Текст книги "Ледяная западня"

Автор книги: Игорь Свиридов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

ИГОРЬ СВИРИДОВ

« ЛЕДЯНАЯ ЗАПАДНЯ »

 

 

Юрию и Евгению – моим  

сыновьям – посвящаю.

Автор.

ВЕРНОСТЬ ГЕРОЮ

У  каждого человека, наверное, есть любимый герой. Мы не расстаемся с ним со школьных лет. Не расстаемся потому, что в эти годы все события, поступки людей воспринимаются нами с жадным интересом, более глубоко врезаются в память. В школьном возрасте мы не стесняемся спрашивать, поскольку хочется «знать все» о великих ученых, писателях, артистах, знаменитых путешественниках.

С возрастом жгучий интерес к окружающему ослабевает. Мы иногда довольствуемся тем, что уже знаем. А вот любимый герой детства остается по-прежнему любимым. Наша верность герою поразительна. Если его черты и поступки не соответствуют теперешним представлениям об идеальном человеке, мы придумываем своего героя заново, наделяя его острым умом или беззаветной храбростью, душевной стойкостью или красотой.

Чаще всего прошлое представляется нам в романтическом свете. Размышления о любимом герое – лейтенанте флота Алексее Жохове – всякий раз вызывают у меня прилив сил, желание сделать что-то хорошее, доброе и полезное.

Впервые о Жохове я услышал на школьных уроках географии. Преподавал ее чудесный учитель Василий Васильевич Метлин. Чтобы мы, ученики, лучше запоминали названия городов, пустынь, рек, Метлин иллюстрировал свои рассказы рисунками на доске. Для этой цели он всегда носил с собой цветные мелки.

Все мальчишки были влюблены в учителя географии. Может быть, именно поэтому так врезалась в память история плавания русских моряков в Северном Ледовитом океане, о котором мы узнали на занятиях географического кружка.

Стоял февраль. На дворе бушевала метель, белыми крыльями билась в глазницы окон. В школе топили плохо. Почти все сидели за партами, накинув на плечи пальто. Словом, была самая подходящая обстановка, чтобы в нашем воображении ожили события трудной зимовки затертых льдами ледоколов «Таймыр» и «Вайгач», о которых неторопливо рассказывал учитель. Слова Метлина падали на благодатную почву. А говорил он примерно следующее:

– Представьте себе, друзья, бескрайнюю ледяную пустыню. Адски холодно. Темь. Вмерзший в лед ледокол «Вайгач» занесло снегом. Заиндевевшие снасти печально поскрипывают под порывами ветра, подпевая в такт вою метели. В помещениях тускло светят жировые плошки. Люди болеют цингой, а до полярного лета еще несколько месяцев.

В холодной каюте бредит больной Жохов. Он укутан в одеяло, но все равно замерз до костей, одеревенели руки и ноги. Которые сутки лейтенант ничего не ест. Через несколько часов матрос зайдет в его каюту и не услышит дыхания. Он откинет полу одеяла, наклонится над больным и увидит остекленевшие зрачки. Матрос бросится вон из каюты с криком:

– Лейтенант умер! Умер!

Так закончил свой путь наш отважный земляк. Он не был новичком в полярных плаваниях: дважды до этого побывал во льдах, и оба раза благополучно. В память о Жохове один из небольших островов назван его именем. И еще живет он в сердцах друзей, матросов, к которым он относился хорошо, хотя и был офицером...

Наступила длинная пауза. Нам было жалко лейтенанта. Говорить не хотелось. Наконец, осмелев, кто-то спросил учителя, отчего же умер Жохов и откуда он родом.

– Официально было объявлено, что лейтенант страдал какой-то неизлечимой болезнью, – сказал Василий Васильевич. – Но в обстоятельствах его гибели все-таки много неясного. Почему, например, офицер, который два с лишним года плавал на «Таймыре», флагманском корабле, во время зимовки оказался на «Вайгаче»? Я пока ничего не могу сказать точно, но от участников зимовки слышал: у Жохова сложились плохие отношения с начальником экспедиции Вилькицким.

Потом Василий Васильевич рассказывал, что в двадцатом году служил он в Енисейском гидрографическом отряде, возглавлял который бывший морской офицер Новопашенный (учитель назвал тогда именно эту фамилию, она запомнилась мне своей необычностью, хотя теперь я точно знаю, что это был не он).

– Так вот, Новопашенный был с Жоховым в экспедиции, – продолжал Василий Васильевич. – И он обмолвился однажды, что Вилькицкий нарочно услал лейтенанта с флагмана. Будто авторитетом слишком большим пользовался лейтенант у команды...

А вообще-то значение открытий, которые сделаны экспедицией Вилькицкого, трудно переоценить. «Таймыр» и «Вайгач» первыми прошли северным путем от Владивостока до Архангельска... Вот залечу свои болезни, примусь за поиски участников ледового похода.

На том и закончилось первое, но очень затянувшееся занятие географического кружка. Мы расходились, дав себе слово перечитать все, что связано с плаванием ледоколов «Таймыр» и «Вайгач». Дома я первым делом кинулся к атласу. Открыл нужную страницу, долго рыскал глазами по Восточно-Сибирскому морю, но острова Жохова так и не нашел. Это обстоятельство меня так огорчило, что я, почти не притронувшись к еде, разделся и лег в постель. Однако не спалось. Думалось о лейтенанте Жохове, о капитане Татаринове (я недавно прочел книгу «Два капитана») и всяком другом, что не имело прямого отношения к рассказу Метлина.

Утром я додумался вот до чего: образ капитана Татаринова удивительно совпадает с теми чертами характера и внешними данными, которыми учитель географии наделил в своих рассказах лейтенанта Жохова. Догадка не давала покоя. Наскоро сделав уроки, я помчался к своему другу Володе Старкову, и вместе с ним мы пошли на квартиру к Василию Васильевичу. Наше «сенсационное» сообщение на Василия Васильевича впечатления не произвело.

– Поспешное умозаключение, – сказал он. – Книгу «Два капитана» я знаю. Не думаю, что писатель слышал что-либо о Жохове. Скорее всего прообразом Татаринова явился Георгий Седов. Помню, что в дневнике Седова были записи, которые тесно перекликаются с содержанием некоторых писем Татаринова.

Василий Васильевич открыл ящик письменного стола и извлек оттуда общую тетрадь. Полистав пожелтевшие страницы, он предложил:

– Послушайте, что писал Седов о Ледовитом океане. «Многие из путешественников плавали сюда для отыскивания свободного морского пути на восток, многие – для открытия Северного полюса, чтобы разъяснить мировую загадку, как со стороны научных полезнейших наблюдений, так и со стороны открытий. Человеческий ум до того был поглощен этой нелегкой задачей, что разрешил ее, несмотря на суровую могилу, которую путешественники по большей части там находили...».

– Да, что-то такое есть и в книге Каверина, – неуверенно произнес я.

Метлин оценивающе оглядел нас, прикидывая, наверное, есть ли смысл раскрывать перед учениками свои мысли. Определив, что есть, он предложил нам переписать стихотворение. Вот оно:

Под глыбой льда холодного Таймыра,

Где лаем сумрачным испуганный песец

Один лишь говорит о тусклой жизни мира,

Найдет покой измученный певец.

Не кинет золотом луч утренней Авроры

На лиру чуткую забытого певца —

Могила глубока, как бездна Тускароры,

Как милой женщины любимые глаза.

Когда б он мог на них молиться снова,

Глядеть на них хотя б издалека,

Сама бы смерть была не так сурова,

И не казалась бы могила глубока.

– Эти строки написал перед смертью лейтенант Жохов. Написал для своего надгробья, – пояснил учитель.

Тогда стихи лейтенанта показались мне нелепыми. Только через два десятка лет мне удалось понять их. По-видимому, мое отношение к стихам лейтенанта почувствовал и Василий Васильевич, лицо учителя сделалось сухим, даже жестковатым. Он, очевидно, раскаивался, что затеял столь необычный разговор с такими туповатыми мальчишками.

Мы заторопились уходить. Простился Метлин с нами холодно. Сколько раз потом ругал я себя за тот поспешный уход из квартиры учителя. Ведь я не задал ему ни одного вопроса. А рассказать ему было о чем. И разговор о Жохове, как я понял позже, он вел с нами не случайно. Он хотел передать нам дело своей жизни. Хотел, чтобы мы пошли по его следу и раскрыли тайну гибели лейтенанта. Мы же по молодости и не предполагали, как трудно бывает ему по утрам подняться с постели, какая боль все чаще сжимает сердце.

УДИВИТЕЛЬНАЯ ВСТРЕЧА

В ойна отодвинула на задний план юношеские заботы и мечты. Суровые фронтовые будни заставили иными глазами посмотреть на дела и жизнь любимых героев. Произошла неизбежная в таких случаях, хотя и временная, переоценка ценностей. То, что в 1938 году вызывало восхищение и зависть, стало теперь для нас повседневной окопной прозой. Я все реже вспоминал о дорогих моему сердцу лейтенанте Жохове и его товарищах. Военные будни захватывали человека целиком. По крайней мере так мне казалось до одной случайной встречи, которая произошла вскоре после победы над фашистской Германией. Солдатские дороги привели нашу часть в Приморский край. Расквартировали нас на какое-то время во Владивостоке. Своими глазами увидел я теперь город на пороге России. Город, где жили Арсеньев и Лазо, Бонивур и Фадеев. Пирсы Владивостока встречали Фритьофа Нансена и, конечно же, экипаж Северной экспедиции Б. А. Вилькицкого.

Под июньским солнцем сверкала бухта Золотой Рог. Город был чем-то похож на Севастополь. Чем? Наверное, узкими улочками и белыми домиками, которые брали начало прямо у океана, а потом взбирались к разноцветным вершинам сопок. Тот же крик чаек, такие же гудки пароходов морского вокзала. И множество пестрых иностранных флагов на кораблях. А на улицах, в порту, магазинах матросы со всех концов земли.

Как-то с группой солдат меня послали на автомашинах получить новое оборудование для понтонного взвода. В дороге нам пришлось заночевать в деревне Сергеевке, которая примостилась у подножия высоченной сопки. Стояла осень. Старожилы утверждали, что это – самое лучшее время года в Приморском крае. Мы были с ними согласны.

Заночевали в небольшой беленькой хатке, сложенной из самана. В нескольких метрах от нее звенел ручеек, а за ним тянулось обширное соевое поле. Маленькие окна домика весело сияли чисто вымытыми стеклами в лучах заходящего солнца.

– Ночуйте, сыночки! – разрешила хозяйка. – Места в хате на всех хватит. Сейчас молочком вас угощу. Коровки, правда, нет у нас – кормить ее нечем. Зато две козы держу, очень даже щедрые попались.

Когда мы, умывшись и перекусив, собрались залечь спать, с печки раздался хриплый кашель. Через минуту в горнице оказался и сам хозяин дома. Это был высокий старик с широкими плечами. Его большие руки и могучая грудь красноречиво говорили о том, что в молодости он отличался недюжинной физической силой. Затейливая татуировка виднелась из-за распахнутого ворота рубахи.

– Здравствуйте, служивые! – произнес старик хриплым голосом. – Чем вас хозяйка угощала?

Мы поторопились заверить старого моряка, что сыты и нам ничего больше не требуется.

– Ну коль так – выпьем с вами бражки, – решил хозяин. – Неси, мать!

Расспросив нас, где воевали, за что получили награды, дед, слегка захмелев от выпитого, затянул старинную матросскую песню. Но, спев куплет, умолк, задумался.

– На флоте служили, отец? – спросил я.

– Было дело, сынок. Было. Половина жизни в кубриках прошла. Только перед Отечественной войной на суше обосновался. А то все рыбачил.

Потом старик несколько минут молча рассматривал нас выцветшими, окруженными густой сетью морщин глазами, подперев щеки ладонями. Взгляд у него был цепкий, но добрый.

– Откуда сами-то, служивые? Тамбовских нет среди вас?

– Есть! – живо отозвался я.

– Земляк, значит, – развеселился хозяин. – Вот какая удача выпала. Слышишь, мать?! Я тоже из тамбовских краев, в Козловском уезде родился. Теперь город Мичуринском называется. Слыхал? Землячество в армии или на флоте – дело большое. Очень это хорошо, когда рядом с тобой землячок служит... Меня-то, к примеру, в свое время земляк от верной гибели спас. А дело было так. В девятьсот тринадцатом плавал я на ледоколе «Таймыр». Два их было ледокола, «Таймыр» и «Вайгач». Экспедиция на них специальная плавала. Молодой я тогда был, гордый, надоело боцманские оплеухи считать, а тут как раз стали искать среди нас добровольцев для плавания на севере. «Эх, – думаю, – семи смертям не бывать, а одной не миновать! Нечего терять матросу». Плавание вышло удачным, все важные открытия мы сделали в этот раз. Скорее всего, я бы и на другой год на «Таймыре» остался. Но не судьба, заболел. Заболел, а с ледокола не списывают. Тут-то и выручил меня земляк мой, Ефимом его звали. Был он в хороших отношениях с лейтенантом одним. Говорили, что у того поместье имелось где-то в наших краях...

– Как фамилия лейтенанта? – не удержался я от вопроса. – Не Жохов ли?

– Жохов... Жохов, – повторил моряк. – Нет, сынок, врать не буду, забыл я начисто фамилию. Одно скажу – хороший был человек. Рассказал ему Ефим о моей беде, а он помог мне совсем распрощаться с военными кораблями. С тех пор стал на торговых судах плавать. Женился да так и остался на Дальнем Востоке...

– А что с тем лейтенантом стало потом?

– Сказывали, будто и с ним самим несчастье вышло. А подробностей не знаю... А ты, парень, видно, слыхал что-то про лейтенанта?

– Слыхал про одного... Но тот ли человек?

– Тот, тот! – уверенно подтвердил старик. – Если тебе говорили про лейтенанта, который на «Таймыре» плавал, то одного человека мы хвалим. Редко офицеры к нижним чинам уважение имели. И у нас второго такого офицера не было. Вот и кумекай...

Некоторое время мы сидели молча, размышляя каждый о своем.

– А теперь, ребята, ночевать давай. Поздно уже, – проговорил наконец хозяин, тяжело поднимаясь из-за стола.

Легли. Но мне не спалось. Вспоминал мать, Тамбов, школу, Василия Васильевича, Володьку Старкова. Где-то он сейчас? Жив ли? В армию нас призвали в один день, но попали мы в разные части. Воспоминания были настолько волнующими, что именно этой ночью, впервые за годы войны, я с особой остротой почувствовал, как истосковался по дому. Вспомнил и то занятие географического кружка, на котором Метлин рассказывал нам о Жохове. Потом пытался припомнить стихи лейтенанта, но не смог двинуться дальше первых строчек.

Под глыбой льда холодного Таймыра,

Где лаем сумрачным испуганный песец

Один лишь говорит о тусклой жизни мира,

Найдет покой измученный певец...

И еще я думал о превратностях судьбы. Надо же было так случиться, что мы выбрали место для отдыха как раз в той хате, где живет старый моряк, который плавал когда-то на «Таймыре». Что это: случайность? Судьба? И не просто плавал старик, а жизнь свою сохранил, может быть, благодаря Жохову. И тут я понял, что временное забвение любимого героя кончилось. Меня опять неудержимо потянуло к нему. С этими мыслями я и заснул.

...Шофер разбудил нас ранним утром. Старый моряк еще храпел на печке, когда его жена на скорую руку накрыла на стол. А еще через несколько минут наша машина уже мчалась по дороге. Вскоре скрылись из виду беленький домик моряка и сама деревня. Больше я не бывал в этих местах.

МНЕ УЛЫБНУЛАСЬ УДАЧА

В скоре после демобилизации меня приняли в редакцию областной молодежной газеты, в которой до этого я сотрудничал на общественных началах. Штатных работников в редакции было немного, а потому мы довольно часто ездили в командировки. Мне наивно думалось, что теперь-то я без особого труда сумею разыскать участников Северной экспедиции. Я помнил слова учителя географии о том, что на «Таймыре» и «Вайгаче» плавало много матросов-тамбовчан.

Если бывал в каком-либо райцентре, то обязательно заходил в местный музей, в селах встречался со старожилами – знатоками родного края. Интересовало меня все то же – не живет ли здесь или поблизости кто-либо из участников Северной экспедиции. Но всюду я терпел неудачи. Года за три объехал почти все районы и города Тамбовщины, а в поисках нужных мне людей не продвинулся ни на шаг. Но странное дело: чем меньше оставалось шансов на успех, тем сильнее было желание добиться его.

И однажды удача улыбнулась мне. Меня послали на практику в «Комсомольскую правду» набираться ума разума.

В «Комсомолке» определили в отдел комсомольской жизни, редактором которого в то время был Владимир Карпович Разон, многоопытный работник, добрейший и чуткий человек. Шефство надо мной взял заместитель заведующего отделом Саша Киреев, талантливый журналист с добрыми, но всегда грустными глазами.

Саша терпеливо учил меня править корреспонденции, видеть за строками читательских писем целые явления, улавливать в письмах то главное, что хотел, но не сумел сказать человек. Мастером правки здесь считался Григорий Максимович Ошеверов, заведующий отделом. До сих пор я храню и считаю для себя эталоном оригинал статьи о внештатных инструкторах райкома комсомола, которую подготовил собкор по Ставропольскому краю. Григорий Максимович не убрал из статьи ни одного факта, ни одной мысли, но сделал материал динамичнее и в два раза короче. Эта статья после опубликования была отмечена как лучшая в номере.

Как-то вечером я допоздна засиделся в отделе, перелистывая подшивку «Комсомолки», читал статьи, в которых шла речь о Севере. Киреев работал над очерком. Сперва материал, видно, ему не давался. Об этом свидетельствовала груда скомканной бумаги в корзине. Потом он начал писать быстро, без остановки. Наконец, прочитав написанное, отнес рукопись в машинное бюро. Вернувшись в комнату, Саша остановился около моего стола.

– Чем заинтересовала тебя, не князь Игорь, статья о зимовщиках острова Диксона? – весело спросил он. – Уж не собираешься ли ты покинуть город тамбовской казначейши?

– Не угадал. Просто вживаюсь в обстановку Крайнего Севера.

И вдруг легко, как случайному спутнику в вагоне, стал рассказывать Саше о своей мечте. Рассказ занял минут двадцать. Киреев ни разу не прервал меня. Умел слушать. Когда я кончил, он глянул на часы и торопливо пожал руку, никак не высказав своего отношения к только что услышанной истории.

– Иди спать, мечтатель! – бросил он на прощание.

По дороге в гостиницу я отругал себя за то, что полез к Кирееву с исповедью. Серьезно ли выглядит в глазах других моя увлеченность экспедицией? Что теперь подумает обо мне столичный очеркист? Еще подтрунивать начнет.

Однако Киреев как будто забыл о ночном разговоре. И постепенно я успокоился, практика в отделе шла своим чередом. Но я ошибся, думая, что Киреев не придал значения моему рассказу.

– Пляши, не князь Игорь! – сказал он мне однажды, когда я появился в отделе.

Я ждал вестей из дома, а потому безропотно вынул носовой платок, поднял его над головой, и бойко прошелся между столами.

– Не профессионально, но сойдет! – произнес Саша, протягивая сложенный вдвое листок бумаги.

Развернул я листок, прочитал текст и потерял дар речи... У меня в руках была командировка в Архангельск.

– Ну что ты стоишь столбом, – нарочито грубовато прикрикнул Киреев. – Получай командировочные, билет тебе заказан.

ГОРОД ИХ МЕЧТЫ

О б Архангельске мечтали все: начальник экспедиции Б. А. Вилькицкий, лейтенант А. Н. Жохов, офицеры и матросы. Думать об этом городе начали летом 1914 года, когда «Таймыр» и «Вайгач» покидали бухту Золотой Рог. В город своей мечты участники рейса добрались только в сентябре следующего года, перенеся зимовку во льдах. В Архангельск прибыли все, кроме матроса И. Н. Ладоничева и лейтенанта А. Н. Жохова. Матрос умер от перитонита, а лейтенант от... Впрочем, этого-то никто толком не знал. Выяснить причину я и собирался в Архангельске.

Был конец марта. В Москве стояли солнечные и теплые дни. Снега на улицах давным-давно не было и в помине, а в Архангельске встретила меня такая свирепая метель, какая в наших краях и в январе не всегда бывает. Ветер поднимал с земли сухой снег и бросал его в оконные стекла, в лица людей. Бросал беспрерывно, упорно. Сплошная белая пелена покрывала весь город.

Кое-как добрался я до редакции молодежной газеты, где меня поджидал мой коллега, у которого я и пробыл первую ночь на севере.

– Архангельск – важный порт нашего государства. До основания Петербурга он был единственным морским портом России, – голосом опытного гида рассказывал мне хозяин. – Через него проходит основной поток грузов для северных районов страны. Отсюда уходили в путь многие арктические экспедиции.

К сожалению, с участниками Северной экспедиции моему новому другу встречаться не приходилось.

...За ночь буран утих так же неожиданно, как и начался. На дворе стоял почти московский теплый день, даже снег начал подтаивать на солнце, а с крыш деревянных домов звенела капель. Кстати, Архангельская область недаром считается центром заготовки леса. Дерево здесь в почете, даже многочисленные тротуары сделаны из дерева.

Посещение архангельского музея не дало мне новых фактов. Хотя именно здесь довелось впервые увидеть фотографии порта во время встречи ледоколов «Таймыр» и «Вайгач» в полдень 16 сентября 1915 года. И я зачастил в местный архив. К несчастью, мои поиски здесь никого не заинтересовали. Слишком много знаменитых имен связано с историей Архангельска. В их блеске, верно, и померкла память об экспедиции Вилькицкого. Румяный научный сотрудник, которого директор архива обязал помогать мне, гораздо охотнее рассказывал об О. Ю. Шмидте и И. Д. Папанине, чем о моих героях. Помощь розовощекого архивариуса ограничилась тем, что он с кислым видом раздобыл для меня подшивки газет «Северное утро» за 1915 год.

Два дня подряд я добросовестно перечитывал заметки на пожелтевших страницах, пытаясь найти хотя бы упоминание о Северной экспедиции. На третий день мне повезло. В номере от 3 сентября (по старому стилю) на второй странице была напечатана заметка.

«К прибытию экспедиции капитана

Вилькицкого.

По сведениям, полученным из управления порта, экспедиция капитана Вилькицкого 1 сентября вечером прошла мимо Канина Носа. Так что вчера вечером она должна была прийти на бар и сегодня около 10 часов утра будет ожидаться у Соборной пристани».

В следующем номере газеты бросился в глаза большой репортаж о встрече полярников. Вот он:

«Серенький пасмурный день. С утра накрапывает дождь, но уже к 10 часам набережная вблизи Соборной пристани начинает наполняться народом. Архангельский рейд, несмотря на осень, выглядит как-то приветливо – масса парусников и пароходов, украсившихся флагами. Подходит группа учащихся, которые выстраиваются шпалерами на пристани.

Прибывает губернское военное и гражданское начальство, представители города и различных общественных организаций. Минуты ожидания тянутся томительно.

В 11 часов передается извещение по телефону, что суда уже прошли в Маймаксе мимо завода Амосова. Публика пытливо всматривается вдаль. Наконец показалась долгожданная экспедиция. Суда яхт-клуба первыми приветствуют гостей... Раздается орудийная пальба – это «Бакан» отдает привет доблестным морякам, получая немедленный ответный салют. Вот команда «Бакана» рассыпалась по вантам, и могучее «ура» оглашает архангельский рейд.

Первым подходит к пристани «Таймыр», за ним следуют «Вайгач» и

 

«Эклипс». Раздается гимн, исполненный оркестром, неумолкаемое «ура» перекатывается по рейдам.

Светлой радостью полны лица, гордостью – за отечественных героев. Сам капитан Вилькицкий стоит на мостике бодрый, улыбающийся. Команда и офицерский состав выстроились на палубе.

Спущен трап. Входят приветствовать с успешным окончанием славного плавания контр-адмирал Угрюмов, генерал губернатор С. Д. Бибиков, военные и гражданские чины и представители города.

С первыми приветствиями обращается к капитану Вилькицкому и его отважным спутникам вице-адмирал Угрюмов. Представители города подносят хлеб-соль и приглашают гостей на торжественное заседание Думы...

Торжественный акт начался краткий приветственной речью вице-адмирала Угрюмова.

...Затем С. С. Александров от имени городского управления приветствовал капитана Вилькицкого и его спутников следующей речью:

Глубокоуважаемый Борис Андреевич!

На долю Архангельского городского общественного управления выпала высокая честь первым приветствовать Вас и Ваших доблестных спутников по случаю благополучного возвращения руководимой Вами экспедиции из долгого и трудного плавания.

Совершен великий подвиг, пройден путь из вод Великого океана к берегам Западной Европы через Ледовитый океан, тот путь, по которому никто никогда не ходил. Но я не беру на себя непосильной задачи входить в оценку совершенного вами Великого дела ни с практической, ни, тем, более, с научной точки зрения. Это вне моих сил и средств.

Моя задача скромнее: на мою долю выпало счастье приветствовать Вас и принести Вам от имени населения Архангельска и Архангельской городской думы наши сердечные и искренние поздравления с благополучным и блестящим завершением возложенного на вас трудного дела...

Более 300 лет назад к устью Северной Двины впервые пришли под командою славного английского капитана Чеслера английские корабли. И с той поры завязались более или менее прочные торговые отношения с Западной Европой. При великом императоре Петре здесь уже был сделан первый русский корабль и отправлен с русскими товарами за границу. В наши дни, на наших глазах, впервые пришли к нашим берегам славные корабли «Таймыр» и «Вайгач» из вод Великого океана, прорезавши воды Ледовитого океана. Таким образом, мы видим, что здесь, в наших водах, сомкнулся круг морских путей к Архангельску. Мы видим здесь морских гигантов, прошедших от берегов Америки, омываемых водами Атлантического океана, и здесь же мы видим наши славные корабли, пришедшие из вод Великого океана, омывающего ту же Америку, но с противоположной стороны...

Труден и безвестен был предстоящий Вам путь. Казалось, люди взяли на себя невыполнимую задачу. Нужна была горячая беззаветная вера в успех своего дела, нужна была нечеловеческая энергия и непоколебимая сила воли, не говоря уже о затрате громадного труда, чтобы выполнить принятую на себя задачу и во что бы то ни стало достигнуть намеченной цели. И вы не остановились на полпути, хотя совершенного Вами дела и в первый год Вашего плавания было бы вполне достаточно, чтобы Ваши имена не были забыты историей.

Вы довели ваше дело до желанного конца. Ваши корабли, избитые мятежными волнами, стоят у тихой пристани. И результаты ваших усилий налицо: вы сделали драгоценный вклад в сокровищницу науки и разрешили одну из насущнейших задач».

В других номерах мне попались небольшие заметки о том, что команды ледоколов и офицеры после короткого отпуска начнут службу на других судах, так как «по условиям военного времени экспедиция Б. А. Вилькицкого расформирована».

Вилькицкий, Вилькицкий... Не скрою, газетный репортаж поразил меня ложным пафосом и витиеватым пустословием. За громкими фразами – истинная героика трудных месяцев похода, зимовки всех участников экспедиции. Все время шла речь об одном человеке – Вилькицком. Ему воздавались почести, в его адрес сыпались похвалы и лестные сравнения. Архангельским властям, самому Вилькицкому почему-то не пришла в голову мысль почтить память погибших. Забыли? Или не захотели? И еще. Как начальник экспедиции выслушал такой малиновый звон? Ведь настоящие русские моряки не любили, стеснялись громких слов. Но ведь выслушал, а потом еще «любезно поблагодарил собравшихся за теплые слова»!

После знакомства с материалами газеты «Северное утро» Вилькицкий стал мне антипатичен. Рассуждал я примерно так: нельзя осуждать человека за то, что он не питает к кому-то дружеских чувств, не обязательно любить каждого сослуживца. Но забыть о заслугах умершего Жохова в день общей победы – предательство. По крайней мере так я расценил поведение Б. А. Вилькицкого в торжественные сентябрьские дни 1915 года.

Своими мыслями я поделился с работником архива. Тот внимательно перечитал материалы, пожал плечами:

– Думаю, что ваши обвинения в адрес Вилькицкого не имеют под собой достаточной почвы. Откуда вы знаете, что он ничего не говорил о Жохове? Ведь вы читаете не стенографическую запись, а газетный отчет. Вполне возможно, что тут вина не Вилькицкого, а репортера...

– Возможно...

– И вообще о капитанах-героях. Вы знаете Нансена?

– Знаю.

– А можете назвать его помощников? То-то и оно. А ведь и с ним плавали храбрые моряки! Таков удел капитанов. Если бы погибли корабли и экипажи, общественность заклеймила бы позором Вилькицкого. Но экспедиция благополучно достигла порта назначения. И капитану – первая слава!

В какой-то степени работник архива был прав. Под руководством Вилькицкого экспедиция сделала крупные открытия, ему первому отдавались почести. Мои же обвинения строились не на конкретных фактах, а на догадках. Подтвердить или опровергнуть их могли только участники экспедиции, свидетели тех событий. А раз их в Архангельске не оказалось, то и жить дальше здесь мне не имело никакого смысла.

На другой день я выехал в Москву. От радужных надежд, которые владели мной на пути в Архангельск, теперь не осталось и следа.

Киреев выслушал мой сбивчивый отчет с интересом.

– Не огорчайся, брат! Не сгущай краски. Копии газетных заметок и репортажа – все-таки документы. Сидел бы дома – не появились бы они в твоем блокноте. Северный город своими глазами повидал. В поведении Вилькицкого мне непонятно одно обстоятельство: почему все-таки на карте значится остров Жохова? Начальник экспедиции, по твоим словам, не любил лейтенанта, а остров разрешил назвать его именем. В таком поступке мало логики. Мой совет: сделай запрос в музей Арктики, узнай, с каких пор маленькая земля носит имя лейтенанта. А может быть, чем черт не шутит, знают там и адреса здравствующих участников экспедиции.

Письмо в Ленинград пришлось послать уже из Тамбова, так как практика в «Комсомолке» подошла к концу.

А ЧЕЛОВЕК-ТО ЖИЛ

ПОД БОКОМ

О твета из ленинградского музея Арктики и Антарктики не было так долго, что пропала всякая надежда вообще его получить. Сперва я поругивал сотрудников музея, не находя по утрам в почтовом ящике нужного письма. Потом возникли сомнения в целесообразности моих поисков. Имею ли я право отрывать от дела очень занятых людей? А может быть, мои наивные вопросы вызывают на лицах сведущих в этой области людей только улыбку. Сомнениями поделился со своими учителями, преподавателями географического факультета педагогического института.

Состоялся длинный разговор, из которого можно было сделать только один вывод: бороться за восстановление истины никогда не поздно, даже пятьдесят лет спустя. Однако нельзя увлекаться, делать выводы на основании одной интуиции. Оперировать можно только фактами, и фактами строго проверенными. Стало быть, моя увлеченность лейтенантом Жоховым перестала быть личной забавой, приобретя общественную значимость. И от сознания этого мне стало еще труднее. Ведь документальных фактов у меня не было.