно, массу поперечных и продольных водонепроницаемых переборок, через каждые 50 сантиметров были установлены шпангоуты, поперечные крепления кораблей.

Но, разумеется, обо всем этом Ефим и его друзья узнали позднее, а пока они с любопытством поглядывали на веселого матроса, который, лихо насвистывая, драил метровые бронзовые буквы. Из букв складывалось имя корабля – «Таймыр».

– Добровольцы-полярники? – поинтересовался матрос, поудобнее усаживаясь в зыбкой люльке. – Топайте быстрее к лейтенанту Жохову. Он нынче новичков принимает.

Увидев, что на трап ступил только Ефим, а остальные не двигались с места, матрос пошутил:

– В разведку послали?

– Нет, мы на миноносце «Смелый» служим...

Через полчаса Ефим вернулся уже без вещей.

– Ну, земляки, я определился. Оставлен пока при кают-компании. Как узнал лейтенант, что я в фотографии смыслю, так и записал меня сюда. Да, этот самый Жохов вежливый офицер.

– Я же говорил, что Ефим в рубашке родился! – рассмеялся Федор. – Гляди, через год станет наш Студенов боцманом. Ну, прощай, земляк, скоро проведаем тебя. Да и ты нас не забывай!

Однако в жизни все иначе получилось. Служба у Федора и Семена на «Смелом» оказалась не из легких, так как оба они стали матросами кочегарного отделения. И тут земляки еще раз недобрым словом помянули матросскую школу, после которой пришлось им заново учиться на кочегаров. Конечно, об увольнении на берег нечего было и думать. Когда же, освоившись с делом, Федор и Семен получили возможность побывать в городе, «Таймыр» и «Вайгач» ушли на север. Только осенью они встретились с Ефимом и даже побывали на «Таймыре». Много интересного рассказал Студенов о плавании в северных морях. В 1913 году экспедиции удалось сделать столько важных открытий, что их хватило бы на десяток полярных походов.

УДАЧА КОЛУМБОВ XX ВЕКА

Э кспедиция 1913 года началась с того, что Морское министерство по непонятным причинам решило сменить командиров кораблей Давыдова и Ломана, опытных офицеров, знающих условия севера. Командовать «Таймыром» прибыл Б. А. Вилькицкий, «Вайгачом» – П. А. Новопашенный, которые в Северном Ледовитом океане ранее не плавали. Однако назначение Новопашенного офицеры «Вайгача» встретили с одобрением, поскольку считался тот знающим гидрографом-геодезистом, он окончил Морскую академию и несколько лет успешно работал в Пулковской обсерватории.

К новому командиру «Таймыра» отношение было иное, хотя и Борис Андреевич, которому в 1913 году шел двадцать восьмой год, успел окончить Морскую академию. Слишком одиозной фигурой был молодой капитан второго ранга. Сослуживцы считали его человеком малосерьезным и даже легкомысленным. Б. А. Вилькицкий продвигался по службе благодаря высокому положению недавно, умершего отца – генерала, талантливого ученого и начальника Главного гидрографического управления. Характерно, что Борис Андреевич, веривший в свою «счастливую звезду», давно рвался в экспедицию, но отец был против этого. Только после его смерти Вилькицкий-младший всеми правдами и неправдами добился своего.

Появление нового командира «Таймыра» неожиданно сыграло важную роль в судьбе двух друзей-офицеров – штурмана флагманского корабля Алексея Николаевича Жохова и гидрографа «Вайгача» Николая Александровича Транзе. Дело в том, что они в одно и то же время учились в Морском кадетском корпусе. Только Вилькицкий поступил туда годом раньше Жохова и Транзе. В первый же день Борис Андреевич напомнил Жохову об этом.

– Вы, лейтенант, если я не ошибаюсь, учились в четвертой роте? – спросил командир, пожимая руку штурмана.

– Совершенно верно, Борис Андреевич. Вы шли старшим курсом. Я хорошо вас помню...

– Главное, что я вас не забыл, – еще шире улыбнулся Вилькицкий. – Помнится, вы дружили с кадетом Транзе. Где он сейчас?

– Здесь, в экспедиции, плавает гидрографом на «Вайгаче»...

– Господа! – обратился Вилькицкий ко всем офицерам, которые были в эту минуту в кают-компании. – Командование кораблем я начинаю с доброй приметы, со встречи с однокашником по кадетскому корпусу. Лейтенант Жохов – добрый товарищ моей юности. Помню, что он щедро делился со мной и Транзе лакомствами, которые покупал на деньги, полученные за опубликованные в журналах и газетах стихи собственного сочинения...

И Вилькицкий не забыл о Жохове. Накануне рейса неожиданно для многих Алексей Николаевич был назначен старшим офицером «Таймыра». Неожиданно потому, что, хоть и слыл лейтенант у товарищей и начальства опытным штурманом-гидрографом, хорошим моряком, но в экспедицию попал далеко не по своей воле. Практически он был сослан во Владивосток. Дело было так.

В 1911 году Жохов получил назначение на линкор «Андрей Первозванный». Новое положение его устраивало, так как линкор редко выходил из порта Либавы (Лиепая), а лейтенант готовился к экзаменам. Корабли, на которых ранее служил Жохов, находились в постоянных походах, времени на учебу не оставалось.

Но радость молодого лейтенанта была преждевременной. На крупнейшем в то время русском военном корабле большинство офицеров пьянствовали, службой занимались спустя рукава, а на корабле мордобойствовали. Поскольку новый лейтенант не занимался рукоприкладством, уважительно относился к матросам, его взял на подозрение старший офицер Алеамбаров. И вскоре наступила развязка.

Однажды группа матросов выполняла какие-то работы на верхней палубе. Вышло так, что А. Н. Жохов, который руководил командой, отлучился на несколько минут по своим делам. Возвращаясь, он услышал площадную брань старшего офицера и оскорбления в свой адрес.

– Какой дурак отдал такое распоряжение? – вопил Алеамбаров.

– Не дурак, а их высокоблагородие лейтенант Жохов! – отрапортовал унтер-офицер.

В это время Алексей Николаевич стремительно вышел на палубу, встав между старшим и унтером. Старший, придя в еще большую ярость, пытался сорвать с Жохова погон. Тогда лейтенант выхватил кортик. Старший офицер убежал.

Вскоре после доклада Алеамбарова командиру корабля Алексей Николаевич был арестован. Предстоял военный суд. Младший офицер поднял руку и оружие на старшего по званию и по должности! Но суда не было, так как группа молодых офицеров (говорят, их было восемь) явилась к командиру за разрешением на дуэль с Алеамбаровым, поскольку в лице Жохова он оскорбил всех молодых офицеров корабля.

Командир поступил мудро: в дуэли офицерам не отказал, а потом вызвал к себе старшего и предложил ему сделать выбор: жалоба остается в силе, тогда суд над Жоховым и поединок с восемью офицерами. Или Алеамбаров и Жохов, пишут рапорты о списании с корабля, тогда надобность в дуэли отпадает и инциденту не будет дан официальный ход. Старший выбрал второй вариант. Его перевели на черноморский флот, а Жохов попал штурманом на «Таймыр».

Но, как говорят, шила в мешке не утаишь. Молва разнесла историю по всем кораблям, знал ее и Вилькицкий. Однако рассказы о «бунте» младшего офицера на «Андрее Первозванном» не смутили его. Вероятно, опальный офицер был не очень опасным для него конкурентом.

Имя Вилькицкого не сходило с уст у матросов. Команде было не безразлично, кто поведет ледокол в опасное плавание. Стоило Студенову появиться в кубрике, как его забрасывали вопросами о командире. Вилькицкий ему понравился, хотя он, наверное, не мог бы точно сказать, почему именно. Молодой кавторанг был вежлив и обходителен. Словами не бросался, тщательно выбирал выражения, чтобы поняли его именно так, как он того хотел. Поэтому, наверное, даже самые обычные слова звучали в его устах значительно и веско. К матросам обращался вежливо. Студенову он, например, отдавал приказ в такой форме:

– Изволь, братец, вызвать ко мне лейтенанта Жохова.

Когда тот докладывал, что приказание выполнено, командир никогда не забывал сказать ему «спасибо».

Закончив все приготовления, ледоколы 9 июля покинули бухту Золотой Рог и без особых приключений добрались до бухты Эмма, где, как обычно, предполагалось пополнить запасы угля, продовольствия и воды, а затем продолжать движение на север. Но неожиданно заболел начальник экспедиции И. С. Сергеев. Заболел настолько серьезно, что ледоколам пришлось возвращаться в Анадырский лиман, чтобы отправить больного попутным транспортом в Петропавловск. О своей болезни Сергеев сообщил по радио в Петербург. Вскоре оттуда пришло распоряжение – рейд продолжать, исполняющим обязанности начальника экспедиции назначить Б. А. Вилькицкого.

Кавторанг встретил новое высокое назначение спокойно, как нечто должное. И корабли взяли курс на север. За пятнадцать дней они благополучно обогнули Чукотский полуостров и вышли в Восточно-Сибирское море. Пока корабль двигался по чистой воде, начальник экспедиции весьма толково руководил научными работами. Тщательная обдуманность действий в какой-то степени восполняла отсутствие у Вилькицкого опыта плавания в Ледовитом океане. Но стоило «Таймыру» попасть в непривычную обстановку, как Вилькицкий растерялся.

18 августа вахтенный офицер (тоже новичок на севере) с беспокойством наблюдал за крупными льдинами, которые проплывали мимо ледокола. Льдин становилось все больше и больше. Наконец корабль подошел довольно близко к целому полю, состоящему из отдельных подвижных больших и малых ледяных обломков. Вахтенный послал вестового Ефима Студенова за Борисом Андреевичем. Вилькицкий довольно быстро поднялся на мостик. Несколько минут он молча рассматривал в бинокль полосу льда.

– Что прикажете делать, Борис Андреевич? – не выдержал вахтенный.

Начальник молчал. То ли он не расслышал вопроса, то ли просто не знал, что ответить офицеру. В это время на мостике появились судовой врач Леонид Михайлович Старокадомский и штурман Алексей Николаевич Жохов. Даже беглого осмотра полоски льда опытным полярникам было достаточно, чтобы понять: ничего опасного для плавания нет. Алексей Николаевич собрался уже вернуться в каюту, когда Вилькицкий приказал вахтенному офицеру ложиться на обратный курс. Жохов и Старокадомский удивленно переглянулись.

– Что он такое говорит, – тихо произнес Жохов. – Он, верно, нездоров...

– Чепуха. Все объясняется проще: Борис Андреевич впервые столкнулся с настоящим льдом.

– Что вы сказали? – неожиданно спросил Вилькицкий, до которого долетели обрывки фраз.

– Я думаю, можно двигаться вперед, – отозвался Старокадомский.

– Хорошо... Следовать прежним курсом! – распорядился начальник экспедиции, покидая капитанский мостик.

Сцена на капитанском мостике вскоре забылась. Новые, более значительные события заслонили собой минутную слабость Вилькицкого.

...Море ворчало, подпевая шуму сильного и холодного ветра, который сдувал водяные брызги на гребнях волн и кидал их в румяное лицо вахтенного начальника лейтенанта Жохова. Алексей Николаевич поднял воротник плаща, пытаясь защититься от мелких брызг. Среднего роста, широкоплечий моряк, широко расставив крепкие ноги, словно прирос к палубе.

Было раннее утро. В это время вся команда отдыхала. Не спали только дежурные кочегары, вахтенные матросы и вестовой офицерской кают-компании Ефим Студенов. Знал он, что сегодня дежурит Жохов. Встал чуть свет, чтобы побыть около него.

– Что, тамбовский саламатник, соскучился по дому? – спросил лейтенант.

– Никак нет, ваше благородие! Привык к морю.

– Да брось ты, Ефим. Не в строю стоишь, – поморщился вахтенный начальник. – А в наших краях антоновка поспела. Чудесное, пахучее яблоко. Любишь?

– Так точно!

– То-то и оно. Ты иди, боцман скоро побудку даст...

Вдруг, не договорив фразу, лейтенант рывком поднял бинокль, припал к его окулярам.

– Я вижу сушу! Чепуха какая-то.

Еще несколько минут Жохов внимательно рассматривал далекий кусочек скалистой суши. Корабли находились в таком месте, где нельзя было встретить никаких островов. Но случилось невероятное: глаза лейтенанта все яснее и яснее видели в море таинственный остров. Жохову даже как-то не сразу пришла мысль, что он открыл новую неизвестную ранее землю. А поняв это, почему-то не испытал особой радости.

Ровным и спокойным шагом двинулся вахтенный начальник к каюте Вилькицкого. Громко постучал. Никто не ответил. Борис Андреевич спал обыкновенно крепким сном. Тогда Жохов толкнул дверь и вошел в каюту.

– Борис Андреевич! – Он потряс за плечо начальника экспедиции. – Проснитесь же. Левее курса находится неизвестный остров.

– Полно шутить, Алексей Николаевич, – хрипло со сна произнес Вилькицкий, приподнимаясь на локтях. – Ну какие могут быть в этих водах острова...

– Я знаю, что не должно быть тут суши. И все-таки только что видел левее курса скалистый остров.

Теперь Вилькицкий окончательно проснулся. Ежась от холода, торопливо оделся.

– Идемте, Алексей Николаевич!