Текст книги "Две смерти Сократа"

Автор книги: Игнасио Гарсиа-Валиньо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА XXXI

Кеосскому софисту нравилась эпитафия, которую Алкивиад заранее написал на собственном надгробии. Камень привезли из далекой Фракии вместе в телом стратега:

Родина, если бы я мог начать все сначала, я бы снова стал изменником.

Вот так, красиво и честно, словно признание любви.

С тех странных похорон прошел целый год. Теперь, оглядываясь назад, Продик спрашивал себя, почему закрытый гроб ни у кого не вызвал подозрений.

Половина членов Ассамблеи выступила против того, чтобы Алкивиада похоронили в Аттике. Другая половина, тосковавшая о славном прошлом, утверждала, что знаменитый стратег, отпрыск рода Алкмеонидов, к которому принадлежал сам Перикл, достоин быть погребенным на родине. Чтобы избежать волнений, было решено похоронить Алкивиада в городе, но в неосвященном месте и без всяких почестей. Немногочисленные друзья стратега-изменника привезли из Фракии гроб с его телом. Еще в Пирее процессию окружили стражники. Они образовали живой коридор от порта до самого города. Почти все жители Афин собрались на стене, совсем как в начале спартанской осады. В толпе слышался глухой ропот. Никто не понимал, что происходит; стражники были наготове, чтобы расправиться со смутьянами, которым вздумается отнять гроб и бросить его в море или, наоборот, громко оплакивать мертвого стратега, – но все было спокойно. Лошади, тащившие катафалк, двигались медленно, то и дело всхрапывая и нервно дергая мордами: им не нравилось скопление народа. Похоронная процессия с трудом пробиралась сквозь толпу.

Вопреки опасениям, волнения так и не начались. Никто не пытался напасть на друзей покойного, никто не посмел оскорбить их даже словом.

Мальчишки расселись на окружавших кладбище валунах и ветвях деревьев, с нетерпением ожидая, когда начнут читать прощальную речь героя-предателя. Взрослые готовы были простоять под полуденным солнцем хоть целую вечность, чтобы услышать последнее послание Алкивиада миру. Когда гроб опустили в землю, вперед вышла Необула:

– Здесь лежит свободный человек, всю жизнь хранивший верность лишь самому себе. Алкивиад во всем хотел дойти до самого конца. В нем горело божественное пламя. Этот человек презирал посредственность, дышал полной грудью и вечно ходил по самому краю пропасти. В его жизни была только одна любовь – Афины.

Потом Аспазия прочла письмо Алкивиада, написанное много лет назад, в изгнании. То было прощание стратега с родным городом.

Афиняне,

Буря пьянит меня. Я скачу галопом по бескрайним лугам и горным тропам, и ветер не поспевает за мной, а над головой вьются чайки. Земля здесь дикая и юная, а море бесконечно.

По воле рока я разлучен с Афинами, единственным городом, который я люблю, разлучен навсегда. Одинокий корабль навеки унес меня от родного берега в далекую Фракию. Вы превратили меня в изгнанника, и нигде на земле нет мне приюта. Я скитаюсь из края в край. Глядя на море со стен мрачной Херсонесской крепости, я думаю, что там, за линией горизонта, остался афинский порт. Однако я привык жить по собственному разумению, не признавая над собой ни законов, ни правителей, и ставить свободу выше долга и верности.

Много лет подряд ложь и клевета завистников преследовали меня по пятам, низкие душонки добились своего и отняли у меня мою армию как раз в тот момент, когда я мог принести своему городу великую победу.

Слушая крики чаек над пустынными горами, я вспоминаю, как погибали наши корабли, брошенные на милость волн. Порой один воин может подать пример храбрости целой армии. Я всегда находил слова, чтобы вселить мужество в сердца дрогнувших солдат. Сколько раз нам казалось, что все потеряно, но поутру снова вставало солнце, и усталые, измученные люди сбрасывали оцепенение, чтобы с новыми силами броситься в битву.

Давно не стало изнеженного юноши, воспитанного на вилле Перикла, в роскоши и неге. Теперь кожа моя загрубела от солнца и морского ветра. Я еще молод и полон сил. Но жизнь моя превратилась в бесконечную пустыню. Ни надежд, ни иллюзий у меня не осталось.

Я всегда считал, что оглядываться назад трусливо и глупо – все равно, что пытаться остановить поступь Кро-носа, – а говорить правду, которую никто не желает слушать, благородно, но совершенно бесполезно. Мне не интересно, о чем судачат клеветники и невежды: тратить силы на спасение своего доброго имени я не стану. Да, я ошибался и, порой, поступал нечестно, но жил я лишь для того, чтобы вернуть афинской эгиде былую славу. Теперь вы обвиняете меня во всех своих бедах, но я не намерен держать ответ за ваши ошибки.

Я обращаюсь к вам, ибо знаю: конец мой близок; недавно мне приснилось, как женщина укрывает мой труп плащом. Я молю богов лишь о том, чтобы не остаться навеки в Херсонесе, вдали от родины. Впереди нет ни Лисандра [94]94
  Лисандр (ум. 395 до н. э.) – спартанский полководец.


[Закрыть]с его войском, ни Никия [95]95
  Никий (469–413 до н. э.) – афинский полководец и государственный деятель.


[Закрыть], ни Гиппарха [96]96
  Гиппарх – афинский тиран в 520–514 гг. до н. э.


[Закрыть], и никакого другого царя, ни персидского сатрапа, ни гоплита [97]97
  Го п л и т – древнегреческий тяжеловооруженный пеший воин (V–IV вв. до н. э.).


[Закрыть], что пронзит меня копьем на поле брани… Теперь, когда моя жизнь неумолимо клонится к закату, я знаю, мне не суждено встретить смерть среди сражеьия и увидеть, как моя кровь мешается с кровью убитого врага; все будет по-другому, ибо, согласно Калину Эфесскому [98]98
  К а л и н – греческий поэт VI в. до н. э.


[Закрыть]:

 
Нити судьбы сплетают вещие мойры,
смертные над нею не властны,
и не властны над нею боги.
 

ГЛАВА XXXII

Выяснить, жив Алкивиад или нет, не составляло труда: достаточно было вскрыть его могилу. Торопиться было некуда, ведь Продик почти не сомневался, что гроб стратега окажется пустым. В Афинах только он и Необула знали тайну Алкивиада. Продик на чем свет стоит ругал себя за тугодумие. Почему он раньше не догадался, что это Алкивиад убил Анита? Софист даже не рассматривал этой гипотезы, ведь стратег был мертв; он сам присутствовал на его похоронах. В этом состояла главная ошибка Продика: он не учел того, что Алкивиад, даже мертвый, лучше всех подходил на роль убийцы. Стратег был политическим противником Анита – врагом демократии и несостоявшимся диктатором, – и близким другом Сократа; Алкивиад всегда отличался умом, жестокостью и храбростью, ему ничего не стоило пробраться в дом свиданий и хладнокровно заколоть человека, к тому же Необула охотно согласилась бы стать сообщницей своего любовника.

Алкивиад, изменник и враг государства, мог вернуться в Афины только мертвым. После смерти последнего сильного лидера, способного сплотить вокруг себя олигархов, демократы могли вздохнуть спокойно. Подложные похороны оказались блестящим тактическим ходом. Согласно этой гипотезе, опальный стратег мог вернуться в Афины тайком, при помощи своих соратников, однако… Разве после стольких лет в изгнании у Алкмеонида могли остаться соратники? Если только Необула.

До сих пор оставалось неясным, кто спланировал убийство: Алкивиад или сама гетера. Продик был готов допустить, что стратег оказался лишь орудием в руках любимой женщины.

Вскоре насущные и печальные заботы отвлекли софиста от расследования: здоровье Аспазии резко ухудшилось.

Из-за двери спальни не доносилось звука. Чтобы не мешать лекарю, Продик вышел в сад и принялся расхаживать вокруг бассейна; время от времени он останавливался, чтобы перекинуться парой слов со встревоженным слугой, садился на бортик, но тут же вскакивал и вновь принимался ходить. Каждые пять минут он заглядывал в переднюю, проверяя, не освободился ли лекарь. Геродик, прекрасный врач и брат Горгия, стал для Продика настоящим божеством. На этот раз он задержался у больной дольше обычного, а это само по себе было плохим признаком. Наконец дверь спальни открылась, и софист не помня себя бросился навстречу Геродику. Прежде чем задать вопрос, он прочел в глазах лекаря ответ.

Уведя Продика подальше от дверей, чтобы не слышала Аспазия, врач огласил приговор: счет пошел на часы.

– Она не знает, – добавил Геродик, – и не должна узнать. Бывает, что надежда помогает продлить дни и облегчить агонию.

Продик кивнул, стараясь проглотить застрявший в горле ком. Лекарь продолжал:

– У нее страшный жар, сердце бьется совсем слабо, ей трудно дышать. Аспазия слишком стара, ее жизненные силы давно исчерпаны.

Софист проводил Геродика до двери и долго смотрел ему вслед. У него дрожали колени. В горле застыл плач. Занималось утро, самое обычное утро, по небу лениво плыли первые осенние облака, в вышине купались стрижи со стрельчатыми хвостами.

Аспазия лежала на спине, укрытая одеялом, седые волосы разметались по подушке, в глазах не было ни боли, ни страха. Увидев Продика, женщина произнесла тихим, дрожащим голосом:

– Этот Геродик совсем не умеет врать. Что он тебе сказал?

Продик помнил предостережения лекаря. Но сейчас, наедине с больной, он чувствовал, что лгать бесполезно и глупо. Голос софиста предательски сорвался:

– Он сказал, что ты умираешь, Аспазия. Женщина глубоко вздохнула и опустила ресницы.

– Хорошо, – сказала она тихо.

Софист присел на край ложа. Он из последних сил сдерживал слезы, никогда в жизни ему не хотелось плакать так сильно, как сейчас.

– Скажи, что я могу для тебя сделать.

Аспазия протянула ему дрожащую узкую руку. Продик ласково сжал ее. Ладонь женщины горела.

– Не позволяй, чтобы на могиле писали эти глупые женские эпитафии: «Она была прекрасной матерью и хранительницей очага», ладно?

Продик грустно улыбнулся.

– Только через мой труп.

– Ты всегда был рядом в трудную минуту, друг мой.

– От меня не так-то просто отделаться. Женщина рассмеялась и тут же зашлась в страшном сухом кашле.

Продик совсем растерялся. Он зажег лампу и вытер со лба подруги холодный пот.

– Хорошие люди, – проговорила Аспазия, – уходят вовремя, чтобы никому не стать обузой.

Продик взял ее худую руку и бережно поднес к губам. Женщина опустила ресницы.

– Жизнь была добра ко мне, – произнесла она.

– Ты оказалась умнее меня. Такие, как я, заняты бесплодными поисками смысла; а ты радовалась жизни, не стараясь ее понять. Вот в чем состоит главное различие между нами.

– Милый Продик, я бы радовалась жизни куда сильнее, если бы не мое упрямство. Сколько раз я шла на поводу у своей гордости и горько сожалела об этом. Из-за нее я чуть не потеряла тебя навсегда. Я никогда не пыталась побороть свои слабости и теперь ни о чем не жалею. И все же моя жизнь была бы куда счастливее, если бы ты всегда был рядом.

Продик несмело прижался щекой к ее груди, стараясь справиться со слезами.

– Только несчастная любовь может длиться вечно.

В тот же день Аспазию навестила Необула. Продика, который подслушивал в коридоре, едва не стошнило от омерзения. Софист, больше всего на свете ненавидевший лицемерие, с трудом выносил фальшивые соболезнования гетеры. Обе женщины исполняли заведенный для таких случаев ритуал столь тщательно, что Продик начал сомневаться, не насмехаются ли они друг над другом.

Необула рыдала, целовала Аспазии руки, называла своей благодетельницей. Добрая женщина подобрала и пригрела ее, бедную сироту, заменила ей мать, дала крышу над головой и новую семью, воспитала и помогла стать на ноги. Необула призналась, что всегда завидовала уму и красоте своей хозяйки, ее успехам у мужчин и ролью, которую она играла в золотые годы Афин, пока был жив Перикл. В конце концов, гетера объявила, что Аспазия всегда служила ей примером для подражания.

– Мы хотим, чтобы в «Милезии» все оставалось, как при тебе, – сказала Необула. – Но боюсь, нам будет не хватать твоего опыта и воли.

– Ты справишься с этим лучше меня, – возразила Аспазия. – Вы уже подыскали мне замену?

– Мы говорили об этом, но никому из нас не удержать такую ношу.

– Никому, кроме тебя, Необула.

Гетера снова принялась осыпать руку хозяйки поцелуями.

– Это так лестно, но я не смогла бы…

– Мы с тобой очень разные, Необула. Я хочу сказать тебе, пока еще не поздно: я знаю, всегда знала, что совершила непоправимую ошибку, когда ты была совсем девочкой. Я не подготовила тебя к тому, что должно произойти, и позволила причинить тебе боль. Потом я горько раскаивалась, хоть и не решалась сказать тебе об этом. А теперь послушай меня, Необула. – Аспазия взяла гетеру за подбородок и заглянула ей в глаза. – Никто, кроме тебя, не справится с «Милезией». У тебя одной хватит и ума, и храбрости. Я хочу видеть тебя своей преемницей.

Польщенная Необула опустила глаза.

– Постарайся обуздать свою гордость, – продолжала Аспазия, – это обоюдоострое оружие. Научись правильно владеть им. Начинается великая битва. Ты очень сильная и рождена, чтобы властвовать. Быть может, ты не самая утонченная из всех, но уж точно – самая толковая.

– Я все сделаю, Аспазия, обещаю.

– Оставляя «Милезию» в твоих руках, я могу умереть спокойно.

Продику оставалось лишь покачать головой, отдавая должное проницательности Аспазии. В этой женщине не было ничего от Сократа с его философией. Она всегда оставалась софистом до мозга костей.

ГЛАВА XXXIII

Тусклая луна качалась на черной глади Фалер и бросала отблески на покрытую желтоватой пеной гору гниющей рыбы, сваленной на молу, в полутьме проступали неясные очертания столов и прилавков рыбного рынка. Лодки дремали у причала, старое дерево трещало и кряхтело во сне. Ветер доносил звуки музыки и смех из портовых борделей.

Необула внимательно слушала человека, притаившегося в темноте, под лестницей, ведущей к Фалерам. Ее собеседник говорил горячо и страстно, но каждое его движение выдавало прежде неведомый ему страх. Гетера тщетно искала в лице мужчины черты человека, которого она когда-то полюбила. Теперь от прежнего героя осталась лишь тень. Он говорил о далеких краях, в которых она уже бывала, о девственных лесах, зеленых лугах, о страстных персидских ночах, о мире, которого больше нет, юном, просторном и свободном. Теперь его речи казались женщине пустыми и постыдными: что толку в юношеских грезах, молодость прошла, а он никак не хочет это признать.

Необула видела, что ее друг живет прошлым, перебирая старые легенды и тщетно пытаясь воскресить былую славу. Он говорил так, словно все еще оставался молодым, словно война не кончилась, словно не было долгих лет изгнания, словно Афины были прежними. Казалось, что он и вправду умер, что прах его покоится под могильным камнем.

Мужчина продолжал произносить ненужные слова, не замечая горького презрения в глазах женщины, а она думала, что его рот, когда-то тонкий, язвительный и чувственный, стал тусклым и вялым, как у выброшенной на берег рыбы. Он потянулся, чтобы поцеловать ее. Гетера отвернулась. Она сказала, что на этот раз не пойдет за ним, что ее место здесь, в этом городе.

– Постарайся понять, нас ничто больше не связывает. Уходи.

Он имел неосторожность напомнить ей о тех словах, что она произнесла много лет назад, когда он велел ей покинуть его и вернуться в Афины, о том, как она умоляла его позволить ей остаться и разделить с ним тяготы изгнания, о том, как она клялась ему в вечной любви. Не в силах больше сдерживать себя, Необула бросилась прочь. Мужчина схватил ее за руку и заставил повернуться; гетера увидела в его глазах прежнюю ярость, и ей стало страшно. Он предложил спуститься к лодкам, там было безопаснее. Испуганная гетера согласилась и даже заставила себя улыбнуться.

К счастью для Необулы, гребцы проводили ночь в борделе, иначе он приказал бы им связать женщину и втащить на борт силой, как пленницу. Необула прошла на корму и застыла спиной к своему спутнику, провожая глазами едва различимый во тьме огонек проходившего мимо корабля. Еще не поздно было броситься в воду и спастись бегством. Необула застыла в нерешительности и вдруг почувствовала за спиной ненавистное дыхание мужчины, ощутила его поцелуи на своей шее, его руки на своем теле. Он говорил ей нежные слова, которые она любила когда-то, называл диким цветком, погибелью мужчин. Женщина впервые со всей ясностью ощутила желание убить его. Она закрыла глаза и сжала зубы, позволяя его губам скользить по своей коже, его рука скользнула под легкую ткань пеплума и ласкала ее бедро. Знакомый запах слегка кружил ей голову, пробуждая мучительные воспоминания. Он затащил ее под навес, опрокинул навзничь, порвал одежду, грубо навалился сверху. Необула не стала сопротивляться. Она послушно раздвинула ноги, словно собиралась отдаться посетителю в доме свиданий, разрешила ему войти в себя и принялась ритмично двигать бедрами, заставляя его стонать от удовольствия. Гетера позволила ему перевернуть себя и войти сзади, она сжимала его руки, раскачивалась в такт его движениям, а сама думала: «Я убью его, убью прямо здесь, этой ночью», и ненавидела всем существом. Нащупав рукоять кинжала, она ощутила острое наслаждение и застонала, позволяя ему проникнуть так глубоко, как он только мог, и он тоже застонал, зарычал по-звериному и повалился на нее, потный, красный, выжатый, омерзительный, ослепший от страсти. Прежде чем вонзить в сердце мужчины клинок, она заглянула в его широко открытые глаза. И поняла, что он счастлив принять смерть от ее руки.

ГЛАВА XXXIV

Спустя три года после тех загадочных похорон Продик пришел на могилу стратега, чтобы найти подтверждение своим догадкам.

Едва рабы начали поднимать гроб, в нос Продику ударил нестерпимый могильный запах. Софист отпрянул назад, стараясь не смотреть в яму. После нескольких бесплодных попыток вытащить ржавые гвозди, рабы решили разбить массивную сосновую крышку. Продик отошел подальше, чтобы уклониться от разлетавшихся в разные стороны щепок. Дерево вскоре треснуло, теперь оторвать крышку не составляло труда. Продик нерешительно заглянул внутрь. В гробу лежали мешки с землей. Три мешка с землей, и больше ничего. Софист мог праздновать победу. Настал миг его торжества, награда за немыслимые усилия. Вот они, славные останки, старый лис ловко обвел вокруг пальца все Афины. Как же он потешался, должно быть, наполняя мешки землей. Продик чувствовал себя человеком, разыскавшим неизвестный шедевр прославленного мастера.

Софист приказал рабам зарыть пустой гроб обратно и вернуть на место надгробие. Продик испытывал пьянящее чувство торжества после победы над сильным и коварным противником. Пока рабы закапывали могилу, он решил прогуляться среди могильных камней и сосен, чтобы как следует все обдумать. В небе метались стайки стрижей.

Медленно ступая среди могил, Продик рассуждал, что Алкивиад скорее всего пробрался в Афины, чтобы освободить Сократа. Впрочем, он мог не поспеть вовремя – морской путь из Фракии в Афины занимал не одну неделю. Продик решил подсчитать, когда именно Алкивиад мог узнать о приговоре и сколько времени ему понадобилось, чтобы добраться до города. А что если философ не стал опровергать предъявленные обвинения, поскольку надеялся, что Алкмеонид придет к нему на выручку, вернется в Афины и, возможно, сумеет совершить переворот, чтобы создать идеальную Республику, о которой мечтал Сократ? Сделанное Продиком открытие позволяло строить любые предположения и оставляло немало вопросов. Каковы были дальнейшие планы Алкивиада? Что если он вместе со своими сообщниками готовил восстание? Продик с ходу отверг такую возможность. Бывшему стратегу не на кого было опереться. Большинство его союзников сгинуло после падения Тирании Тридцати. Скорее всего, Алкивиад был совершенно одинок и беспомощен.

Из глубокой задумчивости Продика вывел стук лопат. В одной стадии от него хоронили какого-то человека. Софист подошел поближе. Могилу рыли пятеро чужестранцев, по виду – рабы-гребцы. Мельком поглядев на незнакомца, они продолжали копать. Продик поздоровался. Ответа не последовало. Бросив взгляд на окровавленный труп, софист тут же узнал его.

Перед ним лежал Алкивиад.

В этом не было никаких сомнений. На груди у стратега зияла глубокая рана. Продик стал произносить слово «друг» на разных языках, пока не добрался до персидского. Рабы закивали.

– Кто его убил?

Гребцы переглянулись и снова уставились на Продика, то ли с презрением, то ли с недоверием, то ли просто не понимая. Ответа не было. Наклонившись к трупу, Продик заметил, что он сжимает в руке шелковый лиловый шарфик.

Закончив копать, гребцы подхватили труп за руки и за ноги и бросили в могилу. Он упал на дно с глухим звуком, на поверхность взметнулись комья сухой земли. Рабы торопливо зарыли могилу, не выказывая никаких чувств, взвалили лопаты на плечи и поспешили прочь.

Продик сел в повозку и велел гнать во весь опор, чтобы поскорее добраться до дома Аспазии. Ему не терпелось принести женщине добрые вести. Софист вбежал в спальню подруги и застыл на пороге. Он ясно расслышал поступь Смерти.

Руки Аспазии были холодны, как лед, как железо, как могила, черты ее разгладились и застыли, в глазах не было никакого выражения, словно у статуи. Аспазии больше не было, от нее осталось лишь неподвижное, ненужное, поблекшее тело. Продик спрашивал себя, видит ли она его сейчас, смотрит ли на него, как он смотрит на нее.