Текст книги "Бортжурнал N 57-22-10"

Автор книги: Игорь Фролов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Ночной полет в Афганистане отличается от идентичного в Союзе выключенными бортовыми огнями – никаких тебе АНО, концевых огней, проблесковых маяков – только один строевой огонек, невидимый с земли – желтая капелька на хвостовой балке, чтобы идущий правее и выше ведомый видел, где находится его ведущий.

Спиралью требовалось набрать три тысячи над аэродромом, и, уже по выходе из охраняемой зоны, продолжать набор по прямой. Машины карабкались вверх в полной темноте – правда, вверху были звезды, а внизу в черноте кое-где моргали красные звездочки костров, но это не облегчало слепой полет.

В наборе по спирали ведомый идет ниже ведущего метров на триста, и ведущий наблюдает его строевой огонек, контролируя опасное сближение. Когда высота уже достигла двух тысяч, ведущий сказал:

– 532-й, что-то я вас не наблюдаю. Высоту доложите.

– Две сто, 851-й.

– Странно. Давай-ка мигнем друг другу, определимся. На счет «три». Раз, два, три…

Обе машины на мгновение включили проблесковые маяки – и каждый экипаж увидел красный всплеск прямо по курсу! Вертолеты шли навстречу друг другу и до столкновения оставались какие-то секунды. С одновременным матом командиры согнули ручки и развели машины в стороны.

– Давай уже отход по заданию, – сказал ведущий. – Доберем по пути. Пристраивайся выше…

И они пошли к месту работы.

Борттехник, представляя последствия несостоявшегося столкновения, ощущал, как маленькое сжавшееся сердце теряется в черных просторах его грудной клетки. Ноги его были мокры и холодны. Если мы вернемся, – говорил борттехник кому-то, – то я в тебя поверю. Я же понимаю, что ты специально отправил меня в день приказа – чтобы я поверил в твое чувство юмора. Уже верю. Теперь тебе нужно доставить нас назад, чтобы не потерять неофита…

Добрались до места работы, связались с землей, скорректировали курс, высоту, зашли на боевой, один за другим кинули по одной бомбе. Внизу вспыхнули два синих солнца, повисли на парашютах, заливая землю мертвенным светом.

Пара пошла по кругу, дожидаясь, когда бомбы погаснут, чтобы сбросить оставшиеся.

– Вот теперь жди, пока прогорят, – сказал майор Г. – Сейчас выйдем из зоны засветки неба, и начнут по нам хуярить – мы такие выпуклые и яркие будем, – как луна! Правый, посмотри-ка, где мы бороздим – может нам в другую сторону закрутить?

– Щас, только фонарик достану, – сказал правак, копаясь в портфеле.

– Какой, нахуй, фонарик, сдурел, что ли?

Правак посмотрел в блистер на бледную землю, нагнулся к карте, расстеленной на коленях, чиркнул спичкой. Огонек вспыхнул в темной кабине как факел.

– Да что ты, блядь тупая, делаешь?! – заорал командир. – Ослепил совсем! Теперь зайчики в глазах!

– А как, по-твоему, я с картой сверюсь? – рассвирепел правак. – Я тебе кошка, что ли?

И в этот напряженный момент командир пукнул.

Борттехник понял это по запаху, вдруг пошедшему волной от кресла командира.

Обиженный правак демонстративно замахал сложенной картой.

Вдруг в наушниках раздался голос ведущего:

– 532-й, чувствуешь, чем пахнет?

– Чем? – испуганно спросил майор Г.

Борттехник и правак расхохотались.

Они хохотали так, как никогда не хохотали. Они давились и кашляли.

– Чем-чем! Жареным, вот чем, – сказал ведущий. – Наблюдаю, – со склона по нам работают. А у нас даже нурсов нет. Держись подальше от горы.

– Понял, – сказал майор Г., и, – уже по внутренней связи: – Ну хули ржете, кони? Обосрались от страха и ржут теперь.

– Это не мы! – выдавили борттехник с праваком, извиваясь от смеха.

– А кто, я что ли? – сказал бессовестный майор Г.

– Наверное, это ведущий! – сказал борттехник, и теперь заржали все трое.

Так, со смехом, и зашли на боевой. Кинули две оставшиеся бомбы, развернулись и пошли домой…

ВЗАИМОЗАЧЕТ

На следующий день после обеда старшие лейтенанты Ф. и М. лежали на своих кроватях и размышляли о своем нынешнем статусе. Раз приказ вышел – они уже гражданские люди. Но пока нет замены, они должны воевать. Старший лейтенант Ф. склонялся ко второму варианту. Борттехник М. думал иначе.

– Они не имеют права держать нас здесь! А если нас убьют? С них же спросят – на каком основании у вас воевали невоенные люди? Кто, спросят, послал их на смерть не дрожащей рукой?

В это время в коридоре раздались быстрые шаги, потом царапанье по стене возле двери, и голос инженера прокричал:

– А ну открывайте! – он постучал кулаком в стену. – Я знаю, вы там! – Ну, какого хуя закрылись! Ф., М.! – он уже начал пинать в фанерную стену ногами.

Старший лейтенант Ф. подошел к двери, открыл ее и увидел инженера, который, вбежав с солнца в темный коридор, сослепу промахнулся мимо двери и сейчас бился в стенку. Увидев, что дверь открылась, он метнулся в комнату.

– А ну, давайте на стоянку, борта мыть, – командарм приезжает!

Борттехник Ф., вздохнув, сунул ноги в сандалеты. Борттехник М., не вставая с кровати, поднял голову с подушки и высоким дрожащим голосом отчеканил:

– Я никуда не пойду! Хватит, отслужил свое!

– Кончай хуйней маяться, Феликс! – сказал инженер. – Отрывай задницу и бегом на стоянку!

И тут старший лейтенант М. произнес свои главные, увенчавшие собой эти два года армии, слова, о которых спустя двадцать лет почему-то забыл. Он сказал громко и внятно:

– Да пошел ты нахуй, товарищ майор!

Товарищ майор открыл рот, хотел что-то сказать, но передумал и, повернувшись, выбежал из комнаты.

– А что он мне сделает? – сказал борттехник М., успокаивая сам себя. – Я уже в запасе…

Прошло два месяца. Замены все не было, и дембеля-борттехники летали как обычно. И по налету подошло время второго профилактория. Старший лейтенант Ф. сказал старшему лейтенанту М.:

– А не поехать ли нам в Дурмень, чтобы в Ташкенте наведаться в штаб 40-й армии и узнать про замену. Вдруг про нас вообще забыли?

И друзья пошли к инженеру эскадрильи отпрашиваться.

Выслушав старшего лейтенанта Ф., майор Иванов сказал:

– Ты поезжай. А ты, Феликс, естественно, пошел нахуй!

«СВИСТКИ» И «ПЧЕЛЫ»

1.

У вертолетчиков есть примета – перед вылетом экипаж должен помочиться на колесо своей машины.

Обычно самым используемым в этом смысле является левый пневматик – его орошают перед вылетом все три члена экипажа.

А пассажиры, ожидающие вылета, на этот левый пневматик всегда присаживаются. Потому что больше не на что.

Истребители же считают подобный акт оскорблением самолета. Наверное, потому, что у них не бывает пассажиров.

2.

Повадились «свистки» ранним-ранним утром врубать форсаж над модулями вертолетчиков. Ты спишь, а тут вдруг небо вместе с твоей головой раскалывается – и не один раз, потому что на сверхзвук переходят сразу несколько самолетов – от пары до звена. И решили вертолетчики отучить зарвавшихся королей стратосферы. Попросили они прикомандированный Ми-6, который как раз убывал восвояси ранним утром, зависнуть перед отходом по заданию над модулем, где жили истребители-бомбардировщики.

Он и завис. Махина, величиной с весь модуль, грохоча винтами, перелетела со стоянки и начала медленно опускаться на фанерный барак, который под напором ветра от огромных лопастей, затрясся как домик самого ленивого поросенка, заметался, пытаясь сорваться с места и унестись прочь. Со стороны это смахивало на попытку гигантского изнасилования.

Повисев полминуты и постучав колесами по крыше, Ми-6 поднялся и ушел. Разбор этого полета, конечно, был, но не очень сильный – с кого спрашивать, если Ми-6 улетел. А «свистки» после пережитого стресса стали ускоряться вообще за пределами охраняемой зоны.

3.

Сцена в столовой. Официантка несет чайник между рядами столиков истребителей и вертолетчиков. «Маша, сюда!» – зовет ее взмахом руки командир вертолета, майор Б. «Сначала нам, Маша!» – перебивает его истребитель. Маша в нерешительности останавливается.

– Ты чего встреваешь? – злится майор Б. – Нам уже на вылет!

– Это нам на вылет, – снисходительно смеется истребитель. – А у вас, наверное, это как-то по-другому называется…

– Это как это – по-другому? – хмурится майор Б. – Чья бы корова мычала! Это вы-то летаете? Пронеслись, как укушенные, бросили бомбу куда попало! Лучше бы вообще на земле сидели. А то летай за вами, как нянька, жди, когда обосретесь да катапультируетесь, подбирай, рискуя двумя экипажами! Как будто у нас других дел нет, как вам задницы подтирать. Нацепили «стечкины»,[19]19
  «Стечкин» – 20 зарядный автоматический пистолет, способен вести стрельбу очередями.


[Закрыть] фланируют, а, если приглядеться, – да нахуя вы тут вообще нужны! Только спирт с керосином зря переводите! Маша, наливай!

СУПЕРЛЕНТА

Однажды летчики попросили у командира эскадрильи устроить им стрельбу из носового пулемета на полигоне. На боевом вылете пулеметом полностью владеет борттехник, тогда как командир жмет на кнопку пуска нурсов. Борттехники встревожились, но делать нечего – нужно выполнять приказ. А встревожиться было от чего – именно борттехник заряжал пулеметные ленты, и это не было простым делом. Зарядная машинка – мясорубка по виду: подкладывай в пасть патроны, да крути ручку. Только следи, чтобы патрон не перекосило – не заметишь, надавишь на ручку, может и шарахнуть. Да и мозоли на руках были обеспечены – тем более что заряжать ленты приходилось после каждого вылета. На борту держали не менее четырех коробок с лентами по 250 патронов. Борттехник Ф. любил, чтобы на его борту было восемь цинков – он ставил их рядком под скамейку. Они грели душу.

Перспектива полигона расстроила борттехника Ф. Он даже вначале нагло отказал подошедшему капитану Трудову:

– Даже и не мечтайте! У меня ствол греется, уже плеваться стал, никакой кучности. Сами же в бою станете жертвой убитого вами оружия. Да и руки мои не железные – после ваших забав ленты заряжать!

Трудов пообещал после стрельбы зарядить столько, сколько истратит. Борттехник Ф. согласился, но на вдвое большее количество – за амортизацию пулемета, как он объяснил. На том и договорились.

– Может, тебе еще и борт помыть? – съязвил напоследок обиженный капитан.

На полигоне борттехник установил пулемет на упор, переключил электроспуск на ручку управления. Капитан Трудов с правым по кличке Милый, веселясь, отстреляли 500 патронов. Они бы могли и больше, но борттехник устал от дурацких танцев машины (прицеливание закрепленного пулемета производилось поворотами самого вертолета) и отключил командира от стрельбы, обосновав это тем, что пулемет перегрелся, и вообще, не нужно изматывать и злить боевое оружие бессмысленной стрельбой.

На стоянке капитан Трудов сказал Милому:

– Останешься и зарядишь 1000 патронов. Я обещал, а слово офицера, сам знаешь…

– Нахера мне такие стрельбы, – расстроился Милый. – Он обещал, а я крути!

Борттехник зажал струбцину машинки и открыл три цинка патронов – простые, бронебойные, трассирующие. Потом достал со створок пустую ленту на 1000 патронов, которую он собрал из четырех стандартных. Эти стандартные кончались всегда неожиданно и в самый неподходящий момент, поэтому борттехник решил создать суперленту.

Милый, пыхтя, крутил ручку, борттехник контролировал перекос патронов и расправлял свивающуюся черную змею. Зарядка прошла удачно. Милый, штурманские руки которого привыкли держать только карандаш да линейку, простонал, разглядывая свежие мозоли:

– Лучше бы я из автомата через блистерок – милое дело…

Борттехник покурил, любуясь на чудо-ленту, и начал ее укладку. В обычную коробку она не лезла – борттехник взял большой пустой цинк и аккуратными зигзагами уложил в него свою любимицу. Поднять этот цинк он не рискнул, чтобы не надорваться, и переместил его в кабину волоком. После долгих усилий, пользуясь коленом как домкратом, перенес цинк через автопилот, и попытался опустить его под станину пулемета. Но этот огромный цинк никак не входил на предназначенное ему место. И ничего поделать было нельзя – мешало переплетение труб станины. Разочарованный борттехник, обливаясь потом, перетащил цинк через автопилот и, грохоча по ребристому полу, поволок его к кормовому пулемету. Но даже там, на относительном просторе, он кое-как приладил цинк так, чтобы лента могла свободно подаваться в замковую часть пулемета. «Как-нибудь и отсюда постреляю» – подумал он, утешаясь тем, что хвост теперь надежно прикрыт.

Утром летели в Турагунди. На 101-й площадке взяли на борт пьяного пехотного капитана (может, он был танкистом, артиллеристом, или из какого другого рода войск, но все нелетчики – кроме моряков – были для летчиков пехотой).

– Возьмите, мужики! – попросил смиренно капитан. – Все, баста, моей войне конец – заменился! Уже третий день пью – а оказии до Турагундей нет! Болтаюсь как говно в проруби – хоть опять воюй. А это вам, чтобы до своей замены дослужить… – и он протянул командиру бутыль спирта.

Конечно, его взяли.

Прилетели, сели на площадку возле дороги, справа от которой за сопкой виднелись пограничные вышки Советского Союза. Выключили двигатели, наступила отдохновенная тишина.

– Что-то порохом пахнет, – потянул ноздрями командир.

Борттехник открыл дверь в грузовую кабину и ахнул. В салоне плавали сизые пласты порохового дыма просвеченные лучами из открытого кормового люка. Дым ел глаза, резал горло, дышать было нечем. Приглядевшись, борттехник увидел, что на полу, среди черных колец пулеметной ленты, валяется пассажир. Он пробовал встать, но поскальзывался на звенящем ковре из тысячи гильз и снова падал.

– Ты что сделал, козел?! – сказал борттехник, еще не осознавая масштабов случившегося.

Капитан повернулся на бок, поднял голову:

– А, мужики! Ну, спасибо вам, такой классный пулемет! – я всю дорогу из него херачил! Не смотри на меня зверем – прощался я, понимаешь?! С этой долбаной страной, с этой войной прощался – чтобы помнили суки!

Он был еще пьянее, чем полчаса назад. Борттехник выволок его за шиворот и спустил по стремянке. Капитан схватил вылетевший следом чемодан и побежал по дороге, не оглядываясь.

Он бежал на Родину.

Экипаж проводил его недобрыми взглядами, – теперь борт № 10 на промежутке Герат-Турагунди зарекомендовал себя как беспредельщик.

– Надеюсь, этот долбоеб просто так стрелял, не прицельно, – вздохнул командир.

Назад пара летела окольным путем, по большому радиусу огибая обстрелянный капитаном маршрут.

…А свою суперленту борттехник Ф. больше не заряжал. Не было уже того восторга.

ПРЕДСКАЗАНИЯ

1.

– А знаешь, Фрол, – сказал старший лейтенант Бахарев, обнимая борттехника Ф. за плечи. – Оставайся-ка ты в армии. Ты уже понял, какая веселая служба у нас – что тебе на гражданке делать? На завод идти?

– Да года через три армии-то не будет, – сказал лейтенант Ф., не задумываясь. – Или сократят ее раз в пять. Перестройка там…

2.

Лейтенант Л., узнав, что на войне легко вступить в партию, засуетился. Начал собирать характеристики и учить Устав и материалы последнего Пленума ЦК.

– Зачем тебе это? – спросил его лейтенант Ф. – Хочешь умереть коммунистом?

– Типун тебе на язык! Быстрее вырасту, может, директором завода стану. Будучи членом партии, легче бороться за переустройство общества…

– Да через три года и партии-то не будет, – сказал лейтенант Ф.

– Ты еще скажи, Союза не будет! – загоготал лейтенант Л.

Но это было слишком сильное предположение даже для пессимиста Ф.

СТАРШИЙ ТОВАРИЩ

Утро 20 августа 1987 года. Вчера День авиации плавно перешел в ее ночь. Построение проходит не в штабном дворике, как обычно, а на большом плацу. Все – с тяжелого похмелья, кое-кто просто пьян, поскольку праздновал до утра. Перед строем – командир эскадрильи и незнакомый полковник – судя по нашитым на новенький комбинезон погонам – из Ташкента или из Москвы. Вчера вечером на праздничных танцах в клубном ангаре этот полковник, переодетый в штатское, пытался пригласить на танец одну из госпитальных женщин. Два уже прилично выпивших старших лейтенанта, заметив бледного штатского, доходчиво, с помощью мата объяснили ему, что здесь – не его территория.

Теперь была прямо противоположная ситуация.

– Вчера, – сказал полковник, – двое молодых людей вели себя, мягко говоря, как скоты. Я думаю, сегодня у них хватит смелости, чтобы выйти сюда, и извиниться перед товарищами за то, что они опозорили звание советского офицера.

Помявшись, лейтенанты вышли. Отдав честь начальству, они повернулись к строю, и все увидели их испуганно-благочестивые лица.

– Еще вчера, – продолжал полковник, – я хотел отправить их авианаводчиками на Саланг. Но имею ли я право так запросто решать судьбу молодых летчиков, членов коллектива? Ведь именно коллектив должен воспитывать, помогать становлению характера, поддерживать, указывать на ошибки. И главную роль в воспитательном процессе играют старшие товарищи. Кто командир звена у этих офицеров?

Командиром звена был майор Божко. Сейчас он стоял во втором ряду строя, рядом с борттехником Ф.

– Я! – сказал он, стукнул впередистоящего по плечу и вышел из строя. Отдал честь, развернулся через правое плечо и попытался замереть по стойке смирно. Но это ему никак не удавалось – он все время переступал ногами, находясь в процессе перманентного падения. Все увидели, что майор очень устал, – говоря языком протокола, он находился в состоянии сильнейшего алкогольного опьянения.

– Та-ак! – сказал полковник, подходя к майору сзади и заглядывая сбоку в его обиженное лицо. – Вот, значит, они какие, эти старшие товарищи! Вы сами строй найдете, или вас проводить, товарищ майор?

СНАЙПЕР

Майор Божко, еще в Магдагачах, будучи капитаном, говорил молодым борттехникам, что летчик может летать, если он может сидеть. То же самое он повторил однажды, явившись на вылет в нетрезвом состоянии.

– Не ссы, Хлор, – сказал он, поднимаясь в кабину. – Сейчас ты увидишь то, чего никогда еще не видел.

– Имеете в виду мою смерть, товарищ майор? – холодно спросил борттехник Ф.

– Ой, да ладно тебе, – пробормотал командир, регулируя высоту кресла под свой малый рост.

– А что "ладно"? – злобно сказал борттехник. – Рэмбо вон еще за ручку может схватиться, а я, извините, пассажир, – мне за что прикажете хвататься – за яйца?

– Вот давай слетаем, а потом уже и пизди, – сказал примирительно командир, шмыгая красным носом.

– Если оно будет, это «потом», – проворчал борттехник, но на запуск все-таки нажал.

Майор вел машину хотя и чересчур резво, но уверенно, огибая рельеф местности – радиовысотомер, поставленный на высоту в пять метров ни разу не пикнул (предупреждение, что вертолет опустился ниже выставленной отметки). Летели мимо разрушенного кишлака. На всякий случай борттехник послал в дувал пулеметную очередь, отломил от глиняного забора кусок. Божко оживился.

– А вот смотри, что умеет старый пьяный летчик, – сказал он.

Машина вошла в разворот. Даже не делая горку, и еще не выйдя из крена, командир, со словами "видишь вон ту форточку?", выпустил по кишлаку одну ракету.

До указанной «форточки» – отверстия в стене, в которое с трудом пролезла бы голова, – было больше ста метров. Пущенный майором эрэс вошел точно в отверстие и канул. Через секунду домик вспучило от внутреннего взрыва, он провалился внутрь, выбросив струи черного дыма.

– Ну, Степаныч, ты снайпер! – восторженно сказал Рэмбо.

– Я, конечно, снайпер, – важно сказал командир. – Но не настолько же! Учтите, товарищи старшие авиалейтенанты, – так стрелять может только пьяный летчик!

ЕЩЕ РАЗ О ЛЮБВИ

Три существа нравились лейтенанту Ф. в замкнутом мире войны – хмурая презрительная официантка Света, пес Угрюмый, и собственный вертолет за номером 10. Все трое были красивы и независимы. Большой, с мускулистым львиным телом, Угрюмый ходил за Светой по пятам, лежал у ее ног, когда она сидела на крыльце женского модуля. Может, он привязался к ней потому, что она его кормила – но лейтенанту Ф. эта странная пара казалась героями древнего мифа – богиня войны и ее могучий верный слуга. А вертолет был драконом (судя по округлостям тела и глазастости – самкой), служившим борттехнику Ф. верой и правдой. «Она очень красива, – писал борттехник Ф. в одном из писем. – Ее полет нежен, от его изгибов все замирает внутри. В звуке ее двигателей собраны все гармоники мира, а значит, и вся его музыка – нужно только услышать ее. Керосин ее светло-желт и прозрачен, как (вымарано)… А ее гидравлическая жидкость имеет цвет и запах клюквенного морса. Именно эта машина – с ее выпуклыми задними створками, с закопченными, забрызганными смазкой капотами, с узкими гибкими лопастями, длинным хвостом, с ее ревущей скоростью и шквальным огнем – воплощает для меня и Эрос и Танатос моей войны».

При всем кажущемся родстве двух пар, лейтенант Ф. никогда не предпринимал попыток к сближению со Светой – только иногда утром говорил Угрюмому, ночевавшему в коридоре летного модуля (в женский на ночь его не пускали): "Передавай привет хозяйке". Может быть, он не хотел разрушать созданную воображением тайну, а, может, просто боялся, что его пошлют вслед за тем же лейтенантом С. Однако втайне фаталист Ф. надеялся на судьбу, и она, уже в конце его войны, свела дорожки борттехника Ф. и официантки Светы. Случилось это так.

Однажды утром, после снятия пробы свежей браги, борттехник Ф. пошел на стоянку через бассейн. Окунувшись и, тем самым, придав телу некоторую бодрость, он поднимался на аэродром по дороге, ведущей мимо крыльца женского модуля. Было раннее утро, небо только розовело, ночная прохлада еще лежала на дороге, и пыль была влажной от росы. Пахло свежестью.

На скамейке возле двери сидела Света. Она курила, накинув на плечи камуфляжную летную демисезонку (чья? – без ревности подумал борттехник). Проходя мимо, борттехник замедлил и без того медленный шаг. Он был еще слегка пьян, поэтому остановился и сказал:

– Доброе утро, Света!

– Доброе утро… – она посмотрела на него и, слегка улыбаясь, спросила: – А что это у вас волосы мокрые? Под дождь попали?

И они засмеялись этому нереальному здесь дождю.

– Люблю купаться по утрам, – сказал он, окончательно смелея. – А знаете, я сейчас лечу в Фарах. Если вам нужно что-нибудь – ну там продать или купить, скажите.

– Если только телевизор, – сказала она просто. – Продадите мой маленький телевизор?

Он кивнул, и она вынесла в сумке из перкаля маленький «Электрон» – точно такой же стоял у борттехника Ф. в комнате, и борттехник собирался сбыть его перед самой заменой.

Он взял сумку из ее рук. Он даже коснулся ее пальцев своими – невзначай.

– Как получится, ладно? – сказала она. – Не торгуйтесь там.

И он пошел на стоянку.

Обернулся, помахал рукой. И она помахала ему.

Утро было прохладным, пустынным, и пахло почти как на Дальнем Востоке после дождя.

Борттехник шел к вертолету, улыбаясь, – он хотел, чтобы предстоящий полет был очень-очень долгим, – например, вокруг всего Афганистана, огибая войну где-нибудь на 5–6 тысячах метров, над снежными вершинами, с включенной печкой – теплая кабина и морозный салон – чтобы спокойно вспоминать это, такое уже далекое, утро…

…Когда прилетели в Фарах, горы плыли в жарком мареве. Пока ждали «тойоту» с советником, борттехник Ф. с праваком Милым продали подручным полковника Саттара (начальника Фарахского аэропорта, брат которого был в банде) десять банок югославского конфитюра, попили с Саттаром чай. Увидев телевизор, полковник предложил купить его за пять тысяч. Борттехник Ф. отказался – он знал, что в городе продаст его за шесть с половиной.

– Не продашь, – сказал Саттар.

– Посмотрим, – пожал плечами борттехник.

«Тойота» оставила борттехника Ф. и Милого на центральной улице Фараха и уехала.

– Сначала продадим мои конфеты, – сказал Милый, – а потом поторгуемся за твой телевизор.

Конфеты из огромной сумки у Милого забрали прямо на перекрестке. Пока покупатели перегружали товар из сумки в свою тележку, подошли двое мальчишек, покрутились, прося бакшиш, потом схватили с телевизора, который борттехник поставил у ног, полиэтиленовый пакет с документами, запасными предохранителями и шнуром питания, и бросились бежать.

– Их только пуля догонит, – сказал борттехник, глядя, как мальчишки исчезают вдали. Расстроившись, он даже понарошку прицелился из автомата. Покупатели заволновались, быстро заговорили, но никто не двинулся с места. «Кончай», – прошипел Милый, и, скорчив улыбку, сказал:

– Он шутит! Шу-тит! Ха-ха-ха, понимаете?

Потом они долго бродили по Фараху, предлагая телевизор без шнура. Его никто не хотел брать. Качали головами, махали руками. Уговоры найти бачат, укравших шнур, не действовали.

– Понимаешь, Милый, – грустно говорил борттехник Ф. – Меня попросили, а я все испортил – теперь этот телевизор только выбросить.

– Не ссы, прорвемся, – отвечал Милый, весь мокрый от жары. – Русские не сдаются!

Наконец, один дуканщик спросил, работает ли телевизор от автомобильного аккумулятора, и, получив от Милого горячий утвердительный ответ, купил его за четыре тысячи.

– И то дело, – сказал Милый. – Но теперь пора сматываться, пока этот автолюбитель не попробовал его включить.

И они торопливо пошли к резиденции советников, где их уже ждал экипаж ведомого.

Вечером, борттехник Ф. прибавив к вырученным четырем тысячам свои три, пошел отдавать деньги. Волнуясь, постучал в дверь комнаты. Открыла Света, улыбнулась, пригласила войти.

Она была в белом кимоно с журавлями. Комната на двоих, занавески перед кроватями, столик, накрытый скатертью, мягкий свет двух настенных бра – и головокружительный запах чистого жилья, в котором обитает женщина.

Борттехник был поражен контрастом между этой комнатой и той семиместной казармой, в которой он пребывал уже год. Совсем другой мир хлынул в душу, размягчая ее, и борттехник понял, что, живя здесь, он не смог бы воевать.

Отдал деньги. Света поблагодарила, не глядя, положила их на тумбочку, и сказала:

– Попьете с нами чаю? Мы как раз собирались…

Из-за перегородки, отделяющей кухню от комнаты, вышла ее соседка по комнате – тоже официантка – с чашками в руках, лукаво поздоровалась с гостем.

– Спасибо, – сказал он, собираясь согласиться, и неожиданно для себя проговорил: – Как-нибудь в следующий раз. – И тут же соврал: – Я сейчас в наряде, нужно стоянку сдавать караулу…

Они тепло попрощались. "Будем ждать", – сказали женщины, и он обещал прямо завтра…

Он очень боялся этого завтра, и, видимо почуяв испарения его трусливой души, бог назавтра прислал борт на Ташкент, на котором старший лейтенант Ф. убыл в свой второй профилакторий. Когда прилетел обратно, Светы в столовой не было – вчера улетела в отпуск, сообщила ее соседка.

А еще через неделю старший лейтенант Ф. заменился.

Так, едва начавшись, закончилась эта история. И все ее вероятные продолжения навсегда остались тайной для борттехника Ф. Что, в общем, его до сих пор радует.

P.S. Это не совсем правдивая история. Но, когда она писалась, автор не знал, что решится на иной вариант…

ВОЙНА

(лирическая зарисовка)

…Если выбирать из картотеки воспоминаний картинку, которая вмещает в себя ВСЕ – старший лейтенант Ф. выбрал бы вот эту:

Ночь. Они только что прилетели. Борттехник заправил машину, закрыл и опечатал дверь. На полу грузовой кабины осталось много крови, но мыть сейчас, в темноте, он не хочет. Завтра утром, когда он откроет дверь, из вертолета вырвется черный гудящий рой мух, собравшихся на запекшуюся кровь. Тогда он подгонит водовозку и, как следует, щеткой, помоет пол.

А сейчас он идет домой. Небо усыпано крупными звездами, земля еще дышит теплом, но в воздухе уже чувствуется ночная прохлада. Борттехник расстегивает куртку комбинезона, подставляя горячую грудь легкому ветерку. Он устал – земля еще качается под ногами после долгого полета. Держа автомат в безвольно опущенной руке, он почти волочит его по земле. Курит, зажав сигарету зубами.

Где-то рядом, на углу ангара, вздыхает и позвякивает, как лошадь, невидимый часовой.

Борттехник сворачивает со стоянки, выходит через калитку на тропинку. Справа – большой железнодорожный контейнер. Ветерок доносит запах карболки, в щель приоткрытой двери пробивается желтый свет, слышен смех. Там – женский туалет Борттехник прислушивается, улыбаясь.

Постояв немного, он идет дальше, раскачивая автомат за ремень. Поднимает голову, смотрит на мохнатые ван-гоговские звезды, видит, как между ними красным пунктиром прорастает вверх трассирующая очередь. Потом доносится ее далекое та-та, та-та-та.

Вдруг что-то ухает за взлетной полосой, под ногами дергается земля, в ночном небе с шелестом проносится невидимка, туго бьет в грудь западных гор, – и снова тишина.

Скрип железной двери за спиной, шорох легких ног, опять смех, – и тишина…

Ночь, звезды, огонек сигареты – и огромная война ворочается, вздыхает во сне.

Война, которая всегда с тобой…

10 марта – 7 апреля 2005 года.

Автор набрался наглости и решился на общественно-значимый эксперимент!

Читатель, добравшийся до конца этого текста и не пожалевший об этом, может кинуть в эту кружку сколько не жалко (если у него есть Яндекс-кошелек!:))) Мой Яндекс-счет: 41001405582159

Искренне благодарен!

* * *