Текст книги "Две смерти Сократа"
Автор книги: Игнасио Гарсиа-Валиньо
Жанр:
Исторические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)
ГЛАВА XVII
Сократа похоронили ночью, чтобы не оскорблять светлых очей Гелиоса видом смерти. Тело вынесли из погребальной палаты и положили на телегу, запряженную мулами. Впереди шла обезумевшая, рыдающая Ксантиппа, следом тянулись немногочисленные друзья философа. Музыки не было – ни один музыкант не решился прийти на похороны. Процессия двигалась в кромешной тьме, освещая себе путь факелами. За гробом, кроме жены и детей Сократа, шли Аспазия, Горгий, Аполлодор [78]78
Аполлодор (последняя треть V в. до н. э.) – афинский художник, получил прозвище Скиограф, т. е. тенеписец, т. к. первым начал передавать тени и использовать полутона.
[Закрыть], Эсхин [79]79
Эсхин (ок. 390–314 до н. ч.) – афинский оратор, один из вождей олигархической промакедонской группировки, противник Демосфена.
[Закрыть]и Антисфен. Федон [80]80
Федон – древнегреческий философ, ученик Сократа.
[Закрыть], Евклид [81]81
Евклид – древнегреческий философ, ученик Сократа: основатель мегарской философской школы.
[Закрыть]и юный Платон бежали в Мегару, спасаясь от тюрьмы, когда их заговор с целью спасти философа провалился. Тиран Мегары с распростертыми объятиями принимал беглецов от афинской демократии.
Похороны вышли скромные и безмерно печальные. Не было ни плакальщиц, ни надгробных возлияний; друзья тихо прощались со своим учителем, и только Ксантиппа, которая со дня смерти мужа плакала, не переставая, оглашала окрестности жалобными стенаниями. Прощание было недолгим. Антисфен глухо произнес:
– Он жил ради правды и умер за правду. Эсхин был не менее краток:
– Здесь лежит самый мудрый из греков. Аполлодор, по дороге к могиле сотрясавшийся в беззвучных рыданиях, проговорил сквозь слезы:
– Он был лучше всех нас и умер достойно. Смысл его жизни был в том, чтобы так умереть.
Когда скорбная церемония закончилась и друзья покойного разошлись, у могилы осталась только безутешная вдова; там ее и застал Продик. Из груди несчастной с каждым вздохом вырывались переливчатые жалобные стоны, словно у ребенка, который устал плакать и уже не надеется, что кто-нибудь придет на помощь.
Продику сделалось до боли жалко эту грузную, некрасивую сорокалетнюю женщину. Однако, приблизившись к вдове, он тут же невольно отпрянул: от нее исходил застарелый, звериный запах пота.
Ксантиппа подняла на Продика мокрые, красные глаза.
– Ступай домой, добрая женщина, – мягко сказал софист. – Тебе пора отдохнуть и совершить очистительный обряд.
Ксантиппа не отвечала. Двое чужих почти незнакомых людей молча стояли у могилы, а над полем, где среди маков и кустиков акации валялись черепки разбитых амфор, тоскливо завывал ветер. Издалека доносился петушиный крик.
Софист уселся на скамью, положив шляпу на колени.
– Люди рождаются и умирают в одиночестве, – пробормотал он.
Ксантиппа внезапно перестала плакать и повернула к Продику залитое слезами лицо.
– А ты не политик? – Произнося это слово, она содрогнулась от омерзения.
– Почему, добрая женщина?
– Ты так складно говоришь.
– Складно? – Продик не знал, что и сказать.
– Да, складно и важно – так политики говорят.
На вопрос вдовы непременно надо было ответить честно, однако софист, по правде говоря, и сам не знал, политик он или нет.
– От них только и жди беды.
– От кого? – не понял Продик.
– Да от политиков.
Софист поинтересовался, что она имеет в виду. Вдова пропустила вопрос мимо ушей.
– Надо же быть таким дураком, – хлюпала носом Ксантиппа. – А его еще мудрецом называли. Уж сколько я ему говорила: «Держи язык за зубами, не то бед не оберешься, кончай нести свои небылицы, ведь ты сам же их не понимаешь, не к добру это все».
– Какие небылицы?
– Он все говорил и говорил, все чего-то изучал и познавал, а себя самого защитить не смог. За всю жизнь так и не сказал ничего дельного. Одни глупости. – Ксантиппа тяжело вздыхала и всхлипывала: – Эх, Сократ, Сократ! Ты ведь был бы такой хороший, если б не эта твоя одержимость. Зачем ты морочил голову мальчишкам, зачем задавал им всякие нелепые вопросы? Ну не все ли равно, хорошо или дурно поступают другие – главное, чтоб ты жил в достатке, не голодал и соседи тебя уважали.
Софист улыбнулся. Задумчиво ковыряя пальцами ноги землю, он следил за вереницей гусениц, которые неспешно ползли куда-то по своим делам, старательно выгибая мохнатые спинки.
– Все эти бредни! Он все шатался по гимнасиям [82]82
Гимнасии – государственные школы в Древней Греции.
[Закрыть]и палестрам, высматривал мальчишек, а потом начинал забивать им головы своей ерундой. Лучше бы подумал, чем кормить своих детей. Что же это за горемычная жизнь, всегда одна, мучайся с детьми, заботься о муже, который тебя ни во что не ставит, и все равно одна останешься.
Женщина, шатаясь, встала на ноги. Дернула себя за подбородок, громко всхлипнула, вдохнула утренний воздух, постояла немного и двинулась прочь. Не оборачиваясь, она небрежно махнула софисту рукой. Продик с грустью думал о том, что это было: пророчество мудрой женщины, бессмысленные жалобы обезумевшей от горя вдовы или, возможно, то и другое вместе.
Погруженный в свои мысли, посол смотрел вслед неуклюжей, сутулой женщине. Процессия гусениц неторопливо огибала надгробие. Продик, не нагибаясь, отделил ногой предводителя гусеничьего войска от его подчиненных. Потеряв ориентир, вторая гусеница замешкалась и принялась кружиться на месте, остальные растерянно заметались из стороны в сторону, натыкаясь друг на друга, и колонна окончательно сломалась. Продик сжалился и убрал ногу.
ГЛАВА XVIII
От былой красоты Аспазии остались лишь тонкий стан и выразительные черные глаза. Женщина была очень бледна, словно краски навсегда покинули ее лицо. Друзья бросились навстречу друг другу и крепко обнялись. Прижимая к себе Аспазию, Продик чувствовал, как дрожит под льняной туникой ее хрупкое, тщедушное тело. А может быть, это он сам дрожал.
Немного погодя их повозка, прокатившись по каменистой дороге среди сосен, остановилась у подножия лестницы, ведущей к Пропилеям – главным воротам Акрополя. Аспазия велела рабам дожидаться за стеной крошечного храма Афины-Ники. Пожилая пара стала медленно подниматься по ступенькам; серебряные волосы Аспазии покрывал шелковый шарф, одной рукой она опиралась на перила, другой держала руку Продика. Женщина не могла наглядеться на вновь обретенного друга. Оба молчали, предвкушая бесконечные расспросы и рассказы и не зная, с чего начать. Теперь спешить было некуда.
Продик задыхался от волнения и нежности. Его подруга изменилась и все равно осталась прежней. Волосы Аспазии поседели и больше не вились вокруг лица тугими кольцами, но знакомый аромат, исходивший от ее кожи, бередил давно затянувшиеся раны в душе софиста.
Старик доверял памяти больше, чем глазам. Он не желал признавать, что мечты юности рассеялись, что прекрасный цветок, до которого он хотел и не смел дотянуться, увял навсегда. Летняя пора миновала, и теперь оба они стояли на пороге зимы. Продику было жаль своей несбывшейся любви, а еще сильнее – жаль себя.
Софист никогда не отличался особой выносливостью; обыкновенно, он предпочитал оставаться на месте, если только была возможность никуда не ходить. Продик был таким еще смолоду, а старость и больные кости лишь укрепили эту привычку. Наконец облака сжалились над стариками и ненадолго прикрыли солнце. В воздухе витал запах смолы и лаванды. Друзья старались наверстать упущенные годы, беседуя обо всем, что им довелось пережить. К удивлению Аспазии, оказалось, что Продик так и не женился. Посол предпочел отшутиться, заметив, что женитьба навсегда лишила бы его возможности наслаждаться обществом хорошеньких женщин. Аспазия вежливо улыбнулась и сменила тему.
– По-твоему, старость – это не так уж плохо? – внезапно спросила она.
– То, что мы еще живы, само по себе, неплохо, – усмехнулся Продик.
– И у нас есть наша память.
– Что толку в воспоминаниях?
– Мы с Периклом часто здесь гуляли, – проговорила Аспазия. – Это было наше любимое место. Муж говорил, что со временем другие пары тоже станут приходить сюда, и Акрополь станет местом счастливых супругов.
– Едва ли, – покачал головой софист, – ведь мы не супруги и не слишком-то счастливы.
Друзья с улыбкой переглянулись. Аспазия ласково сжимала руку Продика. Знойный летний день тянулся неторопливо.
– Как тебе город?
– Зрелище, откровенно говоря, довольно печальное.
– Нам приходится начинать заново. Афины ведь тоже постарели. Здесь поселились страх и недоверие. Мы задушили свободу, мы убили Сократа и в результате утратили былую силу и достоинство..
Продик поглубже надвинул свою шляпу, спасаясь от палящих солнечных лучей. Подул сухой ветер – предвестник заката. Рука Аспазии застыла в ладонях Продика, словно замерзший воробышек. Софист представил, как они вместе садятся в лодку и направляются в открытое море, купаясь в солнечном свете. Что ж, лодка у него есть, море близко, да и солнце не заставит себя ждать.
– Я на этом Кеосе едва не умер со скуки. Быть может, у тебя найдется для меня какое-нибудь поручение? Ты ведь намекала в письме.
– На самом деле у меня к тебе целых два поручения. Продик широко улыбнулся. Аспазия продолжала:
– Помоги мне придумать эпитафию для Сократа. Я давно над ней бьюсь, но ничего не выходит.
– Едва ли я с этим справлюсь. Не забывай, я не был в Афинах много лет. Можно сказать, я не в курсе последних событий.
– Поговори с историком Ксенофонтом [83]83
Ксенофонт (ок. 430–354 до н. э.) – древнегреческий историк, ученик Сократа. Продолжил трудФукидида «Греческая история».
[Закрыть]. Они с Сократом были друзьями. Сейчас он пишет хронику войны со Спартой, дописывает за Фукидидом с того места, до которого тот дошел перед смертью. Это очень большая ответственность.
– Я слышал о Ксенофонте. А почему бы тебе не попросить его самого? Он сочинит хвалебную эпитафию без всякого потайного смысла.
– Наверное. Но рискну предложить это тебе.
– Боюсь, я тебя не понимаю.
– Подарив мне свою книгу о Протагоре – я до сих пор ее храню, – ты сказал, что размышления над рукописью важнее самого результата.
Продик кивнул. Теперь он понимал.
– И потом, кто сможет составить надгробное слово лучше вас, софистов, – усмехнулась женщина, – со всеми этими вашими «парадоксами».
Несмотря на уговоры и лесть, Продику не хотелось браться за эпитафию. На самом деле он никогда не считал себя великим оратором. Идея у софиста была всего одна, притом не самая удачная: «Здесь лежит Сократ: теперь он познал истину».
Аспазия задумалась на минуту, а потом сказала, что в этих словах как нельзя лучше отражен образ мысли софиста.
– Ты пользуешься тем, что покойный не сможет тебе ответить, – заметила она едко.
– А я бы не удивился, вернись он из Аида, чтобы со мной поспорить.
Аспазия поморщилась. Продик понял, что наговорил лишнего. К чему расстраивать подругу?
– Но эпитафия не так уж плоха. Пожалуй, ее стоит приберечь для моего собственного надгробия. «Здесь лежит Продик. Наконец-то он обрел истину».
– Ты всегда был несправедлив к нему. Даже сейчас. Разговор принимал весьма опасный оборот. Аспазия готова была сжечь корабли с яростью спартанского флотоводца. Между старыми друзьями было слишком много невысказанных обид, способных разрушить вновь обретенную близость.
– Я смотрю, годы пощадили твою память, – вздохнул софист.
– Не будем об этом.
– И вправду не стоит, – согласился Продик.
– Вот именно. Больше об этом ни слова.
– Давай на спор: попробуй не думать о большом голубом слоне, который плещется в луже.
– Хорошо. – Она прикрыла глаза. – Я не думаю о большом голубом слоне, который плещется в луже!
– А вот и нет: думаешь. Аспазия тихонько рассмеялась.
– Раз уж мы об этом заговорили, почему бы не выяснить все до конца? Я потеряла сына – такое забыть невозможно. Хотя я, наверное, и вправду была тогда с тобой слишком сурова.
– Вот именно.
– Но ты сам виноват. Ты обманул меня.
– Мой поступок обошелся нам очень дорого, – покаянно произнес Продик. – Бывают ошибки, способные сломать человеку всю жизнь.
Аспазия молча глядела вдаль.
– Кроме того, – продолжал Продик, обняв ее за плечи и повернув к себе, – мы не были предназначены друг другу, Аспазия. Мне было не под силу сделать тебя счастливой.
– Ты любил меня. Но так и не решился признаться.
– Откуда ты знаешь, что я тебя любил? Сердце женщины внезапно пронзила печаль. Она хотела что-то сказать, но горло сдавили рыдания. Продик видел, что творится с его подругой, и не находил слов, чтобы ее утешить. Приходилось хранить молчание.
Аспазия закрыла лицо руками и медленно побрела прочь.
Солнце уже успело закатиться за линию горизонта, напоследок окрасив небо пурпурным цветом. Аспазия из Милета уселась у надежной прохладной стены Парфенона. Заглядывая себе в душу, женщина понимала, что ничего не может простить. Рана по-прежнему болела и кровоточила.
Здесь, среди парфянских фризов, Аспазия с грустью вспоминала о тех днях, когда Фидий познакомил ее с будущим мужем. Перикл сказал как-то раз:
– Фидий, ты понимаешь, что этот храм должен стать воплощением красоты и совершенства великой Афины?
– Дружище, – рассмеялся Фидий, – ты, видно, забыл, что я не верю в богов.
– Я тоже, но это не важно. Тот, кто увидит наш храм, в них поверит. А для нас он будет знаком того, что человек и без помощи богов может творить историю.
Фидий, отшельник Фидий. Вот здесь, на фризе – его автопортрет: грустный, плешивый старик. С какой горькой насмешкой глядит он на живых со своей стены. Аспазии отчего-то сделалось страшно. Она принялась нервно озираться, ища глазами Продика. Женщину сковал страшный холод, ей казалось, что призраки прошлого обступают ее со всех сторон. Аспазии захотелось немедленно поговорить с софистом: она почти не сомневалась, что ее друг чувствует то же самое.
Пока Аспазия отдыхала у стены храма, Продик смотрел с вершины холма на город. С высоты Акрополя Афины казались хаотическим нагромождением домов и лачуг, небрежной россыпью грязно-серых строений, среди которых, словно муравьи, сновали люди. Чудовищный лабиринт улиц, улочек и переулков раскинулся без всякого плана, без намека на логику, и только Панафейская дорога разрезала город на две части, по диагонали от Дипилонских ворот до Акрополя, оставляя с одной стороны дворцы и храмы, а с другой – лавки и кварталы ремесленников. За городом на много лиг растянулись болота, поля, где уже заколосилась пшеница, и серебристые оливковые рощи.
Кеосский софист подошел к Аспазии и протянул ей руку, но женщина неловко и растерянно ее отстранила.
– Не волнуйся, я все понимаю. Я придумаю другую эпитафию.
– Знаешь, я передумала. Лучше попрошу кого-нибудь другого.
– Я всего лишь старался быть честным с тобой.
– Что ж, у тебя получилось, – признала она с грустной улыбкой.
На этот раз Аспазия не стала отталкивать протянутую руку. Друзья молча спустились к подножию холма, где ожидали рабы. Первая встреча прошла из ряда вон плохо, и Продик на чем свет стоит ругал себя за это. И все же они снова были вместе. Повозка свернула к дому. Аспазия поправила волосы, окинула Продика задумчивым взглядом и вдруг робко, примирительно улыбнулась. У нее было для софиста еще одно поручение. Продику предстояло найти убийцу Анита – человека, который обвинил Сократа и заставил его выпить цикуту. Софисту и самому не терпелось приступить к расследованию. Он надеялся, что изысканное умственное упражнение поможет ему хотя бы на время прогнать мрачные мысли о смерти.
ГЛАВА XIX
Продик и Аспазия завтракали в сумрачной, но уютной комнате, заставленной мягкими лежанками. Софист любил тихие утренние часы. Он привык начинать день с неторопливых, приятных размышлений. Суету и спешку Продик считал главными врагами человеческого рода. Аспазия, напротив, терпеть не могла лениться. Два совсем разных характера. Могли бы они ужиться? Кто знает…
Аспазия одевалась в простую и удобную черную кимберию [84]84
Кимберия – разновидность древнегреческой женской одежды.
[Закрыть]и слегка подкрашивала огромные черные глаза. Продик не уставал любоваться своей подругой. Женщина пребывала в отличном расположении духа и не давала гостю скучать. Она то и дело советовалась с Продиком, полагаясь на его вкус во всем – от перестановки мебели до выбора пояса, подходящего к тунике. Она придумывала для гостя все новые дела, а он был безмерно счастлив во всем угождать хозяйке.
Рабы подали на стол молоко, хлеб, сыр, пироги с кунжутом и удалились бесшумной муравьиной вереницей. Беседа текла непринужденно и весело, и Продик готов был поверить, что Аспазия его простила.
Разговор сам собой зашел о смерти Анита. Софист попросил подругу как можно подробнее рассказать о случившемся.
– У нас мало времени, – заметила Аспазия. – До первой луны пианепсиона [85]85
Пианепсион – четвертый месяц афинского календаря (конец октября – начало ноября).
[Закрыть]. Если к тому времени я не назову имя убийцы, «Милезию» закроют.
Продик обдумывал сказанное, прихлебывая молоко. Закрыть «Милезию» было не так уж просто. Дело запросто могло кончиться настоящим бунтом. Аспазия возразила, что тут замешана политика, а в таких случаях народ предпочитает помалкивать.
– Все это затеяли, чтобы заткнуть нам рот, – добавила она. – Для многих мы словно кость в горле.
Продик кивнул. Теперь нужно было выяснить, где и когда произошло убийство, кто нашел труп, кто и когда в последний раз видел Анита живым, сколько времени прошло с момента смерти до обнаружения тела и в какой позе оно лежало.
– Это было ужасно, – начала Аспазия. – Его убили двадцать дней назад. На рассвете ко мне в дом явился стражник и приказал следовать за ним в «Милезию». Филипп, привратник, нашел Анита мертвым в одном из покоев и тут же поднял шум, но, пока я не пришла, труп никто не трогал. Он лежал лицом вверх, а в грудь ему кто-то вонзил кинжал, по самую рукоятку. Прямо в сердце. Руки его были сложены на рукояти ножа, словно он сам себя зарезал.
– А это не могло быть самоубийство?
– Нет, ведь Анит был левшой. На рукояти лежала правая рука, а левая накрывала ее сверху. Левша не стал бы наносить себе удар правой рукой. Скорее всего, преступник хотел изобразить самоубийство, но не слишком в этом преуспел.
– Выходит, убийца не знал, что Анит левша.
– К тому же покончить с собой в доме свиданий, куда приходят поразвлечься… Это как-то дико.
– Что ж, версию самоубийства можно отбросить. Теперь мы знаем о первой ошибке, которую совершил преступник. А тот, кто ошибся один раз, скорее всего, ошибется снова.
– Даже если это так, о других ошибках ничего не известно.
Друзья попытались восстановить картину преступления. Обычно Анит уходил из дома свиданий последним, перед самым закрытием. В ночь своей смерти он, уже порядком захмелевший, по глотку цедил вино в пустом зале. Начинало светать, и большинство гостей разошлось, остались лишь немногие завсегдатаи. Почти все гетеры отправились по домам. В тот час, когда Анита в последний раз видели живым, в «Милезии» оставались четверо посетителей: Аристофан, Диодор [86]86
Вероятно, автор имеет в виду известного афинского врача и философа V в. до н. э.
[Закрыть], Кинезий и сын Анита Антемион, три гетеры: Необула, Тимарета и Хлаис, а еще служанка Эвтила и привратник Филипп.
– Не мог ли кто-нибудь незаметно проникнуть в «Милезию»?
– Наши двери всегда открыты, – ответила Аспазия. – Ты знаешь, у нас только один вход, чтобы сложнее было уйти, не заплатив. Остаются еще окна и дымоход. В общем, мы точно знаем, кто находился в доме в момент убийства.
– Если нам точно известно, кто когда уходил.
– Наш Филипп запоминает всех, кто пришел, и не отходит от дверей. Когда Анита в последний раз видели живым, он собирался уединиться с Необулой. Из гостей оставались только Аристофан, Диодор, Кинезий и сын Анита. Я ушла сразу после Кинезия, а за мной Аристофан. Филипп точно помнит, что, когда он начал обходить комнаты, все уже разошлись, кроме Анита и его сына, но мальчишка, должно быть, как следует напился и по обыкновению заснул в каком-нибудь углу. Обычно его приходилось будить.
– А не мог кто-нибудь прийти пораньше и спрятаться в доме?
– Я доверяю памяти Филиппа. Он потому и служит у нас привратником уже столько лет, что никогда ничего не упускает. Мимо него не проскользнет ни одна живая душа; Филипп встречает гостей, разувает их, прогоняет пьяных. Наш привратник знает свое дело. Если он говорит, что, кроме жертвы, в «Милезии» остались четверо гостей, значит, так оно и было. Даже если предположить, что кто-то спрятался за пологом, Филипп все равно должен был видеть, как он входит; он точно знал бы, что в «Милезии» есть кто-то еще.
– Спрятаться у вас проще простого. Укромных уголков хватает. Убийца вполне мог выждать, пока Филипп побежит за помощью, и спокойно уйти.
– Филипп запомнил всех гостей, которые были у нас той ночью. Их допросили, чтобы проверить слова привратника. Каждый подтвердил слова Филиппа и предоставил надежного свидетеля. Из оставшихся четверых можно исключить Кинезия. Эвтила, Филипп и я видели, как он уходил с Тимаретой. Этого вполне достаточно. Об остальных ничего не могу сказать: я сама вскоре ушла.
– Понятно. А что гетеры и слуги?
– Я их знаю очень давно. Девушек – с самого детства, а Филиппа уже двадцать лет. Никто из них на такое не способен. Вот Необула – другое дело, она сплошная загадка. С этой женщиной мы не то что подруги, но она, можно сказать, моя правая рука. Необула обладает какой-то необъяснимой властью над мужчинами. Она гордость «Милезии» и отлично это знает.
– Ее наверняка допрашивали.
– И не раз, но так ни к чему и не смогли придраться. В момент убийства она была на виду. Мы восстановили события шаг за шагом. Необула была с Анитом, потом пошла в ванную вместе с Хлаис. Тогда Анит был еще жив, Эвтила как раз принесла ему вина. Необула вышла из ванной, столкнувшись в дверях с Эвтилой, и сразу отправилась домой; Филипп видел, как она уходила. Необула спешила, ведь было уже совсем поздно, а Анит остался пить вино в той самой комнате, где возлежал с ней прежде.
– Давай обратимся к четырем основным подозреваемым.
– Аристофана, Диодора и Антемиона никак нельзя назвать жестокими людьми. Аристофан задолжал Аниту кучу денег, целых три тысячи драхм, и тот в последнее время сильно на него давил. Антемион был в ссоре с отцом уже не один год, они даже не разговаривали. Мальчишка приходит к нам не столько развлекаться с гетерами, сколько пить. Он льет в себя вино, словно в бурдюк, пока его держат ноги. А потом засыпает мертвым сном. Анит считал такого сына позором семейства; говорят, он от него отрекся.
– А вот и главный подозреваемый.
– Мы тоже так подумали. Но Антемион был так пьян, что даже головы не мог поднять, не то что совершить убийство.
– Ладно. А что ты можешь сказать о Диодоре?
– Диодор лекарь. Он держит больницу около рыночной площади и, судя по всему, процветает. Человек умный и очень образованный. Впрочем, Тимарета знает его лучше, чем я. Кажется, он был учеником Протагора.
Но по стопам наставника не пошел. Хотя поговорить любит. Женщины сходят по Диодору с ума. Представляешь, он пытался меня соблазнить, пообещав бесплатно удалить больные зубы, пугал страшными болезнями. Давно я так не смеялась. Хотя на самом деле у нашего лекаря нет отбоя от красавиц. Он хорош собой, холост и лучше любого мужа знает, что нравится женщинам. Ты же сознаешь, какую власть имеют над нами врачи. – Аспазия покачала головой и усмехнулась. – Впрочем, в один прекрасный день нашелся охотник пересчитать зубы самому Диодору, и тот сразу потерял интерес к добродетельным женам. В каких отношениях он был с Анитом, неизвестно. Диодор приходит к нам часто, но никогда не задерживается допоздна. Правда, в тот вечер он засиделся. Диодор клянется, что невиновен, Аристофан и Кинезий тоже.
– Следов борьбы в комнате не было, значит, убийца дождался, пока Анит останется один и будет совсем беззащитен, ведь никакой борьбы не было. Это было хорошо продуманное, расчетливое злодейство. Тот, кто его совершил, был отлично осведомлен о порядках в «Милезии». И о привычках Анита.
– И едва ли мог найти для своего черного дела более подходящее место. Анит заснул, лежа на спине. Даже слабая женщина могла вонзить нож в сердце спящему мужчине. Куда труднее скрыться от посторонних глаз в таком месте, как «Милезия». Но пробираться ночью на виллу Анита было бы еще труднее. Не так-то просто проникнуть в дом богача, не поднимая шум. Антемион – настоящий атлет, да и сам Анит мог бы за себя постоять. А в остальное время убитого невозможно было застать врасплох. Он всегда любил шумные компании.
– Иными словами, – подытожил Продик, – подобраться к нему было нелегко.
– Совсем нелегко. Наверное, «Милезия» – единственное место, где убийца смог бы осуществить свой план.
– И все же это очень рискованно. Нельзя быть до конца уверенным, что тебя никто не видел: слишком много народу.
– Наверное, преступник очень сильно ненавидел свою жертву, раз пошел на такой риск, – заметила Аспазия.
– Скорее всего, это месть. Мне показалось, что… – «Что друзья Сократа – стая фанатиков», договорил он про себя.
– Что?
– Что друзья Сократа вполне способны за него расквитаться.
– Не думаю. Чутье мне подсказывает, что нет.
– И все равно это убийство как-то связано с Сократом. Сдается мне, этот след и приведет нас к преступнику.
После завтрака Продик составил план своего расследования: список вопросов, на которые предстояло ответить. Обмакнув заостренную палочку в чернила, софист старательно вывел на листе папируса:
ГЛАВНЫЙ ВОПРОС: Кто убил Анита?
ОСНОВНЫЕ ГИПОТЕЗЫ: Аристофан. Диодор. Антемион. Необула.
Картина дальнейших действий была вполне ясна: рассматривать четыре гипотезы, исключая подозреваемых, пока убийца не будет обнаружен. Какой подход найти к каждому свидетелю, станет ясно ближе к делу. И все же схема казалась Продику незавершенной. Мало назвать имя преступника. Не менее важно понять его мотивы. Подумав, софист добавил:
ПЕРВЫЙ ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЙ ВОПРОС: За что убили Анита?
ПЯТЬ ГИПОТЕЗ: Месть за Сократа.
Политический заговор (враги демократии). Гнев гетеры (преступление по страсти). Деньги (чтобы не возвращать долг).
Теперь софист остался вполне доволен своей схемой. Но чувство, что он упустил что-то важное, все равно не исчезало. Поразмыслив, Продик снова обмакнул палочку в чернильницу и написал:
ВТОРОЙ ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЙ ВОПРОС: Справедливо ли осудили Сократа?
ДВЕ ГИПОТЕЗЫ:
Виновен Анит (ложное обвинение, несправедливый приговор).
Виновен Сократ (правдивое обвинение, справедливый приговор).
Продик решил начать сразу со второго дополнительного вопроса, рассудив, ответ на него поможет определить мотив преступления, а значит – со временем узнать имя убийцы.